Неразрывная связь поколений!

За время долгой геологической жизни в Таджикистане, поработал я во многих районах, но особенно запомнился Каратаг, может быть потому, что было это начало жизни.

Всего в сорока километрах от Душанбе, на выходе реки Каратаг из ущелья находится дом отдыха с вполне приличным парком, озером и рекой с чистейшей водой, затем выше по реке, старинный кишлак Каратаг, а между домом отдыха и кишлаком, на свободном участке поймы реки, стояла партия нашей Гидроминеральной (затем Комплексной геологической, затем и надолго, Южной гидрогеологической) Экспедиции, в которую я и попал. Бурили мы скважину на глубину две тысячи метров, на термальные минеральные воды с целью придать дому отдыха еще и лечебные функции.

Начальник партии Адольф Глушаков, красавец-богатырь два метра роста – смерть бабам; главный геолог Алексей Павлович Костюченко – эстет, человек искусства (так и стал потом профессиональным художником), тройка геологов, техники, рабочий класс, в общем, человек тридцать. Распрекрасная была жизнь в партии. Дом отдыха принадлежал хлопко-текстильному комбинату, соответственно можно представить себе состав отдыхающих. Жили мы в просторных привилегированных условиях, чуть ли не по одному человеку в комнате, в большом квадратном дворе, арендованном в колхозе, с верандой и комнатами по периметру. Где-то, порядка двадцати комнат, по числу жен каратагского бека, потому что был этот двор до революции гаремом, посреди двора сохранились даже остатки фонтана.

Грех было жаловаться и на оплату труда в партии. До поры… Полевые – шестьдесят процентов, высокогорные – сорок процентов, поскольку, когда ходили мы в маршруты и на режим аж! на тысячу пятьсот метров, плюс безводные сорок процентов, поскольку чистейшая вода в реке имела мизерную минерализацию, менее одной десятой грамма на литр. Так что при окладе в сто двадцать рублей я, не обремененный семьей, мог считаться «богатеньким Буратино». Но недолго праздник продолжался, вскоре «наш дорогой Никита Сергеевич» взял да и упорядочил зарплату. Не могу понять, почему обыкновенное урезание, сокращение зарплаты всегда называют упорядочиванием? И почему упорядочивание никогда не предусматривает повышения зарплаты отдельным категориям «трудящихся», которым действительно надо платить больше.

Но это вопросы риторические, а мне выделили в подчинение техника Ирочку Кириечеву – симпатичную толстушку, пару рабочих, повариху, машину и отправили на минеральные озера на юг Таджикистана, на все лето и осень, из прохладного ущелья в самое пекло.

Вернулись уже в ноябре, буровая к этому времени переехала в соседнее ущелье Алмасы, из скважины текла тоненькой струйкой тепленькая минеральная сероводородная вода. На участке остались только два молодых специалиста из Харьковского Университета Толик Головков и Иван Белокопытов. Присоединился к ним, и я со своим коллективом и сели всей кампанией писать отчеты и по скважине и по озерам.

Устроились и в этот раз совсем не плохо. Поселились уже в доме рядом со скважиной, дом с садом, где еще висели яблоки и виноград. Камералка, столовая в бараке тоже рядом. Начальство привезло нам повариху – старушку пенсионерку, которая баловала нас постоянно разнообразными пирожками и блинами. И еще оказались в нашем распоряжении три лошади с конюхом, которых решили не отвозить на конебазу, а передержать до весны.

Отчеты написали в установленный срок, к началу следующего сезона и даже защитились на «отлично».

Всю жизнь бы так камеральничал. В начале зимы, если испортилась погода, выпал снег, берешь ружье и в парк, а там вдоль арыков вальдшнепы, а по вальдшнепам стрелять «навскидку» я научился еще в школьные годы. По субботам частенько подавал нам с Толиком конюх лошадей, и отправлялись мы на целый день в горы, пострелять кекликов. Иногда вечерком, опять же на конях посещали ближайший поселок Шахринау, знаменитый своим винзаводом, пробовали продукцию этого завода, заезжали на танцплощадку. Возвращались естественно не рысью и не шагом. Характерно, что, сколько я не объяснял Толику, что нельзя галопом ночью нестись по спуску, по дороге усыпанной крупной галькой, он все равно пускал лошадь в карьер.

Ну, а когда выезжали в город за получкой или в фонды, то посещение ресторана «Памир» было обязательным пунктом культурных мероприятий. Вот только друзья мои оказались заядлыми драчунами, особенно Иван. Сидим за столиком, культурно отдыхаем. Иван, а за ним и Толик высмотрев пару девиц, причем, обязательно с кавалерами, начинают их усиленно обхаживать. Кавалеры, естественно обижаются. Иван с Толиком начинают их заводить, разумеется, что потом как культурные люди, идут разбираться в раздевалку. С официанткой мы всегда рассчитывались заранее…

Драку всегда начинал Иван и всегда оставался с целой физиономией, Толик частенько зарабатывал «фонарь» и, по-моему, этим гордился. Я всегда стоял в сторонке и любовался лихой дуэлью. В итоге швейцар и набежавшие помощники выставляли всех за дверь.

Через несколько таких случаев, швейцар, увидев приближающуюся нашу троицу, закрывал дверь на засов и показывал нам кулак.

Дальнейшая судьба моих приятелей сложилась по-разному. Иван, которого почему-то стали все величать Иван Филлиповичем, хотя вид он имел довольно щуплый и рост невысокий отправился на Памир, на месторождение минеральных вод «Гарм-Чашма» начальником отряда, где кроме маршрутов и всяческих опробований велась и проходка шурфов. Рабочих на проходку нанял местных и повел себя с ними как «белый господин» с неграми, обозвал их рабами, да еще и ущемил в зарплате. В итоге, прибежал он как-то вечером за двенадцать километров, на заставу Андароб с криком: «Рабы взбунтовались!» Командир заставы – молодой лейтенант с нарядом, верхом на лошадях, помчался в кишлак. Иван Филлипович ехать с ними благоразумно отказался. Ситуация прояснилась и для Ивана Филлиповича оказалась очень плохой, потому что «рабы» обвинили Белокопытова в национализме, точнее в «великорусском шовинизме», что в те времена считалось недопустимым. В результате, выслали Ивана Филлиповича с границы в двадцать четыре часа, была тогда у пограничников такая мера наказания.

