Потому что его оттолкнули. Оттолкнули недоверием, неумной политикой, перегибами и жестокими, неоправданными репрессиями.

Таков главный постулат концепции «сочувствия», её главная идея.

Для середины 60-х годов – идея смелая и очень ответственная.

Нужны были серьезнейшие доказательства. И авторы концепции такие доказательства нашли и привели в своих работах. Доказательства эти двоякого рода. С одной стороны, это внероманный исторический и документальный материал, который имеет отношение к описываемым в романе событиям и проливает свет на содержание «Тихого Дона». С другой – материал самого романа и соответствующий анализ и интерпретация текста. Посмотрим, каково же документально-историческое обоснование выдвинутой идеи.

5. Историческая основа «Тихого Дона»

(документальная база концепции «сочувствия»)

Рассмотрим три вида документов, которыми в основном оперируют авторы этой теории, в основном Ф.Г.Бирюков; А.И.Хватов больше акцентирует внимание на самом тексте романа.

ОФИЦИАЛЬНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ УСТАНОВКИ В.И.ЛЕНИНА

Как он ставил в тот период вопрос об отношении к крестьянству? То есть каковы были тогда практически-политические установки Советской власти?

В ноябре 1918 (накануне восстания): «Надо привлечь к себе мелкобуржуазные слои трудящихся. Лозунг момента – не борьба с ними, а привлечение их, убеждение колеблющихся»[118]. В марте 1919 (уже во время восстания) состоялся VIII съезд РКП(б). Вопрос об отношении к среднему крестьянству рассматривался на этом съезде как главный в политике. Он решал судьбу революции. А казачий вопрос – тот же крестьянский вопрос, только в более сложном варианте. На съезде Ленин сделал центральный доклад – «О работе в деревне». Он говорил в нем: «Никаких насилий по отношению к среднему крестьянству мы не допускаем. – Однако, – продолжал докладчик, – в прошедшем году сплошь и рядом по неопытности советских работников, по трудности вопроса, удары, предназначенные для кулаков, падали на среднее крестьянство… К нам присосались кое-где карьеристы, авантюристы, которые назвались коммунистами и надувают нас, которые полезли к нам потому, что коммунисты теперь у власти… Эти люди, которые стремятся только выслужиться, пускают на местах в ход принуждение и думают, что это хорошо. А на деле это приводит иногда к тому, что крестьяне говорят: да здравствует Советская власть, но долой коммунию! (т.е. коммунизм)». «Главный урок», – формулирует Ленин очередной лозунг Советской власти, – «быть чрезвычайно осторожными в отношении к среднему крестьянству". Насилие в отношении середняка он назвал "идиотизмом", "тупоумием", "и такой гибелью дела, что сознательно так работать могут только провокаторы". "Не сметь командовать!» [119]

Таков был лозунг «вождя революции», провозглашенный им на VIII съезде партии. Так ставил вопрос Ленин. И, значит, такой должна была быть конкретная политика на местах.

Но – увы – была она на самом деле другой. Какой же она была на Дону? Здесь надо посмотреть другие документы.

ПИСЬМО ШОЛОХОВА М.ГОРЬКОМУ (от 6.06.1931 г.)

Это письмо долгое время было неизвестно и впервые опубликовано только в 1963 году в 70-м томе «Литературного наследства» («М.Горький и советские писатели. Неизданная переписка»). Оно связано с остановкой публикации «Тихого Дона», когда, уже начав печатание 3-го тома романа, редакция журнала «Октябрь» и руководство РАППа приняли решение о его прекращении, выдвинув следующую мотивировку: «Шолохов в своем романе не только выдумал какое-то контрреволюционное Вешенское восстание, но, выдумавши его, встал на его защиту».Было «забраковано» свыше 40 глав – огромная часть текста книги[120].

Шолохов обращается за поддержкой к Горькому и объясняет причину придирок: рапповцы не хотели печатать главы и эпизоды, в которых Шолохов показал «искривления» в политике и «перегибы» местных властей на Дону в отношении к казачеству.

Основные положения письма:

1) Восстание возникло в результате перегибов по отношению к казаку-середняку.

2) Этим воспользовались эмиссары Деникина и способствовали превращению разрозненных вспышек в поголовное выступление. При этом Шолохов указывает на характерный факт: так называемые «иногородние», т.е. жители Дона – не казаки, которые были до этого опорой Советской власти на Дону, – сражались на стороне повстанцев и дрались порой ожесточеннее и упорнее казаков.

