Голод плоти.
Виктория не задержалась на последнем.
Он не должен прочитать эти письма.
— Вы жили на улицах.
— Я родился в канаве, в Кале.
Кале — город во Франции, сразу за Ла-Маншем.
«Его тело было продано во Франции или в Англии?» — задумалась она. А потом: «Были ли улицы Франции безопаснее английских?»
— Я не знаю, какое преступление, по вашему мнению, я совершила, сэр, — сказала она своим самым резонным голосом гувернантки. — Но лондонские улицы взыщут много более суровое наказание, чем вы. Я прошу вас еще раз: пожалуйста, позвольте мне уйти.
Он вскинул голову. Холодность его глаз лишила Викторию дыхания.
— Вы боитесь того, что я найду в письмах.
Она боялась того, что она нашла в письмах.
— Вы не хотите меня, — повторила Виктория.
— Но я хочу, мадемуазель, — ответил он. Серебряные глаза, лишенные желания.
Нет, он не хотел ее, но знал, что она хотела его.
«Знал ли он, когда гладил кожаную морщинку, что я чувствовала его прикосновение внутри своего тела?», — мимолетно задумалась она.
И немедленно прогнала эту мысль.
Конечно, знал. Каждое движение — каждое слово, которое он сказал — было просчитано.
— Если бы вы хотели меня, сэр, вы бы взяли меня.
Знакомая неподвижность опустилась на Габриэля.
Лицо Виктории отражалось в его зрачках, два бледных круга, окруженных чернотой.
— Я не могу взять вас, мадемуазель, — наконец ответил он.
— Почему?
«Почему», — отразилось от голубых эмалированных стен.
— Потому что, если я возьму вас, вы умрете.
«Вы умрете», — пробежало по ее позвоночнику.
— Я могу умереть, если останусь с вами; я могу умереть, если оставлю вас. — Конечно, это говорила не Виктория, однако это ее голос звучал в ее ушах. — Мне кажется, сэр, что если я все равно собираюсь умереть, я бы предпочла это сделать не девственницей.
Ее бесстыдные слова повисли между ними.
Его глаза вспыхнули.
«Как может вспыхнуть серебряный лед?» — изумилась Виктория той частью своего разума, которая еще была способна к удивлению.
— Я не позволю вам умереть, — ответил он.
— Но вы уже сказали, что не можете гарантировать этого, — парировала Виктория.
Он не ответил.
— Если вы заставите меня остаться, сэр, я соблазню вас, — заявила Виктория. Чистая бравада. Она не имела никакого понятия, как соблазнить мужчину.
— Тогда вы заплатите за последствия, мадемуазель. — Чернота его зрачков поглотила серебро радужек. — Как и я.
Темнота сомкнулась вокруг нее.
— Почему вы думаете, что я повредила бы вам? — спросила Виктория. И не смогла скрыть отчаяния в своем голосе.
— Почему вы боитесь дать мне прочесть ваши письма? — нанес он встречный удар.
— Возможно, сэр, потому что мы оба испытываем один и тот же страх.
Серебро обвело черноту его зрачков.
— Чего же, по-вашему, я боюсь, мадемуазель? — вежливо спросил он.
В его глазах, в его голосе таилась смерть.
Виктория не убивала, но этот человек убивал. Она ни секунды не сомневалась, что он сделает это снова.
— Я думаю, что вы боитесь прикосновений человека противоположного пола, сэр. — Виктория сжимала свой плащ, вдыхая туман, вдыхая влагу, вдыхая резкий запах собственного страха.
— Вы думаете, что я боюсь прикосновений человека противоположного пола, — тихо повторил он, распробывая слова на вкус. — Вы думаете, что я боюсь прикосновений женщин. Вы боитесь прикосновений женщин, мадемуазель?
Прикосновений женщин… как будто к нему прикасались мужчины?
Виктория сглотнула.
— Нет, я не боюсь прикосновений женщин.
— Тогда чего вы боитесь, мадемуазель, раз мы испытываем один и тот же страх?
— Я боюсь прикосновений мужчины, — отчаянно сказала Виктория.
Свет, обводивший его зрачки, сиял ярче, чем люстра над ними, совершенный, опасный круг чистого серебра.
— Я боюсь, что мне понравятся прикосновения мужчины, — решительно продолжала она.
Сердце Виктории грохотало в ушах, признавая правду, которую она так долго скрывала. Правду, которую ее вынудили признать письма.