Сел писать Иван Филлипович отчеты, отряд ему больше не давали. Зашли мы как-то с Витей Ивашкиным – гидрогеологом Гиссарской партии выразить ему свое сочувствие. Иван Филлипович поставил на стол бутылку, пиалушки и предложил отметить постигшую его неудачу. Мы заметили, что время-то рабочее и надо бы дверь на ключ закрыть, но в дверь уже заглянул замнач Экспедиции Азизов, сделал нам небольшое внушение и тем бы дело и закончилось, но Иван Филлипович начал хамить, замнач разозлился и доложил начальнику Экспедиции. Позвонил телефон, и поплелись мы с Ивашкиным на ковер в кабинет Шарабханяна получать по шее. Инициатор конфликта задержался. Пришли, сидим, начальник спрашивает:

– Где Иван Филлипович?

– Сейчас придет.

Ждем. Начальник звонит.

– Иван Филлипович зайдите ко мне.

Из трубки доносится ответ Ивана, прославивший его:

– Я занят!

Отделались мы с Витей выговором, который нам влепили, несмотря на наши возражения:

– Мы же еще не пили, а бутылку на стол Иван Филлипович поставил, просто показать какой марки у него водка.

А Иван Филлипович получил по полной программе – на три месяца в младшие техники, или, как он выразился – в уборщицы.

Заслуживает упоминания также следующий «подвиг», после свершения, которого Белокопытов, некоторое время носил, с гордостью кличку «Спартак».

Приехали в Экспедицию по делам из Курган-Тюбинской гидрогеологической партии два гидрогеолога – мужики, в нашем понимании, уже пожилые, лет по сорок, один из них уже кандидат наук. Иван Филлипович свел каким-то образом знакомство с ними и вот, посетив ресторан «Вахш», что в переводе означает страшный или ужасный (интересное название для ресторана), присела вся троица на скамейке у фонтана, перед оперным театром. Приезжие гидрогеологи затеяли, как водится, разговор о всяких геологических проблемах, а Ивану Филлиповичу стало скучно, и он подставил ногу одному из проходивших мимо парней из компании, человек пять, молодых таджиков. Возник конфликт и разрешил его Иван Филлипович просто. Лихим ударом сбил споткнувшегося о его ногу с ног и побежал от остальных парней. Причем начал бегать вокруг фонтана, который имел приличные размеры, диаметр метров тридцать. Бегая, он вдруг останавливался, сбивал самого резвого преследователя с ног, затем повторял этот прием, то есть применял широко известный метод гладиаторского боя Спартака. В итоге вся компания очутилась в Опорном пункте милиции, где Иван Филлипович нахально заявил, что он никого не бил, что парни сами дрались между собой, а он хотел их разнять, и вообще, как мог он один побить пятерых крепких парней при его щуплой комплекции и иметь совершенно целую физиономию, в то время как физиономии парней украшены фонарями и прочими отметинами. Поднялся здесь большой крик, но в это время дружинники впихнули в комнату еще парочку хулиганов, участковый приказал парням с Иваном Филлиповичем убираться и пока парни возмущались и требовали справедливости, Иван Филлипович выскользнул за дверь и убежал, уже не как Спартак, а как заяц, петляя по дворам и переулкам.

Гидрогеологи – спутники Ивана Филлиповича, громко заявляя набежавшим любопытным, что они этого дурака не знают, предпочли удалиться.

После этого случая, о котором начальство, конечно, узнало, авторитет Ивана Филлиповича еще больше пошатнулся, но военкомат вдруг начал вызывать офицеров запаса и предлагать послужить в Душанбинской, знаменитой потом двести первой дивизии. Из двухсот человек вызванных, согласился послужить один – Иван Филлипович, выторговав себе чин капитана. Служил он довольно долго, женился, но хулиганская натура и природная жестокость взяли верх, начал рукоприкладствовать и дома и на службе, уволили Ивана Филлиповича без военной пенсии, жена ушла, а он в геологию не вернулся, пошел работать по линии ГО, благо, что в те времена, должность по ГО была почти в каждой организации. Дальнейшея его судьба мне неизвестна.

Толик Головков оказался из нашей компании молодых спецов самым целеустремленным человеком. Первая цель, которую он себе поставил – купить автомобиль. Начал экономить на всем. Перешел на работу в проектный институт, больше платят и есть возможность «шабашки», выгодно, как сейчас говорят, женился и года через три приобрел «Волгу». Вступил в партию, без членства в которой, карьеры не сделать и, самое главное, вовремя уехал из Таджикистана, обменяв квартиру на свой родной Харьков, где работает в проектном институте, по сей день, имеет хорошее положение, постоянно пребывая за границей в командировках. Но ударила его судьба с другой стороны. Сын Денис, тоже ставший гидрогеологом, приехал работать к нам в Экспедицию, хороший оказался парень и специалист, в разгар перестройки уехал домой в Харьков, с развалом геологии занялся бизнесом. Но сидели мы однажды с моим земляком и коллегой Вовчиким Куртлацковым, два года назад, отмечали День Геолога, решили позвонить и поздравить Дениса, а нам отвечают, нет больше Дениса, погиб трагически и нелепо. Позвонили Толику, выразить свое сочувствие…

А что еще оставалось. Но Толик к этому времени находился уже в Ливии, от горя и безысходности, он намеренно уехал работать в, крайне, неблагополучную страну, преследуя некую цель. Ан, нет, контракт закончился, вернулся.

…Думаю, что следует подробнее рассказать о том небольшом, но значимом периоде, когда в работе широко использовались лошади. Было хорошо поставлено в Таджикском Управлении геологии снабжение геологов вьючным транспортом. Две собственные конебазы, одна в Бальджуане на юге, другая в Зеравшанской долине на севере, на каждой по несколько сотен лошадей. Весной лошадей разбирают по партиям и отрядам, осенью сдают. Зимой табуны содержатся на подножном корме. Молодых лошадей объезжают, обучают ходить под седлом и вьюком. А забираешь лошадей, то получай в принудительном порядке ячмень или овес и сено в тюках по норме и торбы новые.