Шолохов пишет Горькому, что он нарисовал «суровую действительность, предшествовавшую восстанию». Что не сгустил краски, рисуя перегибы. Напротив, он сознательно не ввел в роман изображение наиболее вопиющих случаев беззаконий, которые были непосредственной причиной бунта: расстрела без суда в станице Мигулинской 62 казаков-стариков, расстрелов в станицах Казанской и Шумилинской (когда за 6 дней 400 человек без суда пошли под пулю).

Кого же расстреливали? – спрашивает Шолохов в письме и отвечает: – Самых уважаемых людей казачьих хуторов: георгиевских кавалеров, почетных станичных судей, выборных хуторских атаманов.

Причем наиболее мощная «буржуазная» верхушка (купцы, попы, мельники) – как правило, отделывались денежной контрибуцией (так уходит от преследований власти в романе купец Мохов). А под пулю шли казаки из низов социальной прослойки.

И казаки, – пишет Шолохов, – "поняли эту линию так: красные хотят уничтожить не эксплуататорские классы, а казачество как сословие. Я должен был показать отрицательные стороны политики расказачивания и ущемления казаков-середняков. А так, ни с того ни с сего – не только не восстают, но и блоха не кусает»[121].

Ни заступничество Серафимовича, ни авторитет Горького не могли сломить сопротивления рапповских редакторов. Только вмешательство Сталина могло разрешить эту тупиковую ситуацию. И тогда М.Горький в июне 1931 года организует такую встречу у себя на квартире. Об этой встрече Шолохова со Сталиным существует много легенд, о ней пишут по-разному, с разными вариантами.

Я расскажу о ней так, как о ней говорил сам Шолохов профессору А. И. Овчаренко (а рассказ А.И. Овчаренко я слушал сам в числе нескольких стажеров Московского университета).

Однажды в Вешенской у Овчаренко и Шолохова зашел разговор о Горьком. Шолохов вдруг прищурился и сказал: «Ох, и жесток он был, этот твой гуманист с голубыми глазами!» – и рассказал о том, как он обратился к Горькому за помощью, чтобы добиться публикации 3-й части «Тихого Дона» (с тем самым письмом, о котором только что шла речь). И вот однажды он получает от Горького телеграмму: «Приезжайте такого-то числа, в такое-то время». И всё. Больше ничего. Шолохов приехал в назначенный день в Москву, в назначенное время отправился в горьковский особняк на Никитской. У дома – никого, никакой охраны. Вошел в дом – тоже пусто: нигде ни души, ни одного охранника, которые всегда торчали и во дворе, и в доме. Прошел к кабинету Горького и увидел: за горьковским столом сидит и курит свою трубку Сталин. Рядом сидит Горький, курит папиросы и по своей привычке жжет каждую спичку до конца или устраивает костры из спичек в пепельнице. Сталин сказал: «Ну что ж, товарищ Шолохов, расскажите, что вы там написали про ошибки Советской власти на Дону?» – и в течение пяти часов задавал конкретные вопросы, а Шолохову пришлось отвечать, приводить документы, факты, фамилии, имена – благо память у него была феноменальная. Горький за все время не произнес ни слова: только сидел, слушал и курил. А по окончании жесткого разговора Сталин произнес свою знаменитую фразу: «Ну что ж, «Тихий Дон» печатать будем»[122]. А.И. Овчаренко говорил, что Шолохов сердился на Горького за то, что тот не предупредил его, зачем вызывает, и ему пришлось вести разговор со Сталиным без подготовки, без документов и материалов, – полагаясь на память.

СВИДЕТЕЛЬСТВА ОЧЕВИДЦЕВ

Авторы концепции «сочувствия» (особенно Ф.Г.Бирюков) нашли в архивах и опубликовали тогда в своих работах множество документальных свидетельств о том, что творилось тогда, в начале 1919 года, на Дону. Приведу некоторые из них.

ДОКЛАД КОМИССАРА ТРИФОНОВА. Во время восстания для его подавления был сформирован Особый Донской экспедиционный корпус. Его комиссаром был назначен Валентин Андреевич Трифонов – член Реввоенсовета республики. Прибыв на Дон и разобравшись в обстановке, он послал в ЦК РКП(б) доклад о причинах восстания. Главная его причина, по выводу Трифонова, – ошибочная политика местных властей: «Донбюро исходило из ошибочной мысли о поголовной контрреволюционности казачества вообще и ставило задачу уничтожить контрреволюционеров. А поскольку контрреволюционерами считались все казаки поголовно, то и уничтожали их без особого разбора»[123]. В.Трифонов добивался, чтобы его доклад был передан Ленину. В сопроводительном письме члену Ревизионной комиссии ЦК своему родственнику по линии жены Арону Сольцу он писал: «На Юге творились и творятся величайшие безобразия и преступления, о которых нужно во все горло кричать на площадях, но, к сожалению, пока я этого делать не могу. Южный фронт – это детище Троцкого и является плотью от плоти этого бездарнейшего организатора. При нравах, которые здесь усвоены, мы никогда войны не кончим. Армию создавал не Троцкий, а мы, рядовые армейские работники. Там, где Троцкий пытался работать, там сейчас же начиналась величайшая путаница. У меня сейчас такое настроение, что я готов перестрелять всех этих остолопов или себе пустить пулю в лоб. В руках этих идиотов находится судьба величайшей революции – есть от чего сойти с ума»[124].