— Я боюсь, что я по натуре такая же шлюха, как и на деле.
Глава 4
Голос Виктории эхом отдавался между ними. Казалось, сереброглазого сереброволосого мужчину приковали к месту ее слова:«Боюсь прикосновений… боюсь, что мне понравятся прикосновения… боюсь, что я по натуре такая же шлюха, как и на деле».
Или, возможно, это Викторию приковал к месту тот факт, что она произнесла такие слова.
Стыд, который должен был появиться в результате признания, не пришел.
Виктория опустила подбородок, побуждая его осудить ее — его, кто продал свое тело. Как она продала свое.
— Письма в моей сумочке заставили меня понять, кто я есть. Я была влажной от желания. Потому что яхотела, чтобы вы — незнакомец — коснулись меня.
Боль пронзила ее грудь.
— Это не продажа тела делает человека шлюхой, не так ли? — произнесла она беспечно; ее голос не был беспечным. — Это удовольствие, получаемое от сексуального контакта. Я хотела, чтобы вы коснулись меня, поэтому я — шлюха.
— Я не думала, что буду так реагировать этой ночью. — Виктория сморгнула внезапные слезы. — Но я реагировала. Это подписывает мой смертный приговор?
Секунды тянулись целую вечность. Жили только глаза Габриэля. Серебряные маяки, излучающие потребность.
Касаться… ощущать прикосновения. Обнимать… находиться в объятиях.
Треск горящего полена вторгся в действительность.
Он не хотел касаться ее, или чтобы она прикоснулась к нему. И еше больше не хотел, чтобы она держала его в объятиях.
— Я не могу отпустить вас, мадемуазель.
Сожаление появилось в его голосе, его лице. А затем исчезло.
Его потребность. Его сожаление.
Жажда прикосновения. Объятий.
И снова мужчина, стоящий перед нею, превратился в живую, дышащую статую — совершенное изваяние, незамутненное эмоциями.
— Габриэль был посланцем Бога, — импульсивно произнесла Виктория.
— Да. Майкл был его избранником, — ответил он, серебряные радужные оболочки поглотили черноту зрачков.
Виктория обхватила себя руками.
— Что вы собираетесь делать со мной?
— Я попробую спасти вас.
Она все еще могла умереть.
— Мне трудно представить, чтобы женщина, которая дала мне… противозачаточные таблетки, представляла собой большую угрозу, — стараясь приободриться, произнесла Виктория. — Она попросту надеялась ограбить меня. Теперь я не получу достаточно денег, чтобы она еще раз утруждала себя.
И при этом сама Виктория не получит достаточно денег для того, чтобы спастись.
От голода. От холода.
От человека, писавшего письма.
— Да, она не побеспокоит вас снова, — бесстрастно согласился он.
Виктория вздохнула с облегчением:
— Так вы…
— Она не побеспокоит вас снова, мадемуазель, потому что она мертва. Или скоро будет.
Долли обещала сопровождать Викторию к дому Габриэля; Виктория ждала ее, пока Биг Бен не пробил без четверти двенадцать.
Она так и не появилась.
Тошнота подступила к горлу Виктории.
— Откуда вы это знаете? — удалось выдавить ей.
Сереброглазый человек повернулся; не успела Виктория моргнуть, как он уже стоял лицом к ней, протягивая белую шелковую ткань, которая ранее скрывала его пистолет.
— Отсюда, мадемуазель.
Виктория инстинктивно протянула руку; белая ткань легла ей на ладонь. Она безучастно рассматривала квадрат шелка — салфетка, безусловно…
— Переверните.
Черные чернила пятнали противоположную сторону белой шелковой ткани. Медленно черные пятна обрели форму.
Это были буквы. Энергичные, черные, мужские буквы.
Записка, небрежно написанная на шелке.
Виктория прочитала короткое послание. Раз. Второй. Третий. Каждый раз она задерживалась на последнем предложении:
«Ты подготовил восхитительную сцену, mon ange, теперь я привел тебе женщину. Актрису на главную роль, если пожелаешь. Laissez le jeu commencer».
Давайте же начнем игру…
С показным спокойствием Виктория тщательно свернула салфетку и протянула ему.
Габриэль не взял ее.
Рука Виктории неловко опустилась; пальцы сжались в кулак и смяли шелк.
— Моя… Женщина, которая дала мне таблетки, не писала этого.
