Социальные причины кризиса

Складывание постиндустриального общества, несомненно, изменило как институциональные формы организации академических исследований, так и социальный заказ по отношению к науке в целом. В ходе реформ образования в 1960-е гг. в странах Европы и США складывается феномен «большой науки», когда количество студентов выросло в 2,5 раза за 7 лет, а количество аспирантов и молодых преподавателей – даже в 3 раза. Этот факт существенно изменил отношение к высшему образованию, которое стало не только доступным, но и выпускало больше специалистов (во всяком случае, для старых отраслей экономики, а тем более для гуманитарных наук), чем требовалось в обществе и, соответственно, могло быть трудоустроено.

Еще более обостряло эту проблему негативное отношение к классической системе образования «новых левых», идеи которых стали очень популярны среди студенчества и значительной части преподавателей именно на рубеже 1960-70-х гг.[301] В США требования прекращения войны во Вьетнаме, проведения новой кадровой политики в университетах, широких социальных реформ, отстаиваемые довольно значительной группой профессиональных историков, стали причиной острой полемики и раскола Американской исторической ассоциации, а также формирования группы «радикальный кокус» (ее сторонники предлагали закрыть университеты и делать социалистическую революцию), которую возглавили Кристофер Лэш и П. Уорд.[302] Существенное влияние новые левые после мая 1968 г. оказали и на французскую историческую науку, во многом воспринявшую пафос «критической теории общества»,[303] а также на позиции итальянской микроистории.

Эта социальная и политическая активность была свойственна не только для исторической науки, но стала характерной чертой развития академического сообщества в целом. В начале 1970-х гг. появился целый ряд научных общественных объединений (практически всегда левого характера): «Французский национальный синдикат научных исследований», «Ученые за социальное и политическое действие» (1969), «Компьютерщики за мир», «Молекулярные биологи против клонирования» (1974) и т.д. Особенно тесно с социальным контекстом оказались связаны женские и гендерные исследования, которые долгое время фактически представляли собой идеологическое обоснование феминистских политических движений и общественных организаций.

Изменилась также и аудитория, резко выросшая в количественном плане в связи с появлением феномена «большой науки» и также резко полевевшая. Кроме того, часть среднего класса стала выказывать интеллектуальные интересы в том числе и в исторической сфере (книгу «Монтайю» Ле Руа Ладюри во Франции купило 200 тысяч человек за год), что тоже влияло на изменение социальных ожиданий от гуманитарных наук (в частности, стимулируя активность книготорговых фирм и издательств, начавших заказывать исследователям именно научную литературу, отличающуюся новаторскими подходами и литературным языком изложения).[304]

В значительной степени историографическая революция начала 1970-х наложилась на процесс смены поколений исследователей и была поэтому отчасти близка революции молодежной. Подробно именно этому аспекту историографической революции посвящена монография Жерара Нуарьеля «О кризисе истории», в которой поколенческим факторам обуславливаются властные стратегии, механизмы конкуренции в исторической науке и даже сам отбор событий для исторической фиксации. Послевоенное поколение «baby-бума» не могло добиться полновесной институционализации, поскольку академическое сообщество в 1960-е состояло еще из представителей военного поколения.[305] Претензии же молодых исследователей резко возросли по политическим,[306] социальным,[307] экономическим и культурным причинам. Последние были связаны с существенными изменениями в картине мира, что отражалось не только на других гуманитарных специальностях, философии и искусстве, но даже на физике и точных науках.

Дата добавления: 2015-08-18