ОБРАЩЕНИЯ ФИЛИППА МИРОНОВА. Это имя не раз упоминается в "Тихом Доне". Это был знаменитый еще до революции донской казак, член Государственной Думы, лишенный казачьего звания за выступление против использования казачьих частей для подавления крестьянских волнений, потом герой первой мировой войны, возвращенный тогда в казаки и дослужившийся из рядовых до чина войскового старшины (подполковника), затем красный казачий командир (командовал полком, дивизией, корпусом), потом командарм Второй Конной армии, сыгравшей решающую роль в освобождении Крыма, позже арестованный по злому навету и застреленный в Бутырской тюрьме в 1921 году (сейчас о нем написаны романы, очерки, документальные исследования)[125].

В одном из докладов Ф.Миронов докладывал Ленину и Калинину о положении на Дону. Сообщал, что еще 15 марта 1919 г. РВС и Главком разрешили ему формировать казачью дивизию, но по неизвестной причине решение было отменено. Не были приняты и его предложения об отношении к трудовому казачеству.

Миронов утверждал, что в старом поколении казаков сильны реакционные традиции, но казаки-фронтовики тяготеют к большевикам. Он писал о трагедии фронтовиков: они оторваны от политических центров, предоставлены самим себе. С одной стороны, на них давят отцы и деды, офицерство; с другой – цитирую – «в этот момент (март-апрель) окраины Дона начали подвергаться безудержному разгулу провокаторов, влившихся в огромном числе в тогдашние красногвардейские ряды: пылали отдельные хутора, обстреливались церкви артогнем во время богослужения и т.п. Генералы Мамонтовы, полковники Застегаевы ликовали: поводы к казачьему восстанию сама революция вкладывала в руки этих жандармов царя. Эта тяжелая драма фронтового казачества будет когда-нибудь освещена беспристрастной историей»[126]. Миронов предлагал сделать главный упор на политическое просвещение, считаться с бытовым укладом жизни казачества, идею коммунизма проводить не насильственно, а путем умелой пропаганды и просвещения и т.д.

Его предложения одобрил Ленин. Но он узнал о них лишь в июле. Комиссар Казачьего отдела ВЦИК М.Макаров так передает слова Ленина о Миронове: «Жаль, что вовремя мне этого не сообщили. Такие люди нам нужны. Необходимо умело их использовать»[127].

Что же произошло?

РВС Южного фронта доложил о предложениях Миронова Троцкому. Тот убрал Миронова с Дона на Западный фронт. Затем ему было разрешено формировать казачий корпус в Саранске. Дело это вопиюще и сознательно затягивалось, из-за чего Миронов постоянно конфликтовал с комиссарами, выполнявшими инструкции Троцкого. Когда Миронов, не вытерпев проволочек, самовольно, с не до конца сформированным корпусом пошел на фронт, чтобы драться с Деникиным, он был Троцким объявлен вне закона. Его корпус был окружен и разоружен, а сам Миронов арестован, судим трибуналом и приговорен к расстрелу (в "Тихом Доне" упоминается об этих событиях в связи с рассказом о жизни Фомина, который был их участником). Потом Миронов был помилован Лениным, назначен командующим Второй Конной армией, в Крыму блестящим маневром одним ударом уничтожил всю конницу Врангеля, за что награжден орденом Красного Знамени и золотым оружием. Его вызвали в Москву за новым высоким назначением, а когда он по пути заехал в родные места, на Дон, был снова по доносу арестован, отправлен в Москву и там в Бутырской тюрьме во время прогулки в арестантском дворе был застрелен. Наиболее ярко его незаурядный характер и некоторые страницы его жизни освещены в романе Юрия Трифонова «Старик», где Миронов выведен под именем Мигулина, комиссар Трифонов (отец писателя Ю.Трифонова) – под именем "дяди Шуры"– комиссара Данилова, а родной дядя писателя, брат его матери Лурье,– в годы гражданской войны помощник и ординарец Валентина Трифонова –– под именем главного героя романа Летунова, знакомый нам по "Тихому Дону" комиссар Малкин – под именем Браславского. В романе "Красные дни" А.Знаменского (кубанский писатель, прошедший в свое время самые страшные лагеря ГУЛАГа) показана вся жизнь Ф. Миронова.

ДРУГИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА. К.Краснушкин (коммунист, командированный из Москвы в Хоперский округ): «Деятельность ревтрибунала с безапелляционными приговорами без участия защиты при закрытых дверях была настолько вызывающей и настолько не отвечала духу партии и Советской власти, что это бросалось в глаза – трибунал разбирал в день по 50 дел, а по этому можно судить, насколько внимательно разбирались дела». «Начало восстания было положено одним из хуторов, в который ревтрибунал в составе Марчевского, пулемета и 25 вооруженных людей вошел для того, чтобы, по выражению Марчевского, «Карфагеном пройти по этому хутору». М.Нестеров: «Не было ни одной попытки подойти к казаку деловым образом, договориться мирным путем, а подход был один – винтовка, штык…» Г.Сокольников: «Восстание в Вешенском районе началось на почве применения военно-политическими инстанциями армии и ревкомами массового террора против казаков»[128].

Авторы концепции «сочувствия» еще тогда, в 60-е годы, опубликовали эти и другие документы и сделали вывод о том, что восстание на Дону было результатом политических установок Троцкого и деятелей местной власти – во главе с Сырцовым. Имена Сырцова, Троцкого и одного из самых кровавых палачей Дона – Малкина – были названы Шолоховым в романе. Все эти деятели исходили из того, что рассматривали Дон как очаг контрреволюции и считали, что 80% населения Дона чужды Советской власти (а на Дону казаков-то было всего 43% населения, остальные – «иногородние», и, стало быть, все казачество поголовно считалось враждебным). Троцкий в статье «Борьба с Доном», опубликованной в феврале 1919 г., писал: «Казачество для России всегда играло роль палача. У казачества нет заслуг перед русским народом и русским государством. 100-миллионный русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие»[129].

Отсюда «линия на расказачивание». Массовый террор: расстрелы, реквизиции, контрибуции, выселение, переселение на Дон крестьян из Центральной России. Станицы и хутора переименовываются в волости и деревни. Запрещается слово «казак», не разрешается носить лампасы и т.д. Тогда, в 60-е, исследователям был не доступен (да еще и невозможно было опубликовать) первоисточник всех этих действий – злодейская директива Председателя ВЦИК Я.Свердлова о «расказачивании» и изданные на ее основе преступные приказы Троцкого, Якира и председателя Донбюро Сырцова[130].

Тем не менее и опубликованные тогда А.Хватовым и Ф.Бирюковым архивные документы ярко осветили реальную обстановку и раскрыли историческую подоплеку событий, описанных в 3-м томе «Тихого Дона». Описанных верно и точно.

Шолохов, как он писал Горькому, не мог не коснуться «политики расказачивания», рассказывая о возникновении восстания. Его повествование немногословно, но веско. О расказачивании в романе свидетельствуют не публицистические рассуждения, а впечатляющие картины, сцены, диалоги.

Вот одна из сцен, в которой показаны действия подручного Троцкого – комиссара Малкина (он выведен в романе под собственным именем, так же как и председатель Донревкома Сырцов, – а между прочим, в то время, в момент остановки публикации этого тома романа, Сырцов был Председателем Совнаркома РСФСР, а Малкин – одним из ближайших сотрудников наркома госбезопасности Ягоды).

Казак-возница везет на своей подводе Штокмана и Кошевого и рассказывает о художествах комиссара Малкина:

«… Ваша власть справедливая, только вы трошки неправильно сделали…

- Чем же? – Штокман свернул папироску, закурил и долго ждал ответа.

- …А чем неправильно сделали – скажу. Потеснили вы казаков, надурили, а то бы вашей власти и износу не было. Дурастного народу у вас много, через это и восстание получилось.

- Как надурили? То есть, по-твоему, глупостей наделали? Так? Каких же?

