За исключением смерти.
Виктория отпрянула от мадам Рене.
— Вы увидели меня, madame, — едкая ирония прозвучала в голосе Виктории. — Теперь вы можете уходить.
Иначе она окоченеет от холода или загнется от усилий держать собственные руки по швам, пытаясь не поддаться инстинктивному желанию прикрыться ими.
Мадам Рене не шелохнулась.
— Вы разочаровываете меня, мадмуазель.
Грудь Виктории ныла — от давления ее рук. Не было ни одной причины, почему ее должно волновать, что там себе думает эта couturiere.
— Приношу свои извинения, — жестко ответила Виктория.
— Я думала, что вы храбрая женщина.
— В истории часто путают безрассудство и героизм.
— Нужно обладать немалым мужеством, чтобы любить такого мужчину, как Габриэль.
«Что, если я хочу больше, чем ваша девственность?»
Но у Виктории, кроме невинности, не было ничего, что она могла бы предложить мужчине.
— Месье Габриэль купил меня не для того, чтобы я любила его, — возразила Виктория.
Глаза мадам Рене неодобрительно сузились; бриллиант на указательном пальце, вторя ей, сверкнул с осуждением.
— Месье Мишеля прозвали так из-за его способности доставлять наслаждение женщине.
Виктория почувствовала, как замерло ее сердце.
— И как можно назвать мужчину с учетом его способности доставлять наслаждение женщине? — вежливо спросила она.
— Он известен под именем Michel des Anges.
Ангел Мишель.
— Ангелы не оказывают интимных услуг, madame.
Мадам Рене не задел цинизм в словах Виктории.
— Мы, французы, говорим, что испытать оргазм — значит voir leas anges — увидеть ангелов.
Габриэль говорил, что оргазм — значит la petite mort — маленькая смерть.
Пристальный взгляд модистки, как и глаз на пере павлина, не отрываясь, следили за ней. Они как будто что-то искали…
— Некоторые женщины, мадмуазель, — намеренно сказала мадам Рене, — утверждают, что месье Габриэль искусней в этом деле, чем его друг.
Холод, что окутал Викторию с головы до ног, исчез в поглотившем ее тело пламени.
— Madame, простите меня, но я не нахожу возможным продолжать нашу беседу до тех пор, пока я не буду одета.
Мадам Рене пожала плечами.
— Мы женщины, мадмуазель. А месье Габриэля не задевает вид обнаженного женского тела.
— Месье Габриэль какое-то время не был с женщиной.
Зачем она это сказала?
— Out.
— Я не знаю, как соблазнить мужчину.
«Я не знаю, как соблазнить мужчину», — эхом отразилось от стен холодной спальни.
Глаза мадам Рене удовлетворенно заблестели.
— Tournez autour, мадмуазель, et je vous montrerai comment seduire un home.
Виктория автоматически перевела слова модистки: «Повернитесь… и я покажу вам, как соблазнить мужчину».
Ее живот сжался в странном предчувствии.
Пристальный взгляд мадам Рене молчаливо предлагал Виктории быть женщиной.
Любить мужчину, который отвергает любовь.
Виктория повернулась и посмотрела на себя в зеркале-псише.
Из глубины отражения на нее пристально смотрели серебристые глаза.
Глава 9
Виктория не слышала, как Габриэль вошел в спальню. Но он был там.
Раньше Виктория не ощущала его присутствия. А сейчас она всем телом чувствовала Габриэля: своей сносной грудью, своими бедрами и ягодицами, которых нет…
Трое наблюдали за Викторией: мадам Рене — женщина, одетая в синее платье с огненно-рыжими волосами, чей блеск изящно оттеняла маленькая шляпка с качающимся пером павлина; сама Виктория — обнаженная женщина, тело которой облепили почерневшие от воды волосы; и Габриэль — мужчина со скрытым в тени лицом, алебастровая кожа которого сливалась с белизной рубашки, расстегнутой возле горла.
Мадам Рене ждала, чтобы увидеть, насколько храброй была Виктория.
Виктория ждала, что сейчас она провалится сквозь землю от стыда.
А чего ждал Габриэль?
— Поднимите руки, мадмуазель, чтобы я могла снять ваши мерки.
Голос мадам Рене звучал так, словно он шел откуда-то издалека. Ее намерения были абсолютно прозрачны.
Она хотела, чтобы Виктория позировала перед Габриэлем.