Даже если Долли и умела писать — да еще таким энергичным, мужским почерком — она не могла процитировать Шекспира.
— Нет, не писала.
Весь мир — театр, в нем женщины, мужчины — все актеры.
Виктория узнала цитату из записки, и автора, и пьесу. Конечно, он не думал…?
— Я — гувернантка, — как бы защищаясь, произнесла она.
— Да.
Его ответ не был многообещающим.
— Мое положение требует хорошего знания произведений Шекспира.
Он молча наблюдал за ее неуклюжими попытками оправдаться.
— Я не… — …знаю человека, который написал записку. Виктория облизнула губы. — Что означает — «ты подготовил сцену»? Для кого вы подготовили сцену?
— Для мужчины, мадемуазель.
— Мужчины, который написал эту записку.
— Да.
— И вы думаете, что этот человек, что… что именно из-за него я нахожусь здесь.
— Да.
— Это абсурд. Как он мог знать…
У нее перехватило дыхание.
Шесть месяцев назад муж ее нанимательницы обвинил Викторию в том, что она флиртовала с ним.
Виктория не флиртовала.
Ее нанимательницу не интересовала правда. Она уволила Викторию даже без рекомендаций.
Три месяца спустя начали приходить письма, их подсовывали утром под дверь комнаты, которую она снимала. Письма доказывали, что кто-то следил за ней, подстерегал ее.
Письма, подробно описывающие наслаждения, которые она скоро испытает.
От мужских губ. Мужских рук.
Мужского…
— Это невозможно, — отрывисто произнесла Виктория.
Она знала, кто писал письма: они приходили от мужа ее последней нанимательницы. Его почерк отличался от почерка на шелковой салфетке.
В отличие от мужчины, оставившего послание на шелковой салфетке, муж прежней нанимательницы Виктории не посещал мест, подобных дому Габриэля. Если бы он посещал их, то заплатил бы за женщину вместо того, чтобы разрушать репутацию и карьеру Виктории.
Лишь для того, чтобы завладеть ее девственностью.
— Я бы хотела получить назад мою сумочку, если вы не против.
— В ближайшее время, мадемуазель.
После того, как прочтет письма — ему не было нужды говорить это вслух.
— Уверяю вас, сэр, у меня нет писем, написанных тем же почерком, что и на этой салфетке.
— Тогда вам нечего бояться.
Электрический свет обжигал ее кожу.
— До сегодняшнего вечера я не знала о вашем существовании, — привела Виктория еще один довод.
— Вы это уже говорили.
— Я не собираюсь причинять вам вред.
— Как и я вам.
— Какую цель мог преследовать этот человек, посылая меня к вам? — вспыхнула Виктория.
Она не знала ни мужчину, называвшего себя Габриэлем, ни мужчину, который предположительно стремился убить ее.
Это было бессмысленно.
Опустив взгляд, Габриэль бросил письма назад в ее ридикюль. Затем медленно поднял ресницы.
От выражения пристального серебряного взгляда у нее перехватило дыхание: она увидела страх.
Боялся ли он?..
— Я не знаю, мадемуазель. — Страх немедленно исчез из его глаз. Он опустил сумочку на стул. — Ваш поднос скоро будет здесь. Вы хотели бы освежиться?
Нет.
— Да, спасибо.
Возможно, в уборной есть окно, через которое она сможет убежать.
Он молча повернулся.
Виктория сопротивлялась побуждению тут же забрать свою сумочку.
Если она возьмет ее, то он отберет ее назад.
Она не знала, что будет делать, если он применит силу. Кричать. Падать в обморок.
Сопротивляться.
То, что, как думала Виктория, было шкафом из атласного дерева, оказалось дверью.
Дверью, которая вела в абсолютную темноту.
Сердце Виктории колотилось о ребра.
Прямоугольник света лег на голый деревянный пол, блеснула медная кровать. Запахи восковой полировки и чистого полотна окутали ее.
Сжимая шелковую салфетку в правой руке и плащ в левой, Виктория последовала за ним в душистую темноту.
Его шаги были приглушенными, сдержанными, шаги Виктории — громкими, агрессивными.
В спальне не было окон.
Мягкий звук открывающейся двери заглушил шум сердцебиения Виктории. Яркий свет внезапно ослепил ее.
Габриэль скользнул назад в тень, виднелись лишь серебряные волосы.
— Вы можете присоединиться ко мне, когда закончите, мадемуазель.
Виктория решительно ступила вперед.
