Реализм

В строгом значении реализм — это постромантическая художест­венная система XIX—XX веков. Реализм непосредственно унаследо­вал открытую романтизмом самоценность личности, но без ее абсолютизации, поставив личность в качественно иное, чем в роман­тизме, отношение с окружающими ее жизненными обстоятельства­ми. Собственно художественная почва для появления в литературе таких оригинальных характеров, как Жюльен Сорель и Растиньяк, Татьяна Ларина и Анна Каренина, Андрей Болконский, Григорий Мелихов, была подготовлена образами Дельфины, Адольфа, Чайльд Гарольда, Аластора, Крейслера, Алеко. Однако в отличие от роман-

тических героев, которые живут в полном отчуждении, в абсолют­ной внутренней независимости от окружающих обстоятельств, ге­рои реалистической литературы прочно закреплены за определен­ным местом, временем и средой, а их характеры обусловлены инди­видуально неповторимыми взаимоотношениями с другими лично­стями, с обществом своего времени и своего народа. Они «герои» своего «времени», «отцы» или «дети», «старые» или «новые», «нака­нуне» чего-то, им предстоит что-то «делать».

Существенной особенностью реализма является совершенно осо­бенный по сравнению с предшествовавшим искусством характер возведения индивидуального содержания жизни в общезначимое, реально конечного — в художественно бесконечное. Для универса­лизма эта задача значительно «облегчилась» тем, что конкретное в нем или просто тождественно всеобщему (например, Зевс, Проме­тей, Венера и т.д.), или берется как непосредственное, прямое выра­жение всеобщего родового содержания жизни (например, Гаргантюа и Пантагрюэль выражают гуманное начало человеческого рода, Ро­мео и Джульетта — естественное чувство любви, Джозеф Эндрюс — добродетель). В романтизме общезначимость конкретного содержа­ния достигается благодаря тому, что само это конкретное, неповто­римо индивидуальное, личностное воспроизводится как абсолютно самоценное и заключающее в себе самом целый мир. Реализм XIX—XX веков отказался от односторонностей, на которых покоится худо­жественная бесконечность универсализма и романтизма, и объявил своим основным принципом конкретно-историческую правдивость художественного возведения конкретного в общезначимое. Это очень усложнило и качественно видоизменило весь художественно­творческий процесс.

Реализм сохраняет самоценность индивидуального конкретно­исторического содержания именно как индивидуального, конечного, а всеобщее значение придает этому содержанию за счет творческого освоения конкретно-исторических связей отдельного человеческого индивида с жизнью общества в целом. А это очень трудная и всякий раз по-новому возникающая задача. Она состоит не просто в том, чтобы воспроизвести конкретно-историческую индивидуальность в ее взаимосвязи с окружающей средой, но в том, чтобы освоить эту взаимосвязь как исторически возможную связь индивидуальной судьбы человека с судьбой всего человечества.

Вся история реализма XIX—XX веков представляет собой в худо­жественном отношении в значительной мере историю творческого решения этой задачи. И внутренние разновидности, подтипы реа­лизма характеризуются, в сущности, тем, каким образом и насколь­ко успешно они осваивали действительную конкретно-историчес­кую взаимосвязь между судьбой отдельного смертного и бессмерт­ной судьбой всего человечества.

Художественно-творческие принципы реализма XIX века на­гляднее всего прослеживаются в произведениях эпической литера­туры, в которых характер героя раскрывается в момент «вхождения» человека в общество, на первых шагах его самостоятельной жизни. Таково, например, одно из самых первых реалистических произве­дений — роман Стендаля «Красное и черное».

Главный герой романа Жюльен Сорель, вступая в жизнь, руко­водствуется не известными божественными законами, как это дела­ла, например, Антигона у Софокла, не врожденной ответствен­ностью перед человеческим родом, как Гамлет у Шекспира, не нор­мативным долгом перед королем, как Гораций у Корнеля, и не есте­ственной добродетелью, как Сюзанна у Дидро, а лишь ответствен­ностью перед самим собой. Он должен совершить что-то особенное и значительное и тем утвердить себя в обществе неповторимо, незаме­нимо, «ибо для юноши в двадцать лет мысли о широком мире и о том, как он поразит этот мир, заслоняют все». Здесь есть явная переклич­ка с романтизмом. Но в отличие от романтического героя Жюльен не изолирован от общества, не парит над ним и не бежит от него, напро­тив, он вживается в это современное ему общество как единствен­ное, где он надеется утвердить себя как самоценную личность.

Двумя — тремя десятилетиями раньше Жюльен мог быть Данто­ном, Робеспьером, Наполеоном, но он живет в другое время — в 20-е годы XIX века, когда его страной управляют деньги, реставрирован­ная монархия и церковь. Жюльен легко может стать мелким торгов­цем с помощью своего добрейшего Фуке, но это означает выбрать «между посредственностью, которая обеспечила бы ему надежное благосостояние, и всеми героическими мечтами своей «юности». В низах общества, к которым он принадлежит по рождению, Жюльен не видит никакой перспективы для себя, личность здесь подавлена, человек обречен на однообразное, примитивное существование.

Жюльен стремится в высшие, господствующие слои общества. Он обивается признания в среде правителей своего родного города,

правда, на правах человека, который находится у них в услужении. Но чтобы занять и такое положение, Жюльену пришлось во многом пойти против самого себя, в угоду этой среде, держаться в ней благо­даря лицемерию, ханжеству, холодному расчету, клевете. Он не только ни на шаг не продвинулся в своем благородном стремлении совершить что-то великое, но, наоборот, вынужден загнать эти свои дерзкие мечты глубоко внутрь, замуровать их, скрыть от всех, даже самых близких и верных людей. Но и этого мало. Чтобы стать рав­ным среди правителей городка, он должен вообще отказаться от сво­их надежд, от самого себя как оригинальной и самоценной личности, стать точно таким, как они. Сидя на званом обеде у директора дома призрения, весьма преуспевающего мерзавца г-на Валено, Жюльен, после того как хозяин нагло и самодовольно оборвал песню узника за стеной, услышал голос своей совести: «Вот оно — это вонючее благо­состояние, которого и ты можешь достигнуть и наслаждаться им, но только на таких вот условиях, не иначе, как в этой компании. Воз­можно, ты получишь местечко на двадцать тысяч франков, но, в то время как сам ты будешь обжираться говядиной, ты должен будешь не давать есть бедному узнику, ты будешь закатывать обеды на день­ги, которые уворуешь из его жалкого рациона, и когда ты будешь пировать, он будет еще несчастней».

В откровенных признаниях самому себе Жюльен глубоко прези­рает господствующие слои общества, но делает все, чтобы попасть туда, на самый верх, потому что для него великосветская среда — не цель, а только средство, с помощью которого он надеется развернуть заложенные в нем возможности, утвердить самоценность своей лич­ности. Но и великосветская среда, принимая Жюльена, делает это в свою очередь, ради того, чтобы превратить этого одаренного плебея, его энергию, способности в средство для укрепления своего господст­вующего положения. И чем выше поднимается Жюльен, тем больше он становится этим средством в руках правящей верхушки: он пре­данно служит богатейшему парижскому вельможе маркизу де Jla-Молю, исполняет ответственные поручения самой реакционной дво­рянской партии, способствует продвижению заведомых мошенников на государственной службе. Наконец, Жюльен — почти свой чело­век среди парижской знати, кавалер, гусарский поручик, дворянин. Но это был как раз тот момент, когда он почти целиком растворился в окружающей среде, стал ее рядовым представителем, ее «средним индивидом» вместо самоценной личности, человеком, значение ко-

торого определяется не его личными достоинствами, а его званием и чином. «Большим я был дураком в Страсбурге, — вспоминал потом Жюльен об этом моменте своей жизни, — мои мысли не поднима­лись выше воротника на моем мундире».

Жюльен все же нашел в себе силы до конца остаться самим собой, «не пристал ни к одному салону, ни к какой клике», если выразиться словами всесильного де JIa-Моля о нем. Он не может жить без на­дежды утвердиться в своих собственных, личных достоинствах; быть самоценной личностью — это неотъемлемый принцип его жизни, унаследованный Стендалем у романтиков. Но также принципиаль­но и то, что каждая социальная среда, в которой Жюльен пытается себя утвердить, навязывает ему свою кастовую сущность, старается сделать его индивидуально-безличным выражением этой сущности. В конце концов Жюльен поставлен перед дилеммой — или отказать­ся от самого себя, от своей личности и стать «средним индивидом» какой-либо социально-классовой среды, или до конца оставаться са­мим собой и тогда изолироваться от общества — умереть.

Таким образом, с одной стороны, в романе Стендаля самоценный характер оригинальной конкретно-исторической личности, утверж­дающей себя в данных обстоятельствах, с другой — конкретно-исто­рические обстоятельства, подчиняющие себе эту личность и пре­образующие ее характер в соответствии со своей узкосоциальной сущностью.

Нетрудно увидеть, что в этом соотношении характеров и обстоя­тельств состоит не только особенность романа Стендаля, но и типо­логическая особенность всей реалистической художественной системы. Разница между творчеством отдельных художников и от­дельными произведениями заключается, если отвлечься от их конк­ретного содержания, только в том, в какой мере всякий раз обстоятельствам удается подчинить себе характер, а характеру от­стоять и развернуть свою самоценность.

Ярким оригинальным примером становления реалистического художественного метода является творчество Пушкина второй половины 20-х годов — после проникновенного прощания со свободной романтической стихией в стихотворении «К морю». В лирике поя­вился качественно новый тип лирического героя, с совершенно но­вой обращенностью к окружающему его миру. Он не бежит от него, не проклинает его, не замыкается в себе, как лирический герой в недавней романтической лирике поэта, напротив, он весь устремлен

к миру, возвращается к нему, стремится понять его, проникнуть в его смысл и активно воздействовать на него.

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу.

«Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы»

Безусловно программным для перехода на позиции реализма яв­ляется «Пророк» Пушкина (1826). Поэт-пророк возрождается здесь после своего романтического одиночества в пустыне и возвращается к людям. У него открылись глаза на мир («Отверзлись вещие зени­цы»), слух стал воспринимать многоголосье мира (его «наполнил шум и звон»), поэт проникся мудростью жизни («жало мудрое змеи»):

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Иди, поэт, к людям, живи вместе с ними, учи и вдохновляй их своей поэзией.

Мотивом возрождения, возвращения в мир проникнута и интим­ная, любовная лирика поэта этого времени. Например, в известном стихотворении «K***». Здесь вся история отношения поэта к миру: юношеская любовь, «как мимолетное виденье», затем годы романти­ческого одиночества и забвенья и, наконец, пробуждение, возвраще­ние к миру со всеми его муками и радостями:

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И Божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Наиболее полным, глубоким и сложным результатом перехода от романтизма к реализму в творчестве Пушкина второй половины 20-х годов явился «Евгений Онегин». Здесь еще непосредственно прослеживается связь с романтическим периодом. Например, в не­котором сходстве сюжетной схемы романа с поэмой «Кавказский пленник». Евгений Онегин, как и кавказский пленник, покидает город, пресытившись своей праздной жизнью в нем; так же попадает

в необычную для его прежней жизни обстановку, в глухую деревню, где в него так же страстно, как черкешенка в пленника, влюбляется местная девушка и так же, как пленник черкешенке, Онегин отка­зывает Татьяне в® взаимности.

Но далее идут существенные различия — и в характерах героев, и в их судьбах, и в том, как они раскрываются. В «Кавказском плен­нике» мы не знаем почти ничего о той жизни, которую покинул герой, кроме его собственного отрицательного отношения к ней. В «Евгении Онегине» подробно, шаг за шагом описана жизнь героя в течение всего дня как типичного для его жизни и всей праздной жизни его аристократической столичной среды. Показан и буднич­ный, народный Петербург. Онегин устал от однообразия и праздно­сти светской жизни, но он не бежит от нее. Он просто едет в деревню по довольно прозаическому делу: войти во владение деревней, до­ставшейся ему в наследство. И жизнь Евгения в деревне тоже описа­на подробно, как и его окружение, соседи, среди которых оказался и такой, с которым интересно проводить время, — Ленский, реалисти­ческий образ романтического поэта.

Татьяна пылко полюбила Евгения, однако после отказа во взаим­ности не покончила с собой, в отличие от черкешенки, нашла в себе силы жить дальше, нашла смысл жизни и без Онегина.

Центральные герои в «Евгении Онегине» включены в сложный переменчивый поток общественного и естественного бытия. Велико­лепны картины переменчивой во времени русской природы с ее уди­вительными переходами от осени к зиме, от зимы к весне и лету. А вместе с этим движением бытия в определенном времени и про­странстве меняются характеры и судьбы центральных героев. И вот читатель, уже на новом жизненном витке, снова в Петербурге, где Татьяна — столичная светская дама, верная жена прославленного генерала. Онегин, возвратившись сюда из долгого путешествия и не найдя нигде ничего лучшего, чем дома, встречается с Татьяной и — страстно влюбляется в нее. Но теперь Татьяна отталкивает его от себя. Этого не могло произойти нигде раньше, особенно в роман­тизме.

Но вместе с тем и в характере Евгения, и в характере Татьяны есть что-то существенное, что роднит реализм с романтизмом. Оно заключено в том, что по сути своей и Евгений, и Татьяна — значи­тельнее, духовно богаче, чем обстоятельства их жизни. Онегин сам по себе, как личность, — одаренный, сравнительно образованный,

незаурядный человек, но он действительно «лишний человек» в об­ществе (Добролюбов). Но главное в художественном мире «Евгения Онегина» то, что герой не может реализовать себя и в личной жизни. В конце концов чувство его к Татьяне родилось, глубокое чувство, и Татьяна (совершенно в духе реальной действительности) продолжа­ет его любить. Но соединиться они в этом своем самом сокровенном чувстве не могут из-за условий своей конкретной жизни:

Я Вас люблю. К чему лукавить,

Но я другому отдана

И буду век ему верна.

Отношения между самоценной личностью, унаследованной от романтизма, и обстоятельствами ее жизни оказались в реализме XIX века очень сложными, в сущности трагическими.

Дата добавления: 2015-08-05