Шарлотта Бронте Джейн Эйр 33 страница

Готовиться к поездке было просто, так как мне не докучали ни расспросами, ни догадками. Когда я объяснила сестрам, что пока не могу сказать ничего определенного о своих намерениях, они с большой добротой и тактом позволили мне заниматься сборами в молчании, мудро предоставив мне ту свободу действий, какую в подобных обстоятельствах я предоставила бы им.

Я покинула Мур-Хаус в три часа пополудни и в начале пятого уже стояла возле столба Уайткросса, ожидая почтовую карету, которая должна была доставить меня в далекий Тернфилд. В тишине, окутывающей эти безлюдные дороги и пустынные холмы, до меня еще издалека донесся стук ее колес. Она оказалась той самой, из которой летним вечером год назад я сошла возле этого столба, исполненная горя, без надежды, без цели! По моему знаку карета остановилась. Я забралась в нее – на этот раз мне не пришлось отдать за проезд все мое достояние. Когда мы покатили в сторону Тернфилда, я почувствовала себя почтовым голубем, летящим домой.

Поездка заняла тридцать шесть часов. Уайткросс я покинула днем во вторник, а рано утром в четверг карета остановилась у придорожной гостиницы, где предстояло напоить лошадей. Вокруг шелестели листвой живые изгороди, среди пологих холмов простирались широкие луга (какой ласковый, какой зеленый пейзаж в сравнении с суровыми вересковыми пустошами Мортона!). Моему взору они представлялись чертами некогда знакомого лица. Да, я знала эти места и не сомневалась, что моя цель близка.

– Далеко отсюда до Тернфилд-Холла? – спросила я конюха.

– Прямиком через луга, сударыня, аккурат две мили будет.

Я приехала!

Подумав так, я вышла из кареты, поручила мой сундучок заботам конюха, пока я за ним не вернусь, и расплатилась с кучером, не поскупившись на чаевые. Утреннее солнце озарило вывеску гостиницы, и я прочла надпись из вызолоченных букв: «Герб Рочестеров». У меня взыграло сердце – я уже во владениях моего патрона… И тут же оно замерло из-за поразившей меня мысли:

«Твой патрон, возможно, сейчас где-то по ту сторону Ла-Манша, а если он и в Тернфилд-Холле, куда ты торопишься, кто еще там, кроме него? Его сумасшедшая жена, и тебе там нечего делать. Ты не смеешь искать с ним встречи, разговаривать с ним. Напрасно ты затеяла эту поездку. Никуда не ходи, – настаивал здравый смысл. – Наведи справки в гостинице – и ты узнаешь все, что тебе нужно, сразу же разрешишь все свои сомнения. Подойди вон к тому человеку и спроси, здесь ли мистер Рочестер».

Разумный совет! И все же я не могла заставить себя подчиниться ему: так страшилась я ответа, который мог погрузить меня в бездну отчаяния. Продлить сомнения значило продлить надежду. Ведь я могу еще раз увидеть Тернфилд-Холл в лучах солнца! Прямо передо мной был перелаз, а за ним – те самые луга, через которые я бежала, ослепшая, оглохшая, теряющая разум, преследуемая бичами мстительных фурий, в то утро, когда я покинула Тернфилд. И еще не решив, что мне следует делать, я очутилась на дороге, ведущей через эти луга. Как быстро я шла! А иногда и пускалась бегом. Как жаждала поскорее увидеть такой знакомый парк! Какие чувства охватили меня, когда я узнала деревья и луг и холм между ними!

Вот наконец и опушка парка. И грачиная роща, вся в черных птицах. Тишину утра тут нарушало громкое карканье. Непонятное ликование придало мне силы, и я еще ускорила шаги. Последний луг остался позади, дорога между живыми изгородями – и вот передо мной ограда, службы… Дом все еще заслоняла грачиная роща. «Свой первый взгляд я брошу на фасад, – решила я, – пусть взгляд обрадуют благородные зубцы парапета. Я смогу увидеть окно моего патрона – и вдруг он будет стоять перед ним? Он ведь просыпается рано и, может быть, как раз сейчас прогуливается в плодовом саду или по двору. Если бы мне было дано его увидеть! На один миг! Но, конечно же, я не окажусь настолько безумной, чтобы кинуться к нему? Не знаю… я ни в чем не уверена. А если не удержусь – что тогда? Бог да благословит его! Что тогда? Кому будет плохо, если я вновь пригублю жизнь, которую подарит мне его взгляд?.. Но я брежу. Возможно, в эту минуту он смотрит, как солнце восходит над Пиренеями или над гладью южного моря».