Дверь закрылась, запирая ее внутри. В то же мгновение она заметила большую медную ванну, заключенную в тумбу из атласного дерева. Над ванной высился медный капюшон, словно шкаф без двери.
Виктория видела комбинации ванны и душа, которые демонстрировались в Кристалл Пэлас — с использованием красного дерева или грецкого ореха, а не более дорогого атласного дерева — но никогда прежде она не работала в доме, оснащенном этим предметом роскоши.
Капюшон был высотой в семь с половиной футов. Это было весьма внушительно.
На стене напротив двери над инкрустированным слоновой костью фарфоровым туалетом висел бачок из атласного дерева. Коробка бумажных салфеток стояла на узком кожухе, скрывающем подведенную к туалету канализационную трубу.
Этикет предписывал, чтобы бумажные салфетки для личного пользования никогда не находились на виду, дабы не напоминать о том, для чего их используют.
Очевидно, мужчина по имени Габриэль не придерживался деликатных тонкостей.
Было трудно припомнить то время, когда ее могло оскорбить подобное зрелище.
Из противоположного конца ванной на нее смотрела женщина с бледным лицом, обрамленным темными, тусклыми волосами.
Искра радости, вспыхнувшая было в Виктории при виде комбинации ванны и душа, быстро погасла.
Женщина, которую она увидела, была ее отражением в зеркале над умывальником из испещренного золотыми прожилками белого мрамора.
Следом она осознала и другое: в туалете не было окон.
Виктория оказалась в ловушке.
Габриэль щелкнул электрическим выключателем — холодная медная пластинка, гладкая деревянная кнопка. Сверху полился свет.
Большой, без лишних украшений шкаф атласного дерева полностью закрывал дальнюю стену комнаты; медная кровать занимала место вдоль ближней. Она была накрыта голубым шелковым покрывалом.
Французская мадам предпочитала вычурность простоте, роскошь — элегантности.
Благоухание — чистоте.
Она не одобрила бы его дом. А Виктория?
Взяв безопасную спичку из обсидиановой урны, украшающей каминную доску из атласного дерева, он присел на корточки и поджег сложенную под дровами лучину. Синие и желтые язычки пламени взвились вверх.
Долгие секунды он держал горящую спичку, вспоминая годы, которые прожил без пищи. Крова.
Безопасности.
«Вы бы стали меня умолять, мадемуазель?
— Нет. Нет, я не стану умолять вас».
И не умоляла.
Она не умоляла ради пищи. Ради денег.
Она не умоляла ради своей жизни.
Она не умоляла его удовлетворить свое желание, которое столь очевидно испытывала к неприкосновенному ангелу.
Вместо этого она, девственница, угрожала соблазнить его, мужчину, который в течение двенадцати лет был соблазнителем.
Виктория ублажала бы его ртом. Она приняла бы его любым из способов, которыми Габриэль когда-либо овладевал мужчиной или женщиной.
Она и сейчас приняла бы его, зная, кто он есть.
Его член пульсировал от воспоминаний о чистом аромате ее желания. Это не замедлило бег мыслей в его голове.
Шесть месяцев тому назад Виктории отказали от места.
Шесть месяцев тому назад Габриэль убил первого мужчину.
«…Теперь я привел тебе женщину».
Женщину, которая прожила на улицах достаточно долго, чтобы понять правила выживания, но которую все еще можно уничтожить знанием.
Женщину, которая не осуждала его прошлое.
«Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить».
Жар лизнул его кожу.
Габриэль бросил взгляд на спичку, которую держал большим и средним пальцами.
Синий огонь едва касался почерневшего дерева.
Глаза Виктории имели тот же живой, бесхитростный синий цвет, что и горящий огонек.
Надеялся ли второй человек отвлечь его сексуальным развлечением?
Виктория боялась того, что он мог найти в ее письмах.
Она солгала о своем имени. Лгала ли она о втором человеке?
Немедленно Габриэль вспомнил боль, блеснувшую в ее глазах, когда он сказал ей, что эти таблетки делают с женщиной.
Шлюха убила бы ее, а Виктория по-прежнему ее защищала.
Насколько далеко она пошла бы, чтобы защитить любовника? — задался он вопросом.
Где второй человек нашел ее?
Как он нашел ее?
Зачем он нашел ее?
Бросив спичку в камин, Габриэль встал.
