|
Читайте также: |
-Он что, в УВД завалился?
-Да подожди ты. Подхожу к переходу, а на той стороне идет этот мудила с рюкзаком, таким оранжевым, ну его знаменитый рюкзак.
-Знаменитый?
-Ну да, ты же с ним не гонял ни разу – ты вообще в Питере, помниться, не был ни разу.
-Да, но в первый раз я все равно пошел бы на экскурсии..
-В местные клубы, ага. Не об этом речь. Ну так идет он, медленно, вальяжно. Созерцатель хуев. Лицо уставшее, но видно – улыбается, сука, искренне так.
Зазвонил телефон, и Аркадий прервался. Что-то с ребенком, надо будет сходить в аптеку.
-Короче, сижу я, пишу заявление. Паспорт потерял. Он к этому моменту только подошел к УВД, я его шагов на сорок обогнал. Заходит, снял рюкзак. Сел на сиденье. Глаза – мутные пиздец, видно, что нихуя не соображает, кидает рюкзак на стол к дежурному, вздыхает и говорит:
[Звучит фантастически.]
-«Бля, я так заебался!», и садиться назад.
Пауза. Финал.
-Я-то знаю, что у него там – я его сам о небольшой партии просил,- я усмехнулся, зная, что вкладывает Аркадий в понятие «небольшая»,- В общем стою, виду не подаю, надеюсь, что не узнает меня – а взгляд у него нулевой. Короче не знаю, как он оттуда съебался, но информации о нем у меня уже нет.
Десять тридцать, утро, вроде воскресенье. Белая «Волга», тонированные задние стекла, недавно сменили амортизаторы. Восемьдесят четвертый год выпуска. В последнее время модно покупать советские тачки. Я знаю, откуда у Аркадия утром после пьянки есть силы, и считаю это жульничеством – и жалею себя, что пообещал больше не нюхать, и поехать вместе с ним.
Сто километров в час, плотное движение без пробок, а этот черт лихачит, резво меняя полосы. Я уже не пытаюсь вернуться в детство, оно само накатывает на меня, что остается только глубоко дышать. Аркаша тянется к пачке сигарет, но никак не может решиться.
-Скоро все растает. Колёса надо поменять,- он всё-таки закурил.
-О чем ты?- он пропустил мой вопрос мимо ушей.
Мне пришло сообщение от отчима. Он никогда не пишет эс-эм-эски – я с ним солидарен, гораздо лучше позвонить. Эпоха айсикью прошла мимо него, но скайпом он пользуется так же часто, как и я.
Сердце дрогнуло. Мозаика рассыпалась, и уже не получится обмануть и соединить части, которые не подходят друг друга.
«У мамы инсульт. Она в больнице. Мало шансов. Я звонил тебе вчера вечером, когда ей было плохо, нужна была машина».
Я не перезвонил. Если бы со мной захотели поговорить об этом – он позвонил бы ещё раз.
Я впервые почувствовал тяжесть от своего равнодушия. Тяжесть от «ничего не исправишь», от «от тебя ничего не зависело», от «все равно бы это случилось». Я хочу плакать, и не могу, потому что не могу поверить. Амфетамин притупляет эмоции. Отчим попросил заехать домой, и вместе двинуться в больницу.
На обратном пути через Щелково мы с Аркадием заехали в гипермаркет, чтобы купить недорогой виски. Солнце уже вовсю пекло, глаза по-детски слепило, хотелось выпить, чтобы перестать волноваться.
Я отвлекся. По телу начало идти тепло. Такое редкое состояние – в нем забываешь, что настоящих друзей – мало, что люди обычно недоверчивы и закрыты, если старше определенного возраста, и хочется поговорить с первым встречным, о чужих глупостях – и это будет жизнью, чужой жизнью, где нет смерти и шлюх, только дураки и бесконечные дороги. Главное, что это чужие дороги.
-Мы испорченные дети, и мы играем в нарушения.
-Почему?