Я прошла вдоль нижней стены плодового сада, свернула за угол к выходящей на лужайку калитке между двух каменных столбов, увенчанных шарами. Из-за одного можно будет тихонечко посмотреть прямо на фасад дома. Я осторожно вытянула шею, желая проверить, подняты ли уже шторы на каком-нибудь окне. Отсюда моему взгляду откроются парапет, окна, длинный фронтон, а сама я останусь невидимой.

Вверху кружили вороны, возможно, наблюдая за мной, пока я производила эту разведку. Что они думали про меня? Наверное, решили, что сначала я была очень осторожна и робка, а потом постепенно обрела смелость и даже отчаянность. Быстрый взгляд, затем очень долгий, затем я покидаю свой приют и выбегаю на лужайку и окаменеваю перед домом, не отводя от него напряженного взгляда. «Какая боязнь вначале! – могли бы прокаркать вороны. – И какая опрометчивость теперь!»

Вот сходная картина, читатель.

Влюбленный находит свою возлюбленную спящей на зеленой лужайке и хочет полюбоваться ее прекрасным лицом, пока она не пробудилась. Он бесшумно ступает по траве, замирает – ему почудилось, что она шевельнулась, – и пятится: ни за что на свете он не хочет, чтобы она его увидела. Но все тихо, и он вновь идет вперед, наклоняется над ней. Легкое покрывало скрывает ее черты, он откидывает покрывало, нагибается ниже. О, как предвкушают его глаза узреть чудо красоты в минуту покоя – такую теплую, цветущую, пленительную! Как тороплив их первый взгляд! Но как он вздрагивает! С какой внезапностью и силой обнимает обеими руками ту, к которой за миг до этого не посмел бы прикоснуться и пальцем! С каким отчаянием он называет имя, роняет свою ношу и смотрит на нее безумным взглядом! Он обнимает, он кричит, он смотрит, ибо уже не страшится нарушить ее сон ни голосом, ни движением. Он думал, что его возлюбленная спит сладким сном, и обнаруживает, что она мертва!

Я с робкой радостью посмотрела на величественный дом… и увидела почернелые развалины.

Можно не прятаться за каменным столбом, о да! Не вглядываться в окна, опасаясь, что кто-нибудь выглянет из них! Нет нужды вслушиваться, не открылась ли дверь, не послышались ли шаги по гравию дорожки или плитам двора! Лужайка, сад были истоптаны, на месте двери зияла пустота. Фасад был таким, каким я однажды увидела его во сне, – всего лишь стеной, высокой, разрушающейся, с дырами окон. Ни крыши, ни парапета, ни труб – все обрушилось.

И все окутывало безмолвие смерти – безлюдья самой унылой пустыни. Неудивительно, что письма, адресованные жившим здесь людям, оставались без ответа – почему бы не отправлять послания в церковный склеп? Страшная чернота развалин объясняла, что сгубило Тернфилд-Холл. Без сомнения, пожар. Но отчего он вспыхнул? Какая история скрывается за этим непоправимым несчастьем? Что еще погибло, кроме штукатурки, мрамора и дубовых панелей? Не погибли ли в огне и жизни? Если да, то чьи? Ужасный вопрос – и некому дать ответ, ни единого немого свидетельства, бессловесного указания.

Бродя вокруг еще торчащих стен и опустошения между ними, я убедилась, что страшный пожар бушевал давно. Зимние сугробы, решила я, наметало в провалы дверей, зимние дожди хлестали в пустые окна: ведь намокшие развалины зазеленели с приходом весны. Между обломками и почернелыми балками пробивался бурьян. Но-о! – где находится злополучный владелец этих руин? В каком краю? Как обошлась с ним судьба? Мой взгляд невольно обратился на серую квадратную колокольню за воротами, и я спросила себя: «Не делит ли он с Дамером де Рочестером его тесный мраморный приют?»

Однако на все эти вопросы, разумеется, существовали ответы. Найти их я могла только в гостинице, и я поспешила вернуться туда. Завтрак в снятую мной комнату мне подал сам хозяин, почтенный человек в годах. Я попросила его закрыть дверь и сесть – мне надо кое о чем его расспросить. Однако, когда он сел, я никак не могла собраться с духом и начать – слишком велик был ужас перед тем, что я могла узнать. Однако зрелище черных развалин должно было отчасти подготовить меня к самому страшному.

– Вы, конечно, знаете Тернфилд-Холл? – наконец сумела я выговорить.

– Да, сударыня. Я даже служил там.

– Неужели? («Не в мое время, – подумала я. – Мы не знакомы».)

– Я был дворецким покойного мистера Рочестера, – добавил он.

Покойного! Удар, которого я старалась избежать, обрушился на меня со всей силой.

– Покойного! – ахнула я. – Он умер?

– Я говорил про батюшку нынешнего хозяина, мистера Эдварда, – пояснил он.

Я вздохнула свободнее, замершее сердце снова забилось. Эти слова полностью уверили меня, что мистер Эдвард – мой мистер Рочестер (Господи, охрани его, где бы он ни был!), – во всяком случае, жив, что он, короче говоря, «нынешний хозяин». Благословенные слова! Теперь я смогу выслушать все – каким бы оно ни оказалось – с относительным спокойствием. Раз он не в могиле, то я выдержу, даже услышав, что он у антиподов, решила я.

– А мистер Рочестер сейчас в Тернфилд-Холле? – осведомилась я, разумеется, зная, каким будет ответ, однако не желая спрашивать прямо, где он теперь.

– Нет, сударыня, нет! Теперь там никто не живет. Думается, вы нездешняя, не то знали бы, что приключилось прошлой осенью. От Тернфилд-Холла одни развалины остались: сгорел дотла в самую жатву. Вот уж беда так беда! Сколько ценных вещей погибло, почти ничего вынести не удалось. Загорелось-то в глухую ночь, и когда пожарные приехали из Милкота, пожар бушевал вовсю. Смотреть было жутко. Я ведь и сам там был.

– В глухую ночь! – повторила я. Да, для Тернфилда эти часы всегда были роковыми. – А известно, как он начался? – спросила я.

– Догадки-то есть, сударыня, догадки есть. Да прямо сказать, это точно известно. Может, вы не знаете, – продолжал он, придвигая стул чуть ближе к столу, – что там содержали взаперти одну даму… сумасшедшую?

– Что-то такое я слышала.

– Ее, можно сказать, прятали, сударыня. Многие так даже сомневались. Ее же никто не видел. Просто годами ходили слухи, что живет такая в Тернфилд-Холле. А кто она да откуда, толком известно не было. Поговаривали, что мистер Эдвард привез ее из чужих краев, так некоторые думали, не любовница ли она ему. Только год назад тут такое дело приключилось! Очень странное дело.

Я испугалась, что буду вынуждена выслушать собственную историю, и попыталась вернуть его к главной теме.

– Так что эта дама?

– Эта дама, сударыня, – ответил он, – оказалась супругой мистера Рочестера! И выяснилось это самым удивительным образом. В доме служила в гувернантках молодая барышня, ну и мистер Рочестер в нее…

– А пожар, пожар? – напомнила я.

– Я к тому и веду, сударыня. Так мистер Эдвард в нее влюбился. Слуги говорили, что никогда не видели, чтобы кто-то так влюблялся. Просто надышаться на нее не мог. Они ведь за ним подсматривали, как у слуг водится, сударыня, так он от нее без ума был, хотя никто, кроме него, не считал ее писаной красавицей. Говорят, щупленькая такая, ну прямо ребенок. Сам-то я в глаза ее не видел, а вот Лия, она там в горничных служила, про нее рассказывала. Лии она нравилась. Мистеру Рочестеру около сорока, а гувернантке этой еще двадцати не сровнялось, а уж когда джентльмены его возраста влюбляются в молоденьких, так просто кажется, что их околдовали, не иначе. Ну и он возжелал на ней жениться.

– Об этом вы мне расскажете как-нибудь в другой раз, – перебила я. – А пока про пожар, у меня есть особая причина узнать про него побольше. Значит, подозревают сумасшедшую миссис Рочестер?

– Вот-вот, сударыня! Подожгла она, и никто другой, тут сомнений нет. При ней состояла женщина, миссис Пул, умелая в своем деле и надежная, если бы не один грешок, какой водится за ночными сиделками и всеми такими прочими. Держала при себе бутылку джина и порой отхлебывала лишнего. Понять-то можно: жизнь у нее нелегкая была, да только опасная это привычка. Выпьет миссис Пул джина с водой и уснет крепким сном, а сумасшедшая дама (хитра она, говорят, была что твоя ведьма) вытащит у нее ключи из кармана и давай бродить по дому, устраивать всякие пакости, какие ей в голову взбредут. Говорят, один раз чуть мужа в постели не сожгла, хотя поручиться не поручусь. Ну и в ту ночь она подожгла занавески в комнате рядом со своей, спустилась этажом ниже и забралась в комнату, где гувернантка прежде жила, – выходит, будто она соображала, откуда ветер дует, да и затаила на нее зуб. Забралась, да и подожгла кровать, да на счастье комната пустой стояла: гувернантка сбежала за два месяца до этого, и хоть мистер Рочестер ее разыскивал так, будто у него ничего дороже на свете нет, да все впустую. Ну он и осатанел, прямо осатанел из-за этого своего разочарования. Никогда прежде с ним такого не случалось, но как он ее потерял, к нему просто подойти нельзя было. И он совсем один остался. Миссис Фэрфакс, экономку, отослал куда-то к ее родне, но по-хорошему – большую пенсию ей положил. Ну да она заслужила, преотличная, значит, женщина! Мисс Адель, свою воспитанницу, отправил в пансион. Порвал знакомство со всеми соседями и заперся в доме будто отшельник.

– Как? Он не уехал из Англии?

– Уехал из Англии? Куда там! Он за порог дома не выходил. Только по ночам бродил по двору и по саду что твое привидение, будто рассудка лишился. Думается мне, так оно и было. Ведь другого такого деятельного, смелого, умного джентльмена вы бы нигде не сыскали, сударыня, пока эта фитюлька-гувернантка не поступила ему наперекор. Он ведь вина, карт или там скачек особо не любил, не то что некоторые джентльмены, да и особым красавцем не был, а вот гордость имел и мужество, каких поискать. Я же его еще мальчиком знал, понимаете? И сколько раз жалел, что эта мисс Эйр в море не утопла, прежде чем в Тернфилд-Холл приехать.

– Значит, мистер Рочестер был дома, когда занялся пожар?

– Ну да. И все уже пылало и наверху, и внизу, а он поднялся на верхний этаж, разбудил всех слуг и самолично помог им спуститься, а потом вернулся, чтобы забрать сумасшедшую жену из ее комнаты. Но тут ему крикнули, что она на крыше. Стояла там, руками над зубцами парапета размахивала и так вопила, что ее за милю было слыхать. Я ее своими глазами видел и своими ушами слышал. Такая крупная женщина и с длинными черными волосами – мы видели в свете огня, как они колышутся. У нас на глазах мистер Рочестер выбрался на крышу из люка, и мы услышали, как он крикнул: «Берта!» и пошел к ней. И тут, сударыня, она как завопит, как прыгнет! И вот уже лежит во дворе, разбившись.

– Мертвая?

– Мертвая, как плиты, по которым ее мозги и кровь разбрызгало.

– Боже великий!

– Оно так, сударыня, страшней некуда. – Он поежился.

– А что потом? – спросила я настойчиво.

– Что ж, сударыня, потом дом сгорел дотла. Только стены стоят.

– Кто-нибудь еще погиб?

– Да нет, хоть, может, оно бы и к лучшему было.

– Как так?

– Бедный мистер Эдвард! – воскликнул он. – Вот уж я не думал дожить до такого! Иные говорят, будто это ему кара за то, что скрыл свой брак и задумал взять вторую жену при живой первой. А мне его жаль, так-то жаль!

– Но вы говорите, он жив? – вскричала я.

– Да-да. Жив-то он жив, только многие думают, лучше бы ему умереть.

– Почему? Как же так? – Вновь кровь похолодела у меня в жилах. – Где он? – спросила я резко. – В Англии?

– Вот-вот – в Англии. Думается, ему из Англии больше не уехать никогда.

Какая это была пытка! А старик, казалось, нарочно старался ее продлить.

– Ослеп он, – сказал он наконец. – Совсем ослеп, мистер Эдвард-то.

Я боялась худшего. Боялась, что он сошел с ума. У меня достало сил спросить, как произошло это несчастье.

– Да все его храбрость, ну и, можно сказать, его доброта. Не хотел выходить из дома, пока там хоть кто-нибудь оставался. Ну а как миссис Рочестер бросилась с парапета и он уже по парадной лестнице сбегал, раздался страшный грохот. Крыша провалилась. Его вытащили из развалин живым, но совсем искалеченным. Балка так упала, что немножко его прикрыла, да все равно один глаз повредило, а левую кисть так размозжило, что мистер Картер, лекарь, ее тут же и отнял. Уцелевший глаз воспалился, и он перестал им видеть. Теперь он совсем беспомощным стал – слепой калека.

– Но где он? Где он теперь живет?

– В Ферндине, в старом господском доме. Милях отсюда в тридцати. Совсем глухое место.

– А кто с ним?

– Старый Джон да его жена. Больше он никого к себе не допускает. Говорят, он совсем плох.

– У вас есть какой-нибудь экипаж?

– Коляска, сударыня. Преотличнейшая коляска.

– Распорядитесь, чтобы ее немедленно запрягли, и если ваш кучер успеет отвезти меня в Ферндин до сумерек, я заплачу ему и вам вдвое больше, чем вы обычно берете за такую поездку.

Глава 37

Господский дом в Ферндине был старинной постройки, не очень большим, без архитектурных ухищрений. Стоял он в глубине леса. Я знала про эту усадьбу. Мистер Рочестер часто ее упоминал, а иногда ездил туда. Купил усадьбу его отец, главным образом из-за прилегавших к ней охотничьих угодий. Дом он с удовольствием сдал бы в аренду, но никто не пожелал его снять из-за того, что места вокруг были глухие и нездоровые. Так Ферндин и стоял необитаемый и необмеблированный, если не считать двух-трех комнат, чтобы в охотничий сезон владельцу было где переночевать.

Вот к этому дому я и подошла, когда наступал вечер, помеченный хмурым небом, холодным ветром, моросящим дождем. Последнюю милю я прошла пешком, отпустив кучера с коляской и вручив ему обещанную двойную плату. Даже на очень близком расстоянии дом оставался невидимым, так тесно его обступили темные деревья угрюмого леса. Чугунные ворота между гранитными столбами подсказали мне, куда идти. Миновав их, я сразу оказалась в глубоком сумраке под сплетающимися ветвями. Среди обомшелых стволов под сплетенными арками ветвями извивалась дорога. Я пошла по ней, ожидая вот-вот увидеть дом, но она убегала все дальше, дальше, и нигде никаких признаков обитаемого дома или ухоженного сада.

Я испугалась, что свернула не туда и заблудилась. Вокруг меня теперь смыкались не только лесные сумерки, но еще и вечерние. Я огляделась, не ответвляется ли другая дорога? Но нет! Кругом ничего, кроме густых кустов, колоннады стволов, пышной летней листвы, – нигде ни единого просвета.

Я пошла дальше. Наконец деревья впереди поредели, я увидела жердяную изгородь, а затем и дом, в полумраке почти не отличимый от деревьев, такими влажными и позеленелыми были его обветшалые стены. Войдя через калитку, запертую только на щеколду, я остановилась в огороженном пространстве, окруженном полукольцом леса. Ни клумб, ни грядок – только лужайка, по краю которой вдоль угрюмой стены леса тянулась усыпанная гравием дорожка. Фасад дома завершали две выступающие мансарды; окна были узкие с частым переплетом. Входная дверь тоже была узкой и лишь на одну ступеньку выше земли. Да, хозяин «Герба Рочестеров» был прав: «совсем глухое место». И тишина – будто в церкви в будний день. Только слышно было, как капли дождя шуршат в лесной листве.

«Неужели тут кто-то живет?» – спросила я себя.

Но кто-то тут жил. Потому что до меня донесся скрип и узкая дверь начала отворяться: кто-то намеревался выйти из дома.

Очень медленно дверь открылась, в сумрак вступила неясная фигура и остановилась на ступеньке. Мужчина без шляпы. Он протянул ладонь, словно проверяя, идет ли дождь. Я узнала его и в полумраке. Это был мой патрон, Эдвард Фэрфакс Рочестер, и никто другой.

Я замерла на месте, затаила дыхание, устремила на него взгляд, чтобы рассмотреть его, оставаясь незамеченной и для него, увы, невидимой. Встреча была внезапной, и восторг обуздывался болью. Мне не составило труда удержаться от восклицания, не броситься к нему сразу же.

Фигура его выглядела такой же мощной и прямой, как прежде. Плечи не горбились, волосы сохранили свой цвет воронового крыла. Не осунулось и его лицо, не запали щеки. Никакие страдания не могли за год истощить его атлетические силы, изменить гордую осанку. Но выражение его лица стало иным, полным угрюмого отчаяния, точно у дикой птицы в клетке или у вольного могучего зверя за железной решеткой, опасного для всякого, кто посмеет потревожить его безысходную тоску. Да, плененный орел, чьи темно-золотые глаза жестокая рука ослепила навсегда, мог бы выглядеть, как этот незрячий Самсон.

Читатель, не думаешь ли ты, что меня испугала его слепая свирепость? Если так, то ты плохо меня знаешь. К моей печали примешалась сладкая надежда, что скоро я осмелюсь запечатлеть поцелуй на этом гранитном лбу, на этих столь сурово сомкнутых губах. Но не сейчас. Пока еще я не подойду к нему.

Он сошел с единственной ступеньки и, осторожно переставляя ноги, медленно побрел в сторону лужайки. Куда исчезла его былая гордая и быстрая походка? Потом он остановился, словно не зная, в какую сторону повернуть. Он откинул голову, раскрыл веки и с усилием, незряче уставился на небосвод, потом повернулся в сторону темного полукруга деревьев. Но, увы, я понимала, что для него повсюду был лишь нагромождаемый мрак. Он протянул правую руку (левая, лишенная кисти, была спрятана за бортом сюртука). Казалось, он пытается на ощупь узнать, что находится перед ним, но его пальцы встретили лишь пустоту – до ближайших деревьев оставался еще десяток шагов. Отказавшись от этой попытки, он скрестил руки на груди и продолжал молча и неподвижно стоять под дождем, который, усилившись, хлестал по его непокрытой голове. Тут откуда-то к нему приблизился Джон.

– Вы не обопретесь на мою руку, сэр? – спросил он. – Дождь-то всерьез зарядил. Может, лучше в дом вернетесь?

– Оставь меня в покое, – был ответ.

Джон ушел, не заметив меня. Мистер Рочестер вновь попытался пойти дальше, но почти тут же отказался от этого намерения и ощупью вернулся в дом, закрыв за собой дверь.

Теперь к ней направилась я и постучала. Мне открыла Мэри, жена Джона.

– Мэри! – сказала я. – Здравствуйте!

Она вздрогнула, словно узрев привидение.

Я поспешила ее успокоить, и в ответ на ее сбивчивое: «Это и правда вы, мисс? В такой поздний час, да еще лесом!» пожала ей руку и последовала за ней на кухню, где Джон уже сидел у жарко пылающего огня.

В двух словах я объяснила им, что знаю обо всем случившемся после того, как я покинула Тернфилд, и добавила, что хочу увидеть мистера Рочестера. Я попросила Джона сходить за моим сундучком на дорожную заставу, где я отпустила коляску, а затем, снимая шляпку и шаль, осведомилась у Мэри, найдется ли для меня место переночевать здесь. Она ответила утвердительно, хотя и с некоторым сомнением. Я объявила, что остаюсь, и тут в гостиной зазвонил колокольчик.

– Когда войдете, – сказала я, – доложите вашему хозяину, что с ним хотят поговорить, но меня не называйте.

– Не думаю, что он вас примет, – сказала она. – Он до себя никого не допускает.

Когда она вернулась, я осведомилась, что он ответил.

– Велел, чтобы вы сказали свое имя и какое у вас к нему дело.

С этими словами она поставила на поднос стакан с водой и свечи.

– Он поэтому и звонил?

– Да. Когда темнеет, он всегда свечи требует, хоть ничего не видит.

– Дайте мне поднос. Я отнесу.

Я забрала у нее поднос, и она проводила меня до двери гостиной. Поднос у меня в руках дрожал, вода расплескалась, сердце громко стучало. Мэри открыла дверь передо мной и закрыла ее, когда я вошла.

Комната выглядела мрачной. Огонь в камине еле теплился, а над ним, прижимаясь лбом к высокой старомодной каминной полке, нагибался слепой обитатель дома. Сбоку лежал его старый пес Лоцман, свернувшись в тугой клубок, будто опасаясь, как бы на него ненароком не наступили. Когда я вошла, Лоцман навострил уши, потом тявкнул, вскочил и радостно прыгнул ко мне, чуть не выбив поднос у меня из рук. Я опустила поднос на стол, потрепала пса по спине и шепнула: «Лежать!»

Мистер Рочестер машинально обернулся взглянуть, что происходит, но тут же со вздохом вновь нагнулся к огню.

– Подайте мне воду, Мэри, – сказал он.

Я подошла к нему со стаканом, полным теперь только до половины. Лоцман, не угомонившись, прыгнул за мной.

– В чем дело? – спросил мистер Рочестер.

– Лежать, Лоцман! – снова шепнула я, и рука мистера Рочестера, взявшая стакан, повисла в воздухе. Он будто прислушивался к чему-то. Потом выпил воды и поставил стакан.

– Это же вы, Мэри?

– Мэри на кухне, – сказала я.

Он быстро протянул руку, но не коснулся меня, так как не мог определить, где я стою.

– Кто это? Кто это? – требовательно повторял он и, казалось, принуждал свои незрячие глаза увидеть (какая тщетная душераздирающая попытка!). – Отвечайте мне! Говорите же! – властно приказал он.

– Принести вам еще воды, сэр? А то я наполовину ее расплескала, – сказала я.

– Да кто же это? Кто? Кто говорит?

– Лоцман меня знает, Мэри и Джон знают, что я здесь. Я только что пришла.

– Боже Великий! Какой обман чувств играет со мной? Какое сладкое безумие охватило меня?

– Никакого обмана чувств, никакого безумия. Ваш ум слишком могуч, чтобы поддаться обману, и слишком здоров, чтобы уступить безумию.

– Но где та, что говорит? Или это бестелесный голос? Да, увидеть я не могу, но я должен прикоснуться, иначе у меня разорвется сердце и разрушится мозг! Кем бы, чем бы ты ни была, дай коснуться себя, или я умру!

Он протянул руку, я перехватила ее и сжала в моих обеих.

– Ее пальцы! – вскричал он. – Ее нежные тонкие пальчики! А раз так, то здесь и она сама.

Сильная рука вырвалась из плена, схватила меня за локоть, за плечо, обвила мне шею, талию и привлекла к его груди.

– Это Джейн? Кто… что это? Ее фигура, ее рост…

– И ее голос, – добавила я. – Она вся здесь. Как и ее сердце. Бог да благословит вас, сэр! Я так рада снова быть с вами!

– Джейн Эйр! Джейн Эйр! – Вот все, что он сказал.

– Мой любимый патрон, – ответила я. – Да, я Джейн Эйр. Я нашла вас, я вернулась к вам.

– Поистине? Во плоти? Моя живая Джейн?

– Вы прикасаетесь ко мне, сэр, вы обнимаете меня – и очень крепко. Я ведь не холодна, как труп, не бесплотна, как воздух?

– Моя живая любовь! Да, это ее плечи, ее лицо, но я не могу быть так вознагражден за все мои горести! Это сон, как те, что я вижу по ночам, когда вновь прижимал ее к сердцу – вот так. И целовал – вот так, и чувствовал, что она любит меня, и верил, что она больше никогда со мной не расстанется!

– И не расстанусь, сэр. С этого дня я всегда буду с вами.

– Всегда со мной? Но вот я проснусь, как просыпался всегда, и слова эти обернутся горькой насмешкой! Сколько раз я оставался брошенным на волю отчаяния! Моя жизнь была все такой же темной, одинокой, безнадежной, моя душа изнывала от жажды, но ей было не дано испить, мое сердце терзал голод, и ничто его не утоляло. Милая, нежная, сонная греза, льнущая ко мне сейчас, ты тоже улетишь, подобно всем твоим сестрам до тебя, но прежде поцелуй меня, обними меня, Джейн.

– Вот, сэр! И вот!

Я прижала губы к его прежде таким сверкающим, а теперь таким неподвижным глазам, откинула волосы с его лба и поцеловала этот лоб.

Мистер Рочестер словно очнулся, поверил, что все это – наяву.

– Это ты? Правда, Джейн? Значит, ты вернулась ко мне?

– Да.

– И не лежишь мертвой в канаве или на дне какой-нибудь речки? И не влачишь свои дни всеми отверженная, тоскуя среди чужих людей?

– Нет, сэр. Я теперь независимая женщина.

– Независимая? Как так, Джейн?

– Мой дядя, живший на Мадейре, скончался и оставил мне пять тысяч фунтов.

– А, деньги! Значит, это явь! Подобное мне никогда бы не пригрезилось. А к тому же этот ее особый голосок, не просто нежный, но полный веселого лукавства и такой бодрящий! Он оживляет мое засохшее сердце, воскрешает его… Так ты теперь независимая женщина, Дженет? Богатая?

– Да, богатая, сэр. Если вы не разрешите мне жить у вас, я построю себе дом дверь в дверь с вашим, чтобы вы могли приходить ко мне в гостиную скоротать вечерок, когда соскучитесь по моему обществу.

– Но раз ты богата, Джейн, то теперь у тебя, конечно, есть друзья, которых заботит твоя судьба, и они не потерпят, чтобы ты посвятила себя такому слепому калеке, как я.

– Я сказала вам, сэр, что я независимая женщина, а не просто богатая. Я сама себе хозяйка.

– И ты останешься со мной?

– Конечно. Если только вы не будете возражать. Я буду вашей сиделкой, экономкой. Как вижу, вы одиноки. Я буду вашей компаньонкой, буду читать вам, гулять с вами, сидеть подле вас, служить вам. Буду вашими глазами и руками. Прогоните свою меланхолию, милый патрон! Пока я жива, вы не останетесь один.

Он ничего не ответил. Лицо у него стало сосредоточенным, очень серьезным. Он было открыл рот, собираясь что-то сказать, и вновь закрыл. Мне стало не по себе. Быть может, я поступила опрометчиво, не посчитавшись с условностями? И он, подобно Сент-Джону, счел такое пренебрежение к ним неприемлемым? Ведь я говорила в убеждении, что он попросит меня стать его женой, что он хочет этого: меня поддерживала уверенность, пусть невысказанная, но от этого не менее твердая, что он не медля назовет меня своей. Но он молчал, его лицо становилось все более сумрачным, и я вдруг спохватилась, что могла ошибиться, что, возможно, невольно поставила себя в глупое положение. И я начала потихоньку высвобождаться из его объятий, но он поспешно вновь притянул меня к своей груди.

– Нет-нет, Джейн, не уходи! Нет! Я обнял тебя, слышал твой голос, черпал отраду из твоей близости, из нежности твоих утешений. Я не могу отказаться от этого счастья, когда для меня все черно. Ты должна быть моей! Пусть смеется свет, пусть называет меня безумцем, эгоистом – пусть! Это не имеет значения. Самая моя душа жаждет тебя. И либо обретет то, чего ищет, либо смертельно отомстит своей бренной оболочке.

Дата добавления: 2015-11-04