Небольшой крупнокалиберный пистолет и длинный охотничий нож лежали в верхнем ящике прикроватной тумбочки из атласного дерева.
Орудия смерти.
Она пришла к нему без оружия; ей не найти оружия в его комнате. Смерть может исходить от второго человека или от Габриэля — но не от женщины.
Вытащив пистолет и нож, он бесшумно пересек комнату, которая в течение следующих нескольких дней, недель или месяцев будет служить Виктории спальней.
Через распахнутую дверь спальни донесся аромат свежезаваренного чая.
Габриэль застыл.
Вовсе не Гастон ждал его в кабинете.
Глава 5
Майкл сидел на краю столешницы из черного мрамора, наклонив голову, в черных волосах вспыхивали синие блики. Большой серебряный поднос упирался в его бедро; над серебряным заварочным чайником клубился серый пар. В одной руке Майкл держал коричневый глиняный горшочек, в другой — маленький сандвич без корочки.
Обе его руки были сплошь покрыты массой красных рубцов. Пальцы. Ладони. Тыльные стороны.
Габриэль наблюдал, как Майкл макнул сандвич в глиняный горшок.
Наружу он показался покрытый шоколадом.
Пульсация в паху Габриэля распространилась на левую руку, затем — на правую. Первая схватилась за охотничий нож, вторая — за небольшой крупнокалиберный пистолет.
Он не был готов иметь дело с Майклом. Не сейчас, когда его ноздри хранили запах страсти Виктории, а в ушах звенел голос того, второго мужчины.
Это не важно.
Страсть Габриэля; страсть Виктории.
Смерть.le jeu commencer. Давайте же начнем игру.
Габриэль приготовил сцену; теперь он должен исполнить свою роль.
Он молча прокрался вперед и закрыл за собой дверь спальни.
Майкл внешне казался поглощенным своим сандвичем: но это было не так. Майкл знал о присутствии Габриэля.
Так же, как знал о втором мужчине в салоне.
— Я велел Гастону выставить тебя, Майкл, — нейтральным голосом произнес Габриэль.
Майкл медленно поднял голову, фиалковые глаза были холодно расчетливы. Морщины ожогов, иссекавшие руки, окаймляли и правую щеку — резкий контраст с совершенством его черт.
— Ты действительно думал, что я уеду, не повидав тебя, Габриэль? — тихо осведомился он.
Голос Майкла не изменился за те шесть месяцев, когда Габриэль слышал его в последний раз. Он был низким, страстным и соблазнительным, голос мужчины, который сделал себе состояние проституцией.
Нет, Габриэль не ожидал, что Майкл покинет его. Но он хотел этого.
После всех этих лет он все еще хотел защитить темноволосого ангела с голодными фиалковыми глазами.
Пристальный взгляд Габриэля переместился от Майкла и остановился на шоколаде, покрывающем сандвич.
Острая боль сжала грудь.
Двадцать семь лет назад Майкл был не в состоянии вынести запаха шоколада, не говоря уже о том, чтобы его есть.
— Когда это ты пристрастился к chocolat, mon frere?[14] — нейтральным тоном спросил он.
Габриэль знал, что его голос обладает той же умелой модуляцией, что и голос Майкла: оба они были обучены соблазнять, совращать, доставлять удовольствие.
— Шесть месяцев тому назад, — ответил Майкл. И засунул в рот покрытый шоколадом сандвич.
Губы Габриэля загорелись от воспоминания: шесть месяцев назад он поцеловал поврежденную щеку Майкла. А затем убил первого мужчину.
Как легко было бы потянуть за спусковой крючок и убить Майкла. Шесть месяцев назад.
Сегодня ночью…
— Как Энн? — отрывисто спросил Габриэль.
Теплота, затопившая глаза Майкла, и улыбка, осветившая его лицо, едва не поставили Габриэля на колени.
На одно леденящее мгновенье он не узнал человека перед ним.
Габриэль видел Майкла, истощенного голодом и страхом. Он видел его почти сошедшего с ума от боли и горя.
Никогда прежде он не видел счастливого Майкла. Но он видел его теперь.
Майкл нашел то, что Габриэль не найдет никогда: любовь. Принятие.
Мир.
И все это с женщиной, которая предпочла фиалковые глаза — серым. Темноволосого ангела — белокурому.
Мужчину, который ценил жизнь, вместо мужчины, который отнял жизнь.
Свет, озаривший лицо Майкла, мгновенно потускнел, фиалковые глаза снова стали холодно-расчетливыми.
— Почему ты не навестил нас и не выяснил все сам, Габриэль?
— Тебе недостает меня, mon frere? — насмешливо парировал Габриэль.
— Да.
На одну неосторожную секунду Майкл снял свою маску. В его глазах не было обмана, в голосе не было фальши.
Невидимый кулак сжался в животе Габриэля.
Майкл любил его, и Габриэль не знал почему.
Майкл никогда не осуждал Габриэля ни за то, что тот был безымянным ублюдком, ни за сделанный им выбор.
Габриэль хотел, чтобы он принизил, осудил его.
Габриэль хотел, чтобы он мог ненавидеть, и знал, что предпочел бы ненависть скрытому страху.
Он отвел взгляд от фиалковых глаз Майкла.
Они не изменились за те двадцать семь лет, что Габриэль знал его, — они были все еще откровенно голодными.
У Виктории тоже были голодные глаза.
Бесхитростные синие глаза, которые жаждали секса.
Любви.
Принятия.
Второй мужчина послал ему Викторию, потому что она голодала. Как голодал Майкл.
Потому что она желала. В то время как Габриэль был неспособен желать.
Но почему?
— Ты учил меня читать и писать, — сказал Габриэль, желая понять мотивы второго мужчины. Желая понять мотивы Майкла. — Почему?
— Ты учил меня воровать; я считал это справедливым обменом. — В голосе Майкла послышалась резкость. — Кто этот второй мужчина, Габриэль?
Габриэль бесстрашно встретил пристальный взгляд Майкла.
— Ты знаешь, кто он, — невозмутимо ответил он.
Это Майкл нашел Габриэля, когда тот был прикован на чердаке, словно собака, лежа в собственной грязи и моля о смерти.
Но Майкл не позволил ему умереть.
Габриэль сожалел, что он не позволил.
— Ты говорил мне, что он был вторым мужчиной, который насиловал тебя, — сказал Майкл.
Габриэля изнасиловали двое мужчин; одного он убил, второй был все еще жив.
Габриэль спокойно выдержал подозрения, мелькнувшие в пристальном взгляде Майкла.
— Я говорил, что был второй мужчина, — спокойно согласился он.
— Однако до того раза, шесть месяцев назад, ты никогда не упоминал, что был второй.
— Я не знал, что тебя так интересуют подробности. Прости меня, mon vieux,[15] — услужливо сказал Габриэль, намеренно подстрекая Майкла. — Я думал, твои интересы лежат в другой области.
В женщинах, а не в мужчинах, имел он в виду.
Майкл не клюнул на приманку.
— А я думал, Габриэль, что ты единственный человек в моей жизни, которого не уничтожило мое прошлое. — Глаза Майкла скрыли черные ресницы; он поставил глиняный горшок с шоколадом на серебряный поднос.
Габриэля резанула боль.
В конце концов, Майкл неизбежно должен был соединить части головоломки.
И Габриэль сожалел, что не мог избавить его и от этого.
Тихий звон стекла, ударившегося о металл, заглушил стук сердца.
Майкл медленно поднял ресницы, фиалковые глаза впились в серебряные.
— Но я ошибался, не так ли, mon frere?
— Никому из нас не убежать от прошлого, Майкл, — искренне ответил Габриэль.
И ждал. Зная, что не может сделать ничего, чтобы остановить надвигающуюся череду событий.
Майкл беззвучно соскользнул со стола, фиалковые глаза были внимательны, шрам, обрамляющий щеку, побелел от напряжения.
Он сделал шаг вперед…
— Почему женщина выставила на аукцион свое тело в твоем доме, Габриэль?
Два шага…
— Почему любой продает свое тело, Майкл? — иронически спросил Габриэль.
Его пульс участился.
Он спрашивал себя, на что толкнет Габриэля Майкл в своих поисках правды. Он спрашивал себя, на что толкнет его второй мужчина в этой смертельной игре.
Он спрашивал себя, что он сделает, если Виктория попытается соблазнить его.
Три шага…
— Ты никогда прежде не позволял проводить аукционы, mon ami,[16] — бросил вызов Майкл.
Четыре шага…
— Сегодня грандиозное открытие моего нового дома, — невозмутимо парировал Габриэль. Подбирая правду и ложь с равной осторожностью. — Я решил, что это подходяще.
Пять шагов.
Майкл насмешливо поднял бровь.
— И ты решил, что это подходяще для хозяина перебивать ставки своих клиентов, Габриэль?
Шесть шагов…
— Возможно, я почувствовал одиночество, Майкл, — спокойно ответил он. — Возможно, я захотел собственную женщину.
Габриэль не знал, лжет он или нет.
Семь шагов…
— А второй мужчина… он тоже почувствовал одиночество? — язвительно возразил Майкл, фиалковые глаза были непреклонны в поисках правды. — И потому он дважды предложил цену за твою женщину?
«Твою женщину» отразилось от белого эмалированного потолка.
Черные волосы мужчины превратились в темные волосы женщины. Голос Виктории звенел в его ушах: «Боюсь прикосновений… боюсь, что мне понравятся прикосновения… боюсь, что я по натуре такая же шлюха, как и на деле».
Мгновенно темные волосы Виктории превратились в черные волосы Майкла, нагота женщины — в настойчивость ангела со шрамами.
Габриэль чувствовал жар тела Майкла, стоящего слишком близко. Он вынудил себя не отступать при его приближении. Так же, как прежде заставлял себя не убегать от шаг за шагом приближающейся к нему Виктории — выступающие тазовые кости, покачивающиеся бедра, колеблющиеся груди.
Она почти коснулась его. И на одно леденящее мгновение он почти позволил ей.
Виктория не знала последствий прикосновения к нему; Габриэль знал.
Майкл знал.
— Возможно, — легко произнес Габриэль, каждый мускул в его теле пульсировал осознанием.
Если Майкл не остановится…
Восемь шагов…
Габриэль напрягся, левая ладонь облепила рукоять ножа, средний палец правой руки потянулся к выемке спускового крючка.
Майкл остановился. Пахнущее шоколадом дыхание ласкало щеку Габриэля.
Два ангела стояли, глядя глаза в глаза, один темноволосый, другой белокурый. Один — обученный доставлять удовольствие женщинам, другой — мужчинам.
— Почему ты не убил его, Габриэль? — Серебряные глаза отразились в фиалковых, фиалковые — в серебряных. Двое мужчин, пойманные в ловушку прошлым, которое ни один из них не выбирал. — Я знаю, что он был здесь. Ты собирался застрелить женщину; почему не второго мужчину?
Итак, Майкл видел пистолет с синеватым отливом металла.
Знал ли он, как был близок к смерти?
Знал ли он, как близок к смерти сейчас?
— Ты видел его, Майкл? — ровно откликнулся Габриэль.
— Нет, я не видел его, но ты стоял над нами, Габриэль. Ты не мог не видеть его.
Габриэль сосредоточился на влажном запахе шоколада, чтобы отвлечься от фиалковых глаз, высасывающих его душу, и своих пальцев, невольно напрягшихся для самозащиты.
— Возможно, я видел не так отчетливо, как мне казалось.
Еще одна правда. Габриэль не предполагал наличия сообщницы, вошедшей в его дом под предлогом продажи с аукциона своего тела.
Он не предполагал обнаружить женщину, которая не осудит его.
И таким образом будет вознагражден за все, что успел пережить.
— Женщина жива? — с острым взглядом спросил Майкл.
— Была жива, когда я оставил ее несколько минут назад, — ответил Габриэль.
Но надолго ли?
— Она шлюха?
Габриэль подавил вспышку гнева.
— Нет.
Виктория не была шлюхой. Шлюхи не предлагали все — свою жизнь, боль, удовольствие.
— Она девственница?
— Да. — Язык Габриэля покрывал аромат шоколада. — Она девственница.
— И как ты узнал это, Габриэль? — хлестнуло в воздухе между ними. — Ты касался ее?
Боль…
Габриэль не хотел чувствовать боль.
«Я не хочу хотеть…»
— Ты знаешь, что я не делал этого, Майкл, — взвешенно, спокойно ответил Габриэль, все его восприятие было обращено к женщине в смежной комнате и мужчине, стоящем перед ним лицом к лицу. — Ты прекрасно знаешь, сколько времени прошло с тех пор, когда я касался кого бы то ни было.
В любой момент Виктория могла открыть дверь…
«Она тоже предпочла бы фиалковые глаза серым?» — отстраненно подумал он.
Ревность, порожденная этой мыслью, захватила его врасплох.
Второй мужчина послал ее Габриэлю, а не Майклу. Он не хотел, чтобы она предпочла ему темноволосого ангела.
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |