Делай это сейчас, потому что никакого завтра не будет

СЕКС. ВЫПИВКА. ОРУЖИЕ. НАРКОТИКИ.

БЫСТРЫЕ МОТОЦИКЛЫ – МАШИНЫ ЕЩЕ БЫСТРЕЕ.

И ГРОМКАЯ, ГРОМКАЯ, ГРОМКАЯ МУЗЫКА.

Господи, как весела жизнь!

ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ:

Длинное, жаркое‑жаркое лето. Эскдейл – долина за много миль откуда угодно, с лесами, полями и лугами, и течет по ней холодная, холодная речка.

И на середине склона холма стоит гостиница. Ей сто лет, и при ней такой большой сад, что можно там пасти стадо буйволов, – и вся она окружена десятифутовой кирпичиной стеной.

ПРИСЛУШАЙТЕСЬ:

Все оживляет радостный крик трехсот ребятишек. Они в разгаре самого большого веселья, которое видела планета Земля. Они бегают по садам, валяются на лужайках и прыгают по двору.

Подростки, одетые только в собственный смех, плещутся в открытом бассейне, и брызги от их обнаженных тел вспыхивают в солнечных лучах алмазной пылью. По плиткам дорожек расходятся волны от трахающихся парочек.

И громкая, ГРОМКАЯ музыка доносится из динамиков размером с гроб для баскетболиста. И в паузах певца ребята прекращают все, что они делают – буквально все, – и орут в ритм инструментам:

НИ ШКОЛЫ! НИ ПРАВИЛ! НИ ХРЕНА! УРРА!

И воют, как вервольфы во время гона. ПРИНЮХАЙТЕСЬ!

Сигара Курта размером с ножку стула. От сотен сигарет синеет воздух. На лужайке жарится на открытом огне свиная туша.

ОЩУТИТЕ!

Я на “харлее‑дэвидсоне” газую по дорожке к воротам, ветер треплет волосы, гравий шуршит под колесами, щекоча все тело от головы до чего угодно. Сара, крепко держась за меня, на заднем сиденье, уткнувшись лицом мне в шею, смеется, пока больше уже смеяться не может. Светлые ее волосы вьются вымпелом.

“Порше” с открытым верхом, с которым мы гоняемся в яблоневом саду, влетает юзом в дерево, сбивая дождь яблок. Джонатан, отхлебывая пиво из банки, отъезжает по яблочной реке.

– Голодна? – кричу я назад, перекрывая грохот мотора.

– Как волк!

– Пошли горячей свининки поедим.

И я гоню между деревьями, мимо статуй Эрота и Артемиды, туда, на лужайку, к самому большому в мире барбекю. Мы разрываем мясо и впиваемся в сочную мякоть.

– Штанине придется прекратить трахаться, – говорю я, видя, как этот семнадцатилетний парень выходит, шатаясь, из кустов, подтягивая золотистые брюки, за которые и получил свое прозвище. – Он уже еле ноги передвигает.

Он, ухмыляясь, поднимает восемь пальцев.

– Сегодня восемь? – спрашиваю я, махая ему куском дымящейся свинины. – Ага, теперь отдохнуть.

Оставив “харлей‑дэвидсон” следующему, кто хочет покататься, мы пошли обратно к бассейну, где вокруг на столах стоят банки, бутылки, сигареты, сигары, таблетки – от пуза.

– О‑о, детка! Детка!

У Курта такой вид, будто он сейчас скажет что‑то очень важное для выживания вида хомо сапиенс, но глаза у него стекленеют, и он откидывается на топчане, уронив сигару на живот. Когда она прожигает ему футболку, он с визгом катится в бассейн.

– А, Ник! Мой старый приятель Ник Атен! – Это Боксер, великан с прилипшей на лице широкой дружелюбной улыбкой и волосами, как у одуванчика, уронил мне на плечо тяжелую лапу. – Как жизнь?

– Отлично, Боксер.

– Слушай, Ник, что ты сделал с этим своим другом, Слэттером?

