Леонтьеву

"…Всё на главу мою…"

А. П.^[50]

Сашка, пьяница, поэт,
ни поэму, ни сонет,
ни обычный ворох од
не найдешь ты в сем конверте.
Друг мой, занят я. И вот
чем. Уж думал, дело к смерти,
да-с, короче, твой Борис
было уж совсем раскис,
размышляя на предмет
подземелья, неба, морга.
Вдруг, поверишь ли, поэт,
появляется танцорка.
Звать Наташей. Тренер по
аэробике - и по,
доложу тебе, и но,
и лицом мила, как будто.
Хоть снимай порнокино
на площадке Голливуда.
Так что, Сашка, будь здоров.
Извини, что нет стихов, -
скверной прозою пишу,
что едва ль заборной краше.
С музой больше не грешу,
я грешу с моей Наташей.

1997

"Дурацкий вечер, с книжечкой в руке…"

Дурацкий вечер, с книжечкой в руке:
Кенжеев на казахском языке.

"Диапазон довольно узкий…"

Диапазон довольно узкий
везде, особенно в стихах:
коль ты еврей, ты все же русский,
но коль казах, то уж казах.

1997

"Поэзия должна быть странной…"

Поэзия должна быть странной -
забыл - бессмысленной, туманной,
как секс без брака, беззаконной
и хамоватой, как гусар,
шагающий по Миллионной,
ворон пугая звоном шпор.
…Вдруг опустела стеклотара
мы вышли за полночь из бара,
аллея вроде коридора
сужалась, отошел отлить,
не прекращая разговора
с собой: нельзя так много пить.
Взглянул на небо, там мерцала
звезда, другая описала
дугу огромную - как мило -
на западе был сумрак ал.
Она, конечно, не просила,
но я ее поцеловал.
Нет, всё не так, не то. Короче,
давайте с вечера до ночи -
в квартире, за углом, на даче -
забыв про недругов про всех, -
друзья мои, с самоотдачей
пить за шумиху, за успех.

1997

"Вот эта любит Пастернака…"

"Вот эта любит Пастернака…" -
мне мой приятель говорил.
"Я наизусть “Февраль”…", однако
я больше Пушкина любил.
Но ей сказал: "Люблю поэта
я Пастернака…" А потом
я стал герой порносюжета.
И вынужден краснеть за это,
когда листаю синий том.

1997

"На чьих-нибудь чужих похоронах…"

На чьих-нибудь чужих похоронах
какого-нибудь хмурого коллеги
почувствовать невыразимый страх,
не зная, что сказать о человеке.
Всего лишь раз я сталкивался с ним
случайно, выходя из коридора,
его лицо закутал синий дым
немодного сегодня "Беломора".
Пот толстяка катился по вискам.
Большие перекошенные губы.
А знаете, что послезавтра к вам
придут друзья и заиграют трубы?
Вот только ангелов не будет там,
противны им тела, гробы, могилы.
Но слезы растирают по щекам
и ожидают вас, сотрудник милый.
…А это всё слова, слова, слова,
слова, и, преисполнен чувства долга,
минуты три стоял ещё у рва
подонок тихий, выпивший немного.

1997

"Все хорошо начинали. Да плохо кончали…"

Все хорошо начинали. Да плохо кончали.
Покричали и замолчали -
кто - потому что не услышан, кто -
потому что услышан не теми, кем хотелось.
Идут, завернувшись в пальто.
А какая была смелость,
напористость. Это были поэты
настоящие, это
были поэты, без дураков.
Завернулись в пальто, словно в тени, руки - в
карманы.
Не здороваются, т. к. не любят слов.
Здороваются одни графоманы.

1997

"Дядя Саша откинулся…"

Дядя Саша откинулся. Вышел во двор.
Двадцать лет отмотал: за раскруткой раскрутка.
Двадцать лет его взгляд упирался в забор.
Чай грузинский ходила кидать проститутка.
- Народились, пока меня не было, бля, -
обращается к нам, улыбаясь, - засранцы!
Стариков помянуть бы, чтоб - пухом земля,
но пока будет музыка, девочки, танцы.
Танцы будут. Наденьте свой модный костюм
двадцатилетней давности, купленный с куша.
Опускайтесь с подружкой в кабак, словно в трюм,
пропустить пару стопочек пунша.
Танцы будут. И с финкой Вы кинетесь на
двух узбеков, "за то, что они спекулянты".
Лужа крови смешается с лужей вина.
Издеваясь, Шопена споют музыканты.
Двадцать лет я хожу по огромной стране,
где мне жить, как и Вам, довелось, дядя Саша,
и все четче, точней вспоминаются мне
Ваш прелестный костюм и улыбочка Ваша.
Вспоминается мне этот маленький двор,
длинноносый мальчишка, что хнычет, чуть тронешь.
И на финочке Вашей красивый узор:
- Подарю тебе скоро (не вышло!), жиденыш.

1997

"Америка Квентина Тарантино…"

Америка Квентина Тарантино -
Боксеры, проститутки, бизнесмены,
О, профессиональные бандиты,
Ностальгирующие по рок-н-роллу,
Влюбленные в свои автомобили:
Мы что-то засиделись в Петербурге,
Мы засиделись в Екатеринбурге,
Перми, Москве, Царицыне, Казани.
Всё Александра Кушнера читаем
И любим даже наших глуповатых,
Начитанных и очень верных жен.
И очень любим наших глуповатых,
Начитанных и очень верных жен.

1997

Ода ("Ночь. Звезда. Милицанеры…")

Скажу, рысак!^[51]

А. П.

Ночь. Звезда. Милицанеры.
парки, улицы и скверы
объезжают. Тлеют фары
италийских "Жигулей".
Извращенцы, как кошмары,
прячутся в тени аллей.
Четверо сидят в кабине.
Восемь глаз печально-синих.
Иванов. Синицын. Жаров.
Лейкин сорока двух лет,
на ремне его "Макаров".
Впрочем, это пистолет.
Вдруг Синицын: "Стоп-машина".
Скверик возле магазина
"Соки-воды". На скамейке
человек какой-то спит.
Иванов, Синицын, Лейкин,
Жаров: вор или бандит?
Ночь. Звезда. Грядет расплата.
На погонах кровь заката.
"А, пустяк, - сказали только,
выключая ближний свет, -
это пьяный Рыжий Борька,
первый в городе поэт".

1997

"Мне говорил Серега Мельник…"

Мне говорил Серега Мельник:
"Живу я, Боря, у базара.
Охота выпить, нету денег -
к урюкам валим без базара.
А закобенятся урюки:
да денег нет, братва, да в слезы.
Ну чё, тогда давайте, суки,
нам дыни, яблоки, арбузы".
Так говорил Серега Мельник,
воздушный в юности десантник,
до дырок износивший тельник,
до блеска затаскавший ватник.
Я любовался человеком
простым и, в сущности, великим.
…Мне не крестить детей с узбеком,
казахом, азером, таджиком.

1997

"Отделали что надо, аж губа…"

Отделали что надо, аж губа
отвисла эдак. Думал, всё, труба,
приехал ты, Борис Борисыч, милый.
И то сказать: пришел в одних трусах
с носками, кровь хрустела на зубах,
нога болела, грезились могилы.
Ну, подождал, пока сойдет отек.
А из ноги я выгоду извлек:
я трость себе купил и с тростью этой
прекраснейшей ходил туда-сюда,
как некий князь, и нравился - о да! -
и пожинал плоды любви запретной.

1997

"Оставь мне небо темно-синее…"

Оставь мне небо темно-синее
и ели темно-голубые,
и повсеместное уныние,
и горы снежные, любые.
Четвертый день нет водки в Кытлыме,
чисты в общаге коридоры -
по ним-то с корешами вышли мы
глядеть на небо и на горы.
Я притворяюсь, что мне нравится,
единственно, чтоб не обидеть,
поддакиваю: да, красавица.
Да, надо знать. Да, надо видеть.
И легкой дымкою затянута,
и слабой краскою облита.
Не уходи, разок хотя бы ты
взгляни в глазок теодолита.
Иначе что от нас останется,
еще два-три таких урока:
душа все время возвращается
туда - и плачет, одинока.

1997

Дата добавления: 2015-08-05