Уровень второй 2 страница

Он развернулся и двинулся к выходу из зала, за которым начинался уже знакомый спиралеобразный лабиринт, как вдруг застыл на месте, словно цапля, промолвил таинственное «о!» и, не поворачивая головы, сказал:

— И ещё. Поработай с подсудимым. Заставь его задаться вопросом, зачем эта несправедливость нужна Никогда-Не-Называемому. И подсунь ему такой ответ: таков план Врага. Хитрый, многоходовый, поистине шахматный план. Враг испытывает судью и обвинителя. Ради этого испытания он легко готов пожертвовать пешкой, то есть нашим невинным барашком. Какой вывод из этой парадигмы должен сделать подсудимый?

И, не дожидаясь ответа, Бааль-Зевель наставительно заключил:

— А вывод простой: Врагу наплевать на своих детей. Они для него всего лишь фигуры в игре против нас. Таким образом мы заставим подсудимого в сердце своём бросить Врагу вызов. А бросивший вызов отвергается Врагом — и копилка наших трофеев пополнится ещё одним экземпляром. И очень скоро пополнится, если мы всё сделаем правильно. Удачи, Михель.

***

… Он никогда не называл клиентов словом «мясо», как прочие офицеры Круга. Только «дичь». Причём, классифицируя свою будущую добычу, делил её на три категории: «индюки», «быки» и «королевские олени». Вчерашний кретин Федя был, безо всякого сомнения, «индюком». Федю Бааль-Зевель пас лет пятнадцать по летосчислению Эпсилона, пас аккуратно, без лишних нажимов, питая ненасытную ненависть лихого казака через канал его фантастической глупости, а для отвода глаз убедил Кузьмича чуть ли не каждый день отстаивать молебны и читать тропарь. Вреда для операции совершенно никакого: молился Кузьмич исправно и истово, но неосмысленно, в глубину души слова молитвы не пускал, и в подсознании лелеял твёрдую убеждённость, что Никогда-Не-Называемый в реальности не существовал, потому как Сын Ого-го Кого не может быть иудеем пархатым. Однажды Бааль по фединому Чёрному Коридору протолкнул клиенту целую лекцию о православии как древлей славянской вере, пошедшей от Перуна и Велеса. Схавал. Индюк, что ещё скажешь.

«Быки» — иная статья. Этих, как правило, Бааль вербовал среди практикующих жрецов, имевших вес среди паствы. Белые Коридоры «быков» охранялись неважнецки, но всё же караулы там были расставлены: в основном они состояли из симулякров, не вполне даже живых — таких обычно порождает любое отражение Света или Тьмы, именуемое в Эпсилоне «церковью». Симулякр реагирует не на энергетику произнесённого пароля, а на правильно выстроенный набор слов. Среди «быков», которых сумел раскрутить старший инспектор Восьмого круга, имелось немало иерархов, десяток-другой протоиереев и ни одного инока. Бычары велись на разговоры об исключительной роли их конторы в делах Света, радостно соглашались, что все кругом, кроме них, иуды искариотские — либо впали в так называемую «прелесть». Этим туманным термином Бааль особенно гордился — его изобретение. Вроде бы ничего особенного, слово как слово, не инвольтирует в клиентах ни гнева, ни гордыни — а вот поди ж ты, как ладно разъединяет недавних союзников! Ты в прелести — это значит обычно, что твоё мнение в вопросах вероучения не совпадает с моим, единственно истинным. Когда штурман с лоцманом спорят во время бури, чей курс вернее, корабль неизбежно разнесёт о рифы.

