Залог вечной радости

Одним из первых храмов, которые я начал по­сещать в своей юности, был храм Святой Трои­цы, расположенный в центре Тбилиси, в неболь­шом переулке между главными магистралями. Этот тихий уголок казался островком между дву­мя потоками реки. Я слышал, что Троицкий храм был построен в конце XVIII столетия во времена последних грузинских царей. Ктитором и строи­телем его был грузинский дворянин по имени Петр, служивший в войсках царя Ираклия. Он нес тяжелую пограничную службу, состоявшую из не­прерывного ряда сражений и стычек. Особенную опасность в то время представляли набеги лезгин. По ночам, маленькими группами, по горным тро­пам лезгины незаметно проникали в Грузию, как вода просачивается через щели, собирались в услов­ленном месте и нападали на мирных жителей, за­хватывали их в плен и продавали на невольничь­их рынках. «Перевалочным пунктом» служил Ахалцихский пашалык, которым управлял намест­ник турецкого султана - паша, похожий на рим­ского прокуратора. Оттуда пленников переправ­ляли в Стамбул, Багдад и другие города Востока. Лезгины выслеживали земледельцев, работающих в поле купцов, везущих товары, путников, идущих одного села в другое. Часто несколько банд, соединившись друг с другом в большой отряд, окружали деревни, грабили их, а жителей уводи­ли как свою добычу. Если раньше кавказские горы были похожи на крепостные стены, защищавшие Грузию от хазар и скифов, то теперь они казались черной грозовой тучей, нависшей над Грузией, или страной, где обитают драконы. Когда-то дремучие леса, окружавшие Тбилиси, делали город похожим на цветущий оазис или на огромную чашу из изум­руда, а затем сами грузинские цари приказали вырубить и выкорчевать леса, чтобы в них не мог­ли прятаться шайки разбойников, ночами нападав­ших на окраины города. Пограничные отряды представляли собой передовые ряды войска на поле боя, только там не было ни линии фронта, ни объявления о начале сражений. В каждую минуту дня и ночи мог послышаться сигнал о приближе­нии врага, и они принимали на себя первые уда­ры. Эти люди были похожи на живую стену, кото­рая защищала Грузию. Часто приходилось им ус­тремляться по следам врагов, чтобы настигнуть похитителей и отбить у них пленников.

Строитель Троицкого храма написал в завеща­нии, что во время боев он убил своей рукой более ста человек, и хотя он исполнял свой долг, но про­лил много человеческой крови и решил постро­ить на свои средства храм, в котором молились бы о нем и о его детях.

Храм Святой Троицы был небольшой, но свет­лый и какой-то уютный. Там образовался свой приход, вроде общины. Это было во время гоне­ний, когда с христианством боролись ложью, клеветой и скрытыми преследованиями. Тех, кто по­сещал храм, исключали из высших учебных заведений, снимали с работы, для них был закрыт путь к продвижению по службе. И в то же время эти преследования и психологический террор были как бы фильтром для Церкви - фильтром, который отсеивал ложных христиан, тех, кто не решал­ся и не мог пройти через огонь испытаний. Прихо­жан в храмах было мало, но они любили друг дру­га, как члены одной семьи; они чувствовали себя духовно родными - так сближаются люди, плы­вущие на одном корабле во время бури. Тогда было трудно найти Евангелие или молитвослов. Мно­гие переписывали эти священные книги от руки. Приобрести Библию считалось великим счастьем. Я помню, как один человек принес в церковь не­сколько исписанных тетрадей и подарил их мне. Это были четыре Евангелия, переписанные на гру­зинском языке; Евангелие от Иоанна осталось не­законченным. Этот человек рассказал мне, что его жена болела неизлечимым недугом - у нее был рак. Тяжело страдая, она переписывала Евангелия и в этом находила утешение и радость. Она уми­рала спокойно, с молитвой. Смерть прервала ее труд, и последние главы Евангелия от Иоанна ос­тались недописанными. Это были тяжелые годы, но все-таки я вспоминаю о них как о чем-то доро­гом и светлом.

Я помню то время, когда к древним монасты­рям вели чуть заметные тропинки, поросшие травой; когда святыни, омытые молитвенными сле­зами и кровью мучеников, не выставлялись напо­каз полуголым туристам; когда святыни Грузии были похожи на целомудренную девушку в бедном одеянии, которая скрывает свое лицо от мира.

Я помню развалины древних церквей, точно спря­танных среди гор, где само безмолвие кажется про­низанным молитвами тех, кто жил и умер на этом месте. Эти священные камни в пустыне дороже, чем украшения из золота и парчи.

Настоятелем Свято-Троицкого храма был про­тоиерей Мелхиседек Хелидзе, отличавшийся про­поведническим даром. В прошлом он окончил Казанскую Духовную Академию, но не принял сана, а работал учителем в Кутаиси. В 40-х годах его сняли с работы, потому что он отказывался участвовать в обязательной в то время антирели­гиозной пропаганде. Он вспоминал, как его вызвали в райком и сказали: «Мелхи, ты владеешь словом и пером, мы уважаем тебя, но ходят слухи, что ты веришь в Бога, поэтому ты должен высту­пить в печати с разоблачением религии, чтобы ре­абилитировать себя, иначе мы не сможем работать вместе». Хелидзе ответил: «Сколько времени вы мучили меня и себя, стесняясь прямо сказать об этом! Что плохого мне сделал Бог, чтобы мне бо­роться с Ним? И как мне бороться? - Взять ка­мень и бросить в небо? Я не Дон Кихот, чтобы со­вершать такие поступки».

Скоро Хелидзе получил приказ об увольнении без права работать в системе образования. Он не­однократно пытался найти какую-нибудь работу, чтобы содержать свою семью. Ему отказывали под различными предлогами, или, если и принимали куда-нибудь на службу, то через несколько недель без всякой причины увольняли, как будто он по­лучил «волчий билет». Казалось, что чугунный каток катился за ним повсюду по пятам, чтобы настигнуть и раздавить его. Он остался без средств к существованию. Брат, занимавший высокий пост, отказался видеть его. От истощения умер его мало­летний ребенок; жена заболела туберкулезом и вско­ре тоже скончалась. Уже после войны, в 40-х годах, Католикос-Патриарх Калистрат предложил ему принять священный сан.

Когда он говорил проповедь, в храме стояла тишина, люди слушали, затаив дыхание. Он проповедовал на грузинском и русском языках. Хотя его проповеди по своему уровню предназначались для академической среды, их понимал и простой народ. Тогда я убедился в том, что высокое слово одинаково трогает сердца людей независимо от их образования, так как чувство красоты присуще самой человеческой душе.

Впоследствии, когда протоиерей Мелхиседек был настоятелем Бодбийского храма святого Георгия, я некоторое время служил там вторым свя­щенником. Однажды к отцу Мелхиседеку пришел знакомый ему человек, вернее, его привели к нему, так как этот человек был почти слепым. В свое время он работал начальником кутаисской мили­ции и преследовал Хелидзе и его семью. Он с ка­кой-то фанатической злобой относился к религии. В 50-х годах его сняли за должностное преступле­ние, и он, как в свое время Хелидзе, не мог найти себе работу. Затем он устроился через Комитет охраны памятников сторожем в Зедазенском мо­настыре и развлекался тем, что поставил портрет Сталина на том месте, где раньше висела икона, и "поди, заходя в его сторожку, крестились на портрет «вождя народа», прежде чем разбирали, что висит в полутемном углу. Это смешило его; он го­ворил: «Теперь вы уже не христиане, а сталинцы». Я помню, как был в Зедазенском монастыре со своим крестным отцом. Он, увидев портрет генсека в рамке от иконы, вышел из комнаты, плюнул на землю и сказал: «Написано, что будет мерзость запустения в святом месте»*. Прошло время, и теперь этот человек, полуслепой старик, захотел увидеть своего «идейного врага» протоиерея Мелхиседека Хелидзе. Тот, узнав, кто перед ним, встре­тил его, как родного, обнял и пригласил к севе. Они долго о чем-то разговаривали друг с другом. Пос­ле этого гость уехал. Больше я его не видел. О бе­седе с ним протоиерей Мелхиседек не рассказал мне, вернее, он сказал уклончиво: «Мы вспомина­ли старые времена».

* См.: Дан.9,27; 11,31; Мф.24,15; Мк.13,14.

Одно время в Троицком храме продавала све­чи монахиня Евфимия, родственница митрополи­та Романоза (Петриашвили). У этой монахини был тяжелый недуг: она родилась горбатой. Когда она сидела за свечным столом, то казалось, что горб ее поднят выше головы; когда ей надо было пройти от притвора до алтаря, чтобы вызвать свя­щенника, она шла сгорбившись, сильно прихрамы­вая; казалось, что она идет не по ровному иолу, а поднимается по крутому склону горы, не зная, на что опереться, когда из-под ног вырываются кам­ни и осыпается щебень. Из-за горба голова ее была всегда опущена и как бы втиснута между плеч. Человек, увидев ее, мог подумать: «Какое несчаст­ное существо, зачем ей дана жизнь, как она мо­жет примириться с такой судьбой, какую горечь она испытывает, когда видит играющих детей, ведь в детстве она была скована своим недугом, как це­пью, и отлучена болезнью от своих сверстниц; как ей должно быть тяжело, когда в церкви на нее смотрят с состраданием, смешанным с каким-то страхом?». В Евангелии написано, как ученики спросили Господа: Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? - а Господь ответил: Это для того, чтобы на нем явилась слава Божия*.

*С_Р.: Ип.9,1-3.

Гос­подь совершил чудо - слепорожденный прозрел. И мне казалось, что я своими глазами тоже вижу чудо: эта больная, горбатенькая монахиня была счастливой; радость сияла на ее лице, ее глаза были необычайно кроткими, как будто она, как малень­кий ребенок, не думала или забывала о своей бо­лезни. Она смотрела на человека как-то особенно доверчиво. Я в детстве слышал, что горбуны обыч­но бывают злы и коварны, как будто они мстят людям за свое уродство, но среди них есть люди, отличающиеся смирением и добротой, которую они вынесли из пламени своей болезни или нашли, как драгоценный камень, на дне чаши с горьким напитком. Я не помню, слышал ли когда-нибудь ее голос. Когда в храме никого не было, она, сидя в своем уголке, молча читала книгу, как я думаю, молитвослов или Псалтирь. Слепорожденный встретился с Господом на пороге храма. Прозрев, он поклонился Ему и громко прославил своего Спа­сителя. Монахиня Евфимия нашла Господа в храме, где она несла послушание, и было видно, что навсегда с Богом, что в сердце своем она непрес­танно молится Ему и благодарит Его.

Господь совершил чудо: Он не исцелил мона­хиню Евфимию, как сгорбленную женщину в синагоге* или слепорожденного, просящего мило­стыни на паперти храма, но Он дал ей духовную радость - озарил невидимым светом благодати, которую ощущают дух, душа и тело человека как полноту бытия и предвестницу вечной жизни.

* См.: Лк. 13, 10.

В этом не меньшее величие веры, не меньшее ми­лосердие Божие, чем если бы Он исцелил ее от мучительного недуга. Видя монахиню Евфимию, склоненную над книгой или подающую прихожа­нам свечи с едва заметной детской доверчивой улыбкой, можно было понять, почему христиане в ссылках и темницах испытывали радость, по­чему для них было высоким счастьем страдать за имя Христа.

Мир стремится к счастью. Но человек ищет его во внешнем: в богатстве, которое затем порабощает его; в телесной красоте, которая проходит, остав­ляя морщины, как шрамы времени, на лице; в высоких постах и мирской славе, которая чаще всего окружает человека завистниками и недоброжела­телями, как будто он идет по дороге, где под кам­нями прячутся змеи. Короче говоря, человек ищет счастья в этой жизни, но она постепенно тает, как горящая свеча, а душа остается пустой, если не считать горечи и разочарований. А эта монахиня, сидящая в уголке храма, имела то, что потеряно миром,- залог вечной радости в своей душе и див­ную красоту мистического света, будто луч света, просиявшего на Фаворе, прошел сквозь века и, найдя ее сердце, опочил там.

Что было бы с ней, если бы не христианская ве­ра? - Она была бы изгоем этого мира; даже родные стыдились бы показать ее своим друзьям. У многих народов рождение горбатого ребенка считалось проклятием. Некоторые матери говорят: «Если бы я знала, что у меня родится такой урод, то убила бы его еще во чреве». Даже наука и искусство не могли бы дать счастье такому человеку; в лучшем случае, учение и работа могли бы быть только от­душиной в ее мрачной жизни. Люди оглядывают­ся на горбуна на улице не только из любопытства, но с тайной тревогой: «Неужели и я мог бы родиться таким?». Обычно пораженные этим неду­гом становятся угрюмыми и озлобленными на всех. Только вера может совершить чудо. И чело­век, на которого смотрят с какой-то унизительной жалостью, в душе своей знает, что он счастливее тех, кто кружится в вихре этого мира. Я чувство­вал, что монахиня Евфимия не променяла бы свою судьбу ни на какую другую.

Во время Второго Пришествия Христа на зем­лю будет общее воскресение мертвых; тогда человек воскреснет с телом, подобным его душе, тогда тела грешников будут уродливыми, как грехи, ко­торые они совершили при жизни, а тела спасен­ных будут иметь ангелоподобный облик.

Православие - это религия богоуподобления; - мистическая жизнь - стяжание Духа Святого;

внутреннее утверждение - это интуитивное проникновение в духовный мир и таинственная

встреча дущи с Богом; ее внешнее удостоверение - люди, стяжавшие благодать, которые источают из

невидимый и в то же время явный свет.

Прошло двадцать лет. Я служил в епархии, ар­хиереем которой был митрополит Романоз (Петриашвили). Он был очень доступен и прост в обра­щении и часто рассказывал о своей жизни. Я как-то спросил его, каких подвижников он видел на своем долгом жизненном пути,- ведь до револю­ции в Грузии было много монастырей и скитов. Он ответил: «Подвижники около нас. Ты помнишь в Троицком храме свечницу, монахиню Евфимию, мою племянницу? У нее была ангельская душа». Он сказал это с таким чувством, словно говорил не об убогой монахине, скованной болезнью, а о геро­ине, которую дала миру его семья.

Дата добавления: 2015-08-13