Запомнился первый маршрут верхом, точнее не маршрут, а перегон четырех лошадей из Каратага на памирскую развилку – более двухсот километров. Вызвался я на этот «подвиг» добровольно, как-никак из казаков происхожу. День до Оби-Гарма. Здесь на буровой переночевали, утром пришлось на седло приспосабливать телогрейку под зад, что бы было помягче сидеть. Ранним утром спускаемся по дороге вдоль речки, летом ручья Оби-Гарм к Вахшу, не спеша, шагом. Вдруг вижу впереди, со склона на дорогу выскакивает мышь, шустро бежит через дорогу, которая довольно широка в этом месте, но, пробежав метров пять, замедляет бег, замирает и отдает Богу душу, дрыгнув пару раз лапками. Останавливаю своего мерина, интересно, почему она скончалась? А вот и разгадка. Со склона на дорогу соскальзывает змея, небольшая, с полметра, серая с красными кружечками на спине, медленно ползет по мышиному следу, оставшемуся в пыли, пока не утыкается носом в мышь. Хотел я понаблюдать, как будет происходить процесс заглатывания, но подъехавший конюх-таджик попытался сразу конем затоптать змею. Змея, как позже выяснилось, молодая гюрза, благополучно сбежала, а мы отправились дальше уже выработанным порядком: один километр шагом, второй рысью, третий галопом.

Закончив перегон ходил я некоторое время широко расставляя ноги и не испытывая никакого желания проехаться верхом, но потом все наладилось.

Когда началась съемка долины реки Варзоб, лошадей привозили машиной на новую базу Экспедиции в поселок Семиганч. Главбух нашей Экспедиции Петр Абрамович Боев – старый кавалерист, воевавший в кавалерии, бросал свои расчеты, лично являлся на базу, осматривал лошадей, распоряжался изготовить плотникам кормушки, коновязь. Через пару часов, что неукоснительно исполнялось. Мне следовал приказ:

– Ты, сын казачий бегом на базар, купи подковы и ковочные гвозди, расходы компенсирую.

Ну, а мастера подковать лошадь в те времена еще не вымерли.

У каждой лошади свой характер. Привозили нам года четыре одну и туже караковую кобылку. Очень стройная, галоп стелющийся, спокойно позволяет седлать, но когда человек начинает забираться в седло, она, то ли играя, то ли с серьезными намерениями пыталась его цапнуть, когда вставлял ногу в стремя, пыталась подбить задними копытами. Ну, а сев в седло, держи поводья крепче, чуть их отпустишь, бросается прыжком в галоп туда, куда смотрит ее голова, хоть там камни, хоть кусты.

Естественно досталась эта лошадь мне и естественно, когда приходилось уезжать по делам в Экспедицию, она отдыхала, кушала по норме, и сверх, ячмень и сено. Я же, прибыв в лагерь, седлал свою лошадку, выезжал, крепко держа поводья на дорогу, на асфальт. Со стороны смотреть, выглядит, наверное, красиво, как идет-пляшет конь, выгнув по-лебединому шею, но держать поводья натянутыми постоянно! Так что гарцевал я так до ближайшего, пологого подъема дороги, выслушивая от встречных таджиков замечания типа: «Твоя лошадь опасная» или «Твоя лошадь тебя убить может», а затем отпускал поводья, и неслись мы галопом на подъем, пока не устанем. Размявшись таким образом, через несколько часов, еще один раз можно было считать мою лошадку готовой к нормальной работе.

Отличилась моя лошадка и на охоте. Забрал ее Коля Закиров на охоту на кабана с ночной засидкой под яблонями. Пошли с ним рабочий Мадик, по национальности казах, как и Коля, студент и студентка. Вместо кабана на яблоки пожаловал медведь, которого Коля и подстрелил. Мадика к медведю близко не пустили, а отправили за лошадью, привязанной на травке в полукилометре. Привел Мадик лошадь, не доходя метров пятнадцать до уже разделываемой туши, учуяла она запах медведя, захрапела и хорошо, что успели ее тут же привязать к дереву. Больших трудов стоило погрузить на лошадь две вьючные сумы с медвежьим мясом. Удалось осуществить эту операцию, только намазав лошадиный нос медвежьей кровью и подождать около часа, пока она слегка успокоится. Ожидало охотников и лошадь еще одно испытание, когда они шли домой вдоль крутого склона по узкой тропе, в дырку вьючной сумы, на которую никто не обратил внимания, вдруг высунулась ободранная красная медвежья лапа. А уже рассвело, и лошадь ее увидела, встала на дыбы, опять начала брыкаться. Хорошо, что Мадик, который вел ее в поводу, вырос в казахском ауле, умел обращаться с лошадьми и не испугался.

А лошадка моя от пережитого стресса целые сутки ничего не ела, но потом отошла.

Интересное наблюдение. Сидят все геологи в лагере под тентом, пишут, рисуют – камеральный день. Соответственно и лошади не работали, стоят у коновязи, жуют свое сено. Возникает необходимость съездить в ближайший магазин за хлебом, солью или еще чем-нибудь при возможности наличия. Студент-практикант седлает лошадь, садится, и начинаются его мучения. Не желает лошадь уходить от кормушки и от компании других лошадей. Студент требует камчу или хворостину, лошадь начинает подкидывать задом. Все, больше можно не пытаться, если она его сейчас не сбросит, то все равно не поедет. Придется ехать мне или Коле Закирову, если он в лагере.

Сажусь в седло, не допускаю даже мысли, что меня, у которого мать чистокровная донская казачка может не послушаться какая-то лошадь, легкий посыл и пошли, порысили, помчались галопом, куда мне надо.

Падал я за все годы один только раз и не с лошади, а вместе с лошадью, на ровной глинистой дороге, посредине которой была небольшая лужица, а в лужице небольшой камень. Попал мой мерин на полном галопе ногой на этот камень, и полетели мы, как в кино, через голову. Хорошо, что ноги не задержались в стременах, перекатился я через голову, открываю глаза, на мою физиономию опускаются копыта. Пропала моя приятная внешность, но мерин все-таки поставил копыта рядом, чуть не придавив мне левое ухо. Поднимаемся, подскакивает мой напарник Валера Шарабханянчик и деловым голосом мне приказывает:

– Пощупай у мерина ноги, может, он сломал какую.

– Валера, пощупай и у меня кой-чего, может, я тоже это сломал…

Отряхнулись мы с мерином, поправили седло и поскакали дальше.

С середины шестидесятых начал я уже использовать для работ вертолет. Лошадей и ишаков брали в аренду у местных жителей на короткое время, при необходимости.

К инженерно-геологическим и гидрогеологическим съемкам, молодая, тогда ЮГГЭ приступила постоянно с 1964 года, начав со съемок долин рек Семиганч и Варзоб с прикладной, в значительной степени, целью для оценки селеопасности территории в связи с предполагаемым строительством мостов, дорог, баз отдыха.