– Слэттер? Мой друг? Да ты шутишь. Дай‑ка мне баночку... нет, не “бад”, лучше “особое”... Нет, слава Иисусу и его труппе скоморохов, я его уже две недели не видел.

Боксер хихикнул – он уже был хорош.

– Он чертовски странный тип... С ним говорить – как вон с той статуей. Зато татуировки классные. Я бы сделал такие, да они к моему цвету кожи не идут. Слушай, Ник, друг, вот как‑нибудь протрезвимся... Ты тогда сходишь со мной и Джонатаном и этим... как его зовут... еще патронов добыть для “Калашникова”? Слушай, я и не думал, что смогу такое слово выговорить, я хорошо принял... ка‑лаш‑ни‑ков. Не, серьезно... если твоя дама тебя отпустит...

И он хихикнул снова, потрепав меня по голове своей дружеской, но все равно здоровой лапой.

Сара улыбнулась:

– Только если на этот раз ты за ним приглядишь. Я бы не назвала остановку на трое суток в ближайшем баре, как в тот раз, эффективной экспедицией для пополнения запасов.

– Да если бы тогда Курт не уронил сигару на заднее сиденье машины и не устроил пожар, мы бы в тот же день вернулись... А, вот и Джонатан. Чего у нас на этот раз? Ник, пригнись! Он тебе в голову целит!

Джонатан вылез из “порше” с полной футболкой яблок и стал кидать их в меня, как ручные гранаты. Они падали с недолетом в бассейн, одно из них влепило по голове, как Ньютону, парню, который целовался с девушкой. Они даже не заметили.

Джонатан с диким смехом прыгнул в пруд. И вынырнул с криком:

– Отличный способ стирать одежду! А теперь – в центрифугу на отжим!

Он вылез из бассейна и завертелся по газону, разбрасывая брызги с протянутых рук.

Мы с Сарой сидели рядом, глядя, как он веселится. Небо над головой становилось темно‑синим – солнце опускалось к холмам. Музыка колотилась в воздухе. От стены до стены шли разговоры, смех, еда, питье. Двое хулиганов клали друг другу руки, голые семнадцатилетние девчонки бегали среди деревьев, Саймон набрал в рот виски и брызнул на барбекю. Оно полыхнуло синим, и ему припалило брови. Он брызнул еще раз.

У нас за спиной группа тринадцатилетних мальчишек разрисовывали друг другу щеки и носы боевой раскраской краснокожих, которая сейчас была на пике моды.

Музыка дошла до перехода, и в этом ритме все произнесли речитативом:

НИ ШКОЛЫ! НИ ПРАВИЛ! НИ ХРЕНА! УРРА!

И вдруг музыка прервалась режущей уши тишиной. Пауза и голоса:

– О Господи, опять!

– Десятый раз за три дня!

– Одиннадцатый.

– Где Дэйв?

– Кто‑нибудь, достаньте этого хренова Дэйва Миддлтона. Что за игры он затеял?

– Курт говорил, что он нарочно выключает ток.

– Собака такая!

Кто‑то побежал за Дэйвом Миддлтоном; мы завозились, ощущая какую‑то неловкость, когда музыка смолкла.

– Шум – это как одежда, – сказала какая‑то девушка. – А когда его нет, ты голая.

И мы стали бить в пустые пивные банки, как в цимбалы, пока не пришел Дэйв Миддлтон.

Значит, вы поняли, что много всякого дерьма утекло с той поры, как колонна Дэйва Миддлтона въехала в тот апрельский день в ворота гостиницы.

Первые недели все шло, как планировал Дэйв. Он вместе с Распорядительным комитетом составил программы деятельности, которые пристроили к работе всех. Выезжали поисково‑заготовительные партии на грузовиках, и скоро сараи, в которых мы устроили склады, были до потолка забиты едой, обувью, одеждой, аппаратурой. Нам удалось найти брошенный пост сил безопасности на дороге между Калдер‑Бриджем и Селлафилдом, и у нас был приличный арсенал и мучо патронов.