Она хотела, чтобы Виктория соблазнила мужчину, который получил известность благодаря своему умению обольщать; мужчину, который не прикасался к женщине уже четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней.
Виктория подумала обо всех тех годах, когда она жила в чужих домах, заботилась о чужих детях, получала деньги из рук чужих мужей.
У нее не было ни дома, ни детей, ни мужа.
Дом Габриэля был публичным заведением; он нанимал проституток, которым повезло меньше, чем ему, и не было никого, кто бы мог обнять его.
Темноволосая женщина в зеркале-псише подняла свои руки. Виктория почувствовала, как поднялась ее грудь и затвердели соски.
«Сносная грудь», — как сказала модистка.
Серебристые глаза в зеркале смотрели на грудь Виктории, оценивая ее форму, полноту.
Соблазнительность.
Находит ли и он, как мадам Рене, ее грудь сносной?
Мадам Рене сделала шаг вперед. Она развела руки и обхватила грудную клетку Виктории.
Опоясывая ее.
Прикасаясь к ней.
Чувствуя, как мерная лента сжимает грудь, Виктория наблюдала за игрой света на своей коже. Она чувствовала, как ее тело бросает то в жар, то в холод.
Острое осознание Викторией своего положения отражалось в глазах Габриэля.
«Как долго он стоял в дверном проеме, слушая, наблюдая?» — с замиранием сердца подумала Виктория.
Почему не сообщил о своем присутствии?
Почему не запретил говорить о нем?
Виктория перевела дыхание.
Она никогда не была храброй.
Возможно, с этим мужчиной она может позволить себе быть той, кем никогда не была до сих пор.
— Мадам Рене, вы сказали, что если бы месье Габриэль занимался со мной любовью, то мой рот, моя грудь и мои… — Виктория запнулась в нерешительности. Она заглянула в серебристые глаза, внезапное спокойствие в которых придало ей необходимой смелости. — И мои половые губы набухли бы.
Освободившись от давления мерной ленты, соски Виктории вернулись в исходное положение. Отчетливый скрип грифеля карандаша по бумаге неприятно отозвался в ее позвоночнике.
— Вы видели… женщин… таких… обнаженных… после того, как они провели с ним ночь?
Виктория почувствовала, как в кожу левой подмышки впился металлический наконечник сантиметра, немного теплый от рук мадам Рене.
Пристальный взгляд серебристых глаз остановился на ее левой подмышке.
— Видела, мадмуазель.
Пригладив сантиметр искусными пальцами, мадам Рене измерила расстояние между подмышкой и запястьем Виктории.
Пристальный взгляд серебристых глаз, не отрываясь, следил за руками модистки.
Грудь обнаженной женщины в зеркале поднималась и опускалась; легкие Виктории поочередно наполнялись воздухом и выпускали его.
— Он… он был… нежен с женщинами? — спросила Виктория.
Она не узнала собственный голос.
Он был хриплым от желания.
Или, возможно, от страха.
Мадам Рене убрала сантиметр.
Серебристые глаза поймали выжидающий взгляд Виктории.
— Un prostitute, мадмуазель, — ответила мадам Рене; ее голос был неестественно деловитым для такой в наивысшей степени не располагающей к деловитости ситуации, — ведет себя нежно или грубо в зависимости от пожеланий клиента.
Непрерывный скрип карандаша.
Виктория скорей почувствовала, чем увидела, как мадам Рене обошла ее сзади и остановилась справа; все ее внимание было сосредоточено на пристальном взгляде серебристых глаз.
Твердый металлический наконечник впился в правую подмышку.
Серебристый взгляд впился в нежную кожу и растущие там волоски.
Виктория облизнула губы, ощущая, какие они шершавые и потрескивавшиеся.
Чувство реальности неприятно задело ее.
Что она делает?..
— Конечно, женщина… женщина не получает удовольствия, когда мужчина груб с ней, — произнесла Виктория со сбившимся дыханием.
— Когда мы возбуждены, мадмуазель, нам не нужна нежность. — Одно мгновение Виктория все еще ощущала болезненное покалывание металлического наконечника на коже, секундой позже — оно исчезло, оставив за собой лишь прикосновение холодного воздуха. — Опытный мужчина — или женщина — знают, когда une petite боль усилит наслаждение.
Боль. Наслаждение.
«Во всяком удовольствии всегда есть боль, мадемуазель».