С консультациями ВСЕГИНГЕО составили проект, организовали отряд, назначив меня старшим гидрогеологом оного и не дав, как обычно, начальника отряда. Первый летний сезон работал отряд в составе пяти-шести человек по долине Такоба и в приустьевой части Варзоба. Работа легкая, много дорог, маршруты однодневные, конечно, как и принято было на съемках, из лагеря все выходят и выезжают в восемь-девять утра, возвращаются в девять-десять вечера. Рабочий день получается двенадцать часов, а в табеле стоят восьмерки, и все работают, никто не возмущается. Отгулов за месяц такой работы положено четыре дня, да и те полузаконные, поскольку отдел труда и зарплаты считает, что по воскресеньям должны отдыхать в лагере. Большинство геологов фанатично преданы геологии, но самые фанатичные фанатики – геологи поисково-съемочных работ. Пашут по двенадцать часов в день, да еще, чтобы проследить какой-нибудь контакт, готовы залезть на любую гору и работать без выходных.

Во второй полевой сезон лагерь стоял на окраине кишлака Гушары, на территории наших, почти коллег – Селестоковой станции УГМС. Здесь начались маршруты подлиннее, повыше, с ночевками, передвижением по снежникам и небольшим ледникам, с перелезанием через хребет Санги-Навишта. Отметки 3600 метров. Название, по-моему, переводится как камень-пила, что соответствует действительности. Гребень хребта составляют треугольные плиты черных сланцев, примыкающие одна к другой, точь в точь зубы пилы, только высота зубов по двадцать-тридцать метров.

Первый маршрут с ночевкой, как и первый блин, оказался комом. Пошли утром вверх по саю Гушаринскому вчетвером и с одним ишаком, распланировав, что в этом саю до трех-четырех часов дня возьмем пробы воды и четвертички на грансостав, нагрузим ишака пробами и отправим его вниз с рабочим, по снежникам перевалим в следующий сай, заночуем в первой роще с дровами и сделаем второй маршрут. Пробы потащим уже в рюкзаках. Со мной рабочий Володя Филлипенко и напросившаяся в маршрут учительница с соседнего кишлака по имени Люда, которая, окончив Ташкентский институт восточных языков, преподавала в школе таджикский и русский языки, а так же сочиняла диссертацию по почти исчезнувшему ягнобскому языку, который еще помнили некоторые древние жители кишлака – выходцы из ягнобского ущелья.

Вначале все пошло по плану. Местного рабочего с нагруженным ишаком отправили вниз, сами пошли по снежнику длинной с полтора километра, вверх на не очень высокий перевал. Разумеется перед маршрутом я долго рассматривал и промерял снежник на карте масштаба 1: 25 000, некоторое сгущение синих горизонталей у перевала и за перевалом в средней части снежника меня не смутило, чего здесь страшного – довольно короткие участки крутизной до тридцати градусов. На деле оказалось несколько не так. Перед перевалом на склоне северной экспозиции снег оказался плотным, я в триконях шел нормально, а спутники мои в ботинках вибрамах начали буксовать. Пришлось, таща за собой тридцать метров фала, выбивать носками триконей, когда охотничьим ножом, подобие ступенек, потом закрепляться на склоне и ждать когда по веревочке поднимутся мои маршрутчики.

Все же на перевал поднялись бодро, до темноты еще часа два, в трех километрах внизу зеленеет березовая роща, где должно быть полно сухих дров. Съели по баночке сгущенки, закусили снегом и по пологому спуску, по слегка раскисшему на поверхности, снегу, поскользили, как на коньках вниз, с веселыми возгласами типа: «Эх, прокачусь!» Про крутой участок снежника, который, судя по карте, был впереди я и не вспомнил, как вдруг с разбега очутились все на этом крутом склоне и понеслись вниз с очень приличной скоростью. А впереди, в конце снежника торчали черные камни, и вполне мог быть хороший уступ или небольшой водопад. Нужно тормозиться! Стволы двустволки сую под левую ногу и с их помощью останавливаюсь, но справа пролетает Люда. Ловлю ее правой рукой, останавливаю, но сам срываюсь, еле успев ухватить левой рукой ружье. Эта операция повторяется раза три, наконец, склон становится немножко положе и тормознув Люду в последний раз, сам въезжаю ногами и стволами в камни. Водопада и обрыва нет, камни небольшие, но острые. Вскакиваю, штанины задрались до колен, ноги ободраны до крови, но кости целы.

Но где же мои маршрутчики?

Володи вообще не видно, А Люда едет не очень быстро, но, полностью предавшись на волю Аллаха, то есть на спине, да еще закрыв глаза и медленно вращаясь. Осью вращения выступала «пятая точка». Потом она признавалась, что приготовилась в тот момент к смерти. На пути у Люды из снега торчал булыжник. Побежал, попытался ее перехватить, но не успел. Вращение тела остановил булыжник, к которому она приложилась верхней частью щеки, мне осталось только остановить дальнейшее продвижение тела. На умственные способности соприкосновение головы с камнем не повлияло, диссертацию Люда вскоре защитила.

Показался, наконец, и Вовка. Он тащил с собой в надежде подстрелить сурка, тяжеленную малокалиберную винтовку ТОЗ-16, так называемую кочергу и, увидев мои манипуляции с ружьем, тормозил точно так же этой кочергой.

Посидели, смазали зеленкой ссадины, пошли дальше. Снежник продолжался за выступом камней еще с километр, но мои маршрутчики забоялись идти по нему, лезли упрямо по крутому осыпному склону из-за чего передвигались крайне медленно. Под снежником все громче шумела река. Пришлось и мне вылезти на склон.

В итоге, к полной темноте оказались мы на небольшой ровной площадке, на которой росла единственная, громадная арча. Внизу, в километре от нас горит у чабанов костер, дальше роща с дровами, в которой мы собирались ночевать. Но чтобы добраться до костра и рощи, нужно спускаться по крутому склону бокового сая в полной темноте. Спутники мои отказались спускаться наотрез, заявив, что предпочитают замерзнуть, а не разбиться.

Будем ночевать в рубашках и хэбэшных куртках, жаль, что не взяли ни свитера, ни телогреек. На арче все же нашлось немного сухих веток, насобирали палочек, щепочек ощупью на земле, запалили небольшой костерок, разогрели банку тушенки, поужинали. Маленького костра хватило на час, а потом сидели до утра прижавшись потеснее друг к другу, сначала определяли созвездия, используя скудные познания по астрономии, потом считали звезды и выискивали среди них пролетающие спутники, дремали сидя, вскакивали попрыгать время от времени для согревания.

