Глава четвёртая.

Вэнди Райли вылазки, подобные этой, чем-то, определённо, нравились. В каких-то моментах они казались ей даже романтичными, поскольку ждать чего-то большего от такого неотёсанного бревна, как Хантер Спейд, было очень глупо и самонадеянно. Он не собирался менять свой уклад жизни, не планировал отказываться от своих привычек и моментально становиться милым, домашним котёнком, который будет мило мурлыкать рядом со своей хозяйкой. За то время, что Вэнди встречалась с капитаном местной футбольной команды, она пришла к выводу, что он, если и походит на котёнка, то только на такого, который будет писать в тапки, если ему что-то не понравится. Собственно, так они и жили. Отношения у них были, вроде любовного плана, а вместе с тем – и не особо. То есть, поцелуи, обжимания по углам, какие-то ещё проявления страсти, свойственные влюблённым парочкам, имели место быть, но вместе с тем Райли понимала, что на первом месте для Спейда всегда останется футбол.
Нет, Хантер не был тупым спортсменом, который на вопрос о решении уравнений ответить не может, а только таращит глаза и хлопает ресницами, как телёнок. Но всё же иногда Вэнди чувствовала себя недолюбленной. Или недооценённой. Спейд, естественно, ничего такого в поведении своей девчонки не замечал, считая, что у них всё и так шоколадно. Куда уж лучше-то?
Поскольку учебный год только начался, расписание тренировок школьной команды по футболу известно не было, Хантер благополучно бездельничал, к тому же призывал и свою подружку.
К обеду, как и обещал прогноз погоды, на улице основательно потеплело, потому куртки потеряли свою актуальность, и почти все старшеклассники бродили по двору, избавившись от своих джинсовок или лёгких кожанок. Вэнди оставалась верна себе, потому сейчас щеголяла по школе в футболке с изображением группы «Slipknot», чем провоцировала бурный восторг у своего приятеля. Хотя его легко было привести в это состояние, поскольку Спейд вообще ничего, кроме рока не слушал, заявляя неоднократно, что все остальные жанры он не воспринимает, в принципе. Вэнди знала, что это правда. Не воспринимает и вместе со своими друзьями-спортсменами имеет привычку ржать над милыми девичьими песнями, которые так любят романтичные особы. Впрочем, некоторые увлечения современных слушателей Вэнди сама разделить не могла, потому частично была солидарна с Хантером. Но считала ущербными не жанры, а больше – продукты творчества тех или иных исполнителей. От некоторых хитов кровь ушами была обеспечена, но почему-то эти творения активно ротировались и звучали едва ли не из каждого утюга.
Девушка устроила куртку на сидении, потянулась, умудряясь одновременно ещё и волосы поправить, чтобы они выглядели опрятнее и не такими пушистыми. Сколько она себя помнила, у неё всегда были проблемы с причёской. Шевелюра никак не желала укладываться нужным образом, только и делала, что раздражала. Потому на постоянное выпрямление волос приходилось тратить много времени и нервов. В дождливую погоду это вообще был мрак. Стоило только немного пройтись по улице, как волосы снова начинали завиваться. И пусть локоны были крупные, а не мелкие, они всё равно раздражали Вэнди, мечтавшую о прямых волосах.
Вообще, если кому и следовало в семье Райли жаловаться на свою внешность, так это Вэнсу, а никак ни его сестре. Может, она не была роковой красавицей, но свою долю очарования всё же получила. У неё была способность легко втягивать людей в свои идеи, помогая проявить себя даже тем, кого нельзя назвать лёгкими на подъём, у неё было неплохое чувство юмора, а ещё очень активная, что называется, живая мимика. Она часто её использовала, не застывая с единой маской-выражением. Иногда корчила уморительные гримасы и была немного похожа на обезьянку.
Рост у неё был не такой уж высокий. Но даже рядом с Вэнсом она совершенно не комплексовала, принимая себя такой, какая есть. Пусть она не красавица, но и не уродина, а значит всё просто отлично. В последнее время в окружении Вэнди стало модно терзаться вопросом, за что же ту или иную девушку любят бой-френды. Для мисс Райли этот вопрос тоже оставался где-то за гранью восприятия. Она никогда не задавалась вопросом, почему Хантер внезапно предложил ей встречаться. Если предложил, значит, она достойна быть рядом с ним, а всё остальное – второстепенно. Неудивительно, что с таким отношением к жизни, Вэнди почти никогда не испытывала душевных терзаний и не пыталась искать двойное дно там, где его не имелось и даже не планировалось.
И как-то не напрягало знание, что Спейд более привлекателен внешне, а ещё у него имеется поклонница довольно вызывающе наряженная, аналогично накрашенная и явно примыкающая к адептам секты «Пуш-ап – наше всё». Сама Вэнди большой грудью похвастать не могла, обладая, скорее спортивным телосложением, нежели женственным. Но её не особо напрягало содержимое собственного лифчика. Напрягало ли Хантера? Вроде нет, во всяком случае, он никогда открыто об этом не говорил.
Сам Спейд в плане внешности примыкал к той самой категории, которую люто ненавидел брат Вэнди, втайне мечтая выглядеть сходным образом. Но природные данные у него были такие, что никакие спортивные нагрузки и упражнения не могли превратить Вэнса в кого-то, хотя бы отдалённого напоминавшего Хантера. Да и плюс ко всему, Райли был слишком ленив для того, чтобы убиваться в спортивном зале ради сомнительной цели. У него могло как получиться задуманное, так и обернуться провалом. И почему-то Вэнс не сомневался, что его ожидает как раз второй вариант. Первый – это для счастливчиков, а он и слова-то такого не знает. Слышал, ясное дело, но примерять к себе – почти кощунственно.
Спэйд мог похвастать и довольно хорошей фигурой, и симпатичным лицом, и вообще неплохо вписывался в стандарты красоты романтичных барышень, ведь им на роду написано вздыхать по светловолосым принцам, пусть даже глаза у тех не голубые, а карие. Вот Хантер именно таковым и являлся. Принцесс по его душу приходило немало, а он почему-то остановил свой выбор на Вэнди Райли.
Без своих тренировок Спейд чувствовал себя неполноценным, потому сейчас отчаянно скучал, не зная, куда направить свою энергию, бьющую через край. А она однозначно била, особенно после того, как Хантер сцепился в столовой с новичком из-за какой-то мелочи. Слово за слово они раздули мелкую ссору, которую могло решить за считанные секунды всего одно слово – «извини», в скандал, грозившийся закончиться дракой. До драки всё же не дошло, и именно об этом Спейд жалел. Но вместе с тем строил планы мести. Не как в детском саду, когда противнику объявляешь бойкот и чувствуешь себя после этого так, словно самостоятельно вскарабкался на Эверест, а как-нибудь... Вот этого Хантер пока что не придумал. Просто принял к сведению, что к объекту насмешек у него теперь добавился ещё один кадр.
Натаниэль Кроули, выбирая себе союзников, несколько ошибся в расчетах. И он обязательно пожалеет о своём выборе. Примерно такие мысли должны были возникнуть в голове новичка. Однако не возникли, потому что он изначально не ставил перед собой цели – дружить с признанным авторитетом. Поскольку попроситься к такому в друзья – это всё равно, что признать себя тем самым «другом» на побегушках. А Натаниэль себя слишком высоко ценил, чтобы так низко пасть.