— А месье Габриэль… он знает, когда небольшая боль усилит… наслаждение женщины? — спросила Виктория.
— Знает, мадмуазель.
Во взгляде серебристых взгляд не было ни подтверждения, ни отрицания слов мадам Рене.
Горло Виктории необъяснимо сжалось.
Мужчина, который насиловал Габриэля, тоже знал, когда боль может принести удовольствие?
— Вы можете опустить руки, мадмуазель.
Виктория опустила руки.
Серебристые глаза в зеркале оценивающе смотрели, как опускается ее грудь.
Внезапно мадам Рене возникла между Викторией и ее отражением. А затем — элегантно одетая модистка с огненно рыжими волосами исчезла.
За приглушенным стуком послышалось шуршание шелка.
Виктория опустила взгляд.
Мадам Рене встала на колени перед Викторией. Ее лицо оказалось напротив туго завитых волос, которые обрамляли то место, где соединяются бедра.
Перо павлина раскачивалось из стороны в сторону.
— Раздвиньте ноги, мадмуазель.
Виктория заглянула в серебристые глаза и нашла в них столь необходимую ей смелость. Она раздвинула ноги.
Ледяной воздух ворвался в нее.
Что-то более материальное, чем воздух, прикоснулось к ее животу — перо павлина. В то же время в основание ее правого бедра впечатался металлический наконечник… близко, слишком близко к женской плоти, которая вдруг болезненно набухла.
Виктория невольно вздрогнула.
Теплые пальцы прочно удерживали металлический наконечник на одном месте. Или это серебристые глаза в зеркале не позволяли ему сдвинуться.
Пристальный взгляд Габриэля обжигал… рот Виктории, грудь Виктории, половые губы Виктории.
— Какой тип… — Виктория с силой заставила себя сосредоточиться на предложении, а не тонуть во взгляде серебристых глаз и расслабляющем жаре, который они вызывали. — …женщин предпочитал месье Габриэль? — спросила она, зажатая между мужчиной, который застыл позади нее, и женщиной, которая встала на колени на полу перед ней.
— Месье Габриэль предпочитает, — проворные пальцы, слегка прикасаясь, откладывали сантиметр по внутренней стороне бедра — Виктория втянула холодный воздух — минули изгиб икры, остановились на лодыжке, — то, что нравится любому мужчине, мадмуазель, — ответила модистка обманчиво отсутствующим голосом.
Но мадам Рене не отвлекали ни снятие мерок, ни разговор, который она вела. Она точно знала, что она делает. Для Виктории.
Для Габриэля.
Внезапно ощущение присутствия чужих пальцев пропало… с основания бедра Виктории… с ее лодыжки. Скрип карандаша по бумаге неприятно отдавался на коже.
Серебристые глаза в зеркале подстрекали Викторию продолжить.
«Как далеко вы намерены зайти в этой игре, мадмуазель?» — спросил он.
«Дальше, чем зашла сейчас», — подумала Виктория.
— И что же нравится мужчинам, мадам Рене? — неуверенно спросила она.
Скрип карандаша пропал, но его эхо все еще отдавалось где-то в ее ушах.
Металлический наконечник впился в основание ее левого бедра. Виктория ощутила его холодное прикосновение.
— Мужчины хотят, чтобы их желали. — Серебристые глаза в зеркале, не отрываясь, следили за пальцами мадам Рене, которые измеряли внутреннюю поверхность бедра Виктории, изгиб ее икры. — Не только ради секса с ними, но и за то, какие они есть. Мужчины, мадмуазель, хотят, чтобы их любили. Так же, как и мы, женщины, хотим, чтобы нас любили, oui?
Мадам Рене поднялась столь же стремительно, как и опустилась.
— Maintenant, уберите, s’il vous plait, волосы со спины.
Виктория медленно подняла руки, все выше и выше, завела их за спину и собрала волосы на голове.
Они были холодными, мокрыми и тяжелыми.
Ее грудь была холодной, тяжелой и набухшей.
Взгляд, наблюдающих за ней серебристых глаз, был холодным, суровым и напряженным.
«Он — хозяин», — говорили они. «Он — шлюха», — предупреждали они. «Он — убийца», — угрожали они.
Она смотрела на неприкасаемого ангела.
— Как женщина любит мужчину, madame?
Сантиметр соединил лопатки Виктории.
— Она должна целовать его, чтобы показать, что хочет его?
В воздухе заискрились электрические разряды.