На рассвете спуск оказался совершенно несложным, быстро добежали до чабанов, один из них гонял по склонам отару второй, видимо, спал, так как встретила нас свора чабанских среднеазиатских овчарок, но опыт обращения с ними уже был. Не беги, не кидайся камнями, не махай палкой или молотком, или ружьем, и уж упаси Боже стрелять! Стань спокойно, протяни под нос самому агрессивному псу молоток, или стволы или руку ладонью вниз, а если страшно, то с камнем и жди. Секунд через двадцать остервенелый лай сменяется лаем недоумения, потом лаем безразличия, а потом собаки не обращая на тебя внимания, бегут к отаре или к юрте. В первый раз, конечно, страшновато, потом привыкаешь.

Собаки быстро успокоились, из палатки появился чабан, позвал нас, напоил чаем, но выглядел каким-то сердитым. Люда поинтересовалась:

– Не выспался, что ли?

Оказалось, действительно, он с напарником всю ночь не спали. Увидев наверху костер, они решили, что это собрались дивы – ужасные великаны, которые, как только они заснут, придут и съедят их и всех овец. Люда долго толковала чабану на таджикском языке, что все это сказки, но он, по-моему, остался при своих убеждениях.

Дальше пошли обычным маршрутом, в роще полюбовались на завалы сухих дров, вспомнили холодную ночевку. Володя подстрелил все-таки сурка, так что в лагерь вечером добрались с мясом. Сурка следует тут же ободрать, вырезать из-под лап потовые железы, а в лагере поместить тушку в проточную воду на пару часов. Так мы и сделали. Поедая жаркое из сурчатины с луком и морковкой, один из приглашенных гостей, заявивший, что он не переносит сурчатину, никак не хотел верить, что именно ее в данный момент употребляет.

Выводы по маршруту с не очень удачным спуском по снежнику и холодной ночевкой были, конечно, сделаны, но как позже выяснилось, не совсем полные. Следующий маршрут на несколько дней наметили по саю Ишак-Колды, что означает ишак остался, то есть кто-то, когда-то ходил в этот сай с ишаком, а обратно вышел без ишака, ишак выйти не смог, не перенес тяжести пути. В общем сай под названием «смерть ишакам».

Съездили посмотреть, можно ли пройти по саю снизу. Сай оказался очень селеопасным, селевой поток из него перекрывал раньше Варзоб, сохранились следы плотины и озера. Вход в сай – узкая щель шириной пятьдесят метров между вертикальными гранитными стенами высотой в сотни метров, затем расширение и впереди водопад сто метров высотой. Получается, что сай подвешенный. Борта его почти отвесные, только по левому склону от начала водопада протягивается узкая полка, которая через двести метров обрезается лотком камнепада, а от этой точки до дна сая расположена осыпь, мелко щебнистая в верхней части. Осыпь крутая и активная, пока стояли и разглядывали обстановку, сверху прилетело несколько камней. Подняться по осыпи до полки конечно можно, но опасно и неизвестно, можно ли пройти по полке до водопада и входа в сай. Решили, что лучше зайти в него сверху, перевалив через хребет со стороны Зиддов.

Решили идти втроем, я, геолог Леня Дриго и техник – молодой специалист Лариса Крашенинникова, которой постоянно приходилось объяснять, что она не из потомков знаменитого исследователя Камчатки.

Собрали вечером рюкзаки, Леня отправился в гости на Селестоковую станцию, где работал один из его друзей, явился затемно, совершенно пьяный и тут же полез в драку, сначала на Валеру, а когда я начал его успокаивать, то и на меня. Как позже выяснилось, он в результате перепития и на прежней работе устраивал драки, был неоднократно бит, но неисправим. Вот и сейчас, так замахивается кулаком, аж страшно становится, вдруг попадет по уху, но не попадает и падает, затем, пыхтя, трудолюбиво встает и опять размахивается. Когда же он устанет кулаком махать? Отступил к берегу речки, обрывчик метра полтора, внизу больших камней вроде нет, после очередного замаха спихнул Леню в воду, может, протрезвеет. Увы, не протрезвел, а выбравшись из речки, полез в палатку и появился оттуда с ружьем в руках. А дело то становится серьезное! Женская часть дружно завизжала, что его отвлекло и дало мне возможность подскочить к нему, ружье из рук выкрутить. Со злости хватил ружьем о ближайший валун, приклад выкинул в кусты, стволами, наконец-то огрел хорошенько бузотера по горбу и выкинул их в речку.

Немного полежав, Леня отправился опять на станцию. Может его сразу надо, было хорошенько поколотить, но бить человека по лицу я просто не могу, да еще пьяного. А ружье жалко, «Зауер, три кольца», двенадцатый калибр, а раза в полтора легче моей «Тулки» шестнадцатого калибра.

Ночью все спали плохо. Утром вылез из палатки, Леня сидит за столом под тентом, перед ним бутылка бормотухи, бурчит:

– Я вот тебе похмелиться принес, а ты меня триконем по коленке стукнул, ходить не могу.

– Леня, во-первых, мне похмеляться не надо, во-вторых, я по вечерам по лагерю в триконях не хожу, и коленку ты сам разбил, поскольку стоять на ногах не мог, в третьих, как дальше жить и работать будем?

Но, что с ним разговаривать, когда он еще слабо соображает.

Сидим, настроение у всех – хуже не бывает! Лариса вдруг заявляет:

– А пойдем в этот сай Ишак-Колды вдвоем, или втроем, видишь, к нам учительница в гости идет.

Гостья, ознакомившись с событиями прошедшей ночи и планами маршрута, ответила в ответ на мои сомнения, что она не выдержит тяжестей маршрута.

– Не возьмете с собой, пойду следом и не отстану!

Лучший способ избавиться от всяческих настроений общеизвестен – работа. Решено: собираемся и вперед! Берем с собой по телогрейке. Не тащить же спальники ватные по шесть кило весом, берем один меховой, не очень тяжелый, но обширный, два стандартных человека в него помещаются. Чайник и пропитание на четыре дня по спартанской норме, фал из льняной веревки, пару крючьев ледовых, пяток скальных, молоток геологический и, разумеется, ружье.

По своей природной ненависти ко всяким канцелярским бумажкам, маршрутный журнал я еще не завел, поэтому расписал маршрут на листке бумаги, контрольный срок – вечер четвертого дня, растолковал вроде бы все Лене, положил листок в камеральную палатку, выскочили мы на асфальт и тут же укатили на попутном грузовике к Майхуринской развилке. На развилке переправились вброд через Зиддинку, которая здесь с быстрым течением, но широкая и мелкая. Зашли на летовку, угостились кислым молоком. Женская часть жителей летовки, узнав о цели нашего выхода, застрекотала, как сороки и в трескотне часто мелькало слово мурд, означающее смерть. Люда перевела, что они считают нас самоубийцами и очень советуют вверх не ходить. Но разве нас остановишь.

Подниматься предстоит по узкой щели, забитой снегом, прямой как стрела и, выходящей в верховья сая. Ширина щели всего метров тридцать, борта очень крутые, или вообще отвесные, только в самой низкой части щели два участка склона более пологие и с зеленой травой. На верхнем участке обнаружился тощий баран, неизвестно как сюда попавший. Всю траву баран уже съел и выгрызал корешки, отощал настолько, что преодолеть расщелину между снежником и склоном, был не в силах. Мои сердобольные девицы заохали, заныли, пришлось барана перетащить на нижний более обширный участок склона с травой, которую он с аппетитом принялся поглощать.

Сделав доброе дело, с чувством выполненного долга полезли вверх, и лезть предстояло километра на полтора. Хорошо, что снежник оказался крутизны неоднородной, участки тридцать градусов перемежались с более пологими, так что чувства страха высоты не испытывалось. А я уже испытал это не очень приятное чувство на охоте за козлами, когда пришлось подниматься по снежнику метров на триста. Снизу кажется, ну, что здесь страшного? Склон и снежник в ложбине стандартной крутизны – переставляй ноги и топай спокойно вверх. Но когда поднимешься метров на двести и глянешь вниз, то в ногах появляется неуверенность и страх сорваться. Далее, или потихоньку сползай вниз, или бери себя в руки, вниз не смотри, не спеши, следующий шаг делай, когда уверен, что нога стоит твердо и мурлычь себе под нос, что-нибудь вроде: «Нам не страшен серый волк». Выбравшись, первый раз наверх, одержав эту маленькую победу, к альпинистам будешь относиться с пониманием и уважением.

Ну, а мы закончили подъем часов в двенадцать ночи. Водораздельная поверхность ровная, впереди небольшой ледник, за ним спуск в сай, выходящий к Гушарам, нам нужно направо. Вот и наш Ишак-Колды. Слева ледничок с десятиметровым уступом, перед ледником ровная площадка, на которой растут кустики полыни и стоят сухие будылья. На костерчик, согреть чайник хватит. Разогрели тушенку, попили чаю, пора спать.

Девицы сложением, можно сказать, изящного и мелкогабаритного. В один спальник должны все поместиться. Ни разу еще не спал сразу с двумя красавицами, интересно, какие будут ощущения? Ощущение было одно – тесновато все же и ощущение это было кратковременным, поскольку отключились почти мгновенно.

Утром проснулись, вылезли из мешка, сидим, завтракаем, солнце появилось. Люда смотрит за мою спину и с удивлением восклицает:

– Ой, а откуда взялись здесь ишаки?

Оглядываюсь:

– Какие же это ишаки, это козлы-киики!

Молодые, судя по рогам, лет по пять, стоят в метрах семидесяти у стенки ледника и тоже с удивлением на нас глазеют. Хватаю ружье, патроны у меня с круглыми пулями, пули местного производства для ночной охоты на засидке. По стволам они не прокатываются, как магазинные, а заходят в дульный срез чуть больше, чем на одну треть. При выстреле нужно ружье держать покрепче, а то недолго и ключицу сломать отдачей. Разброс у этих пуль большой, но зато кабана прошивает насквозь, да и ночью стреляешь, обычно не далее десяти-пятнадцати метров. Семьдесят метров далековато, но, тщательно прицелившись, выпаливаю два раза. Увы, мимо. Козлы благополучно убегают, а мы начинаем спускаться.

В своем начале сай представляет собой громадную воронку с плоским дном, покрытым слоем гранитной крошки. По АФС и карте уточняю контуры слоя, по промоинам и ручейкам замеряем мощность дресвы, чего не увидишь на АФС. Дресва рыхлая, при ливне не склоне не удержаться. От устья воронки начинается целая речка и течет она в узком коридоре с вертикальными стенами высотой до двадцати метров. По речке спускаться невозможно, но по левому борту, вдоль речного уступа тянется не широкая полка, вроде и не очень крутая к речке. Сели передохнуть и порешать, возвращаться назад или спускаться вниз. Решили, что добиваем маршрут и идем по полке.

Двинулись вниз и вскоре обнаружили оползень приличных размеров, сто на сто метров, с трещинами закола и подмываемый в нижней части речкой. Самое неожиданное, что оползень в толще лессовидных суглинков мощность до двенадцати метров. Откуда взялись и за какое время были накоплены эти суглинки в узкой долине среди гранитного массива, для меня до сих пор загадка. На АФС при дешифрировании долго рассматривали эту нашлепку у подножия крутого скального склона, но никто даже не предположил, что это оползень в лессах. Дальнейшее продвижение проходило медленно, чересчур много узких и крутых участков, покрытых дресвой. Я в триконях шел уверенно, а дамы в вибрамах скользили, садились и приходилось их страховать веревкой. Темнеть стало быстро, небо затянул сильный «афганец», не видно даже звезд, площадки нет, чтобы переночевать, или спуска к речке, чтобы набрать чайник воды, но впереди обозначился боковой сай, может, в нем остановимся. Надежды не оправдываются, по дну сая проходит снежник и продолжается с поворотом по основному ущелью, а спускаться на этот снежник придется по высокому обрыву. По темноте эту операцию проделать не решились, на ощупь нашли уступчик, на котором можно сесть троим, и привалиться спиной к стенке, постелили спальный мешок, обвязались веревкой и закрепили ее за каменный выступ, чтобы, заснув, не свалиться в обрыв, засунули ноги в спальный мешок и продремали ночь в сидячем положении. На рассвете заколотил в трещину ледовый крюк, спустил на веревке маршрутчиц на снежник, слез сам, выдернул веревку, крюк остался для следующих любителей приключений. Пошли вниз сначала по снежнику, потом опять по уступам, затем карабкались по склону, чтобы миновать водопад и, наконец, к вечеру добрались до устья сая.

