Никзкой гемэсвон баржи в ф»(яьмв ы*т.

чувствие к дьяволу! Валим отсюда на хуй! Это были послед ние дни Берлина, все в бункер. Конец фильма. Fin,

★

Я написал Gimme Shelter в один мерзкий ненастный денц сидя в квартире Роберта Фрейзера на Маунт-стрит. Анита снималась в “Представлении” ■— недалеко, но хрен я появ­люсь на площадке. Бог знает, что там происходит. В качестве побочного сюжета в этой истории Тони-Испанец попробо­вал стащить “беретту”, которая была у них частью реквизита. Но я туда не совался, потому что сильно не любил Доналда Кэммелла, режиссера. Чернушник и манипулятор, у которо­го в жизни была одна настоящая любовь — гадить другим людям. В мои намерения входило держаться подальше от от­ношений между Анитой и Доналдом. Доналд был отколов­шийся отпрыск кораблестроительной династии Кэммел- лов, мужчина-красавец, умник, но больной сарказмом. Он сам был художником, жил в Нью-Йорке, но что-то просто бесило его в других людях с умом и талантом — ему хоте­лось сжить их со свету. Самая вредоносная сволочь из всех, кого я встречал. Дергать за ниточки — это было его: хищник до мозга костей, очень грамотный манипулятор женщинами, и, конечно, завлек в свои сети многих. Любил иногда поглу­миться над Миком за его кентский акцент, а иногда и надо мной, дартфордской деревенщиной. Я ничего не имел про­тив умелой подъебки время от времени — местами и сам мог кого-нибудь обстебать. Но для него опускать людей было по­чти как мания — каждого нужно было поставить на место, Все, что ты делал в его присутствии, для Кэммелла было по­водом поприкалываться. Явно его ело изнутри переразвитое чувство неполноценности.

Когда я впервые про него услышал, он состоял menage itmc Деборой Диксон и Анитой, задолго до начала наших с Анитой отношений, и все у них было мило-весело. Он был крбомцик и устроитель групповых забав на троих и не толь­ко, по-сутенерски, хотя не думаю, что Анита тогда так на это смотрела.

Одна из первых вещей, которая встала между мной и Ани- юв, была эта поебеньс “Представлением”. Кэммелл хотел мне пощадить, потому что когда-то Анита была его, еще до Дебо­ры Диксон. Ему явно доставляла удовольствие идея испортить «gw отношения. Это же была намеренная подлянка — Мик и Анита, играющие любовников. Что там что-то неладно, * чуял без всяких слов. Я знал Муш, Мишель Бретон, тре- гыо участницу сцены в ванной, — я уж не совсем тогда вы­пи из кадра, — которой платили за парное “представление” с ее бойфрендом. Анита рассказывала, что Мишель при- адмлось вкалывать валиум перед каждым дублем. Так что, по сути, он собирался снимать третьесортное порно. Хотя сюжет у него в "Представлении” был хороший. Ему повез­ло с единственным интересным кино в его жизни только из-за тех, кто там еще участвовал.- Ник Per, который был опе­ратором, и Джеймс Фокс, которого он по-всякому выводил кз себя. В обычной жизни Фокс имел породистый выговор, а тут не мог перестать выражаться как гангстер из Бермондси что на площадке, что в жизни до тех пор, пока его не спас­ли Навигаторы — христианская секта, которая завладела его вниманием на следующие два десятилетия.

Доналду Кэммеллу манипуляции были интереснее, чем собственно режиссура. Он возбуждался от наблюдения «предательством близких людей, и как раз это ему хотелось устроить с помощью “ Предста ааен и я ”, насколько хватит изо­бретательности. Он снял только четыре фильма, и три из них

кончаются одинаково: главный персонаж либо получает пулю, либо сам стреляет в кого-то очень ему близкого, Веч­ный соглядатай. Майкл Линдсей-Хогг, режиссер ранних вы­пусков “На старт, внимание, марш! и потом роллннговского “Рок-н-ролльного цирка”⁷, рассказывал, что, когда он снимал “Пусть будет так”, битловскую лебединую песню на крыше⁵, он посмотрел на еще одну крышу по соседству, и там торчи Доналд Кэммелл. Как всегда, рядом с чужой смертью. По-; следним фильмом, который сделал Кэммелл, была видеопо­становка в реальной жизни того, как он стреляется, — снова последняя сцена из “Представления”, многоминутнля, тща­тельно обставленная. Очень близким человеком в данном случае была его жена, которая оставалась в соседней комнате.