— Она должна ласкать его соски, чтобы доставить ему удовольствие? — Пальцы мадам Рене зажали один конец сантиметра на левом плече Виктории, а другой — на правом.
— Она должна принимать его в свое тело, чтобы показать, что ни ему, ни ей больше нет нужды быть одинокими?
Мадам Рене убрала свои руки.
— Мужское тело не сильно отличается от женского, мадмуазель. Им нужно то же внимание, что и нам, женщинам.
Долгий скрип карандаша. Нехватка кислорода.
— Женщина, мадмуазель, не боится исследовать тело мужчины, когда хочет узнать, что приносит ему удовольствие.
Майкл и Габриэль были друзьями.
«Ключ к пониманию Габриэля, — подумала Виктория, — лежит в этой дружбе».
— А месье Мишель столь же одарен, как и Габриэль? — опрометчиво спросила она.
Ощущение опасности проникло сквозь эротическое напряжение.
«Ты зашла слишком далеко», — говорили ей серебристые глаза.
Каждый нерв в теле Виктории кричал ей об этом.
Металлический наконечник впился в кожу ее правого плеча.
— Они оба имеют репутацию des etalons, — сантиметр, твердо прижатый одним концом, прошел через спину Виктории до ее талии, — жеребцов.
Тепло пальцев мадам Рене исчезло; вместо него появился скрип карандаша.
Грудь Виктории поднималась и опускалась в такт биению ее сердца.
Ее поза ничего не скрывала от Габриэля, все было на виду: полнота ее груди, беззащитные подмышки, отчетливо выступающие ребра и подвздошные кости, темный треугольник волос.
Выглядывающие снизу темно-розовые губы.
То, что раньше бездействовало, сейчас набухло от желания.
Он видел это?
Модистка заметила это?
— Мужчине необходимо иметь большое достоинство, чтобы удовлетворить женщину? — спросила Виктория, ощущая биение сердца где-то у себя в горле.
— Non. Но того, кто работает un prostituee, сложно назвать обычным мужчиной. Женщины не хотят платить за un bite, который не длиннее их собственных пальцев, мадмуазель.bite.
У Виктории не было проблем с пониманием французской речи модистки.
Называл ли Габриэль свой член un bite?
На каком языке он разговаривал с женщинами, которые его покупали: французском… или английском?
— Насколько большим должно быть у мужчины его достоинство, madame, чтобы его прозвали… жеребцом?
Металлический наконечник впился в кожу на левом плече Виктории. Мадам Рене, считая вслух, стала отмерять необходимые ей дюймы, отмечая их ногтями на сантиметре.
— Один дюйм… два дюйма… три дюйма… пять дюймов… — Острые ногти измерили расстояние между лопатками Виктории. Ей казалось, что нечто проникает в ее влагалище с каждый дюймом все глубже и глубже. — Шесть дюймов… семь дюймов… восемь дюймов… девять дюймов…
Виктория не могла дышать. Серебристые глаза в зеркале сменились видением мужского члена — члена Габриэля — восемь дюймов длиной, девять дюймов длиной…
— Мужчина должен иметь член, длиною как минимум девять дюймов, чтобы его прозвали жеребцом, мадмуазель, — твердо сказала мадам Рене. Внезапно пальцы модистки заскользили по спине Виктории и остановились на ее талии, где зафиксировали сантиметр. А затем все исчезло: видение мужского увеличивающегося органа, пальцы модистки, сантиметр.
Кроме серебристых глаз в зеркале.
Манипуляции мадам Рене отражались в его пристальном взгляде.
Габриэль сказал, что длина его члена больше девяти дюймов.
«Насколько больше?» — заинтересовалась Виктория.
— Мужчина когда-нибудь умолял вас о разрядке, madame? — спросила Виктория, ощущая себя такой хрупкой, что казалось, хватит лишь небольшого усилия, чтобы ее тело раскололось на множество осколков.
Жар во взгляде Габриэля превратился в серебристый лед.
— Это то, что делает un prostituee, мадмуазель, — дарит наслаждение. — Модистка записала мерки с непроницаемым лицом. — Le plus наслаждения — тем лучше, oui?
Чем больше наслаждения — тем лучше. Да.
— А… клиент когда-нибудь заставлял вас умолять, madame?
Гаррота сомкнулась вокруг ее шеи.
— Non, non, не двигайтесь, мадмуазель. Мне нужно снять эти последние мерки. Voila.