«Олени» в Восьмом круге считались монопольной прерогативой Бааля. Он был здесь не просто лучшим — он был единственным. Захомутать «оленя» — пилотаж хай-класса. Неправильно накинешь аркан — сгоришь с чистом огне его веры. Сделаешь петлю недостаточно крепкой — попадёшь под копыта неумолимой праведности клиента. Чёрные Коридоры у «оленей» очень часто бывали пусты и бесприютны — одна-две негативные эманации, пойманные локаторами Восьмого круга, зацепившись за которые, можно было пасти «дичь». Но Бааль был упрям и иногда умудрялся зачернять Белые коридоры «оленей» — как, никто не ведает. Мастера не раскрывают своих секретов подсобной шантрапе. Солдаты Восьмого круга знали только одно: если Бааль решит штурмовать клиента через Белый Коридор, на прорыв он бросит не меньше легиона, а в Академию вернётся, как всегда, один. Но с победой. И у этой победы будет страшный вкус горелого бесовского мяса…

***

«Оленятник» — невероятных даже по адским меркам исследовательская лаборатория по контролю за популяциями баалевских клиентов — располагалась на северной границе Судильни. Разумеется, понятия «север-юг» Бааль употреблял чисто символически: сразу за «оленятником» начинались знаменитые ледяные пустоши, в которых отбывали свои муки души, лишившие себя любви по соображениям так называемого высшего порядка. Ходили упорные, но ничем не подтверждённые слухи, что Бааль привлекал к разработкам по ловле «оленей» не только высшее офицерство Круга, но и даже некоторых узников Ада — из тех, кто при жизни имел немалое влияние на умонастроения безмозглого человечьего стада. Но всем врагам рот не зашьёшь — а в Старшего инструктора недоброжелателей хватало, и посему не стоит лить воду на их мельницы, повторяя все досужие сплетни без разбору.

Бааль понял, что устал — сказал бы «смертельно», но увы, роскошь умереть от усталости демонам недоступна. Релаксатор — штука незаменимая, но иногда хочется чего-то большего. Посмотреть в глаза РАВНЫМ. Не презренной «дичи». Не солдатне, умеющей только рычать и испускать смрад. Не высоколобому начальству, большинство которого составляют выскочки из унтер-офицеров.

Своим. Левиафану, Ариману, Велиалу. Тем, кто… отставить, Старший Инструктор. Память о днях ДО ТОГО КАК — запретна.

Но Ад тем и ценен, что не умеет отделять плевелы от пшениц. Поэтому первым, кого встретил Бааль на пороге «оленятника» — многоярусного, зиккуратоподобного, пронзающего шпилем безнадёжные дымные массы, клубящиеся под адским куполом — был отнюдь не равный, а грязный, оборванный, вечно пускающий кислотные слюни на подбородок капрал Бурхал. Местная достопримечательность, можно сказать.

— Камо грядеши? — рыгнул он в лицо Бааль-Зевелю, угрожающе взмахнув зажатым в кулаке безногим остовом. Остов жалобно забренчал сочленениями, и Бурхал с гримасой величественного идиотизма на лице воткнул своё орудие в дымящийся шлак, которым была щедро замощена кольцевая дорога вокруг Судильни, — Еретик еси!

Бурхал слыл в Восьмом Круге тварью особого ранга. Когда-то именно ему выпала честь заарканить великого вероучителя Врага и одного из его пророков, виновника самого громкого и скандального церковного раскола в истории Эпсилона. Внедрившись в его менталион, Бурхал, даром что бес-самоучка, умудрился непостижимым образом так его перековеркать и забаррикадировать всяким хламом (в ингридиенты хлама входили, кроме всего прочего, страх новизны, ненависть к задающим вопросы, нетерпимость к инакомыслию и кретинская уверенность в своей избранности Свыше), что Бааль потом безо всякого труда убедил пророка стать предводителем братоубийственной свары в рядах рабов Назаретской Сволочи. В награду за свой подвиг Бурхал тогда попросил мелочь, безделицу, чем немало изумил Бааля — скальп с лица пророка. Таковы солдатские ритуалы, утверждённые ещё в Начале Времён: съешь сердце врага, чтобы стать храбрее, сожри мышцу врага, чтобы обрести его силу, выпей глаза, чтобы видеть так же зорко вещи незримые — и носи вместо шлема скальп в главы вражеской, чтобы и в смерти своей он служил твоему делу — в скорбь и поношение чести своей посмертной.

