Подчинение матери

Неравенство условий жизни у матери и дочери – еще не повод для того, чтобы мать оказалась в подчиненном положении. Гораздо более значимо поведение матери, из-за которого и возникает между ней и дочерью разни­ца в положении, и даже если обе они страдают от этого, ни одна, ни вторая не в силах ее преодолеть. Оноре де Бальзак описывает схожий случай в уже упомянутом романе «Тридцатилетняя женщина», он рассказывает историю Жюли д'Эглемон, о которой мы уже упомина­ли. Она не может по-настоящему любить свою малень­кую дочь, потому что та родилась от союза с мужчиной, которого Жюли не любила.

Напротив, со своей младшей дочерью, Мойной, кото­рая родилась от любовника, она ведет себя даже заис­кивающе. Мойна выросла и вышла замуж, теперь она графиня и ведет очень светскую жизнь, если не сказать слишком свободную (она поддается настойчивым уха­живаниям Альфреда де Ванденесса, развращенного мо­лодого человека, несмотря на то что он – ее сводный брат (и даже больше – родной наполовину, так как тоже рожден от материнского любовника). Ее престарелая мать живет вместе с ней и зятем. Но она нисколько не выигрывает от этого присутствия своей обожаемой дочери. «Все подтверждало, что Альфред вытеснил ее из сердца дочери, в котором ей, матери, если еще и ос­тавалось место, то лишь из чувства долга, а не привя­занности. Множество мелочей говорило ей о том, как дурно относится к ней Мойна, и неблагодарность эту мать принимала как возмездие». Тем не менее, она не возмущается, не жалуется и не пытается направить на другой объект эту материнскую любовь, которая встре­чает одни только грубые отказы: «Она старалась найти оправдание поведению дочери, объясняя его волей провидения, и благословляла руку, наказывающую ее».

Две сцены позволяют Бальзаку показать всю жес­токость того оскорбления, которое наносит дочь своей матери, и всю покорность, с которой мать принимает его. Жюли уговаривает себя, что именно дочь, а не она сама нуждается в этой безграничной любви: «Напри­мер, маркиза стала немного глуховата, но никак не мог­ла добиться, чтобы Мойна разговаривала с ней более громким голосом; однажды, когда госпожа д'Эглемон с простодушием, столь присущим глухим людям, попро­сила дочь повторить фразу, которую она почти не рас­слышала, графиня исполнила ее скромную просьбу, но с таким недовольным видом, что мать никогда больше не решалась повторить ее. С этого дня, когда Мойна рас­сказывала о чем-то важном или просто болтала, марки­за старалась держаться поближе к дочери, но нередко графиню раздражал недуг матери, и она бездумно поп­рекала ее. Такая обида, а подобных ей было множество, жестоко уязвляла материнское сердце».

В следующей сцене уже не только физический недо­статок подчеркивает подчиненное положение матери, но и вполне возможно, подчиненность социальная. Дочь проецирует на свой внешний образ тот социальный ста­тус, которым обладает мать: «Однажды, когда госпожа д'Эглемон сказала дочери, что ее навестила княгиня де Кадиньян, Мойна воскликнула: «Как! Она приехала именно к вам?» Графиня произнесла эти слова с таким видом и таким тоном, что в них едва уловимо, но все же достаточно явно прозвучало высокомерное удивление и презрение, которые заставили бы людей с чутким и мягким сердцем подумать, что дикари были не так уж бесчеловечны, когда убивали своих стариков, если те не могли удержаться на ветке дерева, которую сильно раскачивают. Госпожа д'Эглемон встала, улыбнулась и ушла, чтобы поплакать втихомолку».

«Вот до чего дошла она в своей материнской привя­занности: она обожала дочь и страшилась ее, страшилась кинжального удара и подставляла ему свою грудь», – рассуждает Бальзак. И если «один холодный взгляд мог убить маркизу», что уж говорить о презрительных высказываниях? Она умирает неожиданно, когда дочь, которой она пытается объяснить, что ей нужно держать­ся подальше от Альфреда (ее брата по отцу), грубо бро­сает матери: «А я-то считала, маменька, что вы ревнуете только к его отцу».

Бальзак до тонкостей разбирается в страданиях ма­тери, но он все же пытается объяснить, что она сама несет ответственность за все несчастья, что с ней про­исходят: «Госпожа д'Эглемон собственными руками возвела стены своей темницы, сама себя замуровала в ней, чтобы там же и умереть, видя, как губит свою прекрасную жизнь ее Мойна, ее гордость, ее счастье и утешение, ибо жизнь Мойны была для нее в тысячи раз дороже, нежели ее собственная. Ужасные, невероятные, невыразимые страдания! Бездонная мука!» Это страда­ние и наслаждение всех тех, кто ставит свое счастье в зависимость от любви, которая не может быть разделе­на. Но почему же тогда, став взрослой, Мойна не может вернуть матери такую же любовь? Именно потому, что таким образом она смогла избежать во взрослом воз­расте, – очевидно, благодаря тому, что у нее был отец, и даже два, – ситуации платонического инцеста, в кото­рую мать заключила ее в детстве.

Это пример относительно счастливой судьбы для дочери и совершенно ужасной для матери. Так может быть в любых парах «мать-дочь», когда дочери (в про­тивоположность героине романа и фильма «Пианистка» пьесы «До конца» Томаса Бернхарда) удается освобо­диться от материнской власти, выйдя из детского возраста. Дочь, став взрослой, освободилась от материнского захвата, мать уже не может занимать прежнего подчи­ненного положения: застывшая в своей материнской привязанности, она становится полностью зависимой от расположения дочери, которая ищет возможности отделиться от матери, не дать ей вновь захватить себя. В таком варианте возможна только ситуация неравенс­тва: абсолютно всемогущей матери, которая установила отношения платонического инцеста с маленькой девоч­кой, соответствует немощная мать, пытающаяся вновь вернуть дочь в сферу своего влияния. Ее зависимость порождается покорностью, которая только раздражает дочь, не находящую больше в этой слабосильной матери того, что питало восхищение маленькой девочки своей всемогущей матерью. Дочь не слишком сопротивляет­ся искушению взять реванш, оскорбляя в ответ ту, что была когда-то всемогущей, но позже навсегда избрала подчиненное положение.

Эта инфернальная связь заманила в ловушку обеих. На дочери лежит ответственность за множество мел­ких унижений, знаменующих подчинение матери – во всех смыслах слова, потому что мать хотя и занимает подчиненное положение, но подчиняется добровольно. Мать, постоянно сносящая отказы дочери, все-таки по­лучает удовольствие от чувства вины, которое внушает ей – единственная сохранная связь. В отношениях же­натой пары такая ситуации создает невротический узел, единственное разумный выход из которого – развод. Но мать и дочь не могут развестись: даже разрыв от­ношений по инициативе дочери будет всего лишь ради­кальным продолжением этой безжизненной связи. Если попытаться продолжать обращаться с матерью, как по­добает дочери, на равных, несмотря на ее добровольное подчинение, вряд ли это удастся, так как мать сама под­чиняется, превратив дочь в единственный объект сво­ей любви, а ее дела и поступки – в уникальный смысл своего существования. Дочери не остается ничего иного, кроме ненависти, которая, как мы уже видели, стано­вится единственно возможным разделителем матери и дочери в их раз и навсегда установившихся отношениях: разделителем, безусловно, эффективным, но разруши­тельным, как для одной, так и для другой.

Бальзак замечает: «Возможно, люди не должны су­дить, кто прав, кто виноват, – мать или дитя. Над их сер­дцами есть лишь один судья. Этот судья – Бог». Как ни грустно, но в данном случае люди вспоминают о «Боге» вместо того, чтобы вспомнить о том необходимом тре­тьем, который всегда отсутствует, когда речь идет об отношениях подобных пар – матери и дочери, то есть об отце.

Дата добавления: 2015-11-14