Вопрос о допустимости «естественнонаучного» прочтения Священного Писания и церковная рецепция научных картин мира.

Наиболее остро данный вопрос встает перед современным христианством и его оппонентами, когда речь идет о толкование первых глав книги Бытия и соответствующих параллельных мест Библии. Осмысление библейского повествования о сотворении мира – одна из сложнейших задач, стоящая не только перед богословами и учеными-христианами, но и перед преподавателями светских (например, в курсе Основ православной культуры), а также церковных учебных заведений (в воскресных школах, гимназиях и т. п.). К сожалению, осознание во всей полноте глубины сложности, а иногда и остроты данной темы встречается далеко не всегда.

Известно, что одним из важнейших формирующих факторов личности христианина является целостное мировоззрение или Православная картина мира. Упрощенные подходы к раскрытию указанной темы рано или поздно приводят к глубоким внутренним конфликтам именно мировоззренческого плана. Взрослеющие дети начинают относиться к библейскому тексту как к мифу-сказке или, что не менее опасно – усваивают негативное отношение к естествознанию, что в свою очередь является характерной составляющей сектантского мышления.

Традиционным методом христианской естественнонаучной апологетики всегда было сопоставление научных данных и библейского Откровения, подразумевающее построение на основе подобного синтеза целостного христианского мировоззрения. Таким образом, неизбежно встает вопрос о возможности рецепции (принятия) Церковью тех или иных естественнонаучных теорий или даже картин мира. Насколько допустимо вообще говорить о церковной рецепции в данном аспекте? Особенно остро этот вопрос звучит для апологетики XXI века, с одной стороны - в условиях стремительно, революционно развивающегося естествознания, с другой – при появлении многочисленных, часто конфликтующих между собой толкований священных текстов (как правило - Шестоднева), выстроенных с активным привлечением современной научной фактологии. Для того чтобы осознать всю сложность вопроса, позволим себе сделать небольшой (и далеко не полный!) экскурс в проблематику прочтения Шестоднева и связанных с ним библейских повествований.

Выше шла речь о том, что видимый материальный мир, согласно самому Священному Писанию, свидетельствует о Творце (Пс.18, Пс. 103, Рим. 1:19-20 и др.). Общая тенденция широко привлекать для прояснения смысла Откровения известные отцам философские построения, данные естественных наук, филологии и истории находит свое выражение в словах преподобного Ефрема Сирина: «Моисей в книге своей описал творение природы, чтобы о Творце свидетельствовали и природа, и Писание, - природа, когда пользуемся ею, Писание, когда читаем его. Сии два свидетеля обходят всякую страну, пребывают во все времена, они всегда перед нами, и обличают отступников, отрицающих Творца» ^[242].

19 Правило VI Вселенского Собора запрещает толковать Священное Писание иначе, чем святые отцы[243]. Та же мысль излагается и во II члене «Послания восточных патриархов»[244]. Запрещают ли приведенные правила Церкви привлечение современных естественнонаучных картин мира в толковательных, апологетических и иных целях? Что может в таком случае расцениваться как отход от «веры отцов», а что нет?

Чтобы ответить на поставленные вопросы, важно понять, с какой целью отцами привлекались современные им натурфилософские концепции.

Сейчас вряд ли кто-то из богословов будет оспаривать тот факт, что святоотеческое предание и авторитет Православной Церкви когда-либо определяли строго естественнонаучный смысл Бытия или других книг Священного Писания. Отечественный дореволюционный библеист проф. А.П. Лопухин^[245] в своем небольшом, но глубоком труде, посвященном рассмотрению библейской космогонии в контексте патристического предания, приходит к следующему выводу: учители Церкви часто неоднозначно толковали книгу Бытия по целому ряду объективных причин.

В первую очередь, святые отцы стремились донести до своих слушателей и собеседников важнейшие догматические истины христианского вероучения. Ради осуществления этой высокой цели они часто привлекали и факты современных им естественных наук, и - насколько это представлялось им возможным, – построения греческой философии. Иносказательно толкуя исход из Египта богоизбранного народа со взятыми у угнетателей материальными ценностями-украшениями, святитель Григорий Нисский (IV в.) предлагает понимать под золотом язычников «нравственную и естественную философию, геометрию и астрономию, науку логики и все, чем занимаются люди вне Церкви… Многие приносят Божией Церкви, словно дар, полученную ими языческое образование, как например, Василий Великий, который сумел за годы юности стяжать египетское богатство, а затем принес его Богу и украсил им Церковь - истинную скинию» ^[246] . Т.е. употребление «внешней мудрости» там, где это приносит пользу Церкви, не только допускалось, но и приветствовалось. Однако «внешнее», «мирское» знание, как известно, может и развиваться, и «ветшать». Вполне естественно, что многие фундаментальные постулаты позднеантичной и средневековой науки в настоящее время устарели, потеряли свою актуальность, например, учение о плоской форме, неподвижности Земли, четырех стихиях-первоэлементах, геоцентризм и проч.

Ярким примером здесь может служить факт широкого принятия и разделения отцами гипотезы самозарождения - самообразования сложных живых организмов из элементов неживой природы. Святитель Василий Великий (IV в.) в своих «Беседах на Шестоднев» говорит буквально следующее: «Повеление сие [производить из себя жизнь (Быт. 1:11) – свящ. О. М.] соблюлось в земле, и она не престает служить Создателю. Одно производится чрез преемство существовавшего прежде, другое даже и ныне является живородящимся из самой земли. Ибо не только она производит кузнечиков в дождливое время и тысячи других пород пернатых, носящихся по воздуху, из которых большая часть по малости своей не имеют имени, но из себя же дает мышей и жаб. Около Египетских Фив, когда в жару идет много дождя, вся страна наполняется вдруг полевыми мышами. Видим, что угри не иначе образуются, как из тины. Они размножаются не из яйца, и не другим каким-либо способом, но из земли получают свое происхождение» ^[247] . Блаженный Августин, толкуя слова мессианского 21 Псалма «Я же червь, а не человек» (Пс. 21:7), увидел в данном месте даже указания на кеносис и типологию Боговоплощения^[248] (ср. с его размышлениями в трактате «О книге Бытия буквально, в 12 книгах» (Кн. III, главы 12, 14)^[249].

Как известно, уже в XVII-XVIII вв., благодаря экспериментам итальянцев Ф. Реди (Francesco Redi; 1626-1697) и Л. Спалланцани (Lazzaro Spallanzani; 1729-1799), теория спонтанного самообразования живых организмов была серьезно поставлена под сомнение, а во второй половине XIX в. – окончательно опровергнута работами французского микробиолога Л. Пастера(Louis Pasteur; 1822-1895), доказавшего незыблемость принципа «omne vivum ex vivo – Все живое – из живого». Между тем, это нисколько не обесценивает патристических творений, т.к. научные факты использовались отцами лишь в качестве образов и иллюстраций, призванных облегчить созерцание премудрости и благости Божией через рассмотрение творения, что в конечном итоге должно обеспечивать понимание, усвоение умом и сердцем незыблемых, вечных божественных истин. «У меня одна цель – все обращать в назидание Церкви», - говорит святитель Василий Великий в тех же «Беседах на Шестоднев»^[250]. Иными словами, пастырские цели толковательных трудов отцов Церкви всегда ставились на первом месте и имели лишь косвенное отношение к собственно научным интересам^[251]. Нередко авторитетнейшие церковные толкователи вполне сознательно отходили от буквально-исторического прочтения священного текста (никогда не умаляя, впрочем, его значения), «игнорировали» филологию и историю – вопросы о соотнесении библейских археологии, космологии, антропологии, текстологии с научными концепциями в контексте полемики с атеизмом перед отцами того времени вообще не стояли, а современная нам наука, основанная на методологически выверенном эксперименте, возникает, как известно, лишь в XV-XVI вв. Так, преп. Максим Исповедник (VI-VII вв.), возвышенно-таинственно изъясняя имя праотца Авраама, рассматривает добавленную к имени Аврам греческую букву α (альфа), имеющую численное значение «1», как указание на совершенное ведение Единого Бога (Быт. 17:5)^[252]. Разумеется, преп. Максим – образованнейший человек своей эпохи - прекрасно знал, что книга Бытия в оригинале написана на древнееврейском (соответственно, к старому имени добавляется совершенно другая буква – ה (хей), с иным численным значением – «5»). Таким образом, приведенные здесь и многие другие толковательные тексты могут быть во всей полноте понятны современному читателю лишь при условии его осведомленности как с целостным контекстом эпохи, так и с натурфилософскими концепциями античности. В настоящее время стали менее актуальными древние еретические и антихристианские философские построения (оригенизм, манихейство, гностицизм, неоплатонизм), с которыми отцы и учители Церкви вели активную полемику, в том числе и при толковании Священного Писания, - произошла смена расстановки акцентов в апологетике.

Второй объективной причиной многообразия в подходах к толкованию книги Бытия среди древних церковных писателей является принадлежность отцов к различным «богословским школам», а так же - качественная разница между аудиториями, к которым обращались со своим пастырским словом учители Церкви. Так, например, иногда святитель Афанасий Великий (IV в.), следуя александрийской традиции аллегорического (иносказательного) толкования вслед за Филоном (I в.), Оригеном (II-III вв.) и Климентом (II-III вв.), говорил о мгновенном сотворении мира и населяющих его живых существ^[253]. Сирийцы и антиохийцы: преподобный Ефрем Сирин (IV в.), святитель Иоанн Златоуст (IV в.), - стремились «буквально объяснить священный текст, чтобы возводя душу к Богу, преподать ей назидание, не заботясь об удовлетворении суетного любопытства»^[254]. Они учили о поэтапном сотворении мира на протяжении шести 24-часовых творческих дней. Толкования на книгу Бытия святителя Иоанна Златоуста – это предмет его проповеднической деятельности в Антиохии в 386 и в 395 гг. Обращаясь к своей аудитории, он говорил: «Не будем же с любопытством проникать в дела Божии, но пусть эти дела служат для нас лишь поводом к благоговению пред их Виновником»^[255]. О самом богодухновенном тексте Шестоднева Златоуст писал так: «Не удивляйся же, возлюбленный, что Моисей идет этим путем, прежде всего обращая свою речь к грубым иудеям… справедливо, потому что не благоразумно было бы давать твердую пищу тем, которых нужно еще питать молоком. Как учители, принимающие детей от родителей, преподают им первые начатки учения, а принимающие детей от этих учителей, сообщают им более уже совершенные познания, так поступили и блаженный Моисей, и учитель языков, и сын громов. Тот, приняв род человеческий в самом начале, научил слушателей первым начаткам; а эти, приняв его от Моисея, передали уже совершеннейшее учение. Теперь мы узнали причину снисхождения (Моисеева) и то, что он, по внушению Духа, излагал все, приспособляясь к слушателям».^[256]

Здесь, по сути, святитель Иоанн Златоуст указывает на отличие буквального смысла, как того, о чем вовсей полноте данного Откровения повествует автор-боговидец, от буквального метода толкования священного текста, сообразного уровню восприятия аудитории ^[257] .

В некоторых, крайне редких случаях, именно на этом основании толкования самого великого Златоуста, связанные не с вероучительными истинами, а с космологическими представлениями (например, утверждение на основании Пс. 135:6 о том, что Земля действительно покоится «на водах» в Беседе XII на книгу Бытия, п. 2), не разделялись другими святыми отцами, видевшими в данном месте преимущественно иносказание.

Интересно, что некоторые отцы и церковные писатели, основываясь на узко-буквальном смысле некоторых мест Библии (Ис. 40:22; Иов 38:37), считали, что Земля плоская и отвергали мнения философов, говоривших о шарообразности ее формы. Толкуя слова св. ап. Павла о первом храме-скинии, построенной пророком Моисеем, как образе Вселенной, «которую воздвиг Бог, а не человек» (Евр. 8:1-2), они выводили из текста Священного Писания буквальное утверждение о четырехугольной форме Земли «имеющей вид палатки». Подобные мнения настолько утвердились, что даже после открытий Колумба, один из католических иерархов, Тостат, епископ Авильский, заявил, что мнение о шарообразности Земли «нелепо и не здраво в вере»[258].

Отцам-каппадокийцам – святителям Григорию Богослову, Василию Великому, Григорию Нисскому, удалось наиболее плодотворно совместить оба толковательных метода – и умеренный аллегоризм (иносказание), и буквальное толкование. Для каппадокийцев характерно особое уважение к красноречию, науке, интеллектуальному анализу и философии. «История [миротворения – свящ. О. М.] не коснулась сего [стихий земных – свящ. О. М.], чтобы приучить ум наш к самодеятельности и дать ему случай по немногим данным делать заключения и о прочем», - говорит святитель Василий Великий в «Беседах на Шестоднев»^[259]. В «Толковании на пророка Исаию» он замечает: «Творец <…> и в Писании намеренно допустил неясность к пользе ума, чтобы возбуждать его деятельность»^[260].Младший брат святителя Василия Великого, св. Григорий Нисский во введении к своему трактату «О Шестодневе», между прочим, замечает, что «никому никакого не произойдет вреда, если и найдется в сказанном нечто несогласное с общим мнением. Ибо слова сего не выдаем за догмат, чем подали бы повод клеветникам, но признаемся, что упражняем только свое разумение в предлагаемых мыслях, а не истолковательное учение излагаем в последующем»[261]. Отцы-каппадокийцы допускали термин и идею одномоментного сотворения как потенцию того, что оформилось по воле Бога-Творца на протяжении шести реальных творческих дней. Богословско-философское развитие «каппадокийский синтез», в том числе и в толкованиях на Шестоднев, нашел в византийском богословии, в трудах преподобных Максима Исповедника (учение о божественных логосах), Иоанна Дамаскина (VII-VIII вв.), Симеона Нового Богослова (X-XI вв.), святителя Григория Паламы (XIV в.) (учение о божественных энергиях). Однако, касаясь экзегетических бесед самого святителя Василия Великого, прот. Л. Цыпин обращает внимание на слова его младшего брата - Григория Нисского, который считал, что Василий «всецело был занят простейшим толкованием речений». При этом он «беседовал в Церкви многолюдной при таком стечении народа, что по необходимости соображался с приемлющими слово». Было в числе его слушателей «много способных разуметь слова более возвышенные», но большинство были «люди простые, трудящиеся, занятые сидячими работами, как собрание жен, не учившихся таким наукам, и толпа детей, и престарелые по летам»^[262]. Преп. Иоанн Дамаскин допускает сосуществование нескольких натурфилософских концепций мироздания: «Итак, допустим ли, что она [ земля – свящ. О.М. ] утверждена на самой себе, или на воздухе, или на водах, или ни на чем, должно не отступать от благочестивого образа мыслей, но исповедовать, что все вместе сохраняется и содержится силою Творца».^[263]

Западные отцы часто богословствовали каждый независимо друг от друга. Поэтому, кроме свойственного им общего догматического учения, они заимствовали свои частные богословские мнения по вопросам, нерешенным Церковью, в науках^[264]. Творения греческих предшественников и современников определенно оказывали на них большое влияние (например, текст «Шестоднева» святителя Амвросия Медиоланского (IV в.) свидетельствует о том, что он в своей проповеднической деятельности активно пользовался беседами святителя Василия Великого, а в других богословских трактатах, например, «О рае», часто склонялся к иносказательному толкованию)^[265].

Особое место среди западных отцов-экзегетов занимает личность блаженного Августина Иппонского (IV-V вв.). Он «глубоко осознавал необходимость для богослова пользоваться наукой для объяснения божественного творения, и сильно восставал против тех христиан, которые, под предлогом охраны православия, отрицали научные истины»^[266]. Согласно толковательной концепции Иппонского святителя, все создано разом, и тем не менее, в шесть дней. Отсюда и трудности для человеческого разума в понимании рассказа о происхождении мира, считает блаженный Августин. По его мнению, повествование Св. Писания о творении уже приспособлено к пониманию людей «простого восприятия», которые могут мыслить лишь временн ы ми категориями». Таким образом, блаженный Августин, как антиохийцы и каппадокийцы, принимал буквальный смысл, но вместе с тем отрицал действительное различение шести творческих дней. Он был первым из церковных писателей, ясно изложившим идею законов природы или «причинных оснований». Августин «не хотел умножать чудес без достаточных оснований и думал, что явления должно объяснять, когда это возможно, сообразно с «природой вещей»^[267].

Дата добавления: 2015-08-18