- Сам, небось, знаешь… Расстреливали людей. Нынче одного, завтра, глядишь, другого... Кому же антирес своей очереди ждать? Быка ведут резать, он и то головой мотает. Вот, к примеру, в Букановской станице… Вон она виднеется, видишь – церква ихняя?… Комиссар у них стоит с отрядом, Малкин фамилия. Ну и что ж он, по справедливости обращается с народом? Вот расскажу зараз. Собирает с хуторов стариков, ведет их в хворост, вынает там из них души, телешит их допрежь и хоронить не велит родным. А беда ихняя в том, что их станишными почетными судьями выбирали когда-то. А ты знаешь, какие из них судья? Один насилу свою фамилию распишет, а другой либо палец в чернилу обмакнет, либо хрест поставит. Такие судья только для виду, бывалоча, сидят. Вся его заслуга – длинная борода, а он уж от старости и мотню забывает застегивать. Какой с него спрос? Все одно как с дитя малого. И вот этот Малкин чужими жизнями, как бог, распоряжается, и тем часом идет по плацу старик – Линек по-улишному. Идет он с уздечкой на свое гумно, кобылу обратать и весть, а ему ребята шутейно и скажи: «Иди, Малкин тебя кличет». Линек этот еретическим своим крестом перекрестился, – они там все по новой вере живут, – шапку еще на плацу снял. Входит – трусится. «Звали?» – говорит. А Малкин как заиржет, в бока руками взялся. «А, говорит, назвался грибом – полезай в кузов. Никто тебя не звал, а уж ежели пришел – быть по сему. Возьмите, товарищи! По третьей категории его». Ну, натурально, взяли его и зараз же в хворост. Старуха ждать-пождать, – нету. Пошел дед и сгинул. А он уж с уздечкой в царство небесное сиганул. А другого старика, Митрофана с хутора Андреяновского, увидал сам Малкин на улице, зазывает к себе: «Откуда? Как по фамилии? – и иржет,– ишь, говорит, бороду распушил, как лисовин хвостяку! Очень уж ты на угодника Николая похож бородой. Мы, говорит, из тебя, из толстого борова, мыла наварим! По третьей категории его!» У этого деда, на грех, борода, дивствительно, как просяной веник. И расстреляли только за то, что бороду откохал да в лихой час попался Малкину на глаза. Это не смыванье над народом?»[131].

Штокман и Кошевой обрывают рассказ возницы: «Нескладно брешешь ты, дядя!». Но через некоторое время подводчик, сначала струхнувший, снова решился и все-таки сказал, что хотел: «А комиссар в Букановской так, к примеру, наворачивал: «Я, дескать, вас расказачу, сукиных сынов, так, что вы век будете помнить!…» Так на майдане в Букановской и шумели при всем станишном сборе. А дадены ему такие права от Советской власти? То-то и оно! Мандаты небось нету на такие подобные дела, чтобы всех под одну гребенку стричь. Казаки – они тоже разные…».

Штокман, у которого «кожа на скулах собралась комками», снова оборвал рассказ деда.

Кошевой и Штокман не Малкины, но и они действовали в отношении казаков весьма сурово. Штокман хладнокровно рассуждал о необходимости «расстреливать с кондачка» и любил повторять пословицу «Лес рубят – щепки летят». Это он приказал арестовать Григория Мелехова, когда узнал о разговоре в ревкоме: «Взять сегодня же!»

Вспомните, как Кошевой сжигал дома ушедших с белыми казаков, как он расстрелял престарелого, выжившего из ума деда Гришаку. "После убийства Штокмана, после того как до Мишки дошел слух о гибели Ивана Алексеевича, жгучей ненавистью к казакам оделось Мишкино сердце. Он уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда в руки ему попадался пленный казак-повстанец. Голубыми и холодными, как лед, глазами смотрел на станичника, спрашивал: "Поборолся с Советской властью?" – и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил безжалостно! И не только рубил, но и "красного кочета" пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах. А когда, ломая плетни горящих базов, на проулки с ревом выбегали обезумевшие от страха быки и коровы, Мишка в упор расстреливал их из винтовки".

Авторы концепции «сочувствия» тогда, в 60-е годы, ввели в научный оборот очень большой массив дотоле неизвестных архивных документов и материалов, которые проливали свет на такие стороны содержания «Тихого Дона», которые в рамках предыдущих трактовок романа оставались на периферии или вообще игнорировались.

Бирюков и Хватов, их последователи выдвинули эпизоды "перегибов" и репрессий в центр и поставили трагическую судьбу Григория Мелехова в зависимость не от абстрактных законов истории и не от личных ошибок героя, а от действий власти – её конкретных представителей на Дону, в Вешенской, в хуторе Татарском.

Как же интерпретируется эта судьба? Каков материал романа, который по отношению к трактовке судьбы Григория Мелехова становится опорой концепции «сочувствия»?

Дата добавления: 2015-08-18