-Я все равно внутри осуждаю то, чем занимаюсь,- я мог поделиться своей болью только таким, окольным путем.
Когда вы снимаете трубку, с кем вы разговариваете – с динамиком или с человеком? Слышите что – человеческий голос или динамик, который его имитирует? Черт знает, истина где-то посередине, но на качество связи это никак не влияет, в отличие от проводов, которые уже давно не перетягивали.
-Ты хочешь об этом поговорить? Горе-барыга, бедный, все у него есть, а он жалуется.
-Нет. Просто хочу как-нибудь занять голову.
-Насладись тишиной.
Я решил уступить ему право вести разговор. Мы едем по шоссе, вокруг, вокруг лес, лес, не так много машин, сейчас праздники, а Аркадий всегда неплохо играет роль фона.
-Отличный день,- он выкинул в окно сигарету,- но когда тебе звонят и говорят, что подарок на ДР твоей девушки будет на день позже, и из-за того, что это единственная проблема на сегодня – у тебя падает настроение, ибо ты хочешь, хочешь заморочиться.
-Бывает такое.
-Ну типа того. Давно у меня не было девушки...
-А я думал это реальная история.
-Реальная. Только не моя.
А у меня есть девушка. День, неделю, чуть больше вы думаете одинаково, об одном, потом в любом случае ваши мысленные потоки расходятся.
Аркадий довез меня до отчима. Я позвонил в домофон, мне сразу же открыли.
В их дом тоже поставили новое зеркало. Каждое утро я замыкаю себя четырьмя стенами лифта, потому что свое отражение могу увидеть лишь там – у меня дома
нет зеркал, только в ванной, в ней тоже четыре стены, там тоже нет естественного света, и после душа пар мешает разглядеть себя внимательно.
Когда я пересек порог – впервые обрадовался от того, что внешне ничего не изменилось. Воздух мокро тлел. Отчим достал запотевшую бутылку из морозилки, протер её полотенцем, достал рюмки. Виски он пить отказался. Для меня всегда очень сложным было встречаться с отчимом наедине – я его люблю, и слава Богу, что мы живем в разных квартирах, мне всегда было тяжело видеть вечно грустную маму, которая стала такой после смерти старшего сына, и вечно пьяного по выходным отчима.
Сейчас он трезв, и я впервые в жизни осуждаю его за это. Я попросил вместо рюмки достать стакан, Антон Сергеевич недолго думал, и взял себе тоже.
Он спросил про мои новые отношения, и я отвечал общими фразами – сейчас было не до этого, и он не допрашивал.
-Мне жалко вас. В наше время все было спокойно, хорошо, не хватало только разнообразия. Сейчас оно есть, но оказалось, что в самом разнообразии нет ничего интересного. Я прятался за своими новыми жигулями. Но с собой вещей все равно не заберешь.
Он повернулся к окну, задел скатерть. Он разбил обе рюмки, которые оказались не удел. И графин.
Предмет отождествлен со своей функцией. Вместо отношений у нас причинно-следственные связи. Отчим редко говорит умные вещи, точнее – он говорит их не вовремя. Но сейчас он попал в яблочко, мы помолчали, чокнулись, глаза как никогда блестели.
Главное было не говорить про маму.
-Стремятся к вещам, и забыли, зачем стремятся. Раньше стремления были честными…
Я все равно не верю, что в СССР было лучше.
Мы выпили. Мне казалось, что я потерялся, что я исчез, я не здесь, здесь мое тело, но сам я лечу со стометровки в воду, я не умею нырять, но душа бесплотна и вода растворит меня, и от меня останутся только пузырьки, стремящиеся на поверхность.
Отчим сказал, что только что приехал из больницы. Не дождался меня. Он заплакал. Я понял все без слов, и словно на несколько секунд состарился лет на десять, что глаза стали невыносимо сухими.
