Шарлотта Бронте Джейн Эйр 16 страница

Что до рта, то порой он наслаждается смехом и склонен излагать все мысли, посещающие мозг, хотя, полагаю, хранит молчание об опытах сердца. Подвижный и чуткий, он не предназначен для того, чтобы замыкаться в вечном молчании одиночества. Это рот, которому следует говорить много, улыбаться часто и дарить симпатией своего собеседника. Рот тоже обещает удачу.

Я вижу лишь одно препятствие для счастливого исхода – это лоб. Он как будто утверждает: «Я могу жить в одиночестве, если того требуют от меня самоуважение и обстоятельства. Мне не нужно продавать душу, чтобы обрести блаженство. Я владею внутренним сокровищем, родившимся вместе со мной, и оно поддержит мою жизнь, если все внешние радости окажутся мне недоступными или будут предложены за цену, которую я не могу уплатить». Лоб провозглашает: «Рассудок твердо сидит в седле и держит поводья, он не позволит чувствам вырваться на волю и увлечь его в пропасть. Пусть бешено бушуют страсти, необузданные язычники по своей сути, пусть желания сулят множество суетных радостей – последнее слово в каждом споре останется за здравым смыслом, как и решающий голос в принятии каждого решения. Ураган ли, землетрясение или пожар – я все равно буду следовать наставлению того тихого голоска, который истолковывает веления совести».

Отлично сказано, лоб! Твои требования будут приняты с уважением. Мои планы обдуманы, верные планы, как я верю, и в них учтены требования совести, советы рассудка. Я знаю, как скоро поблекнет юность и увянет ее цвет, если в предложенной чаше счастья окажется хотя бы капля стыда или горечи сожалений. И я не желаю самопожертвования, скорби, погибели – мне они чужды. Я хочу лелеять, а не губить, заслужить благодарность, а не исторгнуть кровавые слезы… Или даже просто соленые. Моей жатвой должны стать улыбки, нежность, сладость… Достаточно! Мне кажется, я брежу в блаженнейшей лихорадке. Мне хотелось бы продлить этот миг ad finitum,^[52] но я не смею. До сих пор мне удавалось сохранить власть над собой в полной мере и не нарушить данную себе клятву, но дальнейшее может оказаться выше моих сил. Встаньте, мисс Эйр. Оставьте меня: «Пьеса доиграна до конца».

Где я? Сплю или бодрствую? Мне приснился сон, и я все еще сплю? Голос старухи изменился, ее выговор, жесты – все было знакомо мне, как мое собственное лицо в зеркале, как моя собственная речь. Я поднялась с колен, но не ушла. Я посмотрела, я помешала в камине и снова посмотрела, но она опустила поля шляпы и поправила повязку на лице, снова сделав мне знак уйти. Огонь осветил ее протянутую руку, и я, очнувшись, готовая ко всему, тотчас обратила внимание на эту руку.

Морщинистой клешней старости она была не более чем моя собственная. Я увидела упругую кожу, гибкие гладкие пальцы – на мизинце сверкал перстень. Нагнувшись, я посмотрела на него и узнала камень, который видела сотни раз прежде. Вновь я поглядела на лицо. Оно уже не было скрыто от меня. Наоборот, шляпа была сброшена, повязка сдвинута, голова наклонена ко мне.

– Что же, Джейн, вы меня узнаете? – спросил знакомый голос.

– Только снимите красный плащ, сэр, и тогда…

– Но пояс завязан узлом. Помогите мне.

– Разорвите его, сэр.

– Ну, в таком случае прочь рубище! – И мистер Рочестер сбросил свой маскарадный костюм.

– Право, сэр, что за странная идея!

– Но отлично воплощенная, э? Вы не согласны?

– С барышнями вы, очевидно, отлично сыграли свою роль.

– Но не с вами?

– Со мной вы не изображали цыганку, сэр.

– Так кого же я изображал? Себя самого?

– Нет. Кого-то непостижимого. Короче говоря, мне кажется, вы старались разговорить меня или вовлечь во что-то. Вы говорили вздор, чтобы заставить меня говорить вздор. Вряд ли это честно, сэр.

– Вы прощаете меня, Джейн?

– Не могу ответить, пока не обдумаю всего. Если по размышлении я приду к выводу, что ни в какой особой глупости не повинна, то попробую вас простить, но все-таки вы поступили дурно.

– А! Вы были очень сдержанны, очень осторожны и очень разумны.

Я подумала и решила, что в целом так и было. Но, правду сказать, я насторожилась с самого начала нашего разговора. Подозрение, что это какой-то маскарад, возникло у меня почти сразу. Я знала, что цыганки и гадалки не говорят так, как говорила эта лжестаруха. К тому же я заметила и измененный голос, и старания скрыть лицо. Но мои мысли обращались к Грейс Пул, этой живой загадке, этой тайне тайн, какой я считала ее. О мистере Рочестере я не подумала ни разу.

– Ну-с, – сказал он, – о чем вы задумались? Что означает эта серьезная улыбка?

– Удивление и комплименты самой себе, сэр. Полагаю, вы разрешите мне уйти?

– Нет, погодите немного и расскажите мне, чем занимается общество в гостиной.

– Разговаривают о цыганке, я полагаю.

– Сядьте! Скажите, что они говорили обо мне?

– Мне лучше не оставаться тут долго, сэр, ведь уже почти одиннадцать и… О! Вы знаете, мистер Рочестер, что после вашего отъезда сюда приехал неизвестный джентльмен?

– Неизвестный! Нет. Но кто? Я никого не ожидал. Он уже уехал?

– Нет. Он сказал, что знает вас давно и может позволить себе вольность подождать вашего возвращения здесь.

– О черт! Он назвал свое имя?

– Его фамилия Мейсон, сэр, и он приехал из Вест-Индии. Из Спаниш-Тауна на Ямайке, если не ошибаюсь.

Мистер Рочестер стоял рядом со мной, держа меня за руку, словно собирался подвести меня к креслу. При этих моих словах его пальцы конвульсивно стиснули мое запястье, улыбка застыла на его губах, горло как будто сжала судорога.

– Мейсон!.. Вест-Индия! – повторил он тоном, каким, наверное, говорящий автомат произносит свою единственную фразу. – Мейсон!.. Вест-Индия! – повторил он. А потом еще трижды, все больше и больше бледнея. Казалось, он не понимает, где он и что с ним.

– Вам дурно, сэр? – спросила я.

– Джейн, я получил страшный удар… Страшный удар, Джейн! – Он пошатнулся.

– О! Обопритесь на меня, сэр.

– Джейн, однажды вы уже предложили мне свое плечо. Подставьте мне его еще раз.

– Да, сэр, вот! И руку тоже.

Он сел и заставил меня сесть рядом. Сжимая мою руку в обеих своих, он растирал ее, глядя на меня очень расстроенным мрачным взглядом.

– Мой дружок, – сказал он, – чего бы я ни дал, чтобы оказаться на уединенном острове только с вами, свободным от тревог, опасностей и страшных воспоминаний.

– Не могу ли я помочь вам, сэр? Ради вас я готова отдать жизнь.

– Джейн, если мне понадобится помощь, я буду искать ее у вас. Обещаю!

– Благодарю вас, сэр. Только скажите мне, что надо сделать, и я хотя бы попытаюсь.

– А пока, Джейн, принесите мне из столовой бокал вина, они сейчас там ужинают. И скажите мне, с ними ли Мейсон и что он делает.

Я пошла в столовую. Общество ужинало там, как и сказал мистер Рочестер, но они не сидели за столом, так как блюда стояли на буфете и каждый накладывал себе на тарелку что хотел. Они собрались группами, с тарелками и рюмками в руках, и, казалось, были очень веселы. Смех мешался с оживленными голосами. Мистер Мейсон стоял у камина, беседуя с полковником и миссис Дент. Он был словно бы в таком же прекрасном расположении духа, как и они все. Я налила вина в бокал (миссис Ингрэм наблюдала за мной, хмуря брови, – вероятно, она считала, что я посмела забыть о своем положении) и вернулась в библиотеку.

Мертвенная бледность мистера Рочестера исчезла, он вновь выглядел решительным и суровым.

– Твое здоровье, милосердный дух! – сказал он, беря у меня бокал, осушил его и вернул мне. – Так что же они делают, Джейн?

– Смеются и разговаривают, сэр.

– А они не выглядят серьезными и озадаченными, будто услышали что-то неожиданное?

– Ничуть. Шумят и веселятся.

– А Мейсон?

– Он тоже смеялся.

– Если бы они все вошли сюда и плюнули мне в лицо, что бы вы сделали, Джейн?

– Выгнала бы их вон, сэр, если бы могла.

Он чуть-чуть улыбнулся.

– А если я пойду к ним, а они только холодно переглянутся и начнут переговариваться вполголоса, а потом повернутся ко мне спиной и выйдут один за другим? Вы пойдете с ними?

– Не думаю, сэр. Я предпочла бы остаться с вами.

– Чтобы утешить меня?

– Да, сэр, чтобы утешить, насколько это было бы в моих силах.

– А если они подвергнут вас остракизму за то, что вы останетесь со мной?

– Я, вероятно, просто об этом не узнаю, а если бы узнала, то меня бы это ничуть не тронуло.

– Значит, ради меня вы посмели бы подвергнуться общему осуждению?

– Посмела бы, как и ради любого другого друга, заслужившего мою верность, как, полагаю, ее заслуживаете вы.

– Вернитесь в столовую, осторожно подойдите к мистеру Мейсону и шепните ему, что мистер Рочестер вернулся и хочет его видеть. Проводите его сюда, а потом оставьте нас.

– Хорошо, сэр.

Я выполнила его просьбу. Все гости уставились на меня, когда я спокойно прошла между ними и, сообщив мистеру Мейсону, что его ждут, вышла из столовой впереди него. Проводив его в библиотеку, я поднялась к себе.

Поздно ночью, когда я уже легла, я услышала, как гости расходились по спальням, и различила голос мистера Рочестера – он говорил:

– Сюда, Мейсон, вот твоя комната.

Голос был веселый, у меня полегчало на сердце, и я скоро уснула.

Глава 20

Против обыкновения я забыла задернуть полог и опустить штору. Когда же полная луна, светившая очень ярко (ее не затемняло ни единое облачко), на своем пути по небосводу оказалась напротив моего окна и посмотрела в мою комнату сквозь ничем не завешенные стекла, ее блистающий взор разбудил меня. Проснувшись в глухой предрассветный час, я открыла глаза и узрела ее диск – серебристо-белый, хрустально-чистый. Он был прекрасен, но слишком ослепителен. Я приподнялась и протянула руку, чтобы задернуть полог.

О Господи! Какой страшный вопль!

Ночь, ее безмолвие, ее покой были рассечены пополам диким, яростным, пронзительным криком, огласившим Тернфилд-Холл из конца в конец.

Мое сердце оборвалось, замерло, протянутую руку парализовало. Крик замер и не повторился. Да и кто бы ни испустил этот душераздирающий вопль, вряд ли он мог скоро обрести силы, чтобы его повторить. Самый ширококрылый кондор в Андах не смог бы дважды подряд испустить столь оглушающий клекот сквозь облака, окутывающие его гнездо. Да, прежде чем повторить подобный звук, любое существо должно было бы отдышаться.

Раздался он на третьем этаже, так как донесся сверху. И вверху, да-да, в комнате прямо над моей, я теперь расслышала звуки борьбы – схватки не на жизнь, а на смерть, если судить по ним. Придушенный голос быстро трижды выкрикнул:

– На помощь! На помощь! На помощь! Неужели никто не придет? – звал он. Стук и шарканье продолжались, но сквозь доски и штукатурку я расслышала: – Рочестер! Рочестер! Бога ради, где ты?

Распахнулась дверь чьей-то спальни, кто-то побежал, а вернее, помчался по галерее. Вверху раздались еще шаги, что-то упало, и водворилась тишина.

Вся дрожа от ужаса, я накинула платье и вышла в галерею. Все спящие проснулись. Из спален доносились восклицания, полные страха вопросы. Двери открывались одна за другой, галерея заполнялась. Джентльмены и дамы – все покинули свои постели. Везде слышались возгласы: «Что это было?» «Кто ранен?» «Принесите свечу!» «Мы горим?» «Разбойники!» «Куда бежать?» Если бы не лунный свет, никто бы вообще ничего не видел. Они метались по галерее, собирались в кучки, кто-то рыдал, кто-то спотыкался, суматоха была неописуемая.

– Куда, черт побери, подевался Рочестер? – воскликнул полковник Дент. – Я заглянул к нему в спальню, его там нет!

– Я здесь! – послышался ответный крик. – Успокойтесь, успокойтесь все! Я сейчас приду.

Дверь в конце галереи распахнулась, из нее вышел мистер Рочестер со свечой. Он, несомненно, спустился с третьего этажа. К нему бросилась женская фигура, схватила его за руку – это была мисс Ингрэм.

– Что случилось? – воскликнула она. – Говорите же! Не скрывайте от нас ничего. Даже самое худшее!

– Только, пожалуйста, не повалите меня на пол и не задушите, – взмолился он: за него уже цеплялись обе мисс Эштон, а две знатные вдовицы в широчайших белых капотах поспешали к нему точно два фрегата под всеми парусами.

– Довольно! Довольно! – восклицал он. – Просто репетиция шекспировского «Много шума из ничего»! Сударыни, отриньтесь, не то я могу стать опасным!

И правда, вид у него был опасный, черные глаза метали искры. С усилием взяв себя в руки, он добавил:

– Горничной приснился кошмар, только и всего. Она очень нервна и легко приходит в возбуждение. Внушила себе, будто ей явился призрак, и не во сне, а наяву, и с ней приключился истерический припадок. А теперь, прошу вас, вернитесь к себе в спальни. Пока дом не успокоится, ее вряд ли удастся привести в чувство. Господа, сделайте одолжение – покажите дамам благой пример. Мисс Ингрэм, не сомневаюсь, вы не поддадитесь бессмысленному страху. Эми и Луиза, голубки мои, возвращайтесь в свои гнездышки. Сударыни, – он повернулся к вдовицам, – вы непременно простудитесь, если еще побудете на этом холодном сквозняке.

Вот так, то уговаривая, то настаивая, он сумел отправить их всех назад в их спальни. Я же вернулась в свою по собственному почину, столь же незаметно, как покинула ее.

Однако вовсе не для того, чтобы лечь в постель. Наоборот: я поторопилась одеться как следует. Вероятно, я одна слышала шум, раздавшийся после вопля, и пробивавшиеся сквозь него слова убедили меня, что не кошмар горничной навел ужас на весь дом – эту историю сочинил мистер Рочестер, успокаивая своих гостей. Поэтому я и оделась, чтобы быть готовой ко всему. Потом я долго сидела у окна, глядя на безмолвные деревья, на осеребренные луга, в ожидании… сама не знала чего. Я лишь не сомневалась, что у странного вопля, отчаянной борьбы и призывов на помощь должно быть продолжение.

Однако мало-помалу воцарилась полная тишина – ни звука, ни шороха: примерно через час Тернфилд-Холл вновь окутало безмолвие пустыни. Казалось, сон и ночь опять вступили в свои права. Тем временем луна спустилась к самому горизонту. Мне не хотелось зябнуть в темноте, и, решив прилечь не раздеваясь, я встала и бесшумно прошла по ковру к кровати. Когда я нагнулась снять туфли, кто-то тихо и осторожно постучал в мою дверь.

– Нужна моя помощь? – спросила я.

– Вы не спите? – спросил голос, который я ожидала услышать, то есть голос моего патрона.

– Да, сэр.

– И одеты?

– Да.

– Тогда выйдите, но только очень тихо.

Я послушалась. В галерее стоял мистер Рочестер, держа свечу.

– Вы мне нужны, – сказал он. – Идемте, но не торопитесь и не шумите.

На мне были легкие туфли, и по ковру я ступала бесшумно, как кошка. Он прошел в конец галереи, поднялся по лестнице и остановился в темном низком коридоре зловещего третьего этажа. Я остановилась рядом с ним.

– У вас есть губка? – спросил он шепотом.

– Да, сэр.

– А соли? Нюхательные?

– Да.

– Сходите принесите их.

Я вернулась, взяла губку с умывальника, достала из ящика флакончик с солями и возвратилась к мистеру Рочестеру. Он ждал меня с ключом в руке и, подойдя к одной из маленьких черных дверей, вложил ключ в скважину, но не повернул его, а снова задал мне вопрос:

– Вы не падаете в обморок при виде крови?

– Думаю, что нет. Но проверить это на опыте мне пока не довелось.

Отвечая ему, я ощутила трепет в душе. Но ничуть не похолодела, и мне не стало дурно.

– Дайте-ка мне вашу руку, – сказал он. – На случай обморока. Лучше не рисковать.

Я вложила свои пальцы в его руку.

– Теплые и не дрожат, – заметил он, повернул ключ и открыл дверь.

Я увидела комнату и вспомнила, что уже видела ее в тот день, когда миссис Фэрфакс показывала мне дом. Ее стены были завешены гобеленами, но на этот раз в одном месте гобелены были откинуты и обнаружилась прежде не видимая дверь. Она была открыта, и из нее падал свет. Оттуда донеслось что-то вроде рычания и лязганья зубов, будто схватились две собаки. Мистер Рочестер поставил свечу и вошел во внутреннюю комнату, сказав мне:

– Подождите минуту!

Его появление было встречено хохотом, очень громким и завершившимся гоблинским «ха-ха!» Грейс Пул. Так, значит, там была она! Мистер Рочестер, видимо, отдал какое-то безмолвное распоряжение – я уловила тихий голос, что-то ему ответивший. Он вернулся и закрыл за собой дверь.

– Сюда, Джейн, – сказал он, и я обошла большую кровать с задернутым пологом, занимавшую добрую половину комнаты. К изголовью было придвинуто кресло. В нем сидел мужчина, совсем одетый, но без сюртука. Он хранил полную неподвижность, голова была откинута, глаза закрыты. Мистер Рочестер поднял свечу повыше, и я узнала это бледное, словно безжизненное лицо – Мейсон. Еще я заметила, что одна сторона его рубашки и один рукав намокли от крови.

– Подержите свечу! – распорядился мистер Рочестер, и я взяла подсвечник, а он взял с умывальника тазик с водой. – Подержите! – сказал он, а когда я взяла и тазик, намочил губку и обтер бледное, как у мертвеца, лицо. Затем попросил у меня нюхательные соли и поднес флакончик к ноздрям мистера Мейсона. Тот вскоре открыл глаза и застонал. Мистер Рочестер, расстегнув рубашку раненого (я увидела, что его плечо и рука у локтя забинтованы), быстро вытер губкой просачивающиеся капли крови.

– Рана очень опасная? – прошептал мистер Мейсон.

– Вздор! Простая царапина. Не падай духом, ободрись! Сейчас я съезжу за лекарем, и утром, надеюсь, ты уже сможешь отправиться в дорогу. Джейн! – сказал он затем.

– Сэр?

– Мне придется оставить вас здесь с этим джентльменом на час-два. Чуть кровь начнет снова просачиваться, вытирайте ее губкой, как делал я. Если ему станет дурно, пусть выпьет воды вон из того стакана и понюхает ваши соли. Ни в коем случае не разговаривайте с ним… и… Ричард, если ты заговоришь с ней, то подвергнешь опасности свою жизнь! Попробуй произнести хоть слово, взволнуйся – и я не отвечаю за последствия.

Вновь бедняга застонал. Казалось, он боится сделать движение: его совсем парализовал ужас перед смертью – или перед чем-то еще. Мистер Рочестер вложил уже окровавленную губку мне в руку, и по его примеру я начала стирать кровь. Несколько секунд он наблюдал за мною, потом вышел из комнаты со словами:

– Так помните – никаких разговоров!

Когда ключ скрипнул в замке и звук его шагов замер в конце коридора, меня охватило странное чувство.

Я сижу на третьем этаже, запертая в одной из таинственных келий, вокруг ночь, мои глаза устремлены на бледного окровавленного человека, и лишь тонкая дверь отделяет меня от убийцы! Весь ужас таился именно в этом: остальное я могла стерпеть, но одна мысль о том, как дверь распахивается и на меня набрасывается Грейс Пул, ввергала меня в ледяной озноб.

Тем не менее я должна оставаться на моем посту. Должна следить за этим жутким лицом, за посинелыми неподвижными губами, на которые наложена печать молчания, за глазами, которые то закрываются, то открываются, то блуждают по комнате, то останавливаются на мне, – за глазами, остекленевшими от ужаса. Я должна вновь и вновь окунать пальцы в воду, смешанную с кровью, и стирать. Стирать вишневые капли. Должна сидеть там, а нагар все больше затемняет огонек свечи, тени на старинных гобеленах вокруг сгущаются, сгущаются, становясь совсем черными под пологом старинной кровати, и странно колеблются на дверцах широкого шифоньера напротив – дверцы состоят из двенадцати панелей, и каждая точно в раме заключает голову одного из двенадцати апостолов. Шифоньер над всеми ними увенчан крестом черного дерева с умирающим Христом.

В смутной игре теней и угасающих отблесков, замирающих здесь, скользящих там, то бородатый врач Лука склонял свое чело, то колыхались длинные власы святого Иоанна, а то из панели таинственно вырастало дьявольское лицо Иуды, наполнялось жизнью, грозило явлением архипредателя, самого Сатаны в облике его присного.

Как будто этого было мало, мне приходилось напрягать не только зрение, но и слух – не даст ли о себе знать дикий зверь или демон в логове за дверью. Однако, побывав там, мистер Рочестер словно наложил чары на соседнюю комнату: за остаток ночи до меня донеслось всего три звука, причем через большие промежутки: скрип половицы, новое рычание и пронзительный человеческий стон.

Мучили меня и собственные мысли. Какое воплощение зла обитает в этом уединенном доме, которое его владелец не может ни изгнать, ни обуздать? Какая тайна давала о себе знать то огнем, то кровью в глухие часы ночи? Что за существо, прячась под обликом обычной женщины, испускает крики то язвительного демона, то стервятника в поисках падали?

А этот человек, над которым я наклоняюсь? Этот ничем не примечательный приезжий? Как он оказался запутанным в этой паутине ужасов? И почему фурия набросилась на него? Что понудило его проникнуть на этот этаж в столь зловещий час, когда ему следовало спокойно спать в постели? Я ведь слышала, как мистер Рочестер проводил его до спальни в галерее, так что же привело его сюда? И почему теперь он так покладист, хотя ему нанесен столь неистовый и предательский удар? Почему он так покорно согласился с настояниями мистера Рочестера скрыть случившееся? И почему мистер Рочестер настаивает на этом? На его гостя напали; в тот раз на его жизнь коварно покусились, и оба посягательства он скрывает и предает забвению.

И в-третьих, я узнала, что мистер Мейсон всецело подчиняется мистеру Рочестеру, что несгибаемая воля второго полностью властвует над апатичным характером первого: в этом меня убедили те немногие слова, которыми они обменялись. Было очевидно, что в прежних их отношениях вялая натура одного находилась всецело под влиянием деятельной энергии другого, – так чем же было вызвано смятение мистера Рочестера, когда он узнал о приезде мистера Мейсона? Почему фамилия столь слабовольного субъекта, который точно ребенок слушается каждого его слова, всего лишь несколько часов назад поразила его точно гром с ясного неба?

О! Я не забыла выражения его лица, его бледность, когда он прошептал: «Джейн, я получил страшный удар… Страшный удар, Джейн!» Я не забыла, как дрожала рука, которой он оперся на мое плечо: нет, не пустяк мог настолько сокрушить неукротимый дух Фэрфакса Рочестера и вызвать у него дрожь!

«Когда же он вернется? Когда же он вернется?» – беззвучно восклицала я, пока ночные часы еле ползли, а раненый стонал, слабел, почти терял сознание. Но ни рассвета, ни помощи все не было. Я вновь и вновь подносила стакан с водой к побелевшим губам Мейсона, вновь и вновь предлагала ему подбадривающие соли, но все мои усилия как будто пропадали втуне: телесные или душевные страдания или потеря крови, а может быть, все вместе неумолимо отнимали у него последние силы. Он так стонал, выглядел таким ослабевшим, потерянным, угасшим, что мне казалось – он умирает, а я не могла даже заговорить с ним!

Свеча совсем истаяла и погасла, но в наступившей темноте я заметила, что по краям занавешенных окон пробивается серый свет. Значит, занималась заря. Вскоре снизу донесся лай Лоцмана – из его конуры в дальнем конце двора, – и надежда воскресла. Обманута она не была: через пять минут скрипнул ключ, щелкнул замок – мое бдение подошло к концу. Длилось оно не более двух часов, хотя казалось длиннее недели.

Вошел мистер Рочестер, а за ним врач, которого он привез.

– А теперь, Картер, поторопитесь! – сказал мистер Рочестер. – Даю вам полчаса, чтобы промыть раны, наложить повязки и проводить вашего пациента вниз.

– Но в состоянии ли он ехать, сэр?

– Без всякого сомнения. Раны пустячные, но у него расстроены нервы, и его необходимо подбодрить. Ну, так за дело!

Мистер Рочестер отдернул плотную занавеску и поднял полотняную штору, впуская в комнату побольше света. Я обрадовалась и воспрянула духом, заметив, что заря уже занялась и восток порозовел. Затем он подошел к Мейсону, над которым склонился врач.

– Ну, мой милый, как ты? – спросил он.

– Боюсь, она меня прикончила, – ответил тот еле слышно.

– Чепуха! Не вешай носа! Через две недели ты и думать об этом забудешь. Потерял немного крови, вот и все. Картер, убедите его, что он вне опасности.

– Это я могу сказать с чистой совестью, – заметил Картер, уже снявший повязку с раны. – Конечно, было бы лучше, если бы я приехал пораньше: он не потерял бы так много крови… Но как же так? Рана ведь рваная! Она нанесена не просто ножом, вот следы зубов!

– Она меня укусила, – прошептал Мейсон. – Вцепилась, как тигрица, когда Рочестер отнял у нее нож.

– Но почему ты не сопротивлялся? Тебе следовало сразу схватить ее за руки.

– При таких обстоятельствах? – возразил Мейсон. – Это было ужасно! – добавил он с дрожью в голосе. – Я никак не ожидал. Она выглядела такой спокойной!

– Я ведь предупреждал тебя, – возразил его друг. – Я же сказал тебе: «Будь настороже, когда войдешь к ней». Кроме того, ты мог бы подождать до утра и пойти вместе со мной. Чистое безумие – пойти ночью и одному!

– Я думал, что смогу помочь.

– Ты думал! Ты думал! Да, меня раздражают твои слова. Однако оттого, что ты пренебрег моим советом, тебе пришлось худо и не сразу станет лучше, вот почему я больше ничего не скажу. Картер, поторопитесь! Скоро взойдет солнце, а его обязательно надо увезти еще до этого.

– Сейчас, сэр. Плечо забинтовано, остается рана у локтя. Она, кажется, и тут поработала зубами?

– Сосала кровь… говорила, что высосет мое сердце, – пробормотал Мейсон.

Я заметила, что мистер Рочестер вздрогнул. Отвращение, ужас, ненависть на мгновение исказили его черты, но он сказал только:

– Помолчи, Ричард, и забудь ее бред, не повторяй его.

– Если бы я мог забыть! – последовал ответ.

– Забудешь, чуть только Англия останется за кормой. Когда вернешься в Спаниш-Таун, думай, что она умерла и похоронена, а лучше вообще о ней не думай.

– Забыть эту ночь невозможно!

– Вовсе нет. Соберись с духом, мой милый. Два часа назад ты себя считал уже покойником, но, как видишь, ты жив и у тебя есть силы разговаривать. Ну вот! Картер привел тебя в порядок. Во всяком случае, почти. А я займусь твоим туалетом. Джейн! – Он повернулся ко мне в первый раз после того, как вошел в комнату. – Вот ключ. Спуститесь ко мне в спальню, пройдите прямо в гардеробную, откройте верхний ящик комода, достаньте чистую рубашку, шейный фуляровый платок и принесите их сюда. Поторопитесь.

Я пошла, открыла указанный ящик, нашла требуемые предметы и вернулась с ними.

– Теперь, – распорядился он, – отойдите за кровать, пока я помогу ему одеться. Но останьтесь в комнате. Возможно, вы еще понадобитесь.

Я подчинилась.

– Пока вы ходили, Джейн, вы не слышали, кто-нибудь встал? – вскоре спросил мистер Рочестер.

– Нет, сэр, там полная тишина.

– Мы тебя увезем незаметно, Дик. Так будет лучше и для тебя, и для несчастной там, за дверью. Я очень старался хранить все в тайне, и мне не хотелось бы огласки теперь. Картер, ну-ка помогите ему с жилетом. Где твой плащ на меху? Я же знаю, в этом чертовом климате ты и мили без него не проехал бы! У тебя в комнате? Джейн, сбегайте в комнату мистера Мейсона, она рядом с моей, и принесите плащ.

Снова я побежала и вернулась с большим плащом, подбитым мехом и с меховой опушкой.

– А теперь у меня есть для вас еще одно поручение, – сказал мой неутомимый патрон. – Вам придется снова спуститься в мою спальню. Как удачно, что на вас бархатные туфельки: деревянные башмаки были бы крайне неуместны. Откройте средний ящик моего туалетного столика, достаньте флакон и стаканчик, которые увидите там. И побыстрее!

Я побежала и вернулась с требуемыми сосудами.

– Отлично! Теперь, доктор, я возьму на себя смелость собственноручно дать ему дозу. Это снадобье я купил в Риме у итальянского шарлатана – вы бы, Картер, прогнали его пинками! Злоупотреблять им не стоит, но в некоторых случаях оно незаменимо – вот как сейчас. Джейн, немного воды!

Он подставил стаканчик, и я наполовину наполнила его водой из графина.

– Достаточно. Теперь смочите края флакона.

Я смочила их. Он отмерил двенадцать капель рубиновой жидкости и протянул стаканчик Мейсону.

– Выпей, Ричард. На час-другой это прибавит тебе смелости, в какой ты нуждаешься.

– Но не повредит? Не обожжет?

– Пей же! Пей! Пей!

Мистер Мейсон подчинился, так как ничего другого ему не оставалось. Он был уже одет и, хотя оставался бледным, в остальном выглядел так, словно с ним ничего не случилось. Мистер Рочестер позволил ему спокойно посидеть три минуты, а потом взял под руку.

– Я уверен, теперь ты сможешь встать на ноги. Ну-ка попробуй!

Раненый встал.

– Картер, возьмите его под другую руку. Веселей, Ричард. Несколько шагов – и все.

– Мне и правда лучше, – объявил мистер Мейсон.

– Я так и полагал. А теперь, Джейн, спорхните вниз по черной лестнице раньше нас, откройте боковую дверь и скажите кучеру коляски, которую увидите во дворе… или сразу за оградой – я предупредил его, чтобы он не грохотал колесами по булыжнику, – и скажите ему, что мы уже спускаемся. И, Джейн, если увидите кого-нибудь, вернитесь к лестнице и кашляните.

Время шло к половине шестого, и солнце должно было вот-вот взойти, но в кухне все еще царили мрак и тишина. Засовы на боковой двери были заложены, и я отодвинула их, как могла бесшумнее. Двор был пуст, но за открытыми воротами виднелась запряженная коляска. Кучер сидел на козлах, я подошла к нему и сказала, что джентльмены сейчас придут. Он кивнул, а я внимательно посмотрела по сторонам и прислушалась, но все вокруг окутывала утренняя дремота, занавески на окнах, за которыми спали слуги, оставались задернутыми. Пичужки только-только защебетали в цветущем плодовом саду среди деревьев, чьи ветви будто белые гирлянды колыхались над оградой по ту сторону двора. Упряжные лошади в конюшне переминались с ноги на ногу, но больше ничто не нарушало тишины.

Дата добавления: 2015-11-04