Я как-то потом встретил Кэммелла в Лос-Анджелесе и сказал: знаешь, Доналд, не помню ни одного человека, кото­рому хоть раз было бы легко и весело с тобой рядом, и я силь­но сомневаюсь, что ты тоже сам с собой когда-нибудь весе­лился. Тебе некуда больше идти, никого нет. Самое лучшее для тебя — выйти из игры по-джентльменски. И случилось это как минимум за два-три года до того, как он наконец себя порешил.

Я сто лет не знал ничего точно про Мика и Аннгу, но я чувствовал. В основном по Мику, который не пода­вал и виду, но я как раз потому и чувствовал. Моя женщина возвращается поздно ночью, жалуется на то, что творилось на площадке, на Доналда, то, се, пятое-десятое. Но в то же ^[51]

время я знаю свою женщину, поэтому в редких случаях, ко­го[52] она не возвращалась ночью, я кое-куда уходил и навещал другую подружку.

Я никогда ничего не ждал от Аниты. В смысле, ну правда,

I же сам ее у Брайана увел. И что теперь? Получила ты Мика, и где ж тебе нравится: там или здесь? Жизнь вообще в то вре­мя была как в Пейтон-плейс¹: жены-подруги тасовались по­стоянно, то к тому, то к этому, так что... ну да, приспичило тебе, и ты с ним переспала, о’кей. А чего ты еще ждал? У тебя такая женщина, Анита Палленберг, и ты ждал, что мужики перестанут на нее западать? Слухи просачивались, и я думал: если у нее с Миком дойдет до постели, то всех ему благ — его свей хватит максимум на раз. А мне приходится с этим жить. Анита — та еще штучка. Уж наверное, он от нее натерпелся!

Я вообще-то не особенно ревнивый. Я знал, что у Ани­ты было до меня и что еще раньше — про Марио Шифрано, который был известный художник. И еще про другого пар­ня, арт-дилера из Нью-Йорка. Я не рассчитывал, что накину на нее поводок. Наверное, эта история отодвинула нас с Ми- ком друг от друга больше, чем все остальное, хотя в основном «стороны Мика, не с моей. И наверное, навсегда.

Никакой реакции по поводу Аниты я Мику не выдал. Ре­мня посмотреть, куда все это вырулит. Конкурировать за де­вицу или даже за одну ночь на гастролях — это нам было не впервой. С кем она сегодня пойдет? Кто тут король джун­глей? Это было как дежурное бодание между альфа-самца- ив. Да и до сих пор то же самое, если честно. Но как осно- м хороших отношений это не сильно здорово, правда ведь?

Пейтон-плейс — вымышленный городок в Новой Англии, где разворачиваст- С1 действие одноименного романа (iofb) Грене Метаянос. а также поставлен- мне на его основе нескольких фильмов и сериалов. Тема романа — нравствен­ный упадок и лицемерие за респектабельным фасадом.

Я, конечно, мог устроить Аните скандал, но толку? У нас со­вместная жизнь. Я постоянно в разъездах. К тому времени я уже смотрел на такие вещи цинично. То есть, если я увел ее от Брайана, глупо рассчитывать, что Мик устоит от того, чтобы ее завалить под художественным руководством Донал­да Кэммелла. Чтобы это произошло без него — сомневаюсь. Но знаешь, пока ты там делал свои дела, чувак, я обрабаты­вал Марианну. Пока ты прохлаждался, я наслаждался. На са­мом деле мне пришлось покинуть место действия в довольно спешном порядке, когда вернулся хозяин. Чего уж там, это был наш единственный раз, горячо и по-спринтерски, Мы как раз лежали в этом, как его называет Мик в Let Me Down Slow, по- слеизнеможении, моя голова между этих двух прекрасных бу­феров. И мы услышали, как подъезжает его машина, началась большая суматоха, я сиганул в окно, схватил туфли, из окна через сад и тут понял, что забыл носки. Ну и ладно, он не тот человек, который будет искать чужие носки. У нас с Мариан­ной это до сих пор дежурная шутка. Она мне посылает сооб­щения: "Твои носки до сих пор не нашлись”.