Раздался звонок в дверь, и я сразу понял, что это сосед – они дружили, иногда даже не за бутылкой, все-таки сосед пил гораздо меньше, и всегда умел разбавить отцовскую серьезность. Даже сейчас у него это получилось.
Рома сам себе достал рюмку.
-Ну я же когда машину продал, стал ездить зайцем,- когда ему обожгло горло он даже не поморщился - и недавно у меня родилась идея. Представь, если дать всем охранникам на вокзале бейджики с именами.
-Не догоняю.
-Они станут для нас личностями, Агафонами и Славами, и будет контакт между зайцами и охранниками. Мы будем бегать от реальных людей с реальными и именами! Я так и напишу в РЖД: «Уважаемое РЖД и Российская пригородная пассажирская компания! Я пять дней в неделю вижу настоящих героев, пытливых и внимательных охранников порядка. Они дарят нам безопасность и спокойствие, и главное, гарантируют мне, что не я один плачу за проезд. Я хочу знать имена этих добродетелей, и прошу каждому охраннику выдать бейджики, чтобы имена висели у них на груди, ведь я хочу знать, как зовут того, кого нужно поблагодарить за безупречно сделанную работу!».
Они чокнулись и посмеялись. А я подумал, что уже давно не ездил зайцем.
Я рассказ отчиму, что стопки сейчас принято называть «шотами», и мы выпили ещё по одной. Когда он спросил, чем же будет стакан водки - я открыл ему, что это называется миддл-дринк.
Они не знают, чем я занимаюсь. Когда же наступит мой последний день, когда я в деле?
Отчим все-таки решила спросить, как у меня дела с Мартой.
-Да говорю, все хорошо. Она не мешает ни в чем – и уже хорошо.
Я ответил, как ответил бы мой отец. А он отвечает обычно так, что уже не хочется задавать вопросов.
Все мы – чистый свет. Он рассеивается в мир, и люди вокруг помогают нам поставить зеркала, стараясь удержать его в ограниченном пространстве, но зеркал становится так много, что вместо целой вселенной у нас остается комната, в которой кроме собственного отражения нет ничего. Глаза, точнее мозг – то, что переводит энергию волны в цвет, и неудивительно, что трава раньше была зеленей – потому что она была освещена нами, а не была рефлексией прошлого.
Нет жизни там, где нет света. Нельзя по-настоящему увидеть мир, пока не разобьешь все зеркала. Кто-то всегда в переездах, чтобы каждый раз строить свою тюрьму заново, и это все равно полумера. Настоящий человек никогда будет пытаться присвоить себе свет и ограничивать его рамками, он будет распространяться вместе с ним, лететь по миру, чтобы в конце самому стать лучом какой-нибудь звезды.
У меня нет зеркал. У меня сплошной туман – и мне нужно ещё больше дыма, чтобы его поддерживать, чтобы ничего не видеть, чтобы идти через полутьму, чтобы была неопределенностью.
После смерти мамы я понимаю, насколько это глупо. Мама где-то в недостижимом, где-то там, куда ещё не дошел свет живого человека. Кто-то разбил её самое большое зеркало, и руки стал красными от осколков, которые надо было выкинуть, а не пытаться собрать заново.
Может, она и не пыталась их собрать. Может, она специально разбила своё отражение, в последней попытке вырваться.
Позвонила Марта, она уже подъезжала к станции. Оставалось встретить её с платформы, проводить до дома, и выходить на работу. Ещё два месяца назад уволившись из паба, директор иногда звонит мне, когда нужна помощь во время крупных матчей. Не хватает штатного персонала. Такая работа мне нравится больше, учитывая, что у обычных официантов в пабе нет ставки.
Сама дойдет. Нет, я придумал её лучше
-Март, не приезжай.
-Хорошо.
-Ты даже не обидишься на то, что ты почти подъехала к станции?
-Я ещё даже из дома не вышла.
На улице холод. Чем ближе к пабу – тем меньше растительности в нашем многогранно зеленом городе.
-Два черных козла, пожалуйста.
-Хорошо, сейчас принесу.