Впереди, ориентировочно в километре, виден кусочек автодороги, промелькнула машина – цивилизация рядом, как только до нее добраться? Полка, по которой предстоит добраться по осыпи, спускающейся на дно сая, оказалась узкой, местами наклонной к обрыву, а обрыв под сотню метров высотой, а по осыпи к вечеру всегда камни сверху летят и хватит ли веревки, что бы спуститься на осыпь с полки?! Решили не искушать судьбу и утром перевалить в соседний сай, а по нему выйти к дороге. Подъем всего тысячу метров по вертикали, конечно без тропы и склон, судя по карте со скалами и стенками, но найдем, наверное, проход. Девицы мои красные слегка заскучали, приуныли, но терпят. Наконец-то переночевали нормально, на ровной площадке с травкой и дровами для костра.

Утром, доев последнюю тушенку и сгущенку, напившись хорошего чаю, полезли вверх. Тяжеловато пришлось подниматься, почти десять часов по августовской жаре и без воды, выручал турон – растет такой медонос в горах. Верхушки кустов сладковато-кислого вкуса и сохраняют иногда некоторое количество влаги, их то и можно было пожевать.

Учительница стойко перенесла последнее испытание и, только забравшись ползком на предпоследнюю стенку, легла, пролила горючую слезу и сказала:

– Оставьте меня здесь, я дальше не пойду!

Мы с Ларисой переглянулись, сели.

– Попрощаемся с нашим товарищем…

Через пять минут двинулись дальше все вместе.

Водораздел оказался совершенно плоским. Как все же приятно идти по горизонтальной поверхности без камней, и впереди, судя по карте должен быть родник. Вот и родник, да какой! Из-под осыпи у подножия гранитной скалы течет ручей, среди низких зеленых берегов, с расходом литров на двадцать. Можно лечь и пить, пить и пить! Чистейшую холодную воду. А в траве вдруг обнаруживаются красные ягоды – земляника, да такой крупности, как садовая. Тридцать лет отработал я в горах Таджикистана и нигде больше не встречал землянику. Наверное, это подарок от Всевышнего за доброе дело, мы же спасли от голодной смерти барана.

К дороге спустились быстро, перед асфальтом, ноги мои почему-то стали заплетаться, и видик у нас был еще тот. Штаны в лохмотьях, первый же попутный грузовик затормозил, шофер долго разглядывал, спросил: «Откуда?» Услышав, что идем из Зиддов через перевал, покрутил пальцем у виска – жест всем понятный.

В лагере ожидала не совсем приятная новость. Оказывается, мы пропали и нас уже ищут. Леня утром съездил в Экспедицию и заявил, что маршрутная группа в срок не явилась. Вот те на, мы же пришли точно вечером четвертого дня. Ладно, потом разберемся. А сейчас двое «спасателей» сидят уже в устье Ишак-Колды, двое – в начале нашего маршрута и утром пойдут нас выручать. Руководитель же всех спасательных мероприятий Азизов Андрей Сергеевич сидит в Гушаринской чайхане. Послал рабочего сообщить, что спасать некого, да чтобы купил побольше спиртного. Андрей Сергеевич, подъехавши, отправил машину за спасателями, приказав водителю: во-первых, изъять у них спирт, если они его уже не выпили, во-вторых, отвезти ребят по домам, в том числе и спасателя Леню Дриго, потом вернуться за ним в лагерь.

Сначала Андрей Сергеевич был сердит, но, приняв дозу за наше счастливое возвращение расслабился, Люда щебетала с ним на родном языке и строила «глазки», через час приехал Огнев, заявивший, что у него сегодня день рожденья и дома стол накрыт, а он, главный инженер вот, из-за некоторых пропадающих товарищей вынужден ехать куда-то, но, впрочем, настоящий геолог должен встречать день рождения в поле. Еще через час подъехал и начальник Экспедиции, и совместное празднование нашего счастливого возвращения и дня рождения продолжилось. Разумеется, встал вопрос – как меня наказать? Первое предложение – строгий выговор, через полчаса – просто выговор, а затем Лариса расхрабрилась, произнесла речь, как мы преодолевали трудности под моим руководством, и предложила поставить на вид. Тем и ограничились, причем в устной форме.

Появившийся в лагере, на следующее утро Леня не отрицал, что видел мою записку с контрольным сроком возвращения – девятнадцать ноль ноль на четвертый день маршрута, но он очень переживал по поводу учиненной драки, считал, что из-за него мы пошли в маршрут в таком слабом составе. Расспросил местных жителей, все сказали, что по саю Ишак-Колды пройти нельзя, и мы в нем останемся, как когда-то остался ишак. Посчитав себя виновником возможной гибели группы, не смог Леня дожидаться контрольного срока и поднял шум. Может все и так, но я рад, что вскоре с ним расстался.

После этого маршрута выводы были сделаны. Завел маршрутный журнал, все под роспись, женскую часть обуть в трикони и не брать ее в тяжелые маршруты, самый тяжелый проступок – невозвращение в лагерь до наступления темноты.

Запомнился лагерь на Селестоковой станции еще по одному случаю, о котором очень хочется рассказать. Хорошее место для лагеря было в Гушарах, но пора уже переезжать выше, на устье Майхуры. И вот собрав частично вещички, сидим вечером, пьем чай. По нашему саю, который прозвали Курортный, приходит дед, настоящий мусафет. Белая бородка помелом, чалма, белые штаны типа шаровары и легкий полосатый халат. Заявляет дед несколько сердито претензию

– Вы тут сидите и ружья у вас есть, а у меня кабан снова пшеницу раскидал и теперь пшеницу эту есть нельзя. Харом. А я всю жизнь ем хлеб, который сам выращиваю.

Привычка есть хлеб, выращенный собственноручно достойна всяческого уважения, да и хлеб этот достается тяжким трудом. Весной пахал дед сохой деревянной, только наконечник железный, так называемый омач, на тяге из одного-двух быков. Клочок земли чуть больше гектара, сохранившийся, непонятно каким образом, на останце цокольной террасы в верхней части склона сая. Засевал землю пшеницей, косил ураком, вязал снопы, а потом снопы на ишаке перевозил домой.

Деду, конечно, поможем, защитим плоды его трудов, да и мясом неплохо бы разжиться. Отправились на засидку я и Володя Фллипенко, да еще увязавшаяся с нами студентка. До хлебного поля всего километр, подъем незначительный. Поле окружено кольцом кустов, одна кладка снопов действительно разбросана злостным образом, колоски объедены, приходил секач должно быть крупный. Выбрали два места для засады, определили сектор стрельбы, чтобы ночью не подстрелить друг друга, просидели всю ночь, но кабан не появился.