Виктория застыла.
Сантиметр сжал ее горло…
— Когда есть взаимное уважение и расположение друг к другу, — Виктория почувствовала, как ее спину щекочет теплое дыхание, — существуют тысячи способов, с помощью которых мужчина и женщина могут довести друг друга до такого состояния, когда кричишь в порыве страсти.
…а затем Виктория оказалась на свободе.
Модистка сделала последнюю запись, быстро черкнув карандашом по бумаге.
Серебристые глаза в зеркале удерживали взгляд Виктории.
— А когда нет уважения… — Виктория сглотнула, ощущая сухость в горле, — …или расположения?
— Тогда это насилие над чувствами.
Мадам Рене сделала шаг назад.
— В то время как обольщение, мадмуазель, это искушение чувств. Это создание обнаженных образов словами. Это пробуждение в человеке предвкушения un baiser — поцелуя, une caresse — ласки, un embrassement — объятий… Вот что такое искусство обольщение, n’est-il pas, месье Габриэль?
— Oui, мадам Рене, — безразличным голосом согласился Габриэль.
За холодностью его глаз скрывались мысли, которые модистка осознанно ему внушила. Un baiser — о поцелуях. Une caresse — о ласках. Un embrassement — об объятиях.
Виктория представила себе мужскую плоть Габриэля — его bite — целующую ее, ласкающую ее, проникающую в нее. На восемь дюймов, девять дюймов… Габриэль представил себе женскую плоть Виктории, окружающую дюйм за дюймом его плоть.
Модистка искусно заставила их встать лицом к лицу с их желаниями.
— Я пришлю одежду для мадмуазель immidiatement, месье, — с удовлетворением в голосе сказала мадам Рене. — Au revoir, мадмуазель.
Виктория наблюдала в зеркале, как украшенная бахромой юбка мадам Рене с драпированным турнюром, вызывающе покачиваясь, направилась к выходу.
Внезапно Габриэль пропал из ее поля зрения. Француженка исчезла в дверном проеме, оставив за собой полностью одетого мужчину, который отвергал свои желания, и обнаженную женщину, которая откровенно продемонстрировала собственное распутство.
Виктория опустила руки. Холодные, мокрые волосы упали ей на спину.
Она повернулась, ощущая, как волосы укрыли ее голые плечи.
Габриэль стоял рядом с дверью. Его щетина оказалась той тенью, что скрывала лицо в зеркале. Она была того же темного цвета, что и его брови.
Он был одет в ту же белую шелковую рубашку, что и прошлой ночью. На ней не было воротничка. И манжет. И запонок.
Рубашка была помята, словно он спал в ней. Волоски того же цвета, что брови и щетина, выглядывали из ее v-образного выреза.
Виктория уставилась на завитки его темных волос. Их прикосновение, наверняка, щекотало бы женскую грудь.
Без всякого предупреждения перед ее глазами возник образ ванны-душа. Она вспомнила о двух форсунках, которые располагались под углом вниз на уровне ее бедер. Если бы она их подняла и повернула нужный кран, тогда вода из них била бы прямо между ее ног.
Виктория ощутила, как запульсировал ее клитор во внезапном понимании.
Она резко подняла голову.
Серебристые глаза наблюдали за ней.
— «Душ для печени»… Он нужен не для того, чтобы массировать печень? — спросила она, понимая всю глупость собственных слов.
Габриэль не сделал вид, будто не понял ее.
— Нет.
Виктория подумала о степенных, респектабельных людях, которые рассматривали ванну-душ в Кристалл Пэлас. Знали ли они, что тот душ, названный душем для массажа печени, на самом деле используется для мастурбации?
Она инстинктивно устремила взгляд на бедра Габриэля.
— Этот душ возбуждает мужчин?
Черный шелк пульсировал в такт пульсации ее тела.
— Не в такой степени, как женщин.
Его голос был холодным и спокойным.
Виктория резко подняла глаза и встретилась с серебристым взглядом.
— Но все же у вас есть «Душ для печени».
— Ванна-душ была доставлена сюда, уже оснащенная им.
— Это Майкл был тем мужчиной, чью цену вы перебили?
Волосы Виктории встали дыбом от электрического напряжения, излучаемого Габриэлем.
— Нет, — вежливо ответил он, — Майкл не был тем мужчиной, который предлагал за вас цену.
— Но Майкл был в зале, — не унималась Виктория.