Несмотря на некую идеальность, которую Спейд видел в своей девушке, ничто человеческое не было ей чуждо, и, в данном случае, основной упор шёл как раз на заинтересованность в личности нового ученика. Вэнди с ним не познакомилась, не поговорила, да и особой потребности в этом не испытывала. Но девчонки старательно перемывали новичку кости, полируя их до зеркального блеска. Обсуждалось абсолютно всё, начиная от роста, цвета волос и глаз, вплоть до размышлений о том, какими судьбами его сюда занесло. Просто из другой школы перевёлся или же из другого города переехал? Кто родители? Есть ли подружка? Последнее, кажется, больше всего одноклассниц Вэнди и интересовало. Вот и Райли прониклась общими настроениями, у неё проснулось любопытство.
Вэнди тяжело вздохнула, привлекая к себе внимание. Оперлась ладонями на деревянную перекладину скамейки, подставив лицо солнцу и прикрыв глаза. Хантер перестал меланхолить о том, что не расквасил нос новичку, который так и напрашивался на горячий приём. Повернулся к девушке.
– Новенький симпатичный, – произнесла Райли, чуть приподняв уголки губ.
Словно говорила и сама же не очень верила в правдивость своих слов. Да так, на самом деле, и было. Она видела нового ученика лишь издалека, но особо красивым его не считала, более того, у них с братом характеристика, выданная Натаниэлю, была практически идентичной.
– Урод, – хмуро сообщил Спейд, доставая из кармана начатую упаковку жевательной резинки и высыпая несколько подушечек себе на ладонь. – Ты будешь? – обратился к Вэнди.
– Ага, – кивнула та. – Ну, это не моё мнение. Девчонки говорят.
– Твои девчонки кого угодно готовы в красавчики записать, – хмыкнул Хантер, передавая жвачку Вэнди.
– В этом есть доля правды, – согласилась Райли.
Закидывая несколько жевательных резинок в рот и чувствуя себя огнедышащим драконом, потому что Спейд не предупредил, а она сама не посмотрела, что там за вкус. Она сама привыкла к чему-то слабенькому, с фруктовым привкусом, а здесь оказалась тройная мята без всякого намёка на сладость.
– Дуры твои девчонки, – подытожил Хантер, который, будучи в дрянном настроении, имел привычку всех смешивать с грязью, чтобы страдания были не только в его душе, но и у тех, кто попал под горячую руку.
На самом деле, проблема его даже проблемой называться не могла. Так, мелкий, локальный конфликт, разрешить который, при умелом подходе – проще простого. А там, глядишь, уже вместе побегали на футбольном поле, напились на вечеринке, объявили друг друга лучшими друзьями и начали вместе кошмарить школу, вместо того, чтобы постоянно цапаться. Но это же Спейд. Он почти со всеми начинает общение со скандалов – традиция у него такая.
Вэнди не знала новичка, как человека, но всё же сейчас вспомнила его внешний вид и подумала, что он, скорее, пополнит ряды тех, кто вроде как выше общественного мнения, типа её брата. Самопровозглашённая богема, если можно так выразиться. Сложно было представить Натаниэля Кроули, с азартом бегающим по полю, он для этого был слишком лощёным. Не гламурным, конечно, поскольку Вэнди само это слово терпеть не могла, а таким, несколько отличающимся от основной массы учеников.
Разбирая категории учеников, мирно, а иногда не очень, сосуществующих в школе, Вэнди могла бы выделить несколько типов. И чаще всего представители этих типов между собой не пересекались, предпочитая обособленное существование, как клубы по интересам.
При всей популярности, которой были не обделены, а, скорее, щедро избалованы члены местной футбольной команды, их Райли как раз элитой не считала. Да, они были крутыми, популярными и востребованными, но, по большей части, им чего-то не хватало для того, чтобы попасть в данную категорию. Наверное, причина крылась в том, что они были простыми. Вспоминая систему деления общества на классы, свойственные иным временам, она бы скорее отнесла футболистов к земледельцам. Они были грубоватыми и не очень воспитанными. Всей душой любили свой вид спорта, на него основную ставку сейчас и делали. Тот же Хантер планировал в дальнейшем связать свою жизнь с деятельностью, в которой нужно быть сильным и выносливым. Не обязательно спорт, вполне возможно – военное дело. Почему бы и нет? Его дружки тоже на досуге размышляли не о картинных галереях. В принципе, Вэнди к ним никаких претензий не имела, поскольку сама высоким стилем не разговаривала, стихи воздушно-лёгкие о любви и страданиях не писала, да и в дальнейшем писать не планировала.
Футболисты казались ей чудесными ребятами, которые трезво оценивают ситуацию, реально смотрят на жизнь и в будущем могут стать опорой, поддержкой, защитой. Она со многими из них дружила, сходя за свою, потому что саму себя Райли тоже относила к категории людей более приземлённых, которые не придумывают себе глобальных целей, они живут и просто наслаждаются каждым днём.
Были такие, как её брат.
Не пустышки, не лохи, не ботаники. Просто люди, которым не повезло оказаться именно в этом месте, в это время, когда в другом им было бы намного уютнее. Вэнди, как никто другой, понимала, что в прошлой школе Вэнс чувствовал себя гораздо увереннее и мог даже сказать, что он счастлив, поскольку у него там было всё, что требовалось для удовлетворения собственных запросов. Он мог заниматься, пусть не любимым, но вполне устраивающим его делом, встречаться с девушкой мечты, одеваться так, как одевался сейчас, не чувствуя себя придурком. В их прошлой школе действительно с этим было как-то проще. Здесь все одевались стандартнее, не то что Вэнс, привыкший к сумасшедшим сочетаниям вещей, которые демонстрировал на страницах каталогов. Там он казался выскочкой, а здесь просто придурком, который ищет себя, но никак не может этого сделать. Вроде бы подростковый возраст остался в недалёком прошлом, а личность до сих пор не сформировалась. Вэнди это напрягало. Она-то знала, что её брат вполне себе личность, просто в новом окружении он адаптироваться не может, у него это получается с большим трудом. Ему нужно долго раскачиваться, прежде чем он сумеет взять себя в руки и начать действовать. Прошлая школа пинала его довольно долго, прежде чем Вэнс смог пробиться наверх. Переезд заставил его снова рухнуть вниз и с ужасающим грохотом завалить всю конструкцию, по которой он взбирался наверх.
Моментами Вэнди было жаль старшего брата, но она не пыталась влиять на него и просить Хантера пригласить Вэнса в свою группу поддержки. Хотя бы потому, что у них и разговор не клеился, поскольку общих интересов практически не наблюдалось. Они могли целый час сидеть напротив, смотреть друг на друга и благополучно молчать, не зная, какой предлог для общения подыскать. Вэнсу нужен был иной круг общения, не тот, где только и делали, что говорили о спорте.
О его модельном прошлом здесь знали, конечно, но особого значения похождениям Райли не придавали. Если в прежней школе он, благодаря работе, приобрёл свою крутость, то здесь у людей были иные ценности и расстановка приоритетов. Модельный бизнес точно в список приоритетов не входил. Разве что нашлась парочка девчонок, которые увидев перед собой живую модель, сразу же полезли к Вэнсу с вопросами о моде, стиле и «голубизне». Поскольку слухами земля полнится и многие люди уверены, что в фэшн-бизнесе все поголовно относятся к меньшинствам. От подобных разговоров у Райли начинал дёргаться глаз, а мысли о том, что некоторые девушки довольно глупы, выходили на первый план.
Он не отрицал, что это имеет место быть, но вовсе не обязательно думать, что все модели, безоговорочно, подходят под определённую характеристику. Взять хотя бы его самого. Он точно в шаблон не вписывался, разрывая его надвое.
Когда его спрашивали о моде и тенденциях, он только и мог, что невнятно блеять относительно того, что он только рекламировал одежду, остальное его мало волновало. Сам Вэнс никакими сочетаниями цветов не интересуется, с именитыми вешалками никогда не пересекался, да и не мог этого сделать хотя бы потому, что являлся фотомоделью, а не моделью подиумной, коих знает весь мир. Не всех, но отдельные экземпляры.
Вопрос о наличии бой-френда ввергал его в состояние, близкое к шоку.
– У меня была девушка, – ответил он тогда.
И этим окончательно отбил интерес к своей персоне.
Образ, что рисовали в своём воображении те девчонки, был карикатурным, сошедшим со страниц модных журналов, создающих моделям определённый имидж.
Тёмные подглазники, катастрофическая худоба, когда кости торчат буквально отовсюду, а потому к человеку даже подойти боязно, ведь кажется, что он весь состоит из острых углов. Истеричный характер и обязательно какая-нибудь вредная привычка, которая в данном контексте превращается лёгким движением руки в то, что принято называть изюминкой характера. Вот такой парадокс популярности.
В целом, Вэнди относила своего брата к категории людей, которых принято называть «непонятыми гениями». То есть, Вэнс гением не был, но то, что его мировоззрение и отношение к миру во многом расходилось с точками зрения иных учеников, было очевидно, как и то, что дважды два будет равняться четырём, а не чему-то другому.
Третий тип включал в себя целый класс представителей творческой прослойки. Люди искусства, которые были целиком и полностью погружены в свои мысли, а эти самые мысли неизменно крутились вокруг творческой реализации. Сюда можно было без сомнения отнести завсегдатаев хора, театралов, а ещё тех, кто коротал время в клубе поэзии. По неизвестным причинам они Вэнди раздражали. Наверное, всё дело было в том, что они казались ей по-настоящему высокомерными. Если футболисты, да и вообще все остальные спортсмены подходили под определение «колхозники», то как раз люди искусства были элитой. Вэнди советовала брату когда-то посетить их ряды вовсе не для того, чтобы он задрал нос и поверил в собственную неотразимость, а для того, чтобы хоть частично заразился их наглостью и самовлюблённостью. В сочетании с его собственными качествами это должно было дать положительный эффект, подарив ему уверенность и способность правильно подавать себя в обществе, подчёркивая все привлекательные стороны своей личности, а те, что способны оттолкнуть, наоборот, маскировать.
Вот здесь и начинались различия между Вэнсом и Натаниэлем. Кроули казался Вэнди как раз представителем третьего типа людей. Она ничего о нём не знала, потому не имела ни малейшего представления о его талантах, но смутно подозревала, что он не упустит шанса покрасоваться перед другими людьми. Скорее всего, в прежней школе он никогда не находился в оппозиции, а поднялся на самый верх, оттого и здесь, с самого первого дня такой борзый, что позволяет себе бросаться с кулаками на того, кто пользуется признанным авторитетом среди школьников. Натаниэль, вероятно, и в прошлом учебном заведении был связан с искусством. Вполне возможно, играл в школьном театре или же занимался вокалом, или...
Попав в точку с характеристикой Кроули, Вэнди слегка ошиблась с его предпочтениями, потому что Натаниэль был человеком, далёким от искусства. Оно явно не пленило юношу, не заставляло впадать в экстаз. Он весьма и весьма поверхностно был знаком с программами театров, терпеть не мог всю эту постановочность и придерживался мнения, что люди и в жизни много лицемерят. Зачем ещё и со стороны за этим наблюдать? Он не сходил с ума от киноискусства, не смотрел арт-хаус, затаив дыхание, не коллекционировал фотографии звёзд немого кино и не пытался даже отдалённо на кого-то из них походить.
Свою роль сыграл внешний вид Натаниэля, который неплохо вписывался в образ романтического героя, того самого идеала, который будет носить на руках и превратит жизнь в сказку. Длинные, чуть вьющиеся волосы, уложенные небрежно, словно их растрепал ветер, а не сам хозяин постарался, чуть томный взгляд с долей ленцы. Любительницы романтики, наверное, от восторга забывали, как дышать, а Вэнди со своим прагматичным подходом к делу просто занялась типированием, отправив Кроули в среду творческих личностей.
Пожалуй, единственное, что в реальности связывало Натаниэля с творческими личностями, так это любовь к музыке. При этом он был не столь категоричен, как Хантер, признающий только одно направление, а с удовольствием слушал всё подряд. Правда, ни за что на свете не признался бы, что есть у него одна слабость – результат материнского вклада в процесс воспитания.
Пока его сверстники ожесточённо спорили между собой, что же круче, рок или рэп, а сверстницы были заняты аналогичным разделением на чёрное и белое в отношении рока и поп-музыки, Кроули уже определился со своими предпочтениями и мог решительно заявить, что он спокойно и даже равнодушно относится ко всем вышеперечисленным жанрам. Для него на первом месте всегда будет оставаться классика. В какой-то мере его пристрастия были отсталыми и несовременными, но Натаниэля мало волновало мнение окружающих о его музыкальных вкусах. Он мог слушать всё, но классика была вне конкуренции, вне времени. Если один из вышеперечисленных жанров он мог слушать только под определённое настроение, то классическая музыка всегда находила отклик в его душе. Он любил музыку подобного типа, она казалась ему особенно живой.
Представителем четвёртого типа из окружения Вэнса был Сеймур Бэнкс, тот самый сдержанный староста, которого уважали, но не очень-то любили. Однако преподаватели находили его способным на многое, потому пожаловали должность президента школьного совета. У Сеймура был острый ум, а сам он был личностью незаурядной, но интересной. Во всяком случае, его должность не превратила парня в подхалима и подлизу, который соглашается со всем, своего мнения не имеет, в принципе, а потому вызывает у окружающих отторжение и носит негласное звание учительской подстилки. Нет, как раз выслуживаться перед преподавательским составом Бэнкс не стремился, лишь выполнял свою работу старательно, аккуратно, но без фанатизма, тем и заслужил симпатии со стороны Вэнди Райли.
Наверное, из всех вышеперечисленных типажей, именно он подошёл бы на роль приятеля Вэнса, но общения у них не сложилось. То есть, Сеймур никогда открыто не говорил, что ему друзья не нужны, он просто старался со всеми держать дистанцию, никого к себе близко не подпуская. Все знали, что он как будто отгорожен от всех остальных прозрачной стеной, которую не с первого раза заметишь. Только, когда рванёшь вперёд и ударишься об неё, тогда правда и откроется.
Почему он так себя ведёт, Вэнди не знала, поскольку появилась здесь гораздо позже остальных, детство Сеймура не застала, о его прошлом скрипача даже не догадывалась. Он никогда не рассказывал об этом периоде жизни, а с Хантером они и в детстве не были близкими друзьями. Спейд мог рассказать разве только о том, что рождён был Бэнкс в семье довольно известного, в своё время скрипача, вынужденного попрощаться с карьерой. Происхождение шрамов на руках Сеймура тоже никого особо не волновало, а если находился человек, заинтересовавшийся, то в ответ получал заученную фразу. История давняя, глупая, не стоит её ворошить.
Вообще-то черты характера Вэнди выделяла правильно, вот только с классификацией ошибалась порядочно, потому что именно Бэнкс со своей биографией, в которой значилось несколько лет упорных репетиций, походил на представителя творческой прослойки. Это он, а не Кроули, примерявший на себя образ души компании и светского тусовщика, работал над собой, пытаясь хотя бы частично оправдать ожидания отца, хотя бы на пару шагов приблизиться к идеалу. Его утро начиналось со скрипки, смычка и нот, его вечер заканчивался ими же. У него были лишь приятели, с которыми можно переброситься хотя бы парой слов, но не было близких друзей, которым он мог бы рассказать о непомерной ноше, разбитых надеждах, жестокости отца и изуродованных руках. О том, с каким азартом он рвал и бросал в огонь ноктюрны, записанные на листках формата А4, о том, как хотел полить бензином и сам инструмент. И почти сделал это. Скрипку спасла Дафна, буквально вырвав из рук. Для неё страшнее всего было лишиться памяти о муже, а скрипка как раз и была одной из составляющей воспоминаний.
В тот вечер она наорала на старшего сына и позволила себе поднять на него руку. Сеймур стоял перед ней, с трудом сдерживая злые слёзы, а после сбежал из дома, потому что понял и окончательно убедился в том, что он для матери значил меньше Трэнта. Она никогда не пыталась вмешаться в воспитательный процесс, не останавливала мужа, когда тот орудовал линейкой, она просто равнодушно смотрела на это со стороны и молчала. Всегда молчала. А ведь могла бы вмешаться. Тем не менее, Бэнкс-младший всё же любил свою мать, несмотря на все её недостатки.
Он вернулся домой только под утро, закрылся в комнате и впервые в жизни прорыдал несколько часов, не громко, привлекая к себе внимание окружающих, когда идёт работа на публику с обильным размазыванием соплей по подушке, плечи трясутся, а рыдания вырываются из горла с таким диким воплем, словно это раненый тигр ревёт. Это были просто слёзы, наконец, получившие выход.
На похоронах отца Сеймур был единственным человеком, который не проронил ни слезинки, а, если бы имелась возможность, он бы даже ехидно улыбнулся. Но он знал, что его никто не поймёт, никто не разделит этих чувств. Люди, пришедшие на похороны, действительно печалились. Одни были друзьями отца и скорбели из-за потери близкого человека, другие – некогда восхищались талантом. Бэнкс-младший сидел в детской, рядом с кроваткой брата и тупо пялился на футляр со скрипкой, который лежал на полу. Двухлетний Кеннет благополучно уснул, а Сеймур решил, что среди плачущих людей просто не выдержит, потому сбежал наверх, скрывшись с глаз чужих.
Его единственный восхитительный концерт состоялся в этот день, а после – наступило забвение. В день, когда хоронили Трэнта Бэнкса, Сеймур играл так, что даже самый отъявленный скептик, вынужден был признать поражение. Музыка лилась сама собой, из самого сердца, из души, пропитанная болью, страданием и почему-то агрессией. Люди, далёкие от музыки, этого не замечали, но вот Хельга Линдберг не могла не выделить из общей линии этот мотив. Люди вокруг восторженно открывали рты, наперебой говоря, что уж Сеймур-то точно станет известным скрипачом, сделает мечту отца реальностью. И эта фраза врезалась в память особенно остро. Как порванная струна рассекает кожу при неосторожном обращении, так и чужие слова рассекли душу. Бэнкс-младший знал одно. На отца он не будет похож. Никогда. И мечты его воплощать не станет.
Помимо четырёх основных типов учеников старшей школы, были ещё единичные случаи, вроде ябед, слывших любимчиками учителей, совсем тихих и забитых мышек, не привлекавших к себе никакого внимания. Или наоборот тех, кто был криклив, привлекал к себе внимание, но их считали местными идиотами, никогда в перепалки не вступали и предпочитали обходить стороной.
– Кроули, – тем временем продолжал бушевать Хантер. – У него даже фамилия тупая.
Вэнди лишь тихо усмехнулась, поскольку прекрасно знала эту черту характера своего приятеля. Если он начинал придираться к кому-то, то его бесило в противнике всё, даже едва заметная родинка на запястье, не говоря уже о таких важных вещах, как паспортные данные.
– Вызови ему экзорциста, – заметила весёлым тоном.
Спейд шутки не оценил, а, может, просто не обратил на неё внимание.
– Не поможет ему экзорцист, – ответил без особого воодушевления.
– Тогда просто забей, – посоветовала Райли, придвигаясь чуть ближе и едва ощутимо касаясь чужой руки кончиками пальцев.
Хантер собирался и дальше выплёскивать свой негатив по поводу несостоявшейся драки, но тут почувствовал прикосновение и посмотрел в сторону Вэнди. Она улыбнулась.
– Такая прекрасная погода, – произнесла с энтузиазмом. – А ты думаешь о том, почему не разбил нос новичку. Ну, на уроке это сделаешь. Будете играть в футбол, заедешь ему локтем в лицо, всего-то...
– Тебе когда-нибудь говорили, что ты коварная девушка? – хмыкнул Спейд, подумав, что идея Райли не так уж плоха.
– Нет. Чаще приходилось слышать, что я сучка, – отозвалась Вэнди. – А что?
– Это от кого же?
– От брата, разумеется.
Хантер усмехнулся и додумался наконец, что сидеть здесь – это вообще не романтично, а уже даже немного тупо, потому поднялся на ноги, протянул Райли руку и спросил:
– Прогуляемся?
Она подхватила куртку, перекинула через плечо рюкзак и ответила:
– Почему бы нет? С удовольствием.

Глава пятая.

Утром выходного дня Натаниэль позволил себе заняться очень «важным» делом. Вытащился на прогулку, чтобы получше познакомиться с окрестностями, которые мать старательно называла живописными, но которые ему так и не довелось пока осмотреть. Теперь вот выдалась свободная минутка, гнить за компьютером надоело, со всеми прежними друзьями Кроули успел пообщаться по скайпу, обменяться впечатлениями, поделиться новостями из жизни, поведать о том, каких людей здесь встретил. По клубам и барам, прихватив с собой поддельное удостоверение, шляться было интересно в обществе таких же раздолбаев, как он, а вот в одиночестве от этого не было никакого толка. Вроде и напьёшься, но веселья нет, поскольку атмосферу создают вовсе не крепкие напитки, а общество, в котором их принимаешь.
Итогом недолгих размышлений стало решение побродить на свежем воздухе. Всё равно Селина говорила, что сидеть в четырёх стенах не стоит, это здоровью вредит. Она уже готова была лично, пинками выгнать сына на улицу, и в выходные чудо случилось. Натаниэль всё же решил устроить себе утренний променад.
Место оказалось не столь живописным, как расписывала Селина, но располагался дом в хорошем районе. Неподалёку, минутах в тридцати ходьбы, находился пляж. Зимой от этого не было никакого толка, но зато летом большего и желать не следовало. Да и прогулки по берегу могли настроить на благодушный лад. Поскольку прогулки Кроули нравились намного сильнее, чем процесс плавания, плюсы перевесили минусы.
В этом было виновато одно событие прошлого, которое не заставило возненавидеть водные забавы, но резко понизило их рейтинг. Несколько лет назад Кроули имел неосторожность отплыть далеко от берега, а там, в воде, ногу внезапно свела судорога. Самое жуткое для Натаниэля заключалось в том, что он оказался на берегу в одиночестве. Его спасло в тот раз только чудо. Он искренне верил, что уйдёт на дно, но, к счастью, всё обошлось. Ныне, отправляясь на пляж в гордом одиночестве, Кроули точно знал, что в воду не полезет. Оказавшись здесь, он нашёл себе забаву весьма сомнительной ценности, коей и занимал сейчас свободное время. Пинал пустую жестяную банку из-под энергетика, представляя, что это мячик.
Поскольку из дома он вышел в столь раннее время, воздух прогреться ещё не успел, и в нём висела прохлада. Натаниэль успел несколько раз пожалеть о том, что надел только футболку, не позаботившись о более тёплой вещи.
С тех пор, как он впервые перешагнул порог новой школы, прошла неделя. Целая неделя, наполненная... Да ничем она наполнена не была, потому вполне претендовала на звание самой бессмысленной за весь период, что Кроули прожил на свете. Время тратилось бездарно, без пользы. Из клубов по интересам, которые предлагалась посещать, Натаниэль ткнул пальцем в первый же попавшийся. Им оказался клуб цветоводства, но Кроули несильно расстроился, потому что с самого начала знал, что посещать занятия не будет, даже ради приличия пару раз не появится. Все остальные клубы казались ему ещё глупее и неинтереснее, а уж в те, где занимались спортсмены, даже нос совать не хотелось, потому что со спортом отношения у Натаниэля были довольно напряжённые. В прошлой школе он с горем пополам умудрялся сдавать все нормативы, но особой тяги к спорту не испытывал. Разве что плавать любил. Раньше. Вплоть до того неприятного случая. Потому бассейн тоже выпадал из списка вариантов без лишних разговоров.
Кроули даже не знал, что должно произойти, чтобы он снова проникся тёплыми чувствами к этому виду спорта.
В отношениях с одноклассниками, как он и предполагал, всё оказалось не радужно, поскольку большинство из них были подвержены культу спорта и всех, кто с этой сферой связан, а Натаниэль, что называется, интересов не разделял. В первый же день пребывания в новой школе он умудрился схлестнуться с местным любимцем публики, чем, конечно, самого Спейда и его компашку к себе не расположил, а попал в своеобразный чёрный список. Сколько там людей и как изменить сложившееся положение было параллельно. Натаниэль отлично себя чувствовал и без поддержки Хантера.
Общение со старостой у него так и не складывалось, если только какие-то организационные вопросы нужно было решить, то здесь Бэнкс оказывался просто бесценным и незаменимым. Но и за этим Кроули не приходилось к старосте обращаться, поскольку новоприобретённый соратник в лице Вэнса Райли сам отлично знал школу, расположение кабинетов, а ещё являлся ценным экземпляром в том смысле, что много чего обо всех знал. И, конечно, своими знаниями охотно делился с Натаниэлем. Это было не совсем познавательно, но временами интересно.
А ещё немного удивил тот факт, что сестра Вэнса встречается со Спейдом. При таком раскладе, Райли, наверное, должен был тусоваться рядом с капитаном школьной команды по футболу, но они не общались и вообще сложилось впечатление, что они существования друг друга не замечают. Выпускной год неожиданно принёс с собой перемены. Если раньше Хантер оттачивал мастерство в области насмешек на Вэнсе, то теперь оставил его в покое. То ли Вэнди попросила, то ли сам пришёл к выводу, что пора взрослеть и воспринимать мир иначе, не так, как прежде.
О старосте Вэнс тоже немного рассказывал, но того, что реально интересовало Натаниэля, он не знал. У Кроули был только один вопрос, затрагивающий жизнь Сеймура, и тот касался не столько личности, сколько одной, отдельно взятой привычки. По какой причине староста носит вещи с длинным рукавом и так странно относится к рукопожатиям, стараясь поскорее отдёрнуть руку.
Райли пролить свет на ситуацию не сумел, пояснив это тем, что сам в город приехал не так уж давно, и уже тогда эта привычка имела место быть. Он не мог назвать точную причину, но допускал, что это именно странность, а не нечто иное. Захотелось человеку, вот он и начал носить такие шмотки, как будто снятые с чужого плеча.
Зашвырнув банку особенно далеко, Натаниэль отправился домой, поняв, что здесь ловить нечего. Озарение на него не снизойдёт, ничего нового он не узнает, никого из знакомых не встретит.
Кроули покидал дом, в котором царила тишина. Когда вернулся, сонное оцепенение исчезло, второй обитатель тоже проснулся. Селина занималась приготовлением завтрака, выжимая сок из апельсинов.
Волосы забрала наверх, а пижаму успела сменить на привычные джинсы и рубашку.
Сколько Натаниэль помнил свою мать, она никогда не позволяла себе спускаться к завтраку в пижаме или в халате. Не то чтобы являлась обладательницей аристократичных замашек, но всё же... В любом случае, ему это импонировало. Если бы мать появлялась на кухне в коротком халатике, это выглядело бы странно. А, судя по рассказам бывших одноклассников, некоторые матери такое практиковали. То есть, не матери, а мачеха одного из приятелей Кроули. Правда, у неё были свои причины поступать подобным образом. Бывшая модель, она искренне считала, что ею восхищаться обязаны все, в том числе и пасынок, поэтому и дефилировала перед ним в не самом скромном одеянии.
– Ты меня удивляешь, – произнесла, не оборачиваясь.
– Чем это? – усмехнулся Натаниэль, подцепив полоску поджаренного бекона, пока Селина отвернулась, чтобы разрезать очередной апельсин.
– Ранним пробуждением. Обычно в выходные ты спишь до обеда.
– Могу придумать историю о том, что решил вести здоровый образ жизни, рано ложиться, рано вставать. Но это будет ложью. Просто здесь мне негде пропадать допоздна, потому и спать ложусь рано, – заметил, отряхивая руки. – Давай, помогу.
Селина отдала сыну половину апельсина и отошла в сторону, занимаясь теперь тостами, которые старательно намазывала маслом. Натаниэль сосредоточился на приготовлении сока, возвращаясь мыслями к отцу. За неделю он ни разу не позвонил, о существовании своём не напомнил, потому можно было сделать однозначный вывод. Джейкобу наплевать, в каких условиях ныне обитает старший сын. Разумеется! Зачем ему заботиться о взрослом, почти самостоятельном парне, когда любовница собирается подарить второго ребёнка? Кого именно она собирается рожать, Кроули не знал, но и особого интереса не проявлял. Зачем? Родственных чувств он не испытывал, прилива нежности, в общем-то, тоже. Только отторжение к посторонней бабе, появившейся в жизни отца и разрушившей привычный мир, где всё было хорошо, даже замечательно. Сука.
– О чём ты задумался? – поинтересовалась Селина, исподтишка наблюдавшая за действиями сына.
Взявшись помогать с завтраком, он сейчас столь ожесточённо мучил апельсин, словно представлял на его месте живого человека и собирался с этой личностью сделать что-то страшное. Обычно такое выражение лица у Натаниэля было только в моменты, когда он очень злился, а потому изображал мерзкую ухмылку, которой позавидовал бы даже Джокер. Вот сейчас был один из таких моментов, но только Селина слабо представляла, кто именно мог разозлить Натаниэля.
Он мотнул головой, стараясь избавиться от своих маньячных фантазий.
– Об отце и его тёлке, – ответил без особого энтузиазма.
Взялся за нож и разрезал ещё парочку апельсинов, планируя пустить их в сок.
– Натаниэль?
– Что?
– Давай не будем поднимать за завтраком эту тему?
Селина посмотрела на сына просительно, словно следовало прилагать дополнительные усилия, чтобы он понял чужие чувства. Он и так всё прекрасно понимал, подсказок не требовалось.
– Не будем, я и не собирался, – произнёс отвлечённо.
Старался, чтобы голос звучал беззаботно, но нет-нет, да и проскальзывало в нём нечто, схожее с яростью, тщательно маскируемой.
Натаниэль терпеть не мог людей, которые совершали какие-то поступки без оглядки на окружающих. То есть, это как раз было в порядке вещей, он и сам бы так поступал, но есть ведь исключения из правил. Почему бы этим исключением не стать его матери и ему самому? Почему отец поступил, как последняя сволочь, притащив свою блядь в дом на глазах у бывшей жены и сына, который, в принципе, бывшим быть не может? Сын всегда был и останется сыном, это даже документально подтверждённое родство, мать его. У Джейкоба, видимо, родственные чувства благополучно атрофировались и сдохли, потому что он без зазрения совести выставил Натаниэля за пределы дома. И вряд ли сомневался в правильности своих действий хоть на секунду. Смысл ему сомневаться? Он же всё всегда делает правильно.
– Тогда, может, расскажешь, как у тебя дела в школе? – спросила Селина, доставая из шкафчика тарелку.
За эту неделю они с сыном более или менее обжились здесь, обзавелись нужным количеством посуды, купили утюг и прочие приборы, необходимые в быту, перекрасили дикий зелёный забор в благородный серебристый, а тот цвет краски, что был внутри помещения, сменили белым и бежевым оттенками. Теперь дом больше не походил на психоделичную лужайку, в которой зелень напирает со всех сторон. С обоями вышла небольшая проблемка. Самостоятельно их клеить Натаниэль не решился, а Селина сразу же влилась в коллектив и почти всё время пропадала на работе, найдя смысл жизни в ней. О новых отношениях она пока не задумывалась, потому заподозрить её в симпатии к какому-нибудь доктору сын не решился.
Обои с бледными цветочками раздражали не меньше, чем зелёная краска, наляпанная прежними хозяевами везде. Благо, что наклеен этот сельский натюрморт был только в коридоре, а в комнатах всё было несколько цивилизованнее. Во всяком случае, Натаниэля его спальня устраивала. Всё оказалось не так плохо, как виделось в самом начале.
– В школе? Ну... так, – ответил Натаниэль, не особо прояснив ситуацию.
Под его «так» могло скрываться всё, что угодно. Начиная от «всё охеренно и просто зашибись», заканчивая «всё отвратительно, потому я не хочу об этом разговаривать». Общительным Кроули был только в компании своих друзей и приятелей, с родителями это качество личности давало о себе знать избирательно. Накатывало время от времени, когда хотелось поболтать о повседневных делах, но быстро проходило. Да и опять же... Натаниэлю было интереснее общаться с отцом, чем с Селиной.
Мать считала его слишком сложным, а сам Натаниэль сомневался, что разберёт пресловутую женскую логику, которую его мать, конечно, время от времени демонстрировала. В прошлой жизни, той, что была до переезда, они редко разговаривали, а теперь вот появилась такая возможность. Она даже удивляла. Натаниэль привык к тому, что всё свободное время занято друзьями, дома он практически не сидит, потому не знает, что там творится. Теперь у него было одиночество и перспектива общения с матерью, которая, в отличие от него, была вполне себе счастлива от переезда. У неё и подруг уже нашлось больше, чем у Натаниэля числилось друзей на фейсбуке, в целом, и работы было много, и вроде даже какой-то поклонник наметился. Другое дело, что Селина пока ни с кем сближаться не хотела, поскольку развод был не тем мероприятием, которое забываешь на следующий же день.
А вообще Кроули такому повороту событий не удивился нисколько. Селина была в свои годы довольно эффектной женщиной, привлекательной и общительной. Новые знакомства заводила без труда. Она многим мужчинам нравилась, вот только отца чем-то не устроила. Натаниэль так и не понял, чем именно.
Новая миссис Кроули как-то ничем особо не цепляла. Интеллекта на лице не прочитывалось, особой привлекательности – тоже, если не записывать в эту категорию силикон и прочие ухищрения. Было видно, что красотка – не дитя природы, а объект старательной работы пластических хирургов. Они немало над ней корпели, чтобы создать идеальный образ. Странно, что она вообще решилась рожать с такой повёрнутостью на собственной внешности.
– Так – это как?
– Средненько всё, – произнёс сын, ухватив с тарелки бутерброд. – Давай лучше поговорим о чём-нибудь другом?
– О чём?
– Например... – Натаниэль сделал вид, что задумался. – Продолжим тот разговор, что начали в машине?
Селина прищурилась, пытаясь понять, чего же от неё хочет ребёнок. Судя по всему, он действительно желал возобновить разговор о первой любви своей матери и причинах, по которым она хранит до сих пор ноты. Вроде бы столько времени прошло, а она никак не отправит макулатуру в мусорку. Наверное, уже следовало бы.
С момента её отъезда и до возвращения сюда прошло столько лет, что даже страшно вспоминать. Десять? Двадцать? Тридцать, если быть дотошной.
Она уехала при обстоятельствах, идентичных тем, что способствовали возвращению. Родители развелись, мать повторно вышла замуж и решила, что больше не хочет вспоминать о прошлой жизни. Мэтт, отец Селины, остался с ребёнком на руках и мечтами о прекрасном будущем, которое ждёт его. Он не грезил о мировой славе, но всегда хотел чего-то такого... Сам не мог сформулировать, чего именно. Оставлять ребёнка с таким человеком было несколько глупо, даже опрометчиво, но мать Селины этот фактор нисколько не заботил. Впрочем, к моменту развода родителей Селина не была таким уж ребёнком, ей исполнилось пятнадцать лет.
После развода родителей Селина прожила здесь всего месяц, потом отец собрал чемоданы и заявил, что планирует переезд. Естественно, дочь уезжает вместе с ним. Переезд на отце сказался благотворно, там он буквально расцвёл, вместо опостылевшей работы офисного работника занялся тем, о чём мечтал всю жизнь, устроился художником-оформителем в издательство, придумывал обложки изданиям, иногда рисовал иллюстрации. Получал не так много, как в бытность офисной крысы, но зато чувствовал себя счастливым и свободным от рамок, навязанных обществом.
Селина его восторга нисколько не разделяла, потому что в тот период её сердце было разбито на множество осколков, и единственное, что у неё осталось на память о первой любви – это папка с нотами, которую подарил ей когда-то Трэнт Бэнкс.
На момент знакомства Трэнт был старше Селины на целых три года, учился в выпускном классе, был тем, кого принято называть примером для подражания. Спорт и учёба отлично ему давались, не вызывая никаких затруднений. Таких, конечно, было немало. Но у Трэнта имелось кое-что, делавшее его особенным на фоне других кавалеров, которые, пусть и не кружили толпами вокруг Селины, но всё же имели место быть.
Он играл на скрипке. И играл так потрясающе талантливо, что невозможно было оставаться равнодушным к его исполнению. Когда он играл, Селину словно выбрасывало из реальности в какой-то параллельный мир, где не оставалось ничего, кроме музыки. Она закрывала глаза и слушала эту волшебную мелодию. Скрипка пела ей о многом. О жизни, смерти, любви и ненависти. О разочаровании и о нежности, о потерях и о мечтах. Селина сама не замечала, когда же плотину прорывало, и она, считавшая себя совершенно неромантичной, даже холодной и равнодушной, начинала плакать. Даже не так. Сначала в глазах становилось мокро, а затем... Она выпадала обратно в реальность, чувствуя, как по щекам струятся слёзы. Сколько не пыталась Селина передать свои эмоции от игры Трэнта, она никогда не могла в точности их сформулировать. Все слова казались жалкой пародией на искреннее восхищение.
Гений. Именно таким был Трэнт Бэнкс.
Он занимался игрой с ранних лет, и к своим восемнадцати был известен далеко за пределами родного города. Пусть слава его была не столь обширна, как у тех, кто работает на широкую аудиторию, но всё же он добился успеха в кругах ценителей классической музыки. Трэнт стремительно шёл вверх по карьерной лестнице, являлся лауреатом международных конкурсов, давал концерты. Его талантом восхищались, его технику игры называли самобытной и очень интересной, ему пророчили блестящее будущее.
Он обожал музыку и свою скрипку, но ещё сильнее любил Селину.
А она им искренне восхищалась и обожала больше, чем кого-либо другого из живущих на этом свете.
Он обещал, что будет ждать того момента, когда она сможет приехать к нему, столько, сколько понадобится. Он обещал, что женится на ней, когда добьётся всемирного успеха, и она сможет разделить с ним этот триумф. Он много говорил, но...
Обещания так и остались обещаниями. Обживаясь в столице, Селина с замиранием сердца наблюдала за чужой судьбой, собирала журналы, в которых появлялись статьи о музыканте, радовалась его успехам, как своим собственным. Окончив учёбу в университете, она собиралась бросить привычный город, привычное окружение и вернуться обратно, к Трэнту. Она шла домой в приподнятом настроении, планируя серьёзный разговор с отцом, который, как Селина думала, обязательно поймёт и примет её точку зрения.
Всё это время Трэнт писал ей трогательные письма, говорил в них о любви, о том, как сильно скучает, делился своими успехами, коих с каждым годом становилось всё больше и больше. Иногда звонил, и они разговаривали часами обо всём, о чём только можно поговорить. Вот и в тот день, когда Селина собиралась покинуть отца, вернувшись к любимому, раздался очередной звонок.
И вера в любовь умерла мучительно, но быстро. Как выстрел в висок. Хлопок, и всё кончено. Кровь и мозги по стене. Эстетики – ноль, но зато никаких мучений, как бывают в других случаях.
Трэнт сказал, что женится. Просто женится и всё тут. Никаких объяснений с его стороны не последовало. В жёны он себе выбрал одну из бывших одноклассниц. Дафна Морисон смотрела на него влюблёнными глазами и была одной из самых преданных поклонниц ещё со школьных времён. Она считала Трэнта непревзойдённым мастером своего дела, она превозносила его и готова была лично, своими руками соорудить ему памятник при жизни.
А вместе с женитьбой ушла из судьбы Трэнта музыка. Он больше не играл. Объявил, что покончил с музыкой и в дальнейшем не желает с ней ничего общего иметь. Сыт по горло. Именно такую версию он выдал журналистам, и данные слова считались официальной версией всего происходящего. Именно их когда-то услышала Селина, смотревшая по телевидению интервью своей любви. Трэнт обнимал Дафну, она рдела, как маков цвет, и опускала глаза в пол, боясь журналистов, которые их окружали.
Уход Бэнкс из мира музыки оказался столь стремительным, что все поклонники были ошарашены и не знали, чем это объяснить. Трэнта причислили к капризным звёздам, которые сами не знают, чего хотят от жизни. Или же просто считают себя недооценёнными, потому старательно привлекают к себе внимание такими вот методами, заявляя о том, что уходят. И ждут, когда же окружающие бросятся их останавливать.
Трэнта ждали, но он не вернулся. Даже прощального концерта не устроил.
До того, как бросить музыку, он на несколько месяцев исчез из вида, нигде не показывался, на благотворительных вечерах не светился, в концертах участия не принимал. Словно всё это время старательно обдумывал, как сделать свой уход со сцены красивым.
Лишь несколько людей, ближайшее окружение Трэнта, знали, что заставило известного музыканта попрощаться и со сценой, и с поклонниками, и с мечтами о женитьбе на Селине. На самом деле, он никогда эту женщину не забывал, никогда не вычёркивал из памяти. Он действительно желал, чтобы она стала его женой, но... Авария, поставившая крест на карьере известного скрипача, уничтожила и мысли о женитьбе на Селине. Трэнт хотел подарить ей мир музыки, а сейчас не мог предложить ничего, кроме тишины и депрессии, которые атаковали его с завидным постоянством. Он был теперь никчёмным человеком, посредственностью.
Дафна была счастлива видеть его рядом любого. Она заботилась о нём, постоянно подбадривала, всеми способами старалась вытащить из депрессии и всё же получила утешительный приз. Трэнт сделал ей предложение. Дафна согласилась.
Со временем знания о том, что мистер Бэнкс ушёл со сцены не из сумасбродства, а из-за аварии, просочились в народ и стали доступны многим людям. В газеты эта новость уже не пошла. Новое поколение не помнило, кто такой Трэнт Бэнкс, потому и публиковать заметку о нём было невыгодно, если уж на то пошло.
Селина продолжала пребывать в уверенности, что Трэнт просто отсёк всё лишнее, что имелось в его жизни. И свою любовь к ней, и музыку. Мечты умерли, но самой Селине нужно было как-то жить.