-Пардон, четыре черных.
Отличный матч. Я обычно болтаю с теми, кто приходят в паб болеть за «красивый футбол» - они самые адекватные. У нас нету фанатов, нету тех, кто за идею и за команду умеет и любит побороться – их вообще маловато в нашем городе. Зато много ребят постарше, белые воротнички – им за тридцать и они с детства болеют за своих. Ничем не омраченное чувство любви к футболу и пиву. Собственно, на любви ко второму и зарабатывает наш паб.
Конечно, есть ребята помладше, но они у нас не за футболом, а за стол к букмекеру. Довольно неплохой способ утроить себе стипендию или без сожаления потерять без того небольшую тысячу с лишним рублей.
Уже три часа ночи, большинство гостей ушло – пришли ночные мотыльки, пару бабочек, уже никакого околофутбола, но просто любители погреться и попить неплохого пива.
-Это как название известной команды граффитчиков - зачем?- настроение отвратительное.
-Завести детей, там, не знаю…
-Да дети тоже не всегда будут радовать? Опять какая-то мания. И Марта – чем она отличается от других девушек?- мне очень хочется, мне приятно думать, что она – шлюха. -Я так же с ней стою на одном месте, работа-куреха-кровать, район-мутки-менты, ребят, к чему это все?
Рубен молча наливал очередные пол литра.
-Ладно, дружище, пойду я домой.
-Куреха-кровать и прочее?
-Да, почти.
Где-то далеко ещё можно услышать шум мотора, Шляпник наверху уже завел машину, но город уже крепко спит.
-Мои родители хотя бы строили коммунизм. Нет, они его рушили. Да какая разница – они жили хотя бы ради чужой мечты,- я уже был слегка пьян.
-А ты чего строишь?
-Я? Не знаю. Отношения строю. Хотел когда-то стать музыкантом.
-Так стань!
-Не сейчас, наверно. Квартиру снимаю. А травушка помогает бороться с лишними амбициями.
-Таких, как мы – много, и то, чем мы живем – это нормально. Мы же не делаем ничего плохого.
- У нас связь поколений потеряна. 20 век был рубежом. Все поменялось. Ценностей нету, они стерты. Стерта память о прошлом. Бабы ходят с голыми жопами. Всем нужна свобода, которая оправдает внутренний хаос, полная дезориентация. А мне не нужна такая свобода. Я…я…
Я не заплакал, а раньше был так и сделал, и стало бы гораздо легче. Хорошо, что Бобби собирался уходить. Я вышел на полчаса позже.
-Черт, машина не заводится.
-Паш, а где Рубен?
-Он куда-то спешил, не дождался нас. Ты сам куда?
-Не знаю. Можно прогуляться.
Не успели мы завернуть за угол, как перед нами остановилась машина. Девушка в белоснежной юбке вышла из лимузина, и задала один вопрос:
Лицо её было затянуто вуалью
-Вов, кайфуха нужна? Хотя нет, я думаю, ты и сам можешь чего предложить,- она неестественно засмеялась.
Как реагировать? Я занервничал, хотя повода не было. Слишком насыщенный день. Эта женщина вселяла страх. Мне было неуютно. Лучше отвернуться, уйти, метров через пятьдесят начать смеяться, запомнить номер машины и из любопытства узнать, что это за дама и чья она.
В моей жизни вообще не бывает некрасивых девушек, и я уверен – вуаль на её лице явно не для того, чтобы скрыть уродство.
-Вова, как тебя там…Я встречала тебя во сне, я знаю о тебе все, но ты ничегошеньки не помнишь, я для тебя мираж, и я хочу же наконец-то, чтобы ты очнулся!
Я открыл рот и упал в обморок.
Очнулся я около дома Рубена, аккуратно уложенный на лавку.
Мне даже не было интересно, что со мной случилось. Паспорт и ключи на месте.
-Алло, Яна?
-Да, Мик. Хотел спросить разрешения покурить в моем подъезде?
-Нет, просто хотел. Хотел погулять, то есть.
-Так иди и гуляй.
-Может, лучше пригласишь меня на чай и потом пойдем погуляем вдвоем?
Она бросила трубку. Встреча с прошлым не удалась.
Поспать. Работа. Костюм Яблока. Отдать пару кусочков на работе. Курить в перерывах.
Костюм яблока. Быть невкусным яблоком, которое никто не съесть, яблоком без сердцевины, без которой ничего не вырастет. ТГК, говорят, замедляет сперматозоиды, и потом приходится не курить годами, чтобы от тебя могли залететь.
Моя жизнь похожа на фильм, который пришлось смотреть с середины, и я совершенно не знаю, откуда я пришел, с чего началась завязка, кто эти люди, и почему они хотят невозможного. Я не знаю, чем это все закончится, ведь моему кино не хватает глубины, чтобы обрести смысл, либо не хватает эпиграфа, который я напрочь забыл.
И мне стало грустно, ведь многие просыпаются уже к концу сеанса, ведь никто не разрешит вам смотреть фильм дома, в одиночестве.
На работу я пошел через детскую площадку. Голова безумно болела, я взял себе бутылку пива. Утром на площадке всегда сидят старики, они могут сидеть впятером и молчать целый день напролет. Им осталось совсем немного, им нужно совсем немногое, они вот-вот свалятся в бессознательное. Они реализовывают потребности, просто рассказывая о них.
Мне они очень нравятся.
-И тут все евреи резко стали иммигрировать в Америку.
-А не из Америки и США они иммигрировали в Израиль?
-Это сначала. Потом они уехали обратно, они же умные, крысы.
-Слушай!
-Да я знаю, что ты по батьке еврей, но так по батьке – это не считается!
-Саныч, я тебя уже двадцать лет знаю, и даже не догадывался, что ты – расист.
-Так не расист я. Слушай, говорю же. Так вот иммигрировали они, и чем они там занимаются, думаешь? Устроились во все крупные конторы, а когда никто не видит – бомбы с часовым механизмом установили во все подвалы Америки! Россию решили не трогать – сама, мол, развалиться. И теперь какая к черту ПРО? Какая система защиты? Америка в любой момент рванет, и нихуя от неё не останется!- тут дед так энергично взмахнул рукой, что вернул себя пару лет молодости, опрокинув стоящую рядом бутылку воды.- Карибский кризис! Ядерная угроза! Жиды ядерные бомбы на коленке строят, а потом на пепелище они себя сады будут возводить – им среди пустынь жить гораздо проще!
В такие моменты я делаю вид, что закуриваю сигарету. Могу полчаса стоять так, и закуривать, слушать.
Автобус. Мы никогда больше не увидим лица тех людей, которые к нам ближе всего, никогда не запомним тех, кто жался к нам между дверей метро, никогда не забудем духи, которые били в нос, пока руки пытались нашарить мобильный телефон, но ощущали лишь теплые ноги попутчицы.
Обычно я не знакомлюсь в метро.
Красивая квартира с высокими зелеными потолками. Через кухню можно пройти дальше, в столовую; прямо перед кухней – зал. Ещё несколько ярких мазков, среди которых огромный стол из красного дерева – и на этом воспоминание о детстве кончается. Отец на тот момент уже плавал где-то в Баренцевом море, «ловил рыбу», как говорила О.О., и я только к тринадцати годам понял, что «рыбы» - это бывшие подруги моей матери, и они сами плыли к нему в сети.
Самого отца я узнал позже, чем увидел, и это было неприятное узнавание – в общем, я думал, что он будет какой-нибудь бизнесмен или хотя бы настоящий инженер, человек с высшим образованием – но жизнь подарила моей матери афериста; он подарил ей меня, я в свою очередь пока не знаю, что подарить матери – но уже подарил ей уединенность, которой ей так не хватало всю жизнь.
Я попал во фрагмент из детства. Только вместо мамы была Яна, в красивой желтой пижаме, она что-то кричала мне из своей комнаты, но я не мог поверить, что это вообще возможно – квартира была точь-в-точь как из детства, не хватало только огромного стола, но мы с Яной с удовольствием воспользовались обычной кроватью.
Кстати, это первая запись в дневнике – врач советовал мне делать записи каждый день, и я не знаю, чем объяснить такую паузу – я сам помню её плохо.
Не то, что тот день с Яной. Или ночь? Было уже достаточно светло, но мы познакомились не в её столовой – мы не спали почти сутки до этого. И у нас были причины.
Она ссорилась в метро со своей девушкой, и это была восхитительная картина – девушку звали Хэлли, Елена, она была ведущей в их паре; она громко кричала прямо посреди перехода с Александровского сада на Библиотеку имени Ленина, но никто не оборачивался.
Дело чуть не дошло до кулаков, но Лена поскользнулась и упала прямо на рельсы Московского метрополитена. Нет, никаких трупов, она не ушиблась и спряталась в предложенное архитекторами углубление, но знак был воспринят верно, и на поезде уходящем Кристи ехала уже со мной.
Или это я ехал с ней? Неважно, она все заметила мою желтую майку, глупую, с зеленым жирафом, но майка здорово привлекала внимание. Метро сжимало пространство вплоть до Университета, где мы вместе вышли, но я уже ей улыбался.
-Она меня приревновала, но я давно хотела её бросить – она тупая и упертая, прямо как все мужчины, но у неё нет члена – я не готова была это терпеть.
Как я понял чуть позже - она не всегда умела правильно выразиться, будто фразы по бумажке учила, но я понимал всё без слов; а солнце отражалось в лужах и слепило нас, проезжающая мимо машина чуть не облила с ног до головы, но это тоже было лишь отражением в витрине.
Я помню диалоги до мельчайших подробностей, помню, как люди двигали губами и сколько раз моргнули; когда неожиданно чихнули или закашляли. От моего внимания уходит только время – часов я с собой не ношу, у Яны сел мобильник, и вечность была в нашем распоряжении.
Мне кажется, её подкупило то, что я не прятался за своими советами ей – я вообще не давал советов, выслушал. Я сочувствовал ей – и это была первая ниточка, которая между нами запуталась.
Как же мне хотелось увидеть того, что плетет эти нити – я уверен, это красивое создание, но оно постоянно ошибается.
-А почему именно женщина?
-Сейчас подходящее время года.
-Уже потеплело?
-Женщины гораздо более обходительны.
-А как же борьба и развитие противоположностей?
-Иногда хочется по простому.
Я ей рассказывал о том, как это – жить в Мифе, создавать Миф вокруг, а она о своей «прошлой» жизни и что сейчас она подходит к концу; лучше вина ничего не сближает, водка сближает быстрее – мы смешали её с персиковым соком, а у неё для таких случаев всегда припасены матовые пластмассовые стаканчики из Икеи; один зеленый, другой фиолетовый.
-Откуда в твоей сумке так много места?
-Да там ничего и не было, кроме водки и стаканчиков – мы так миримся, и я только сейчас поняла, какой же это дерьмовый способ.
Где-то далеко чувствовались Лужники, в двух шагах были Воробьевы Горы – на небе тучи были готовы обрушить вниз всю накопившуюся тяжесть, но их было немного, и сегодняшний грибной дождь обещал быть недолгим.
Они недолго встречались, но по её словам это была Любовь; даже ребенка хотели завести, и Яне роль матери даже импонировала.
-Ну ты же ничего не имеешь против мужчин?
-Нет, пью сейчас с тобой и думаю, как бы избавиться от тебя прямо на перроне в метро!
Я ничего не ответил.
-Просто хотелось экспериментов – сам знаешь, удовольствие от секса получить не всегда получается, а с девушкой стабильность есть только в постели. Я вообще люблю эксперименты, но это в прошлом,- она показала мне свои руки, и они все были в порезах, перпендикулярных венам.
-Бурная молодость?- я засмеялся, раньше я таких глупышек видел лишь на картинах, да из анекдотов.
-Угу, бурная. В первый раз «вены себе порезать» пыталась в тринадцать, потом в пятнадцать, и во время последней попытки зашла мама и сказал, что резать надо вдоль, а не поперек.
-Тебе стало стыдно за своё незнание и ты положила лезвие на место?
-Мне вообще не было стыдно, меня испугало мамино равнодушие.
Она сказала, что у меня красивые глаза, отвернулась первой, обняла меня. Я не чувствовал никакого влечение, только холодное тепло – его было так немного, что мне самому захотелось её согреть, стать ей ближе – а дистанцию она выберет сама.
-Ты мне нравишься, но я не вижу в этой встрече ничего романтичного.
-Да, что-то глубже, мне кажется.
-Я будто сам себя узнал лучше.
Мы решили больше не пить, пол литра оказалось вполне достаточно для нас двоих.
-Скажи, ты правда меня не узнал?
Я ахнул. Она дотронулась пальцем до моего лба, и по телу прошла дрожь.
Она сделала меня участником одной из своих историй, и одной минуты было достаточно, чтобы увидеть красочный вечер, тянувшийся вечность.
Огни столицы быстро мелькали в боковом стекле «Ниссана». Я уже достаточно пьяна, чтобы почувствовать ностальгию по родному Екатеринбургу – она росла от каждого поворота, отражалась в витринах, её не смогли заглушить даже яркие рекламные вывески и уличные фонари.
Когда ты в Москве, когда ты чувствуешь, как Москва ведет тебя – весь мир исчезает, исчезает прошлое, исчезает родина, и такой билет в один конец в наше время доступен не каждому.
Когда такой большой город, как Москва, сам становится твоим гидом – надейся, чтобы она не провела тебя по подвалам и паспортным столам, иначе иллюзия будет потеряна безвозвратно.
Это очень странное дело – чувствовать себя самой собой только в Москве, в Городе, Которого Нет.
Мы совсем чуть-чуть не доехали до клуба, и двигатель заглох вместе с воспоминаниями.
-Ну что за дерьмо! Я только неделю назад привез машину из сервиса. Ничего, кис, дойдем пешком, тут недолго.
«Ненавижу, когда меня называют «кисой». Ненавижу, когда он едет в клуб на машине, зная, что будет пить. Ненавижу, когда вместо ресторана везут черт знает куда».
Тишина вокруг окрыляла, моросил дождь, покрывая глянцем асфальт – я захотела снять балетки, но постеснялась – этого явно бы не понял.
Я люблю клубы, несмотря на их показушную роскошь и стремление быть похожими на западные аналоги - за фасадом обычно ничего нет, кроме неоправданных цен и скупых коктейлей, но слава Богу музыка за последние пять лет изменилась кардинально – деньги диджеи получают не за гордость, а за настоящую работу.
Мы прошли по списку, без лишних процедур. Я огляделась вокруг, пытаясь найти хотя бы одно знакомое лицо – а вокруг лишь свет, лампочки, бра, абажуры, люстры – мертвый свет, не дающий тепла, лишь скрывающий следы от тональника и мешки под глазами.
-Отлично, я хочу тебя, звони, отлично, отлично!
Так и стареют люди. Становишься немного потасканной – это делает тебя взрослее. Усталость на лице может сделать тебя интересней в глазах собеседника – будто за этой усталостью есть что-нибудь, кроме изнуряющих марафонов.
На улице проносится весна; сегодня ночь, а на улице – первое марта, и никаких прогулок по давно знакомым и пресным местам утром, только сон, только день, кофе или чай, и шум в ушах, радио, которое потеряло свою волну.
Не надо мифологизировать и осветлять прошлое - никто никогда не был пай-девочкой, более того – всю жизнь я любила большие тусовки, шум, людей – но сегодняшний вечер ставил эти симпатии под большим вопросом.
-Отвлекись, милая, мне кажется, ты не о том задумалась – и поцеловал.
«Пусть сегодня Максим и мудак, но он всегда чувствует мое настроение и хотя бы может меня поддержать».
Главным плюсом этого клуба были зеркала – усиливали освещения, визуально расширяли пространством. Или минусом – иногда противно смотреть на свое отражение, особенно, когда пьяна.
«Всё-таки у меня красивые губы, даже с этой помадой. И волосы. Он никогда не обращает внимания на мои волосы, он не замечает их, будто я лысая!»
-Привет!- когда рассматривание себя перед зеркалом приносит удовольствие надо обязательно отвлечь - А я уже думала, что вы не приедете.
Марта, Марта, меня тошнит от тебя, от твоих глупостей, я даже не улыбнусь, но глазами встречу тебя, и ты даже ничего не подумаешь.
-Забыла позвонить. Ну как, мы едем сегодня к тебе?- она звала в гости, и пусть меня совершенно не интересовали её глупости, каблуки и карьерные амбиции без высшего образования – мне нравился Рубен.
«Вот он. Чем-то похож на моего брата, он всегда так хорошо говорит».
Он поцеловал меня в щеку, сразу после чего Марта повела его в бар, который располагался этажом выше.
«Сука, сука, Марта, и я даже не знаю, за что я так тебя ненавижу. Хотя ненависть тут будет слишком сильным словом – терпеть не могу, но ведь никто и не просит тебя терпеть?».
Ощущение, будто воздух вокруг Марта чуть-чуть плотнее, чем от остальных людей – и в её случае это выдает не характер, она не сгущает воздух, но вырабатывает туман, за которым не видно человека. Чем ближе к человеку – тем гуще, тяжелее, ноздри наполняет неприятный аромат, и интерес копать дальше просто растворяется.
Растворяется всякое желание копаться в других людях и чужих проблемах, когда белая дорожка в туалете клуба практически ослепляет, но в этот раз почему-то она не дала облегчения, голова не стала легче, опьянение не замаскировалось, но хотя бы прошла тревога насчет собственных амбиций.
-Страшно представить, как в таком случае живут мужчины – у них амбиций так много, что за ними можно даже не заметить особую форму гордости, которую можно принять за черты филантропа.
-Что же в таком случае делать?- я зевала, но не от скуки; вообще сложно понять, зачем люди зевают – мысль, что зевание помогает мозгу «остыть» после неожиданных нагрузок доверия не внушает.
-У нас оргиастическая культура, оглянись! И это лучшее, что современный человек мог взять со времен античности – так надо пить, и уже можно не петь, и тогда утром остаются лишь ценнейшие из амбиции, по-настоящему достойные воплощения стремления, и все ради того, чтобы оставаться собой.
Как ни странно, он и трезвый довольно общителен; когда нанюхается - может стать неприлично болтливым, но слушать его было приятно как минимум из-за его внешности.
А когда он гладит меня по плечу, пытаясь что-то объяснить, идут мурашки по коже – и делает это очень аккуратно, не вкладывая эротизма, и такая нежность импонирует мне больше всего.
Музыка играет всё громче, или вечер становится интересней, но мелодия все уходить на задний план, оставляя телу возможность слушать, не входя в полный резонанс.
-О, это моя любимая песня. Если это можно назвать песней, конечно.
Он взял меня за руку и повел на танцпол. Я закрыла глаза, танцевала с ним, ни о чем не думая.
«Вот так вот и надо было с самого начала, а то я уже думала, что вечер потерян».
Он подходил ближе, и мне нравилось смотреть, как он танцует. Они с чем-то похожи, фигурой, телосложением – выше меня ростом, но не высокие; ездят на машинах одинаковых марок, работают в соседних офисах...
Дата добавления: 2015-07-10; просмотров: 52 | Нарушение авторских прав