Анита — азартный игрок. Но игрок иногда ошибается со ставкой. Для Аниты в ту пору просто не было такого по­нятия — статус-кво. Все должно меняться. Мы не женаты, мы свободны и так далее. Ты свободен, но только пока я знаю, что происходит. В любом случае ей было мало радости от его пипки. Я знаю, что у него пара здоровенных яиц, но это ведь не совсем то, что требуется. Я не сильно удивился, когда узнал. 1дс-то я даже этого ждал. Поэтому я и сидел в квар­тире Роберта Фрейзера и писал: *7 feel the storm is threatening my very life today”'. Он сдал квартиру нам, пока Анита сни­малась, но сам в результате так и не съехал, поэтому, когда

«"Я чувству», что m бур* i poniT мне смертью" — начальные слова нл песни

Gimme Shelter.

Анита уходила на работу, я оставался с Земляничным Бобом и Мохаммедом, которым, наверное, я первым это и сыграл: “VKtr, (hildren, it's just a shot away... ”^l

Был просто сильно хуевый день, за окнами хлестал дождь. Ясидел на Маунт-стрит, а над Лондоном носилась какая-то не­человеческая буря, поэтому я погрузился в это настроение, просто смотря из окон Роберта и видя всех этих людей, у ко­торых ветер рвал зонты из рук и которые бежали со всех ног. И у меня возникла идея песни •— иногда тебе вот так везет. День был мерзотный. Заняться было нечем. Конечно, слова становятся гораздо многозначнее со всякими дополнительны­ми обстоятельствами, но в то раз я не думал о том, что, боже мой, моя женщина сейчас играет сцену в ванной с Миком Джаггером. У меня в мыслях были бури, которые тревожи­ли чужие души, а не мою. Просто песне повезло с моментом. Ятолько потом понял: она будет говорить больше, чем я думал сначала. Threatening ту very life today (“Грозит мне смертью"). И угроза в ней чувствуется еще как. Страшноватая вещь. А ее аккорды — снова влияние Джимми Рида, тот же трюк с пови­сающим звуком — съехать вверх по ладам на фоне гудящей ми. Это я просто забирался выше: ля мажор, сн мажор, и потом: привет, а на чем мне закругляться? До-диез минор, о'кей. Это очень непривычная тональность для гитары. Но просто нуж- j но поймать верную конфигурацию, когда ее слышишь. Мно- | жестко нэ них, как эта, результат случайности.

★

[

Параллельно всему этому мы с Анитой подсели на геро­ин, Просто нюхали его уже год или два вместе с чистым

¹ ‘Воина, дети, — до них всего лишь выстрел...* — слова припева иа Gimme Shelter.