На рассвете решил осмотреть склоны, может, где запоздавшего на дневную лежку кабана, а то и медведя увижу. Отошел от кустов окружающих поле, сел, осматриваю окрестности. Вдруг, в джангальничке у седловины, через которую можно перебраться в соседний сай, раздался громкий треск пересохших лопухов ревеня. Кто-то в зарослях долго ворочается и, наконец, вываливает медведь и направляется в мою сторону. Быстро передвигается по склону, по еле намеченной тропинке, помахивая башкой. Я сижу ниже тропинки на совершенно голом каменистом участке склона. Вспоминаю, что в одном стволе крупная картечь и надо поменять патрон на пулевой. Не поворачивая головы, нащупываю в патронташе на поясе патрон с пулей, перезаряжаюсь, достаю еще пару патронов с пулями. Пули все «кругляк», для ночной охоты.

Медведь уже напротив, ежели подстрелю, покатится прямо на меня. Ничего, успею отбежать в сторонку. Тщательно прицеливаюсь, стреляю. Медведь присел, крутанулся и бросился назад. Стреляю вдогонку вторым стволом и вижу, как вокруг медведя взлетают фонтанчики пыли. Вот черт! На ощупь поменял картечь на картечь. Перезаряжаю быстро, стреляю еще два раза. Пули ложатся вплотную к медведю, летят мелкие осколки камня и какие-то темные кусочки. Медведь скрывается за поворотом. Прибежал Володя, пошли по следу. Темные кусочки оказались полупереваренными яблоками. На выстрел и удар пули о камни медведь давал ответный залп из яблок. Но, крови по следу, увы, нет. В голове не укладывается, неужели промазал?

Прошли по следу с километр, пока его не потеряли, прочесали попутные островки зарослей – пусто. Вернулись на седловину, присели отдохнуть. Обратили внимание, что на склоне скалистой щели, спускающей от седловины в основной сай Зырч, следующий за «Курортным», среди скал находится обширный участок покрытый густым и высоким кустарником, причем все кусты наклонены вниз по склону. Это же идеальные лежки для кабанов и медведей. Может, мой медведь залег там?

Почему-то я все не верил, что промахнулся. Нужно прочесать эти заросли, зайдя сверху. Кто бы там не прятался – пойдет на седловину, где мы сейчас сидим. Посылать Володю выгонять вероятного подранка конечно нельзя. Усадил его в развале камней рядом с седловиной, дал наставления:

– Не трусь, целься хорошенько по мушке, глаза со страху не закрывай.

И вот спускаюсь по джангалу.

Круто, но растет высокая трава, и почти под каждым кустом отрыты лежки и попадаются свежие. До дна щели остается десятка два метров, здесь попадается большой куст, покрывающий склон шириной метров на пять, под ним глубокая прохладная лежка, а на выброшенной земле с моей стороны солидная куча медвежьих какашек черного цвета и, по-моему, с нее пар идет. Тух Миша кушал, есть такая ягода сладковатая и терпкая, растет на деревьях. Наклоняюсь заглянуть под куст, а с другой его стороны вдруг выкидывается серебристо серая медвежья туша.

Стою, выставив стволы впереди, как в штыковой атаке, а медведь, произнеся предупреждающе, что-то вроде: «гырк», заложил плавный прыжок ласточкой сразу через два нижерасположенных куста и, судя по треску, рванул вверх по щели. Несусь следом, рискуя целостью ног. Наконец, кусты кончаются, медведь удирает рысью по дну щели зигзагами, между больших глыб. Стрелять уже далековато, но надо предупредить Володю, пальнул два раза, но мимо.

Через минуту медведь находился на седловине, остановился, развернулся, посмотрел в мою сторону и, уже не спеша, удалился по следу первого медведя. Идеальный был момент подстрелить его, но выстрела не последовало.

Спустился по щели вниз до тропы, а там и лагерь рядом. Щель оказалась узкой, с уступами. Спрыгнув с очередного уступа на дно, увидел я на площадке напротив, буквально в метре от ног, на уровне бедра толстенную гюрзу с головой в мою ладонь. Лежала, свернувшись кольцами, на прогреваемой солнцем поверхности.

На шум, произведенный моим появлением, приподняла голову и напружинилась.

Стою, не шевелясь, вспотев от страха, стволы ружья смотрят вниз, в голове одна мысль, успею ли отбить ружьем, если она бросится? Но гюрза успокаивается и опускает голову. Как в каком-то трансе медленно поднимаю стволы и стреляю.

Все! Хватит с меня приключений.

Бреду по тропе в лагерь, в башке хаос мыслей. Как же так, по двум медведям, за какой-то час стрелял и возвращаюсь пустой! И второй медведь был не мой первый, вероятно подранок, у второго весь зад был в грязи. И зачем гюрзу застрелил? Она же меня не тронула, можно было потихоньку отступить. А чего ради стоял, разинув рот и выставив ружье вперед, когда медведь вскинулся из-под куста? Ведь отлично умею стрелять на вскидку, еще в детстве по вальдшнепам научился на осенних высыпках. Какая была возможность выпалить дуплетом на вскидку по летящему в прыжке медведю! Если бы попал, можно было бы внукам рассказывать про такой случай на охоте, как я медведей в «лёт» стрелял.

Володю надо было обуть в мои трикони и послать его прочесывать джангал, не как прочесал я, а просто пошуметь, а то и стрельнуть разочек в верхней части зарослей, а самому сидеть в засаде на седловине. Множество ошибок совершено, неопытный я охотник!

В лагере спросил Володю:

– Почему не стрелял?

– А я не дождался, раньше ушел.

По глазам вижу, что врет, но как его упрекать?

Пацан, только что из десятого класса и не охотник с детства. Кстати, лет через пять встретил я Володю на улицах Душанбе, выпили пива, поговорили, вспомнили ту охоту. Признался Володя, что сидел в камнях и больше всего боялся, что медведь направится в его сторону. Может, правильно и сделал, что не стрелял. Какому, самому мирному медведю понравится, что сначала ему поспать не дают, а потом еще и шкуру дырявят. Мог и наказать… А меня при воспоминании об этой охоте до сих пор совесть мучает, зачем гюрзу убил, предательский какой-то выстрел получился.

Дата добавления: 2015-08-09