— Майкл был в зале, — легко согласился Габриэль.
Но взгляд его серебристых глаз ни на минуту не давал обмануться легкостью его тона.deux anges. Два ангела.
«Они соперники», — сказала Виктория.
«Они друзья», — поправила ее мадам Рене.
— Мужчина, чью цену вы перебили… Он — тот человек, который, как вы думали, послал меня к вам?
— Да.
«Если бы я не предложил цену за вас, мадемуазель, вы умерли бы намного худшей смертью, чем любая смерть от сулемы».
Часто поднимающаяся и опускающаяся грудь Виктории не давала обмануться ее показным спокойствием.
— Он тот человек, который, как вы думаете, убьет меня? — спокойно спросила она.
— Если я не буду защищать вас, — да.
Но Габриэль не знал, сможет ли он защитить ее.
— Как долго вы подслушивали? — спросила Виктория, прежде чем ощутила, что ее тело раскололось на множество осколков, не выдержав напряжения страха и желания.
— Достаточно долго, мадмуазель.
Достаточно долго для чего?
— Мужчины хотят, чтобы их любили?
— Я никогда не задумывался над этим, мадмуазель, — вежливо уклонился он от ответа.
Как не задумывалась и Виктория.
— Вы называете ваш… член… bite?
Электрический свет был слишком ярким.
— Нет, мадмуазель. — Габриэль никоим образом не показал, что она переступает границы дозволенного, лишь прикрытые на секунду глаза были ответом на ее дерзость. — Я называю его cock.[17]
— Вы достигаете эрекции с женщинами?
— Я не был с женщиной более четырнадцати лет, — прямо ответил он.
— Я не невежда, сэр. — Ногти Виктории впились в ладони. Удовольствие. Боль. — Я прекрасно понимаю, что для того, чтобы достичь эрекции, мужчине необязательно вступать в половые отношения с женщинами.
— Возможно, вам, мадмуазель, было бы лучше спросить, — сказал Габриэль неожиданно опасным, провокационным голосом, — достигал ли я эрекции с мужчинами.
Виктория почувствовала, что задыхается от холода в его глазах.
Она понимала, что рискует собственной жизнью.
— Достигали?
Габриэль двинулся к ней.
Сердце Виктории подпрыгнуло к горлу.
Габриэль остановился перед камином из атласного дерева.
Присев на корточки, он взял стоявший рядом с бронзовой кочергой совок из темно-серого чугуна и убрал в сторону золу, оставшуюся от огня, горевшего там прошлой ночью. Наклонившись вперед, он начал поочередно доставать кругляши дров из деревянного ведра: первый, второй, третий, — его рубашка то натягивалась, обрисовывая игру мускулов на его спине, то собиралась складками.
Он прятался.
Виктория знала это, потому что всю свою жизнь она только и делала, что пряталась.
— Почему вы говорите, что испытать оргазм, значит пережить la petite mort, а мадам Рене — значит voir les anges?
Габриэль внезапно поднялся и дотянулся до обсидиановой урны, стоявшей на каминной полке. Потом снова сел на корточки, широко раздвинув колени.
Черные шелковые брюки отчетливо обрисовывали упругие полушария его ягодиц.
Виктория почувствовала запах серы от зажженной спички. Крошечный желтый огонек разгорелся на полене, превратившись через несколько мгновений в оранжево-голубое пламя.
Виктория твердо решила для себя, сколько ей еще стоять сейчас перед ним обнаженной. И сколько ей придется это делать потом.
Она не будет стоять перед ним обнаженной ни секундой дольше.
Чувствуя, как примерзли к деревянному полу пальцы, Виктория развернулась. Восстановив равновесие, она сделала шаг в сторону коричневого шерстяного платья.
— Если вы поднимите эти жалкие обноски, мадмуазель, я заберу их у вас.
Виктория остановилась, чувствуя, как напряглись ее ягодицы.
Серебристые глаза в зеркале смотрели на нее сверху вниз. Она не слышала, как он поднялся.
— Вы хотели узнать, достигал ли я эрекции с мужчинами.
В его голосе не было и намека на какие-либо эмоции, но почему тогда внезапная боль сжала ее легкие?
— Да, — выдохнула она.
— Повернитесь, мадмуазель, и посмотрите мне в лицо, если хотите узнать правду.
Виктория медленно повернулась, преодолевая внезапную тяжесть в ногах. Распрямив плечи, она встретила его взгляд.
В котором не отразилось ровным счетом ничего.
— Мужчине, мадмуазель, не нужно испытывать желание, чтобы заниматься сексом. Все, что ему нужно, это твердый стержень.. Член. Стержень.
— Я, — она демонстративно вздернула подбородок, — не понимаю.
— Вас возбуждали прикосновения мадам Рене.
Виктория втянула воздух. — Как вы смеете…
— …потому что вы представляли, что это я прикасаюсь к вам.
Да.
Но она не произнесла это вслух.
— Половые органы, мадмуазель, это аппараты. — Цинизм в его глазах лишил их серебристого блеска. — Как мои ванна и душ. Если вы повернете кран, — он на секунду замолчал, давая возможность вникнуть в его слова… кран… пенис, — то потечет вода. И не имеет никакого значения, кто его повернул, мужчина или женщина.
Если все обстоит именно так, то почему в его глазах застыл такой холод?
— Вы хотите сказать, что мужчине не нужно испытывать какие-то чувства, чтобы… — Виктория запнулась, пытаясь найти нужные слова; работая гувернанткой, она ни разу не слышала, чтобы мужской член называли «cock», — …чтобы совершить половой акт.
— Правильно.
— И что… совокупление — это просто ответный рефлекс, реакция на внешние раздражители.
— Да.
Ничто не заставит ее отвести взгляд от серебристых глаз.
— Другими словами вы хотите сказать, что не испытывали оргазм, когда были с… клиентом.
— Нет, мадмуазель, я не это имел в виду, — откровенно ответил он.
«А когда нет уважения… или расположения?
— Тогда это насилие над чувствами».
— Вы не получаете удовольствия от секса, — сказала Виктория.
Габриэль не возразил ей.
— Если бы ваш член, сэр, был механическим аппаратом, вы бы не боялись прикасаться к женщине. Но вы боитесь.
В его взгляде замерцала тьма.
Была лишь одна причина, из-за которой потемнели его глаза.
Если Виктория продолжит, то пути назад уже не будет.
Он может убить ее за ее слова. Виктория не могла винить его за это.
Но есть гораздо худшие вещи, чем смерть.
Жизнь, в которой нет радости прикосновений, намного, намного хуже смерти.
Виктория знала это, потому что прожила больше восемнадцати лет, лишив себя этой простой радости жизни.
Ее слова — это то, что должно было быть сказано.
— Мужчина, который насиловал вас, — предостережение в пристальном взгляде Габриэля резануло ножом по сердцу Виктории, но не смогло остановить ее, — подарил вам наслаждение.
Краешком сознания Виктория удивленно отметила, что потрескивающий в камине огонь не замерз от холода, заполонившего комнату.
— Он знал, как сделать так, чтобы боль приносила удовольствие.
Тьма полностью поглотила мерцание серебра в глазах Габриэля.
— Он заставил вас наслаждаться сексом.
Глава 10
— И вы никогда не простите себе этого.
В голосе Виктории прозвучала убежденность в собственных словах.. Никогда.
Наблюдать за тем, как дышит Виктория, как поднимается и опускается ее грудь, было гораздо приятнее вызванных ее словами воспоминаний.
Он мог убить ее. И она это знала.
Или он мог позволить второму мужчине убить ее. И об этом она тоже знала.
Она была напугана. Но не пряталась за собственным страхом.
Она была единственной женщиной, которая осмелилась встать лицом к лицу с его прошлым.
Как второй мужчина нашел ее?
Габриэль, бесшумно ступая, целенаправленно направился к Виктории. Она не отпрянула от него.
Он обошел вокруг неё.
Прошлой ночью волосы Виктории выглядели тусклыми и безжизненными, как её плащ. Сейчас же они блестели в электрическом свете гладким, холодным, влажным щитом.
Виктория повернулась за Габриэлем.
Он мог ощущать тепло ее нагого тела. Видеть собственное отражение в ее голубых глазах, которые то затуманивались страхом, то блестели от желания. Он мог чувствовать запахи своего мыла и шампуня на ее коже и волосах, мужские запахи, которые стали ощутимо женскими, смешавшись с её собственным ароматом.
Остановившись, Габриэль наклонился, чтобы поднять платье.
Его взгляд очутился на уровне ее таза.
Лобковые волосы Виктории были темными и курчавыми. Половые губы — темно-розовыми, как и соски.
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |