Часть пятая 1944 2 страница

Она опустилась на колени возле него. Он еще был жив, но Роуз опасалась, что это ненадолго.

– Вы меня слышите? – спросила она. – Я попробую вам помочь. Я принесла лекарства.

Он лежал на боку и ничего не отвечал.

Роуз на мгновение замешкалась, но потом протянула руку и коснулась его лба. Он был горячим.

Окинув взглядом теплицу, она приметила рабочую скамейку, достаточно широкую, чтобы на ней поместился мужчина. Отложив в сторону сверток похищенных из лазарета предметов, Роуз обошла лежащее тело и подсунула руки ему под мышки. Но сдвинуть его с места у нее не получилось.

– Пожалуйста, – сказала она. – Помогите мне подвинуть вас.

Он застонал.

Ее охватила паника. Он лежал прямо напротив открытой двери. Вряд ли кто-нибудь зайдет в эвкалиптовую рощу, но если это все же случится, незнакомца сразу заметят.

И Роуз поняла, что его нужно спрятать. По-другому нельзя. Сейчас к необходимости заботиться о раненом добавилось желание защитить его от тех, кто на него охотился.

Она в очередной раз огляделась. Возле ближайшей стены выстроились нежащиеся розовые кусты, готовые для пересадки. Роуз спешно один за другим переставила тяжелые горшки и остановилась только тогда, когда убедилась, что ее подопечному хватит места. Потом она вернулась к нему и все же кое-как оттащила раненого от двери.

Предварительно постелив полотенце, взятое из лазарета, она уложила незнакомца среди роз.

На свете не было того, чего бы Нджери не сделала ради своей госпожи. Несмотря на то, что это госпожа Грейс приняла ее в этот мир из чрева Гачику двадцать пять лет назад и что именно госпожа Грейс старалась уберечь ее от страшной церемонии ируа семь лет назад, сестра Дэвида Матенге была искренне предана госпоже Роуз.

Нджери уже не помнила то время, когда она не мечтала жить в большом каменном доме и быть рядом с красивой женщиной, похожей на обретший человеческие черты солнечный зайчик. С ранних лет, когда Нджери в очередной раз убегала из хижины матери, чтобы поглядеть на женщину в роще, она чувствовала особую магию своей госпожи. Приятная грусть наполняла жизнь хозяйки, она шла по жизни источая какую-то едва уловимую меланхолию. Остальные этого, казалось, не замечали, но Нджери, натура чувственная и восприимчивая, ощущала ее всеми фибрами своей души.

Они всегда были вместе – Нджери и леди Роуз. В детстве Нджери убегала от матери, чтобы посидеть с женщиной из рощи. Роуз никогда не спрашивала, почему чернокожая девочка приходила к ней, но с улыбкой принимала ее и кормила из неизменной плетеной корзины. В то время госпожа Мона, дочка женщины, ровесница Нджери, тоже ходила с ними в беседку и занималась с гувернанткой. Но потом Мона уехала в школу, в Найроби, и госпожа осталась в полном распоряжении Нджери. Госпожа Роза взяла Нджери в дом, назначив личной служанкой и выплачивая ей три шиллинга в месяц, которые Нджери отдавала матери. Тогда девушка зажила великолепной жизнью: носила старые платья госпожи, спала рядом с ее спальней в большом каменном доме, приносила ей по утрам чай, а потом целый час расчесывала ее роскошные волосы.

Нджери не понимала, как ее брату Дэвиду или девушке Ваньиру могли не нравиться вацунгу. Нджери была просто очарована их светлой кожей и необычным образом жизни, ей казалось, что до их прихода земля кикую была вовсе не такой замечательной.

Она семенила по дорожке, нагруженная одеялом, подушкой и набором специально заказанного госпожой лавандового мыла, и не спрашивала, зачем это потребовалось. Нджери никогда не сомневалась в приказаниях госпожи и исполняла их неукоснительно.

Но, войдя в теплицу, Нджери вскрикнула и уронила свою ношу на пол.

– Тихо! – шикнула на нее Роуз. – Иди сюда и помоги мне.

Нджери не могла пошевелиться. Древние табу кикую пригвоздили ее к каменному полу.

– Нджери!

Девушка во все глаза смотрела на лежавшего на полотенце лицом вниз мужчину. Рубашка, которая некогда прикрывала обнаженную спину, сейчас валялась в стороне. Госпожа обмывала его все еще кровоточащие раны.

Роуз вскочила на ноги, подхватила с пола мыло и взяла Нджери за руку.

– Хватит глазеть, лучше помоги мне. Этот мужчина ранен.

На деревянных ногах Нджери приблизилась к нему, но заставить себя коснуться его тела она не могла. Только смотрела, как Роуз обрабатывает еще не зажившие красные полосы на его спине, видела, как изящные белые руки, которые никогда не касались ничего грязного или некрасивого, смывают засохшую кровь и следы земли, бережно подсушивают раны, а затем наносят заживляющую мазь.

Наконец Роуз отстранилась от него и сказала:

– Это должно помочь. Не знаю, что еще можно сделать. Мне кажется, у него очень высокая температура. Он может от нее умереть. В некоторые раны попала грязь, началось заражение.

Взгляд Нджери невольно опустился на спину незнакомца. Она видела то же, что и ее хозяйка: помимо свежих шрамов там были и старые.

– Его наказывали много раз, госпожа.

Роуз изучала бутылочку с пенициллином. Она не имела никакого представления, сколько лекарства вводить больному. Слишком мало – это все равно что не колоть. А вдруг слишком большая доза погубит его? Да и что вообще такое – этот пенициллин?

Дрожащими руками она набрала жидкость в шприц, вспоминая, как это делала Грейс, поместив два пальца в металлические кольца и выдвигая большим пальцем поршень. Это производило довольно пугающее впечатление, а иголка казалась просто огромной.

Набрав препарат в шприц, Роуз посмотрела вниз и неуверенно пробормотала:

– И куда колоть?

Подумав, что вакцины обычно колют в руку, она промыла небольшой участок кожи на тугих мускулах на плече и вонзила иглу.

С его стороны никакой реакции не последовало.

– Боже мой, – молила небеса Роуз, надавливая на поршень. – Главное, чтобы я не ошиблась.

Покончив с инъекциями, Роуз подалась назад и стала наблюдать за незнакомцем. Он крепко спал, как ей казалось, слишком крепко. Она отметила, что у него благородный профиль.

Когда она нащупала у него на шее пульс, ритм ей не понравился. Его сердце работало словно из последних сил, с каждым толчком разгоняя не кровь, а отчаянные мольбы о помощи.

Потянувшись вперед, Роуз убрала с его лба влажные от пота темные волосы.

– Бедняга, – произнесла она сочувственно. – Что же ты натворил, чтобы заслужить такое обращение?

А потом она замолчала, глядя на его черные волосы. Время как будто остановилось; воздух стал влажным, в нем перемешались душистые ароматы цветов и запах земли. В небе промелькнула какая-то быстрая птица. Солнце клонилось к закату, прячась за высокий эвкалипт и заставляя причудливые тени выползти из своих дневных убежищ и заполнить оранжерею. Две женщины, белая и африканка, сидели по обе стороны от спящего раненого.

Во время своего длительного бдения возле лежащего перед ней мужчины Роуз тщетно пыталась бороться с одолевающим ее ощущением беспомощности. Как же ей хотелось, чтобы ее слабость и нерасторопность куда-нибудь улетучились хотя бы на то время, пока в ее руках находится жизнь другого человека.

Незадолго до захода солнца Нджери напомнила своей госпоже, что начинает темнеть. Роуз боялась ночи и каждый раз старалась попасть домой засветло. Но сейчас она не спешила уходить. Она положила руку на горячую щеку и подумала: «Наверное, ты умрешь здесь в ночи. Один, мучаясь от боли, и некому будет тебя утешить».

Но темнота пугала ее, и Роуз все же решилась покинуть оранжерею. Убедившись, что ему тепло и, насколько это возможно, удобно, она застыла в дверях, вглядываясь в лежащую на полу фигуру.

Она вспомнила о своем рукоделии, в котором до недавнего времени видела смысл своей жизни. Почему-то эта мысль вызвала у нее волну презрения к самой себе.

Незаметно проскользнув в дом, чтобы случайно не наткнуться на Мону, она направилась сразу к себе в спальню. Теперь она сидела на подоконнике в свете ночного фонаря и смотрела на стену темного леса.

Включая радиоприемник, Роуз думала развеять гнетущую тишину какой-нибудь музыкой, но вместо этого из динамика донесся голос диктора, рассказывающего о последних новостях. Она быстро приглушила звук и услышала сообщение, прочитанное без всяких эмоций. «Обнаружены двое военнопленных, сбежавших накануне из лагеря в Наньяки. Третий все еще находится на свободе. Его личность установлена, это генерал Карло Нобили, герцог д'Алессандро».

Так вот как его зовут.

А он сейчас лежит в холодной оранжерее и медленно умирает. Она пыталась представить, что, если его разбудят, какой ужас охватит его в последние мгновения его жизни. Вспомнились и раны на его спине, старые и новые, явные свидетельства жестокого обращения в лагере. Неудивительно, что пленные убежали. Возможно, человек, которого они убили, действительно заслуживал смерти. Роуз подумала, что наверное, должна была сделать для генерала нечто большее. Но что, что она могла?

Она заплакала, уткнувшись лицом в ладони и всхлипывая. Открылась входная дверь, и на ковер упала полоса света из коридора. На пороге стояла потрясенная и испуганная Нджери, которая еще ни разу не видела, чтобы хозяйка плакала.

Роуз повернулась и посмотрела на служанку.

– От меня никакого толку, – рыдала она. – Почему я такая бестолковая, несуразная? Любая другая на моем месте смогла бы спасти этого несчастного! Если бы Грейс была здесь, а не в Найроби, она бы точно придумала что-нибудь… – Роуз вдруг осеклась и уставилась на свою служанку. – Грейс! – воскликнула она. – Ну конечно! Как же я раньше не додумалась? – И выбежала из спальни.

Нджери спустилась вслед за хозяйкой по лестнице и нашла ее в библиотеке – пыльной комнате, которой пользовались очень редко. Все здесь было отделано кожей и латунью. Огромные стеллажи с книгами высились до самого потолка.

– Она должна быть здесь! – говорила Роуз, лихорадочно осматривая полки. – Помоги мне, Нджери. Она большая и примерно такой толщины, – продолжала Роуз, охватывая руками в воздухе невидимую книгу. – Обложка бумажная, а не кожаная. И она… она… – Роуз теперь ходила вдоль рядов книг, осматривая корешки. – Зеленая книга, Нджери. Шевелись!

Совсем уже ничего не понимающая африканская девушка, которая никогда не умела читать, подошла к одной из стен и начала медленно выискивать среди кожаных и золотистых переплетов зеленый, сделанный из бумаги. За ее спиной раздалось нетерпеливое восклицание хозяйки:

– У нас должен быть экземпляр! Грейс наверняка подарила нам свою книгу. – Роуз ураганом проносилась мимо стеллажей, то и дело приподнимаясь на цыпочки или становясь на колени. И зачем им так много книг?

– Госпожа? – подала голос Нджери.

Роуз обернулась. Увидев справочник в руках девушки, Роуз воскликнула:

– Да, это она. Книга Грейс. Неси сюда, на свет.