кокаином. Спидбол. Был в те времена — на первых порах Госздравоохранения¹ — такой дикий, но прекрасный закон, по которому, если ты торчок, нужно было зарегистриро­ваться у своего врача, и тогда ты попадал на учет государ­ства как героиновый наркоман и тебе выдавали таблетки чи­стого героина с пузырьком дистиллированной воды, чтобы разводить и вкалывать. И уж конечно, при таком раскладе любой торчок официально назовет вдвое больше, чем ему нужно. Плюс одновременно, нужно тебе или нет, ты по­лучал эквивалент в кокаине. Они планировали, что эффект кокса будет перебивать эффект опия и, чем черт не шутит, сделает из торчков полезных членов общества — с той мыс­лью, что, если ты только героинишь, ты ложишься, меди­тируешь, читаешь всякое, а потом ходишь под себя и во­няешь. Но, конечно, кокаин этот торчки начали сбывать налево. Удваивали свои реальные потребности в героине, так что половина запаса оставалась на продажу, плюс весь кокаин. Разводка просто сказочная! И только когда эту про­грамму прикрыли — вот тогда в Соединенном Королевстве начались проблемы с наркотиками. Но пока что торчки тихо охуевали. Мы хотим чего помедленней, поспокойнее вообще-то. А нам дают это чистое бодрилово. Все торчки оплачивали себе жилье с этой кокаиновой выручки. Кокаин сам по себе их интересовал очень редко, и если его зана­чивали, то самую малость — так, изредка освежить мозги. Тогда как раз я впервые кокаин и распробовал — чистый May & Baker ^{[53] [54] [55]} , прямо из баночки. На ней было написано “чистые пушистые кристаллы” — прямо на этикетке, печат- ними буквами!^[56] А ниже череп с костями, то есть яд. Ши­карная двусмысленность. На том этапе у меня все и замути­лось— с Тони-Испанцем, с Робертом Фрейзером, — с того все и началось. Потому что было удобно — с их связями вторчковом обществе. И если я до сих пор живой, то, види­мо, благодаря тому, что мы насколько возможно имели дело исключительно с реальной штукой, качественной. Короче, на кокаин я запал только из-за того, что это был чистый ап­течный продукт — взрыв мозга. Когда я подружился с пре­паратами, любая дурь вообще была чистая, как слеза. Тебе ненужно было волноваться, с чем ее намешали, не нужно было гробить себя всем этим уличным дерьмом. Но ино­гда, рано или поздно, ты неизбежно опускался до само­го отстоя — как раз когда дурь уже крепко держала тебя за шиворот. О Грэмом Парсонсом мы, было дело, опуска­лись по-черному. До оскребков с мексиканских сандалий. Но вообще-то при моем первом знакомстве с наркотиками кругом был один высший сорт.

В общем, немудрено, что в конце концов все завели себе своих личных торчков. Стив и Пенни — была такая пара за­регистрированных наркоманов. Я тогда, кажется, шастал по Лондону с Тони-Испанцем, когда мы у них заправля­лись. Жили они в убогой подвальной квартирке в Килбер- №. И месяца через два, как мы стали к ним захаживать, они говорят: “Вот бы вырваться отсюда. Пожить бы где-нибудь за городом”. Я говорю: “А у меня как раз коттедж пустует". Короче, мы с Анитой поселили их в коттедже напротив “Ред­лендса ", где в то время я постоянно обитал. И раз в неделю повелось: “Стив!” — до Чичестера, там заскочить на минут-

ку в бутсо векую аптеку¹, потом обратно домой — и у меня на руках половина его дозы белого. Стив с Пенни были очень милые, скромные, непритязательные ребята. Не какое-нибудь отребье. Стив был такой аскет с виду, с небольшой бород­кой. И философ — постоянно читал Достоевского и Ницше. Крупный высокий худой парень с рыжими волосами, усами и очками на носу. Посмотреть — просто какой-то профессор, мать его, хотя пахло от него не по-профессорски. Продол­жалось это, наверное, где-то с год. Такая была пара — милые, спокойные: “Может, чайку поставить?” Ни капли от того, что представляешь, когда слышишь слово “торчок”. Все очень культурно. Иногда захожу в коттедж и говорю, пото­му что они оба ширялись в вену: “Пенни, Стив живой еще?' “Думаю, что да, родной. Но ты все равно пока налей себе чаю, а потом мы его разбудим”. Благовоспитанность невероятная. На каждого стереотипного торчка могу назвать десяток, кото­рые живут совершенно налаженной жизнью — банкиры и все такое прочее.

Это была золотая эпоха. По крайней мере до 1973- 1974-го все было совершенно законно. После этого дело накрыли медным тазом и перевели торчков на метадон, ко­торый хуже или уж точно не лучше. Синтетика, в общем. В один прекрасный день они проснулись и начали получать только половину рецепта чистым героином, остальное — метадоном. Из-за чего скоро добыча превратилась в чуть бо­лее конкурентное предприятие — началась эра круглосуточ­ной аптеки на Пикадилли. Лично я парковался там за углом. Но у входа' всегда уже толклась очередь — люди поджидали своих личных торчков, чтобы сразу забрать долю. Систе­ма просто уже не могла поставлять дурь и тех же объемах,

Дата добавления: 2015-11-14