Бааль разрешил — и горько пожалел о своём легкомыслии. Потому что, надев лицо пророка поверженного вместо боевого забрала, капрал Бурхал тронулся умом. Постепенно, не сразу. Сначала забавлял соседей по казарме разными потешными сценками из жизни своей жертвы, весьма похоже изображая под гогот солдатни походку горе-пророка, его хриплый фальцет и нелепую манеру, каркнув очередную глупость, горделиво воздевать очи к небесам и пристукивать посохом, как бы расставляя в споре последнюю точку над i. А потом случилась беда: взаправду поверил Бурхал, что он вероучитель вражий. Стал вещать гласом непотребным, мыслить категориями страшными, разговаривать с собой на разные голоса… Астарот, узрев такое, порешил было отправить бедолагу на корм Девятому Кругу, но Бааль воспрепятствовал, заметив: «Безумие капрала весьма на руку нашему делу. Пусть кликушествует — вреда не будет, а бойцы воочию убедятся, сколь ужасны последствия прикосновения к Слову Врага. Пусть смотрят на Бурхала, трепещут и ненавидят во сто крат сильнее».

Похоже, Бурхал не испытывал в отношении Старшего инструктора никакой благодарности: да он вообще его не узнал. Он никого не узнавал вот уже семьсот ударов Колокола — только шарашился взад-вперёд по плацу перед зиккуратом Лаборатории, смешно подпрыгивая на одной ноге, размахивая безногим скелетом неведомого Баалю грешника, намурлыкивал себе под нос песенки страшные да время от времени замирал в позе встревоженного журавля, ворочая головой по сторонам, словно флюгер под ветром.

— Камо грядеши? — уронив слюну на подбородок, повторил Бурхал свой вопрос и, поймав Бааль-Зевеля за рукав плаща, зыркнул на демона дерзко из-под глазниц ссохшейся личины, — Аз! Есмь! Пророк! Ниц, смертный, пред святостью моея!

Бааль некоторое время соображал, отступив на шаг, что будет умнее: испепелить наглеца взглядом или заморозить дыханием. В его теперешнем состоянии тратить лишнюю энергию на жалкого безумца было не очень мудро: общение с индюком Федей высосало из Бааля последние крохи силы. Бывает. Служба. Издержки производства.

— Кайтеся! — возопил тем временем Бурхал, воздев истошно заверещавший костями скелет над головой, словно штангу на атлетическом помосте. Сделав энергичное «кха!» и разнеся бренные останки грешника об колено, капрал сорвал с морды личину, втоптал её в шлак и величественно вытянулся в полный рост, откинув голову слегка вбок, словно собирался фотографироваться на паспорт. По его физиономии, словно предсмертная судорога, пронеслась невообразимая гамма гримас: от детской обиды до верблюжьего самолюбования, — Ибо никто не спасётся! Ибо не чисты! Един аз есмь безгрешен, и един аз ко Отцу приду в покои праведныя, по благочестию древлему моея! Блииииизится время, — Бурхал склонился в чудном подобии книксена и принялся напряженно, в упор разглядывать Бааля, как футбольный вратарь вперивает взгляд в мяч на одиннадцатиметровой отметке перед отражением пенальти, — и зверь гряде на блуднице, дабы грешников пожрати, аминь!

Он внезапно пал на четвереньки и пополз к Баалю, воя по-шакальи. Старший Инструктор лениво наблюдал за этим спектаклем, удивляясь собственному безразличию. Ну, хамит. Ну, лапает. Любой солдафон из армии Тьмы втайне ненавидит своих командиров — этот лишь по безумию своему сбросил ненависть с ума на язык. Тем временем Бурхал достиг баалевских сапог, вцепился в них мёртвой хваткой и пополз следом за Инструктором, пытавшимся сделать шаг в сторону Лаборатории, пополз, словно… ну да… словно кишки, выпавшие из живота смертельно раненого, ползут за своим хозяином, из последних сил ковыляющим по полю боя.

— Покайся, детушка, — чуть не плача прошепелявил Бурхал и икнул, — Токмо аз ведаю истину. Пойдём, родимый. Приимем крещение огненное, яко аз научиша народ правоверный. Отцу угодно. Ему любо, когда нам больно.