Через год, оправившись от этого удара, она встретила Джейкоба, и как-то стремительно всё завертелось. Не прошло и полугода, как она уже шла к алтарю в подвенечном платье, с букетом белых роз в руках, а отец смахивал скупую мужскую слезу, радуясь, что дочь смогла оправиться от предательства и найти себе хорошего человека. Тогда Джейкоб Кроули действительно казался таковым.
Началась семейная жизнь, родился ребёнок. Селина полностью вычеркнула Трэнта из своей жизни, сосредоточившись на настоящем. Глупо было хвататься за прошлое, тем более что в правило о том, что одной любви хватит на двоих, Селина никогда не верила. О Бэнксе она старалась не вспоминать.
Только папка, в которой хранились нотные партии для скрипки, оставались напоминанием о той жизни, что могла бы быть... Но которой не было.
Когда Натаниэлю исполнилось двенадцать, Селина узнала от общих знакомых, что Трэнт умер. На похороны не приехала, поскольку не могла найти повода для своего визита. И понимала, что Дафна вряд ли обрадуется, увидев давнюю соперницу на пороге своего дома. Тихая, скромная и полностью преданная мужу Дафна Морисон становилась настоящей фурией, когда в её присутствии упоминали имя Селины. Она подсознательно чувствовала опасность, исходившую от этой женщины, считала угрозой своему семейному счастью.
Ещё тогда, получив предложение руки и сердца, она до самого момента бракосочетания боялась, что Трэнт передумает и оставит её в одиночестве. Она знала, при каких обстоятельствах это может произойти. Стоит только появиться Селине, как Бэнкс тут же позабудет о своих обещаниях и бросится к своей настоящей любви. Но Селина так и не появилась. Она занималась своей жизнью, в чужую не вмешивалась, за это стоило её поблагодарить.
Дафна родила двоих детей. Сначала на свет появился Сеймур, затем Кеннет. Они были очень похожи внешне на отца. И цветом волос, и цветом глаз. А Сеймур ещё и скрипку в руках держал. Гордость Дафны хлестала через край. Она была уверена, что именно в этом и заключалась её основная цель. Сделать счастливым Трэнта. Вот только понятие счастья у них было разное. Для Дафны, не любившей, а, скорее, слепо обожавшей и фанатевшей от одноклассника, счастье заключалось в понятии «семья». Для Трэнта счастье было в творчестве, а для детей в возможности заниматься тем, что нравится именно им, а не тем, что навязывается извне. В итоге, счастлива была лишь Дафна. И то, благодаря своим заблуждениям. Если бы она посмотрела на ситуацию трезво, она бы многое поняла и начала воспринимать иначе.
– И что же ты хочешь услышать? – нарушила тишину Селина, взглянув на сына.
Тот крутил в руках цедру, оставшуюся после того, как мякоть отправилась в сок, и ждал ответа от матери. Молчание казалось ему давящим и раздражающим.
– Этот мужчина многое для тебя значил?
– Тоже хочешь обвинить меня в измене?
– А кто так делал?
– Твой отец, – заметила Селина, откладывая в сторону нож и отодвигая коробку с маслом. – Его история моей первой влюблённости всегда приводила в ярость. Почему-то.
– У него были поводы ревновать?
– Ни единого. Я никогда не пыталась их сравнивать, потому что тактика заранее обречённая. Между этими людьми нет ничего общего. Внешность, род деятельности, характер... Всё равно, что поставить рядом аквариум с рыбками и клетку с хомяком, а после задаться вопросом, что из этого лучше.
Селина дёрнула плечом, словно сбрасывала с него чью-то руку.
– И всё-таки?
– Что именно?
– Он многое значил в твоей жизни?
– Он просто был моей первой любовью, и этим, думаю, всё сказано. Для женщины первая настоящая, сильная влюблённость имеет большое значение, потому я не стану отнекиваться и говорить, что Трэнт для меня вообще ничего не значил, и я легко вычеркнула его из памяти, как только поезд унёс меня в сторону другого города.
– Ага! Значит, его звали Трэнт?
– Да, его так звали.
Селина убрала масло в холодильник, а тарелки переставила на стол. Натаниэль продолжал крутить в руках апельсиновую цедру, потом отхватил кусок и принялся задумчиво жевать. Он, конечно, никаких скрипачей по имени Трэнт не знал, поскольку период чужой славы не застал.
О закатившейся звезде мистера Бэнкса люди особенно скорбели только в родном городе, а за его пределами сейчас вряд ли могли найтись многочисленные поклонники, знавшие всю дискографию и вспоминавшие концерты, датированные тем или иным годом. Слава оказалась дамой переменчивой и быстротечной, после смерти Трэнта ждало забвение.
– И это всё, что ты можешь сказать о нём?
– Ещё я могу сказать, что он был потрясающе талантливым человеком. И только этого было достаточно для того, чтобы окружающие восхищались им. Кроме таланта, природа наградила его ещё и внешней привлекательностью. Как я говорила, он совершенно не походил на твоего отца.
– Темноволосый и темноглазый? – предположил Натаниэль, устраиваясь за столом и наблюдая за тем, как мать разливает по стаканам сок.
– Не угадал, – хмыкнула Селина. – Рыжий. Над ним одно время смеялись из-за внешности.
Натаниэль промолчал, но на ум сразу же пришёл староста, являвшийся обладателем огненной шевелюры.
– Тебе никогда не хотелось с ним увидеться? Ну, после того, как вы с отцом поженились?
– Нет, – произнесла с уверенностью мать. – Мне не хотелось. Зачем? Все же понимали, что это бессмысленно. У меня семья, у него – тоже. Первая влюблённость ушла, а цепляться за прошлое довольно глупо. Общего у нас ничего не осталось, и я не уверена, что при встрече мы смогли бы подобрать слова для начала диалога. Скорее, посмотрели друг на друга и разошлись в разные стороны.
– Думаешь?
– Я уверена в этом. Во всяком случае, я бы точно не стала затевать разговор, ностальгируя и вспоминая прошлое, где между нами что-то было. Это было бы нечестно, как по отношению к Дафне, так и по отношению к детям Бэнкса.
– А?
Натаниэль, услышав это, вскинул бровь и едва не подавился, потому что совпадение казалось слишком очевидным, чтобы оказаться только совпадением.
– Что тебя так удивило? – поинтересовалась Селина, раскладывая на коленях салфетку.
– Ты сказала, к детям Бэнкса?
– Да. Почему тебя это удивляет?
– Так, просто. Не обращай внимания, – поспешил замять тему Натаниэль. – Это от неожиданности.
– Ну-ну, – усмехнулась мать, но расспросы продолжать не стала, полностью сосредоточившись на завтраке.
Натаниэль же понял, что места себе не найдёт до тех пор, пока не удостоверится в том, что Сеймур не однофамилец, а именно сын известного скрипача, которого когда-то любила его, Кроули, мать.
Староста казался несколько мизантропичным и отчуждённым, но уж на вопрос-то об отце он наверняка ответит с удовольствием. Его отец был звездой, и, Натаниэль был уверен в этом, интерес к личности Трэнта польстит Сеймуру, как польстил Вэнсу интерес к его модельному прошлому.
План казался гениальным, и Кроули даже не подозревал, насколько он далёк в своих предположениях от истины.

Дата добавления: 2015-12-01