Это было четвертое издание «Когда ты должен быть врачом», изданное в 1936 году, но все еще сохранившее подарочный вид, – книгу в доме не открывали ни разу. Впрочем, скопившаяся за все это время пыль портила это впечатление. Роуз пробежала пальцем по оглавлению.

– Вот, – сказала она, открывая нужную страницу. – «Раны, в которые попала инфекция», «Лихорадки», «Как ухаживать за тяжелобольным человеком».

Она вытащила из ящика стола блокнот и ручку и начала писать.

Спустя некоторое время Нджери дрожала от страха, стоя вместе с хозяйкой на крыльце кухни перед темным лесом. Как и большинство кикую, девушка панически боялась ночи.

На этот раз в руках она держала аккуратно уложенные свертки, в которых были вещи, рекомендованные в справочнике для ухода за больным. Термометр и аспирин Роуз обнаружила у себя в ванной, сахар, соль и столовую соду – на кухне. Также они взяли вазелин, вату, часы с секундной стрелкой, три термоса кипяченой воды и два факела – все, что упоминалось в пособии Грейс.

Глядя на темную стену деревьев, начинающуюся в конце сада, куда не доходили лучи света из окна кухни, Роуз чувствовала, как ее охватывает страх. Но потом она вспомнила о лежащем на холодном каменном полу генерале Нобили, и решительность вернулась к ней.

– Пошли, – прошептала она и начала спускаться по ступенькам.

Обернувшись, она увидела, что Нджери застыла на месте.

– Я сказала, идем!

Пока они шли по дорожке, девушка старалась не отставать от своей хозяйки.

– Молись, чтобы он был жив, Нджери, – прошептала ей Роуз, когда они оказались под кронами деревьев. – Молись, чтобы мы не опоздали.

Они бежали по лесу, преследуемые, как им казалось, призраками мертвых и хищными животными со всей округи, и наконец трясущиеся от страха и холода вошли в оранжерею. Роуз сразу же направилась к генералу и с облегчением обнаружила, что тот еще жив.

Нджери высоко держала зажженный факел, ее руки дрожали, и от этого причудливые тени плясали на бледном лице спящего человека. Роуз открыла справочник на статье «Как обследовать больного» и методично изучила его жизненные показатели.

Пульс был слабым и прерывистым, кожа влажной, а это свидетельствовало, что он в шоке. Роуз повернула мужчину на бок и, приподняв его ноги, положила их на кирпичи. При помощи секундомера Роуз установила, что он дышит шестнадцать раз в минуту, а когда приподняла его веки и направила ему в глаза свет, то убедилась, что зрачки одинаковой формы и реагируют на освещение. Грейс писала, что это хороший признак. Но температура была слишком высокой.

Тогда Роуз, все так же следуя указаниям в книге, обратилась к главе «Очень высокая температура» и прочитала: «Если температуру своевременно не сбить, может пострадать мозг».

Руководствуясь советами в книге, она стянула с него одеяло, чтобы ночной воздух остудил его тело, затем налила в чашку воды и растворила в ней две таблетки аспирина. Приподняв голову генерала, Роуз поднесла к его губам чашку. Но он и не собирался пить. Она попыталась еще раз. Аспирин был необходим, чтобы сбить температуру.

Она вновь обратилась к спасительной книге и наткнулась на надпись жирным шрифтом: «Ни в коем случае не поите человека, находящегося без сознания».

Роуз отставила чашку и, положив голову генерала на подушку, узнала об опасности обезвоживания.

Она посмотрела на часы и установила, что он без сознания уже двенадцать часов.

– Ему нужно попить, – пробормотала Роуз. – Иначе он погибнет от обезвоживания. Но что делать? Я не могу его напоить. Ему нужна вода и аспирин, чтобы сбить температуру. Замкнутый круг какой-то!

Она посмотрела на освещенное факелом бледное лицо. Интересно, сколько ему лет, откуда он родом, есть ли у него семья, которая сейчас не находит себе места от волнения?

Нджери замерзла до того, что у нее начали стучать зубы.

– Возвращайся в дом, – сказала Роуз. – Я останусь с ним.

Но девушка продолжала сидеть на полу, скрестив ноги и крепко обхватив руками факел.

– Если я пошлю за медицинской помощью, – ни к кому не обращаясь, заговорила Роуз, – его отправят обратно в лагерь. Если попытаюсь позаботиться о нем сама, то он может умереть. Что же делать?

Она вновь дотронулась до его лба и почувствовала, что он вроде бы стал прохладнее, чем раньше. После некоторых попыток обнаружив бьющуюся жилку его пульса, Роуз сочла, что он стал медленнее, но более отчетливый.

– Нджери, подай-ка мне корзину. – По рецепту из справочника Роуз приготовила напиток, восстанавливающий количество жидкости в организме: соль, сахар, столовая сода и чистая вода. Она попробовала его, чтобы убедиться, что он «не солонее слез», как писала Грейс, и поставила рядом с чашкой с растворенным аспирином, чтобы подать при первой необходимости. Когда больной придет в себя, она даст ему выпить оба снадобья.

Роуз решила, что, если генерал не очнется до утра, она пойдет за помощью.

* * *

Солнечные лучи ворвались в теплицу, прорываясь сквозь высокие кроны эвкалиптовых деревьев. Роуз потянулась, не вылезая из-под одеяла, в полной мере ощущая последствия ночевки на полу. Она приподнялась и огляделась в поисках Нджери. Наступил новый день, и ее служанка, похоже, ушла.

Роуз посмотрела на раненого. Его глаза были открыты, и он глядел прямо на нее.

Они какое-то время изучали друг друга – завернутая в одеяло Роуз и лежащий на боку генерал.

Вспомнив холодное прикосновение лезвия и то, как больно он вывернул ей руку, Роуз снова заволновалась.

Он хотел что-то сказать, но с его губ сорвался только болезненный хрип.

Роуз схватила чашку с приготовленным накануне вечером снадобьем и поднесла к его рту. Сделав сначала осторожный глоток, он выпил все до дна и откинулся на подушку.

– Вам больно? – тихо спросила она.

Он кивнул.

Тогда она подала ему вторую чашку, с аспирином, который, судя по тому, как он поморщился, был горьким. Но он выпил и эту чашку, а когда голова вновь упала на подушку, задышал легче.

– Кто? – начал он.

– Я леди Роуз Тривертон. И я знаю, что вы генерал Нобили.

В его темных глазах промелькнуло удивление, а потом он спросил:

– Я не сделал вам больно?

Она покачала головой. Во время сна ее волосы выбились из прически и сейчас рассыпались у нее по плечам.

Генерал Нобили изумленно уставился на нее.

– Я знаю, кто вы, – прошептал он. – Вы ангел.

Роуз улыбнулась и положила руку ему на лоб.

– Отдыхайте, я принесу что-нибудь поесть.

– Но где?..

– Вы в безопасности. И можете мне доверять. Я позабочусь о вас и прослежу, чтобы никто больше вам не навредил.

Генерал закрыл глаза.

Взрыв прогремел точно в полдень, когда с минаретов раздались призывы к молитве. Сильно пострадал полицейский форт на задворках Иерусалима, погибли пятеро британских солдат.

– Это все чертов Менахем Бегин, – расслышал Дэвид Матенге своего командира, Джеффри Дональда.

А потом началась охота на террориста, из-за которой Дэвиду пришлось встать среди этой холодной сентябрьской ночи и ждать приказов от капитана Дональда.

Дэвид попал в подразделение африканцев в Палестине под командованием Джеффри Дональда случайно. Когда в начале войны он добровольно записался в британскую армию, то не думал, что его направят на постоянную службу в гарнизон. Он хотел сражаться с гитлеровскими нацистами. И уж, конечно, Дэвид не ожидал, что им будет командовать человек, которого он презирал семь лет.

С того самого дня, как он сбежал из тюрьмы в Найроби и был вынужден находиться в изгнании в Уганде, Дэвид Матенге испытывал сильнейшую ненависть к семейству Тривертонов и, следовательно, к их другу, Джеффри Дональду, своему командиру.

Дэвид провел в Палестине уже четыре года и хорошо представлял расклад сил, столкнувшихся друг с другом на этой земле, – арабы, евреи, британцы. Бомба, разорвавшаяся в английской крепости, была заложена группой «Ирган» под командованием Менахема Бегина. Это не могла быть работа Хаганы – тайной сионистской армии, потому что они заранее предупреждали людей об опасности и позволяли им уйти. Война шла за то, чьей родиной будет считаться этот клочок земли. Дэвиду Матенге, который, как и все кикую, был тесно привязан к земле и трепетно относился к разделению территории, казалось, что это был спор племен.

Арабов, которые жили здесь веками, пытались вытолкнуть с их исконных земель евреи, бежавшие из Европы от Гитлера. Иудеи утверждали, что эти территории изначально принадлежали их предкам. Англичане заигрывали и с теми и с другими, пытаясь угодить обеим сторонам, раздавали обещания и тут же нарушали их. Дэвида не удивляло, что Менахем Бегин, пресытившись пустыми разглагольствованиями Черчилля, направил острие борьбы не против арабов, своих естественных врагов, а против англичан. Поэтому-то и пострадала британская крепость в пригороде Иерусалима.

Дэвид был в полном отчаянии.

Что же случилось? В какой момент его жизненный путь свернул в сторону и все пошло наперекосяк? Когда четыре года назад колониальное правительство объявило общий призыв в Королевские вооруженные силы, Дэвид Матенге, подобно тысячам других молодых африканцев, с воодушевлением встал под ружье – все были уверены, что Гитлер готов напасть на Кению и поработить страну. Молодых людей – выпускников школ, полных энергии и не имеющих занятий – убедили, что они направляются на борьбу с чудовищем, что их ждет слава защитников страны, свободы и демократии, ее самобытности. Дэвид в новенькой форме и шляпе с плюмажем гордо маршировал перед своими белыми командирами. Он ощущал себя настоящим воином, который отправляется на битву, покинул родную землю, чтобы окунуться в мир, оказавшийся гораздо больше, чем он мог себе вообразить. В то время Дэвид думал, что совершил самый верный поступок в своей жизни.

Сейчас стало ясно, что это не так. Самым правильным было остаться в Уганде, когда вождь Мачина – больной и умирающий, по слухам, от порчи, насланной на него Вачерой, – снял с него все обвинения и объявил, что арест был ошибкой. Дэвид мог вернуться в Кению, но предпочел остаться в Уганде, учился в университете, через три года закончил его с дипломом агронома.

Он изучал агрономию и аграрную экономику и сейчас был готов вернуть свои земли, забрать их у Тривертонов.

«Но когда это произойдет?» – спросил он себя, выходя из казармы с винтовкой на плече. Многие годы его мать обещала вернуть их. Неужели она не насылала порчу на Тривертонов? Разве проклятия Вачеры не всегда работают? Дэвиду не терпелось. «Кофейная плантация Тривертонов процветает, – писала Ваньиру в последнем письме. – Ею управляет белая девушка Мона». Совсем не для этого он отправился в Королевскую армию: пока он теряет время в иссушенной, заброшенной стране, где люди вознамерились уничтожить друг друга, а он – британский солдат – оказался между двумя враждующими сторонами, Тривертоны богатеют на его земле!

Дэвида охватило отчаяние.

И чего им далась эта Палестина? Летом здесь смертельная жара, горячий ветер обжигает дыхание; зимой – бесконечные унылые дожди и пронзительный холод, какого никогда не бывает в Кении. Сердце его истосковалось по родине: лесам, дымкам вокруг горных вершин, песням своего народа, маминой стряпне, любви Ваньиру.

Ваньиру…

Она была для него не просто любимой женщиной, на которой он хотел жениться. Она была воплощением всего того, без чего он так страдал. Это была сама Кения, и он безумно хотел очутиться в ее объятиях.

Когда Дэвид увидел, что выстраивается колонна грузовиков с включенными фарами, он догадался, что организована очередная облава. «И где же в этот раз?» – размышлял он, направляясь к одному из автомобилей и завязывая разговор с водителем.

– Петах Тиква, – упомянул тот небольшой городок недалеко от Тель-Авива.

Дэвид кивнул головой и прислонился к бамперу. Власти не уставали повторять: «Петах Тиква – гнездо террористов». И они не ошибались. Британской разведке было известно, что в лесах и рощах, окружающих городок, было полно тайников с оружием и лагерей подготовки повстанцев. Это была опасная территория, где британским солдатам совсем не нравилось находиться.

Дэвиду казалось, что вся его служба в последнее время свелась к облавам на неуловимого Менахема Бегина. Если он не дежурил на пропускных пунктах при дорогах, проверяя каждую машину, направляющуюся в Тель-Авив или покидающую город, то участвовал в проверках на улицах и ночных обысках гостиниц, домов, когда людей буквально вытаскивали из постелей. Интенсивность поисков нарастала – англичанам любой ценой нужно было найти человека, который постоянно наносил вред их учреждениям и коммуникациям. И сейчас, когда Бен-Гурион, главный противник Бегина, стал полностью поддерживать британские войска и фактически объявил ему войну, всю Палестину переворачивали с ног на голову. Даже предлагали вознаграждение: пятнадцать тысяч долларов тому, кто доставит властям Менахема Бегина.

«Он, должно быть, отважный воин», – думал Дэвид Матенге. Четыре года Бегин приковывал к себе внимание британской разведки, успешно осуществлял бесчисленное количество диверсионных актов, надежно держал в узде свою подпольную армию, и при этом ни разу не попался. Дэвиду казалось, что только умный и храбрый человек мог постоянно переезжать с места на место, все время опережая тех, кто его разыскивал. К тому же британцы имели крайне смутное представление о его внешности. Когда дело дошло до тщательного поиска «за каждой дверью», Дэвиду и людям из его отряда велели разыскивать «польского еврея лет тридцати, в очках, с женой и маленьким сыном».

– Надеюсь, на этот раз ублюдка все-таки найдут, – сказал водитель грузовика, закуривая сигарету. – Этот чертов Бегин думает, что мы годимся только для учебных стрельб. А я не хочу ехать в Петах Тиква. В один прекрасный день там все заминируют. Попомни мои слова, Бегин развяжет кровавую гражданскую войну. А арабы будут сидеть и, посмеиваясь, смотреть, как евреи убивают друг друга, довершая дело Гитлера.

Дэвид посмотрел на водителя, круглолицего мужчину с явным шотландским акцентом. Белые солдаты разговаривали с бойцами из подразделения Дэвида только по особым случаям, на посту или же во время караула. По большей же части приходилось считаться с невидимой преградой, спровоцированной в том числе и негласным запретом на общение между представителями разных рас.

Африканцы по прибытии на место несения службы были удивлены тем, что у них в отличие от остального батальона будут отдельные казармы и отдельная столовая. В Кении африканцы тоже особо не контактировали с белыми поселенцами – так уж повелось, – но от армии можно было ожидать большей демократичности. В конце концов, они носили одну и ту же форму и сражались за одно дело. Только на прошлой неделе Дэвиду стало известно, что африканцы получают меньшее жалованье, чем их белые сослуживцы.

Этот факт поразил его до глубины души. Некоторые солдаты его отряда возмутились таким неравенством, утверждая, что рядовой есть рядовой, черный он или белый, и различий в жалованье быть не должно. Но их офицеры, все белые, ответили недовольным, что они вообще должны быть благодарны уже за то, что их взяли в армию, хотя могли оставить в Кении ковыряться в земле на фермах вместе с женщинами.

Дэвид смотрел на выстраивающиеся в колонну грузовики, на бронетранспортеры, танки, пулеметы, на загораживающие дорогу сооружения. Он знал, что в скором времени они полностью окружат и блокируют Петах Тиква, нагрянув к ничего не подозревающим мирным жителям, и что именно его отряд будет участвовать в непосредственном поиске Бегина.

Тут ему вспомнился случай в Хайфе, где трое солдат подорвались на мине-ловушке. Он находился всего в нескольких шагах от них и чудом избежал гибели.

А если они сейчас направляются прямиком в западню, расставленную Бегином и его армией? И его долгая служба в Палестине закончится сегодня?

Дэвид не хотел умирать, он хотел в Кению, к Ваньиру.

Примостившись на бампере, он достал из кармана ее письмо и, поднеся листок поближе к фаре грузовика, принялся его перечитывать.

«Мы молимся, чтобы начались дожди. На прошлой неделе я взяла выходной и пошла навестить твою маму. Мы пошли в лес и нашли старое фиговое дерево, где вместе помолились о наступлении сезона дождей.

У твоей мамы все хорошо, Дэвид. Я читаю и перечитываю ей твои письма. Но только не газетные статьи с сообщениями из Палестины. Мы читали про бомбежки, Дэвид, противопехотные мины, убийства и издевательства над британскими солдатами. К чему вся эта война? И что ты делаешь на ней? Если масаи и вакамба начнут войну, кикую никогда не станут встревать в нее. Пусть арабы и евреи сами решают свои разногласия. Это не твоя война, Дэвид. Не понимаю, почему ты там».

Дэвид поднял глаза от письма и посмотрел на горизонт. Закатное солнце посылало на землю последние оранжевые лучи. Наверное, в Кении сейчас рассвет. Мать, должно быть, набирает в реке воду. А Ваньиру? Лежит в кровати, думая о нем?

«За что я сражаюсь?»

Ему вспомнился еще один эпизод, который также произошел в Хайфе и никак не мог вылететь у него из головы.

Случилось это шесть месяцев назад, когда Дэвид был в патруле. Во время очередного обыска в каком-то отеле он столкнулся с человеком, вид которого поразил его, а также его напарника, Ошинга, так сильно, что они застыли на месте и не могли оторвать взгляд.

Это был мужчина в американской форме в звании капитана. Но он был чернокожим.

– Простите, сэр, – сказал Дэвид американцу. – Обычная проверка.

Они разговорились. Судя по выговору Дэвида, капитан подумал, что он из Англии.

– Нет, из Кении, сэр, – навел ясность Дэвид. Наконец, ему удалось справиться с волнением и спросить: – Прошу прощения, сэр. Но как получилось, что вы стали капитаном? В британской армии нет черных офицеров.

Американец улыбнулся и ответил:

– Дело в том, рядовой, что у меня есть диплом об окончании колледжа.

– У меня тоже, – сообщил Дэвид, и тогда настал черед американца удивиться.

Выражение лица капитана преследовало Дэвида все последующие месяцы. Оно мерещилось ему везде – во сне, в пустыне, в лицах допрашиваемых евреев и не оставляло ни на минуту. Американец не сказал больше ни слова, но за него это сделали глаза. Он испытал стыд…

Но вот по отношению к кому – к самому себе или к чернокожему рядовому? Этого Дэвид понять не смог.

Вдруг все пришло в движение. Солдаты начали строиться, послышались громкие выкрики приказов. Подъехал джип: капитан Дональд поднялся в полный рост, чтобы обратиться к своим людям. Он произнес уже знакомую речь, приправив ее на этот раз несколькими крепкими словечками. Суть была в следующем: найти Бегина во что бы то ни стало и остановить отсчет смертей британских солдат.

Дата добавления: 2015-10-16