Терпеть далее этот балаган сил не осталось. Бааль произвёл закованной в крокодилью кожу ногой резкий и нетерпеливый финт, после чего несчастный безумец взмыл под самый купол Ада, совершил неуклюжий кульбит, напоминающий петлю Нестерова, и с оглушительным грохотом вписался головой в залежи шлака, подняв в воздух удушливый фонтан никак не ниже хиросимского ядерного гриба.

— Закрой пасть! — безжалостно, впрочем, и беззлобно приказал Бааль скулящему от боли капралу, делая ещё один шаг к пламенным вратам «оленятника». Остановился, снял перчатку с левой руки и щелчком метнул в затылок Бурхалу изрядный заряд электричества — вольт на миллион, не менее. Испепелить не испепелит, а вот отметку на шкуре оставит до конца времён — и поделом, не смей задерживать высших офицеров на пути к месту службы, будь ты хоть безумец-капрал, хоть сам Куратор.

— Закрой пасть! — повторил Бааль и вдруг почувствовал еле слышный ожог злости, вспыхнувшей пониже грудины, ожог пустяковый, но изрядно зудящий, ни дать ни взять плевок ядовитой медузы на коже пловца, — Своих не узнаешь, балбес! Командира боевого лаешь, псу подобно! Благодари моё некстати проснувшееся милосердие, что ты вообще до сих пор жив! Астарот повелел тебя на переработку отправить, я не дал, я! Потому что герой, хоть и воняешь! А ну, собери мозги с дороги и вспомни, кто ты есть, раб!

Он сам затруднился бы сейчас ответить на вопрос, что его взбесило: ну не заполошное же камлание полудурка, велик Сатанаил! Возможно, тем же неизреченным, неизъяснимым чувством, схожим с брезгливостью, руководствовался однажды Бааль-Зевель, выслушав доклад молодого и не в меру горячего бесёнка о его рейде в Белый коридор одного из «оленей». Бесёнок явно зарабатывал себе лейтенантские рога: он не только перевыполнил приказ Бааля, в одиночку и без прикрытия добравшись до локатора целомудрия клиента, он умудрился его разнести в пыль (поверх распоряжения Старшего Инструктора просто поставить «жучок»), да в нагрузку ещё и покрошил своим ятаганом двух дежурных ангелов, кои, понеся немалый урон, обратились в постыдное бегство.

— Конвой! — взревел тогда Бааль гласом велим, и, дождавшись выполнения команды, сорвал с опупевшего бесёнка все унтер-офицерские знаки отличия, — В камеру прохвоста! К манихеям! К тем самым, которых он ежеутренне заставляет языками клоаку чистить!

— Но экселенц, — задохнулся от обиды несостоявшийся лейтенант, — за что?

— Не за то, что самовольничал, — усилием воли подавив вспышку гнева, скрежетнул зубами Бааль и больно ткнул когтистым пальцем в кадык наглецу, — Победителей не судят. И не за то, что локатор раскурочил — ты же дурак, а это незаменимое качество для лейтенанта. За враньё. Запомни до конца жизни… о котором позаботятся твои соседи по узилищу… — тут Бааль прищурился столь свирепо, что даже конвойным громилам стало зябко, — ангелы НИКОГДА не страшатся и НИКОГДА не бегут с поля боя. Я прощу труса, прощу недоумка, но лжец да не будет моим солдатом ни в сём веке, ни в будущем.

Впрочем, с Бурхала в данном случае взятки гладки: он лишь слепо копировал свою жертву, которая, даже попав в Ад и лишившись скальпа, продолжала недоумевать, за что ей такое приключение, ибо:

- вина не пиша

- баб не имеша

- грешная плоть в веригах держаша

Этот тип пророков, в одно время весьма распространённый в Эпсилоне, Бааль создавал с особой любовью и заботой: никто не дискредитирует вражескую идею лучше, чем услужливый и громкоголосый дурак. Был один, имени Бааль даже не запомнил, хотя курировал его лично — в семьдесят пять лет по эпсилонскому счислению вдруг решил, что избран (ну, не вдруг, конечно… Бааль очень удачно угадал, начав обработку старичка в момент, когда у бедолаги уже прогрессировал маразм). Напялил дырявую хламиду, препоясался вервием, измазался с ног до головы дорожной грязью и в таком виде явился ко двору одного палестинского князька, человека законопослушного, но при этом нравом веселого и добродушного. Первое, что бросилось в глаза пророку при входе — парочка визжащих от переизбытка сил деревенских девчонок с оголёнными до бёдер смуглыми ногами, которые давили виноград в огромном чане.