К нам примкнули еще уцелевшие; община быстро росла, появлялись люди с новыми умениями, и мы могли лучше себя обслуживать. Прибилась семнадцатилетняя девушка, которая училась на медсестру. Боксер до крушения цивилизации пробыл восемь месяцев в армии. Он нам устраивал тренировки по обращению с огнестрельным оружием. Еще мы нашли генераторы, и у нас снова появилось электричество.

Я командовал поисковой командой бета, и мы ходили в рейсы все дальше и дальше от Эскдейла, привозя полный бензовоз горючего и баллоны с газом для кухни и отопления.

Мы видели города, превратившиеся в жутковатое зрелище.

Центральные улицы зарастали зеленью. Трупы превратились в скелеты. Были стычки с дикими собаками, и пришлось пострелять, пока мы им объяснили, что люди все еще остаются царями природы.

В одном городе река вырвалась из берегов и теперь текла по улице; выдры ныряли в дверь “Вулворта”, утки гнездились в “Бургер Кинге”.

Звери сбегали из цирков и зоопарков. В Ноттлере возле полицейского участка слонялась стая обезьян. В местном канале плескались слоны.

Лето становилось все жарче, и вот тогда и стало все меняться.

Людям надоело работать изо дня в день, надоело расписание работ Распорядительного комитета, надоел до смерти подробный Дэйв Миддлтон.

Заготовители все еще выезжали в рейсы, но вместо муки и круп по списку Дэйва привозили сигареты, звуковые системы, игровые автоматы, мотоциклы.

Дэйв их урезонивал. Он за них молился.

И детки доперли, что большой палки у него нет.

И последнюю пару месяцев девяносто девять процентов нас всех посвятили свою жизнь одной сияющей золотой цели:

ЛОВИТЬ КАЙФ.

С тридцать ребятишек заперлись в мансарде с игровыми автоматами, и мы их не видели целыми днями. Иногда кто‑нибудь из них выбредал наружу, с побелевшим лицом, потемневшими глазами, нездоровым видом, и в мозгу у пацана жужжали стратегии электронных игр, в которых он дрался и побеждал. Этих мы называли Призраки.

Итак: что хочешь делать – ДЕЛАЙ!

Это стало национальным гимном. Любишь мотоциклы? Вот тебе самый большой и мощный, врубай и гоняй целый день по дорогам.

Оружие? Хватай “узи” и иди палить по овцам.

Некоторые полюбили рыбалку. Только рыбачили они с динамитом.

Остальные устраивали бесконечный пикник.

Мы стали выглядеть по‑другому. Одежда стала зрелищней. У тех, кому было меньше пятнадцати, татуировка стала обязательной.

Мартину Дел‑Кофи все это не нравилось. И он тихо уполз возиться со своими книгами, компьютерами... да и Китти – в дом внизу, в деревне.

Слэттер более или менее довольствовался своим обществом. Иногда он кого‑нибудь колотил, чтобы поразвлечься, но меня пока доставал только словесно.

Мы с Сарой заняли большую комнату с видом на автомобильную дорожку.

И ни одного Креозота мы не видели с тех пор, как попали в Эскдейл. Жизнь была вдвое прекраснее, чем в раю.

Боксер был зол.

– Где тебя черти носят, Миддлтон?

– Я снова прочищал сток... Вы... ребята, нельзя бросать в унитазы что попало и ждать, что они не забьются. Когда мы говорили...

– Генератор снова заело. Какого черта ты с ним сделал?

– Я? – Дэйв дернулся – нервно, как с ним последнее время сталось. – Я? Разве я могу быть всюду сразу? – Он оглядел нас, и глаза его были, как дыры в снегу от струи мочи. – Я работаю восемнадцать часов в день, чтобы здесь все действовало. И не получаю никакой помощи, одни только ругательства. Никто больше ничего не делает! Вы как животные...

Смех.

– Я... я посадил растения весной. Вы гоняли по полям на мотоциклах! Все вытоптали.

– Да есть у нас еда, мудак ты! – крикнул Курт. – Чего нам пахать, как рабам, если у нас все есть, что надо? Все согласились. Боксер сплюнул:

– Запусти генератор по новой.

– Я не знаю, смогу ли. Я...

– А что с ним такое?

– Могло кончиться горючее, может, он... не знаю... просто износился. Я...

– Кому положено за ним смотреть?

Дэйву пришлось потереть натруженную голову, чтобы вспомнить имя.

– Энтони... да, Энтони.

Боксер сжал кулаки – у него явно портилось настроение.

– Где Энтони?

– Это один из этих дурацких Призраков, – сказал Курт. – Которые торчат у компьютеров и энергию жрут.

– Ты! – ткнул Боксер в какого‑то двенадцатилетнего пацана. – Приведи Энтони. Быстро!

Пацан побежал в гостиницу.

Мы ждали, охваченные неловкостью. В последние дни молчание стало для нас слишком громким. Его надо было глушить музыкой.

Пацан прибежал обратно.

– Боксер... Энтони говорит, что слишком занят, и еще хочет знать, почему снова отключили ток.

– А, блин! – Я думал. Боксер сейчас взорвется. – Пойди и приведи его! Курт, ты пойдешь с ним. Тащите его за волосы, если надо.

Я посмотрел на Сару, а она приподняла бровь. Мы еще не видали Боксера в таком бешенстве.

Через несколько минут пацан и Курт вернулись в сопровождении десятка угрюмых Призраков. Для них даже закатное солнце было слишком ярким, и они терли покрасневшие глаза.

– Кто тут Энтони? – рявкнул Боксер.

– Я, – сказал тощий серолицый подросток. – Чего генератор не работает?

– Вот это мы и хотим узнать.

– А я тут при чем? За ним смотрит Миддлтон.

– По графику сейчас твое дежурство. Ты за него отвечаешь, Призрак.

Дэйв внимательно наблюдал: его усталые глаза отметили, что сейчас что‑то намечается. То же дошло и до толпы возле бассейна. Никто не говорил ни слова.

Энтони перешел в контрнападение:

– Я к нему уже неделями не подходил. Какого черта я должен с ним возиться?

Остальные Призраки закивали. Они были на стороне Энтони.

– Но тебя же учили за ним следить, – тихо сказал Дэйв. – Ты должен был его разбирать каждые три недели и чистить свечи.

– А чего это именно я? Ты все делаешь. Боксер, – вот и это сделай.

Я понял, что сейчас будет. А Энтони – нет.

Кулак Боксера мелькнул в сумерках белой молнией. Удар пришелся точно в середину лица Призрака. Он свалился плашмя.

Минуту я думал, что он и в самом деле умер. Он лежал, глядя в небо невидящими глазами. Потом заморгал и простонал. Кровь текла по футболке водопадом.

Призраки попятились.

– Стоять, зомби говенные! Стоять, я сказал!

К Боксеру вернулись армейские привычки. Призраки не обратили внимания и стали отступать к гостинице.

Одним движением Боксер выхватил из джинсов тяжелый кожаный ремень и обрушил его на Призраков, как бич.

Они с воплями бросились обратно с красными следами на лицах и руках. Один попытался удрать. Боксер умело сделал ему подсечку и вздернул вверх за волосы. Призрак взвыл.

Когда они построились. Боксер рявкнул:

– Мне это надоело! Никакой дисциплины! Каждый творит, что ему в голову взбредет. И это каждый, а не только эти Призраки. Теперь каждый будет слушать Дэйва Миддлтона и делать, что он скажет. Или... – Боксер вздернул Энтони на ноги и показал его разбитый нос. – Или тут еще много кто будет ходить в таком виде.

Совершенно неожиданно у нас снова восстановился порядок.

И продержался четырнадцать дней.

А Дэйву Миддлтону, опустошенному усталостью и шокированному подобным нехристианским поведением, оставалось еще двадцать два дня жизни.

Дата добавления: 2015-08-18