— Блудницы! — взревел пророк, всю жизнь проведший бобылём из-за врождённого порока нижней части туловища и считавший посему, что женщина так мерзка, что лучше ей совсем не родиться, — Царицу мне! Аз есмь глас Вседержителя!

На шум прибежал князь, уже немолодой, слегка раздавшийся вширь от вынужденно-праздной жизни (его правление пришлось на эпоху относительно мирную, а князь был воином до мозга костей, посему в отсутствии битв заполнял досуг пирами и прочей дребеденью, за что был изрядно любим народом), с лицом встревоженным и немного даже жалким.

— Не шуми, странник, — попросил он, прижав руки к кадыку, словно был не властителем, а простым прислужником, — Княгиня больна, у неё с утра мигрень разыгралась. Сам понимаешь, годы уже не те… Чего ты хочешь?

Странник с грохотом обрушил на камни крыльца свой посох и возопил, театрально раздирая на себе одежды:

— Вот, взывал я к грешникам, и не слышали они меня, и плевали на меня, и кидали камни, хуля волю твою, Вседержителе! И вот, отрясаю я прах дома сего с ног своих, и пусть Содому и Гоморре будет отрадней в день суда Твоего!

Князь ещё пуще перепугался.

— О великий пророк, не взыщи, я грешен, но я готов тебя выслушать, — залепетал он, хватая старца за хитон и пытаясь преградить ему путь, — Не сейчас. Дай княгине поправиться. Ей вреден шум, она страдает от тяжких болей. Давай я провожу тебя в комнату для гостей, тебе принесут вина и фиников, рабыни омоют твои ноги, и ты отдохнёшь до заката, а там, глядишь, и жёнушка моя ненаглядная придёт в себя, и мы станем тебе внимать с превеликой радостью.

Пророк явно не ожидал такого поворота дел, посему на некоторое время впал в ступор. Он знал из священных книг, что пророков либо побивают камнями, либо падают к их ногам с воплями раскаяния, желательно всем городом сразу. Не найдя, что ответить князю, он выпучил глаза, отчаянно хватанул ртом раскалённый воздух полдня и выдал из груди очередной звериный рёв:

— Прокляты будьте, нечестивцы, с овцами совокупляющиеся и идолам поклоняющиеся! И ты, тиран, будь проклят!

Лицо князя стало медленно наливаться кровью.

— Эй, полегче, — голосом осторожным и даже вкрадчивым произнёс он, отступив на шаг, — Не то кликну стражу и повелю выставить тебя вон. Ты же гость, а гостю положено уважать хозяина. И я не тиран, кого хочешь спроси. Народ меня любит.

— Да, любит! — злобно каркнул старец, поднял с земли посох и ткнул его острием в грудь опешившему князю, — Ибо потворствуешь ты грехам его смрадным: винопитию, женоблудию, идолопоклонству, праздноплясанию и младенцеубийству!

Князь так растерялся, что отступил ещё на шаг и, по-дурацки осклабившись, развёл руками, как бы призывая всех идолов мира в свидетели.

— Вино пьём, — согласился он, икнув, — И пьём без меры, и в том моя вина, ибо, каюсь, любитель веселий. А вот идолам… это ты ошибся, старик… идолам не кланяемся… и младенчиков не изводим… не помню такого… может, было, да мне не сообщили?

Пророк грузно опёрся на посох и, грозно глядя на князя из-под густых клочковатых бровей, изрёк фразу, ставшую для него, увы, роковой:

— И с блудницею мерзкой тридцать лет живёшь, забыв заветы Судии Грозного, а она филистимлянка, тьфу, шалашовка грязная, шалава языческая…

Не успел князь даже отреагировать на такое непотребство, как набежали молодые воины, слушавшие эту беседу из окна солдатской каморки, встали вокруг сюзерена полукольцом и ощетинились копьями — им показалось, что старик держит в руке не посох, а хеттскую сулицу с медным наконечником. Сейчас уже сложно сказать, чем руководствовался пророк в следующую секунду: глупостью своей невыразимой или страстным желанием поскорее умереть, ибо опостылел мир, в коем так мало любви и так много злобы.

Старик размахнулся и бросил свой посох, подобно боевому копью, в голову князю. И промазал.

А воины, естественно, сделали то, что обязана была сделать любая стража: бросили в старца свои копья. И попали.

Надо было слышать, как хохотал Бааль-Зевель, когда другой его клиент на базарной площади того же города, месяц спустя, при большом стечении народа рвал на себе хламиду, посыпал голову пеплом и вопил гласом трубным: «Вот, и явился муж праведный в сие вретище разврата, и глаголил истину, и за то истребили его язычники! Кайтеся! Кайтеся! Ибо вопиёт его кровь к небесам, и страшен будет суд Сущего!»

Пока безумцы, подобные тому старцу, берут на себя наглость изрекать Слово Вражье, дело Бааль-Зевеля непобедимо.

… Вдоль коридора Лаборатории, как всегда, гуляло взад-вперёд гулкое клубящееся пламя — багровый вал, напоминающий «обратную тягу» при пожаре, излюбленный аттракцион большинства фильмов-катастроф.

Дешёвые понты Левиафана, подумал Бааль раздражённо. Шоу для новичков. Смысла никакого, зато красиво и жутко — ради этой же цели старый морской волк повелел вмуровать в стены коридора тьмы и тьмы личин грешников, бесконечно визжащих от боли и страха, когда по ним прокатывается огненная волна. Вот интересно: кого Левиафан пытается напугать этим трюком?

Пройдя сквозь пламя, Бааль-Зевель остановился перед стеной, заляпанной потёками нечистот и пятнами ржавчины, со свистом обнажил ятаган и вычертил в воздухе ослепительный знак, напоминающий по форме монфоконскую виселицу. Хетт. Свирепый страж восьмого аркана Таро. Пароль для входа, его личный, фирменный, известный лишь самому Баалю — и, наверное, ещё Неназываемому. Наверное — потому что ни разу с ТОГО ДНЯ Старший Инструктор не лицезрел Великого и Ужасного, не слышал его голоса и не касался его руки.

Стена послушно растворилась в потоках мутноватой, пенистой жижи, воняющей сероводородом. Одна сотая наносекунды, чтобы переступить порог — иначе стена возвратится на место, и Бааль может навеки остаться вмурованным в чугунные недра Лаборатории. Таков порядок, и он абсолютно правилен. Шпионы — везде. Предателем может стать каждый. Случайным растяпам, без дела забредшим в Лабораторию, делать в ней совершенно нечего. Сдох на входе — твоя беда, и более ничья.

Клац!

Восседавшие в могильной, придушенной полутьме за подковообразным столом из чёрного мрамора столом сотрудники Лаборатории несколько мгновений подслеповато щурились, уставясь в десять глаз на возникшего ниоткуда Бааль-Зевеля. Ага. Нас пятеро. Ариман, Левиафан, Велиал, Азур и ещё некто незнакомый, блевотно-зелёноватый, с мордой аллигатора и уродливо разъятой грудой клеткой, между рёбер которой жадными толчками бьётся кишко-образное сердце — прозрачное, слизистое, даже во тьме видно, какую мутную, смрадную дрянь оно перегоняет по артериям. Что за сюрпризы?

— Слава Сатанаилу!

Ленивое, нестройное «бла-бла-бла» в ответ. Устали ребята. Миллион веков по эпсилонским меркам в этом цельнометаллическом гробу — даже для демона кайф сомнительный…

«Но Коцит меня побери, что за хмырь всё же восседает по левую руку от Азура?»

— Будем знакомы, — Бааль не был любителем разгадывать шарады в ситуациях, когда нужно или биться плечом к плечу с нежданным союзником, или всаживать ему нож под ребро. Он одним длинным прыжком пересёк пространство Офицерской залы Лаборатории, отделяющее вход от стола, и, сорвав перчатку, протянул незнакомцу руку, — Бааль-Зевель, Старший Инструктор этого гадюшника.

— Иблис, куратор восточного блока, — промурлыкал слизистый, рассёкши в ухмылке свою пасть от заушины до заушины.

Азур моргнул единственным глазом и поспешил выбросить все карты на стол.

— Коллега Иблис нанёс нам визит в связи с ошибкой, произошедшей сегодня на командно-пропускном пункте Круга. Некто Ахмед Явлиев, личная добыча нашего гостя, по невыясненной пока причине попал в твою епархию. Коллега Иблис обеспокоен.

Бааль бесцеремонно перепрыгнул через стол, подвинул плечом тучного Лефиафана и вклинился между владыкой морей и Велиалом, как всегда что-то жрущим в медитативной задумчивости.

— Информационный поток, ничего личного, — бросил Бааль, мгновенно потеряв в Иблису всяческий интерес, — Ваш Ахмед совершенно случайно оказался захвачен силовыми сетями своих жертв, в большинстве своём назорейцев. К тому же он ошибся Кругом — по какой причине, в данный момент выясняют системные администраторы. Можете получить своё мясо в нашем терминале-накопителе. Вопросы есть? Вы свободны, коллега Иблис.

Странно. Иблис даже не шелохнулся, продолжаю буровить всё больше и больше вскипающего Бааля насмешливым взглядом.

— Коллега приглашён, — предостерегающе поднял обугленную длань Велиал, прервав процесс жевания и смачно сглотнув, — В проекте «священная война» возникли некоторые нестыковки и… м-м-м-м… сложности. Хотелось бы… э-э-э-э… обсудить.

Бааль сконцентрировал всю силу воли, подсосав заодно излишки оной из Левиафана (водяной чёрт обиженно хрюкнул при этом), чтобы не сорваться и не швырнуть в обнаглевшего владыку аравийских пустынь парочку ядерных зарядов из левого мизинца.

— Не наблюдаю никаких сложностей, — высокомерно изогнув бровь, отчеканил он, — Коллега Иблис прекрасно справляется со своей частью стратегического плана: подконтрольная ему паства Эпсилона, насколько мне известно, в данный момент решительно наступает на всех фронтах, давя назарейцев гусеницами фанатизма и испепеляя пламенем нетерпимости. Назарейцы гнутся, но в редких фазах контратак проявляют чудеса дебилизма, полезней коего для нашего общего дела и не сыскать. Фетвой на погромы, бомбой на зачистки, а тут ещё недавний скандал с карикатурами — по-моему, всё идёт как нельзя лучше. Леви, за карикатуры отдельное мерси — дас ист фантастиш, будь я проклят тысячу раз, если это не гениальный ход.

Иблис издал из глотки протяжное «фе» и со скрипом отделил верхнюю челюсть от нижней.

— Ситуация выходит из-под контроля, — просипел он, — Мидийский сатрап, мой личный ставленник, в обход плана начал развивать ядерную программу.

— Флаг ему в руки.

— Вы не поняли, коллега, — повысил голос Иблис, впрочем, с прежней дружелюбной ухмылкой поперёк морды, — У моего сатрапа в лучшем случае десяток бомбочек. У ваших ставленников — тысячи боеголовок. Это будет избиение младенцев, согласитесь. Вы хотите, чтобы я после стольких трудов остался без паствы из-за сбоя в системе?

— Не останетесь, — отмахнулся Бааль, давая понять, что ему неинтересен этот разговор, — Всех ваших клиентов не перестрелять, не перевешать и не пережечь. Вы от души постарались, слов нет. Плодятся, как вши, злобны, как десять Бааль-Зевелей… Отличная работа, коллега!

Бааль замолк и уставился отсутствующим взглядом в индикаторный фонарь на противоположной стене, излучавший в дымный полумрак Лаборатории уныло-бордовые пульсирующие блики. Отсчитав в уме до ста и убедившись, что расположение фигур на доске осталось прежним, Старший Инструктор решил отказаться от дипломатических выкрутас.

— Что ты хочешь, рептилия? — спросил он, упёршись кулаками в стол и развернув голову с надлежащей свирепостью, словно варан, учуявший запах дохлятины, — Говори и уходи. У нас закрытое мероприятие.

Иблис на другом конце стола неспешно отодвинул скамейку и величественно вытянулся во весь свой немалый рост, едва не сокрушив плафон в форме головы Сета на потолке Офицерской залы.

— Я хочу сущего ничего, — ухмылку наконец начисто слизало с его физиономии, — Просто пусть ваши извинятся перед моими.

Тут не выдержали нервы даже у флегмы Левиафана: с грохотом опрокинув своё кресло, толстяк разорвал мундир, развернулся полубоком к гостю и обнажил предмет, коим в прежнем эпохи Эпсилона монахи пугали учениц приходских школ, и о коем эти ученицы тайно грезили в сновидениях пубертатного периода.

— А это ты видел? — взревел владыка морских пучин, — Наши — это наши! Высший сорт! Не грешники, а произведение искусства! Две тысячи лет на рынке, лидеры продаж! А твои кто? Неееет! Пусть твои, — он голосом выделил слово «твои» и пренебрежительно поддел воздух средним пальцем, — извинятся. Пусть заткнут свои вонючие рты и убираются обратно в пещеры, из коих они по твоему недосмотру выползли. Я сказал всё.

Двое против одного — это не входило в планы Иблиса. К тому же Азур как-то излишне беспокойно заворочался на своём седалище, не то пытаясь почесать под хвостом, не то нащупывая, не вывалился ли из правого колена вставной Жезл Вразумления, предмет вожделения учёных мужей и вечная страшилка для деревенских теологов, едва умеющих читать и писать. Поэтому Иблис, коротко кивнув на прощание индикаторному фонарю, запахнулся в свой дырявый плащ, сказал последнее «фе» и исчез в облаке смрадного дыма.

— Это война, — печально подытожил Азур, достав наконец из колена Жезл и положив его на стол перед собой, — Ты прав, Леви, и ты прав, Бааль, но то, что сейчас произошло — идеальный казус белли. Восточный блок получил повод, чтобы выйти на Неназываемого и испросить у него разрешения занять акваторию Коцита.

— Пусть занимают, — зевнул Ариман.

— Нет, не «пусть», — возмутился Азур, коротким движением указательного когтя вскрыл навершие Жезла и высыпал на поверхность стола элементы питания, — Коцит — это подбрюшье Восьмого Круга. Лучше точки для шпионажа не придумаешь. Пока мы дружим с Иблисом и его шантрапой — этот шпионаж нам не навредит. Но как только у Иблиса отрастёт на нас зуб — а он после нашего милого разговора отрастёт, будьте уверены — его демоны станут использовать спёртые у нас тайны против нас же.

— Например?

— Например… э-э-э… сливать их в Чёрные локаторы своих самых продвинутых клиентов, — поддержал собрата Велиал, доселе сидевший без звука и движения, будучи зажат с обоих боков, — Мы ведь знаем, что Ангелы иногда перехватывают волны, исходящие от нашей аппаратуры. И будьте покойны, у Рая есть своя…м-м-м… продвинутая клиентура в Эпсилоне. Прошли те времена, когда презренные людишки не умели расшифровывать послания Вечных Миров…

— Таким образом то, что доселе было известно только Аду, станет известно и эпсилонским свиньям. Но это же… это же прямое пособничество Врагу! — побагровел Бааль и в сердцах воткнул свой ятаган в мраморный стол по самую рукоять. Удивительно, но стол выдержал удар: лишь подёрнулся микроскопической сетью трещин в радиусе двух локтей от точки пробоя, — Неужели Иблис не понимает? Он подложит свинью нам, а выиграет Назаретская Сволочь! Куда смотрит Отец?

В Офицерской зале на пару минут воцарилось похоронное молчание.

— Куда-куда, — проворчал Ариман, вынув из внутреннего кармана мундира горсть сапфировых шариков и аккуратно ссыпав их на столешницу, — В свой пуп. Сложно увидеть иное, будучи свёрнутым в три погибели.

Дата добавления: 2015-07-24