Педагогические специальности 10 страница

Итоги

• Влияние фольклора на развитие детской литературы во мно­гом обусловлено массовым распространением в XVIII —XIX веках лубочной литературы и народного театра.

• Лубочная литература и народный театр имели самостоятель­ное значение в жизни детей.

РУССКАЯ ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА XIX ВЕКА

ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XIX ВЕКА

Рубеж XVIII —XIX веков был для русской культуры эпохой переходной. Русские дворяне причину Великой Французской ре­волюции (1789— 1794) нашли в идеях Просвещения и пересмот­рели их. Среди них началось движение любомудрия (свободомыс­лия): новыми ориентирами культурного развития стали народ и личность. Разочарование в просвещенном разуме сменилось упо­ванием на чувство, возвращающее человека к истокам существо­вания — природе, родине, народу, семье. После Отечественной войны 1812 года сентиментальное миропонимание начало допол­няться романтическим: обнаружились противоречия между лич­ностью и народом, обострилась проблема равновесия между на­циональной самобытностью и европеизмом русской культуры (это равновесие было поколеблено реформами Петра I), писателям пришлось определяться с выбором путей развития русского лите­ратурного языка. Подавление декабризма привело к изменению всей системы воспитания и образования в стране.

Главным вопросом, стоявшим перед русской литературой того времени, был вопрос о народности. Народность — понятие широ­кое, исходящее из внутренней идеи произведения, оно подразу­мевает прежде всего выражение в произведении «народного духа». Истинная народность отлична от «народного стиля», касающего­ся только формы, внешних деталей.

Требование народности в полной мере относилось и к детским книгам. Доставшиеся в наследство от прошлых времен детские книги, равно как и переводные, не могли отвечать возросшим запросам педагогов, родителей. Перед отечественной культурой встала насущная задача создать такую литературу для детей, кото­рая отвечала бы современным философско-эстетическим и педа­гогическим идеям. Именно в первой половине XIX века были за­ложены традиции той детской литературы, что сохраняет свою значимость для нынешних новых поколений детей.

Смешение различных тенденций классицизма, сентиментализ­ма, романтизма и реализма дало необыкновенно богатую палитру как во взрослой литературе, так и в детской. Романтический тип творчества, характерный преимущественно для 20 —30-х годов XIX века, навсегда остался ведущим в литературе для детей. В про­изведениях романтического направления обычно противопостав­ляется обыденная жизнь некоему возвышенному идеалу, пошлый рассудок — мечтательной душе, и, в частности, ограниченное сознание взрослых — свободе «сверхчувств» детей. Писатели-ро­мантики первые ввели в русскую литературу психологически очер­ченный образ ребенка, они угадали в мире детства целый поэти­ческий мир.

Большое влияние на культуру детства оказали салоны, вошед­шие в моду на рубеже XVIII — XIX веков. Для детей устраивались праздники, ставились спектакли с их участием, они декламиро­вали стихи и музицировали перед искушенными в искусстве взрослыми. Так, лицеист Александр Пушкин выступал на празд­нике в Павловске по случаю встречи военного триумфатора Алек­сандра I.

Развитию детской литературы способствовало и распростране­ние закрытых учебных заведений, в программу которых входила не только литература, но и начатки писательских навыков. В ка­детских корпусах зародилась традиция ученических журналов. Уча­щиеся могли рассчитывать на поддержку своих творческих опытов. К становлению юного Пушкина были причастны В.Л.Пушкин (его дядя — известный поэт), Н.М.Карамзин, В.А.Жуковский, Д.В.Давыдов, Г.Р.Державин и др.

Новая традиция альбомов привела к появлению особого жанра послания — от взрослого к ребенку. Поэты сохранили старую тра­дицию писания стихов-обращений от имени детей ко взрослым, но наряду с официозом в панегириках-посланиях зазвучали мо­тивы интимно-семейные. Новые формы культуры детства сочета­лись с развитием литературы для детей, способной органично вписаться в жизнь общества.

Поэзия для детей все дальше уходила от барочно-классицист-ских литературных канонов и приближалась к канонам народной песенной поэзии. Создавался образ детства с четкими национальны­ми чертами, растворялись признаки сословной принадлежности ребенка:

Нагулялся, друзья!

Позаиндевел я.

А спасибо зиме:

С ней живей и бодрей.

Пободрей, поживей,

Веселей на уме!

(Б.М.Федоров, «Мороз», 1828)

Сформировались каноны образа русского детства — изображе­ние зимы, деревенской жизни и народных забав, чувствительного и доброго ребенка.

Сохранились жанры школьно-гимназической поэзии — ода, гимн, эпитафия, послание, стихи на случай. Наиболее распрост-

раненными жанрами были песня, элегия, стихотворный рассказ, шутливые стихи.

Среди художественных жанров детской литературы наиболь­ший расцвет переживала литературная сказка — стихотворная, прозаическая и драматическая. В сказках наиболее полно выразил­ся русский романтизм с его обращенностью к устной народной поэзии, к внутреннему миру человека. Воздействие народной сказки на сказку литературную было сильно как никогда прежде, но при этом писатели-сказочники уходили от простого подражания на­родной фантазии, желая создавать творения, не уступающие в совершенстве фольклору.

Рассказы для детей тяготели к союзу познавательности и нра­воучительности, постепенно становясь все более реалистичными, ибо освобождались от грубых форм назидания.

Авторы искали путь создания универсальной книги для ребен­ка, в которой художественный образ был бы плотью и кровью научного знания, весь мир представал бы в своем нерасчленен-ном единстве и живости, а читатель постигал этот мир сначала сердцем, а потом уже разумом. Этот поиск связан в первую оче­редь с именем Владимира Федоровича Одоевского.

Получали все более широкое распространение детские научно-популярные издания — журнальные публикации, книги с описа­ниями путешествий, красочные альбомы... Особенно значительны были достижения в популяризации отечественной истории.

Много выходило книг и статей религиозного содержания: адап­тированные жития святых, пересказы Библии, повести о первых христианах и т. п.

Делала первые робкие шаги драматургия для детей: специфика этого рода литературы еще долгое время представляла большую трудность для детских писателей. Однако басни, утвердившиеся в круге детского чтения и в домашних детских спектаклях, до извест­ной степени восполняли этот пробел.

Важнейшим достижением детской литературы первой полови­ны XIX века нужно считать обретение своего языка, рожденного живой стихией разговорной речи, облагороженного высочайшим вкусом поэтов, прежде всего гениального Пушкина. И сегодня язык пушкинских сказок остается эталоном для детских писателей.

Большое количество переводных книг для детей пока не пере­ходило в художественное качество. По большей части переводы были весьма приблизительны и лишь увеличивали недостатки и без того слабых оригиналов. Вместо более или менее точных пере­водов детям предлагали адаптированные переложения. Правда, и на этом пути были немалые обретения. Так, Жуковский в своем творчестве заложил традиции перевода и переложений для детей.

Развитие детской литературы шло в русле «большой» литерату­ры и педагогики. Крупнейшие писатели «золотого века» обраща-

ло

лись к творчеству для детей только в тех случаях, когда жизненные обстоятельства или философские воззрения приводили их к педа­гогике. Антоний Погорельский, В.А.Жуковский, А.О.Ишимова, В.Ф.Одоевский, С.Т.Аксаков и другие писатели оставили значи­тельный след в детской литературе именно благодаря счастливому соединению двух страстей — к литературе и к воспитанию детей. Большая же часть произведений, ныне принадлежащих юным чита­телям, адресовалась взрослым (как, например, сказки и стихи Пуш­кина, «Конек-горбунок» Ершова). Ориентирами для культуры были идеалы просвещенного гуманизма, демократизма и патриотизма.

Огромным достижением можно считать появление теории и критики детской литературы — в статьях ведущего критика пер­вой половины XIX века Белинского. Им было доказано, что дет­ская литература есть высокое искусство, к которому приложимы строгие критерии народности, гуманизма, образности, что дет­ская книга должна служить не только предметом развлечения или обучения, но важным средством духовного развития ребенка. Он провозгласил лозунг литературы для маленьких читателей: «Ми­нуя разум, через сердце», указал признаки, по которым узнается псевдолитература, и описал вред, наносимый ею ребенку.

Так был сделан важный шаг к созданию литературы художе­ственной, занявшей место рядом со старшей по возрасту учебно-познавательной литературой. Так была поставлена высокая план­ка для детских писателей следующих эпох.

ПОЭЗИЯ В ДЕТСКОМ ЧТЕНИИ Иван Андреевич Крылов

Творчество И. А. Крылова (1769 — 1844) можно рассматривать и в составе литературы XVIII века, в котором прошла почти по­ловина его жизни и к которому относится расцвет его сатириче­ской драматургии и публицистики. Но как «детский» поэт Крылов принадлежит XIX веку: басни, прочно вошедшие в круг детского чтения, он стал писать во второй половине жизни.

Детство Крылова прошло в Твери, в небогатой дворянской семье, в близком общении с народом. На веселых народных гуля­ньях мальчик вслушивался в острые словечки и шутки, смеялся над язвительными анекдотами о чиновниках-взяточниках, над ис­ториями о хитрых мужичках.

Очень рано Крылов начал чиновничью службу, еще в родном городе Твери, и затем продолжил ее в Петербурге. В пятнадцать лет он приступил к «изобличению пороков», написав комиче­скую от\еру «Кофейушца», а в году, в двадцать лет, стал из­давать свой журнал «Почта духов».

Богатый жизненный опыт, острая наблюдательность и огром­ный поэтический талант легли в основу творчества Крылова-бас­нописца. Первая его басня «Дуб и трость» была опубликована в 1806 году; вскоре стали один за другим выходить небольшие сбор­ники. И с тех пор басни Крылова прочно утвердились в чтении детей.

Басня, как известно, относится к сатирическому жанру, исто­ки которого уходят своими корнями в глубокую древность. Тогда басня представляла собой маленький нравоучительный рассказ или притчу, в которых обычно действовали наделенные человечески­ми чертами животные, реже — люди. Древнейший дошедший до нас свод таких произведений — индийский сборник «Калила и Димна». Он назван именами главных персонажей — двух шакалов. С Востока этот жанр перекочевал в Древнюю Грецию. Здесь, хотя басня существовала и до этого — с VI века до н.э., ее обычно связывают с именем Эзопа.

Множество произведений подобного рода получили распрост­ранение как «эзоповы басни», хотя значительная их часть и носи­ла явно фольклорный характер. Вот характерный пример: «Лиса ставила в упрек львице то, что она за всю жизнь родит лишь одно­го детеныша. "Одного, — сказала львица, — но льва"». Да и сам Эзоп стал в Древней Греции фольклорным персонажем: фригий­ский раб, безобразный горбун и сочинитель ядовитых историй. Существует и сказание о смерти Эзопа: его сбросили со скалы дельфийские жрецы, которых он упрекал в корыстолюбии. А бог Аполлон за это покарал город чумой. Исследователи, однако, не исключают мысли, что сочинитель басен существовал реально, был личностью исторической.

Из Древней Греции басни попали в Древний Рим. Здесь их сюжеты оживали в творчестве Федра. А в Европе этот жанр литературы широко распространился в Средние века. При этом развитие полу­чили басни, в которых действовали животные — ворона и лисица, волк и ягненок и т. п. В XVIII веке поэтическую переработку сюже­тов многих эзоповых басен совершил во Франции Жан Лафонтен (1621 —1695). Он использовал классические сюжеты для выраже­ния своего отношения к актуальным для его времени проблемам.

У Лафонтена брали сюжеты для своих басен русские поэты Кантемир, Тредиаковский, Сумароков, Хемницер, Дмитриев, Измайлов, Крылов...

Басни Крылова содержат целый нравственный кодекс, на ко­тором дети воспитывались поколение за поколением. Из множе­ства басен Крылова по крайней мере десяток входит в память с самых ранних лет. В основном это те из них, в чеканных строчках которых содержатся простые, но важные житейские истины. «А вы, друзья, как ни садитесь, / Всё в музыканты не годитесь» — о чем это? Да, конечно, о незадачливых людях, дела не знающих, под­меняющих его суетой и болтовней. Ребятишкам в науку — без на­зойливых нравоучений и весело.

У современников особенным успехом пользовались басни, где Крылов вскрывал общественные язвы. Демократизм пронизывал всю систему его взглядов и определял объекты и проблематику его сатиры. Художественное мышление Крылова близко по духу традициям устной народной сатиры.

В басне «Осел» как бы загадывается загадка: в росте ли дело или в чем-то другом? Подтекст басни раскрывается впрямую в ее ито­говой моральной сентенции: не спасут высокий рост или высо­кий чин, коль низка душа. В басне «Лиса-строитель» рассказыва­ется, как Лев, чтобы обезопасить свой курятник от воров, пору­чил соорудить его великой мастерице — Лисе; курятник выстроен на загляденье, да только куры пропадают пуще прежнего: Лиса «свела строенье так, / Чтобы не ворвался в него никто никак, / Да только для себя оставила лазейку».

Немало произведений посвятил баснописец взяточничеству, поскольку оно было характерным явлением его времени — эпохи всевластия чиновничества. В их числе — «Крестьяне и Река». Мел­кие мздоимцы в ней сравниваются с речками и ручейками, что, разливаясь, причиняют крестьянам немало бед. Когда же постра­давшие пришли просить управы у большой реки, в которую впа­дают меньшие, то увидели: «половину их добра по ней несет». Точно так же, как и в мире чиновников.

Развивая традиционные признаки жанра (аллегоризм персона­жей, смысловую двуплановость повествования, конфликтность ситуации, моральную сентенцию), Крылов превращал свои бас­ни в маленькие художественные шедевры с гибким ритмом, жи­вым разговорным языком, юмором. К тому же в них иносказа­тельно, но остро изображались конкретные пороки действитель­ности, что делало их художественной публицистикой. Каждая бас­ня Крылова была откликом на современные ему события. Именно в этом состояла ее новая эстетическая функция.

На истинное происшествие с Александром I намекала басня «Рыбья пляска». Мужик, «наудя рыб», жарит их на костре. В это время появляется грозный Лев, желающий узнать, как живется его подданным. «Здесь не житье им — рай», — отвечает Мужик. «Да отчего же, — Лев спросил, — скажи ты мне, / Они хвостами так и головами машут?» Но, услышав, что это от радости, вполне удовлетворился ответом. Бдительная цензура усмотрела здесь на­мек на царя, и басню пришлось переделать. Но доставалось от Крылова и самой цензуре, например, в невинной на первый взгляд басне о Соловье, которому «худые песни... в когтях у Кошки».

В басне «Листы и корни» народ сравнивается с корнями могу­чего дерева. Листья шумят: мы, мол, «краса долины всей» и лишь нам обязано дерево своей славой. На эту хвастливую речь отвечает смиренный голос из-под земли: «Примолвить можно бы спасибо тут и нам». А когда возмущенные листья восклицают: «Кто смеет говорить столь нагло и надменно!» — то слышат в ответ: «Мы те... / Которые, здесь роясь в темноте, / Питаем вас. Ужель не узнаете? / Мы — корни дерева, на коем вы цветете...»

Реальная действительность явственно проступает и в таких широко известных, хрестоматийных баснях Крылова, как «Триш­кин кафтан», «Демьянова уха», «Лебедь, Щука и Рак», «Волк и Ягненок», «Стрекоза и Муравей» и др. Прямым откликом на со­бытия Отечественной войны 1812 года были басни «Кот и По­вар», «Ворона и Курица», «Волк на псарне», «Раздел», «Щука и Кот». Содержание их настолько тесно связано с конкретной исто­рической ситуацией, что они стали своеобразной энциклопедией народной войны против иностранного нашествия. Крылов отра­зил в них народный взгляд на события. Успеху этих басен непос­редственно в годы войны способствовало то, что Крылов придал традиционному жанру особую масштабность исторического взгляда. Возникла пафосность стиля, ранее не свойственная жанру, но столь органичная для произведения с четко выраженной патрио­тической направленностью:

Когда Смоленский князь,

Противу дерзости искусством воружась.

Вандалам новым сеть поставил

И на погибель им Москву оставил...

В басне «Кот и Повар» отразилось владевшее тогда народом и армией возмущение нерешительностью правительства и импера­тора в противостоянии притязаниям Наполеона («Досадно было, боя ждали», — писал об этом Лермонтов в «Бородино»). Крылов сам передал Кутузову рукописный текст басни «Волк на псарне». В те дни огромным успехом пользовались лубки, созданные по мотивам крыловских басен.

Белинский говорил о «неисчерпаемом источнике русизмов» в баснях Крылова. Емкость слова, лаконизм, естественность речи приближают их язык к афористичности народных пословиц. Мно­гие меткие фразы и выражения из крыловских басен вошли в раз­говорный обиход наравне с пословицами: «Услужливый дурак опаснее врага», «А Васька слушает да ест», «Худые песни Соло­вью в когтях у Кошки» и пр.

При этом подлинно народный язык — точный, гибкий, яр­кий — отлично воплощался в стихотворном размере, которым писал Крылов. Он в совершенстве владел ямбом — этим основ­ным размером русского стихосложения XIX века — и сделал его основой своих басен. Для этого понадобилась кроме неповторимо­го таланта и творческая «хитрость»: Крылов отказался от равного числа ударных слогов в каждой строке. И хотя основоположником русской басни по справедливости следует считать Сумарокова, создавшего и жанровую форму (живая бытовая сценка), и стихо­творную («вольный», разностопный стих), но достигла высокого художественного совершенства басня под пером Крылова.

Баснописец создавал картины, полные не только мудрости и достоверности, но и ярких красок. «У него живописно все, — вос­хищался Гоголь. — начиная от изображения природы, пленитель­ной и грозной и даже грязной, до передачи малейших оттенков разговора». По форме большинство басен Крылова представляют собой миниатюрные пьесы со всеми чертами драматического дей­ствия. Вспомним хотя бы басни «Волк и Ягненок» или «Демьянова уха». В них — точная обрисовка характеров, живой и остроумный диалог, быстрое развитие действия, а слова от автора напоминают сценические ремарки, поясняющие ход действия. Поэтому их часто инсценируют на протяжении уже почти двух веков.

Живая стихия крыловского языка открывала перед русской литературой плодотворный путь сближения с народной речевой культурой. Исследователи видят в творчестве Крылова и зарожде­ние реализма, что проявляется, в частности, в характере коми­ческого (по определению Гоголя, это «смех сквозь слезы»).

Басни успешно прошли через несколько исторических эпох, не теряя популярности и тем подтверждая свою нужность обще­ству. Это явление искусства, заслужившего право на поучение.

Детское сознание легко усваивает нравственные нормы и ис­тины, изложенные языком басен. «Нет нужды говорить о великой важности басен Крылова для воспитания детей, — писал Белин­ский. — Дети бессознательно и непосредственно напитываются из них русским духом, овладевают русским языком и обогащаются прекрасными впечатлениями единственно доступной им поэзии».

Василий Андреевич Жуковский

В.А.Жуковский (1783—1852) был внебрачным сыном тульско­го помещика А. И. Бунина и турчанки Сальхи (ставшей пленницей во время русско-турецкой войны). Способности к сочинительству проявились у него рано. В восемь лет он написал две пьесы из исто­рии Древнего Рима — для постановки силами детей на домашней «сцене». Мальчику было дано прекрасное воспитание и образова­ние, что в соединении с талантом позволило ему легко взойти на русский Парнас. Жуковский был тепло принят в высшем свете.

В личности поэта проявился идеальный образ русского челове­ка эпохи Александра I. Среди современников он имел славу чело­века доброго, отзывчивого к чужим бедам и тонкого ценителя изящных искусств, в особенности литературы. Чуждый политике и каким-либо бурным страстям, сторонник «просвещенной» мо­нархии и глубоко верующий христианин, он не разделял взгля­дов декабристов, что не мешало ему неоднократно просить госу­даря о помиловании ссыльных.

Признанный преемник Державина и глава русской поэзии 1800— 1810-х годов, он первым признал гениальность юного Пушкина: «По данному мне полномочию предлагаю тебе место на русском Парнасе. И какое место, если с высокостию гения соединишь ты высокость цели!» — писал поэт «милому брату по Аполлону». Он принимал трогательное участие в жизни Пушкина, улаживал его конфликты с царем, предупреждал дуэли, был одним из самых внимательных и благожелательных его читателей и собеседников. По существу, он, как учитель, любовно взращивал величайшего русского поэта, внушал ему первую заповедь искусства: «Талант ничто. Главное: величие нравственное». Отношение Пушкина к стар­шему другу было полнее всего высказано в стихотворении «К пор­трету Жуковского» (1818).

Еще в молодости увлекшись литературой сентиментализма и предромантизма, Жуковский оставался верен ей до конца. Жизнь идеальной души, тайны природы, опоэтизированная история — основные темы его творчества.

Первым среди русских поэтов Жуковский начал употреблять слова в необычном, отличном от словаря, значении, перестав­лять их в непривычном порядке, добиваясь, чтобы читатель вос­принимал впечатление раньше точного смысла:

Зелень нивы, рощи лепет, В небе жаворонка трепет, Тёплый дождь, сверканье вод, — Вас назвавши, что прибавить? Чем иным тебя прославить, Жизнь души, весны приход?

(«Приход весны», 1831)

Баллады, сказки, переводы. У Жуковского мало ори­гинальных произведений; большая часть — это переводы и пере­ложения произведений, чем-то затронувших его воображение. Пе­реводя, Жуковский не слишком заботился о точности деталей, главным для него было выразить художественное совершенство оригинала, поэтому его переводы стали значительными события­ми в русской литературе. Особенно известны в детском чтении баллады Жуковского, восходящие к поэзии немецкого романтиз­ма: «Людмила», «Светлана», «Ивиковы журавли», «Кубок», «Ры­бак», «Лесной царь».

Стихотворение «Лесной царь», перевод баллады И. В. Гёте, было опубликовано в четвертой книжке сборника «Рйг \Уепще. Для не­многих» (1818), адресованного поэтом Великой княгине Алек­сандре Федоровне, будущей императрице. Молодая немка изучала русский язык, и Жуковский использовал перевод в учебных це­лях. К тому же гётевская баллада, имевшая несколько музыкаль­ных версий, была одним из ее любимых немецких романсов.

Фольклорной основой баллады является северное поверье об эльфах, похищающих детей для увеличения своего народа. Гёте написал балладу под впечатлением ночной скачки с семилетним мальчиком, сыном дружившей с ним женщины. Жуковский — под впечатлением смерти сына-малютки в семье друзей. Гёте вы­разил собственный страх за ребенка. Жуковский хотел, чтобы его «Лесной царь» послужил утешением родителям.

Немецкая баллада страшнее русской; Жуковский смягчил су­мрачность тона, устранил возможность эротического восприятия читателем мотива любви короля эльфов к ребенку. Романтизм Гёте тяготеет к барочно-готической традиции сюжетов о похищении не­винности смертью. Для русского поэта характерно сентиментально-романтическое понимание красоты и смерти. Ночной лес, Лесной царь и его дочери — все эти образы прекрасны, их череда подготав­ливает появление в финале образа мертвого младенца на руках отца, и этот образ производит сильнейшее эстетическое воздействие.

Тайна лесной встречи остается тайной у обоих поэтов. У Гёте она ужасная, давящая, касается и героев, и читателя. В трактовке Жуковского это тайна прекрасной смерти, подобной сну или пре­дельному очарованию фантазией, искусством. Недаром русский поэт накладывает на звук конского топота звуки колыбельной:

Ко мне, мой младенец;

В дуброве моей Узнаешь прекрасных моих дочерей: При месяце будут играть и летать; Играя, летая, тебя усыплять.

Поэтический мир полон разнообразного шума и движения, каж­дый его элемент движется по-своему, но согласованно с целым: скачет вперед конь, проносятся мимо деревья, вихрятся неясные фигуры, мелькают лица. Остановка движения в финале рождает бурю в душе читателя.

Обе баллады вошли в круг детского чтения, их много раз срав­нивали. Особенно интересный, хотя и не бесспорный очерк при­надлежит М.И.Цветаевой («Два "Лесных царя"», 1933)¹.

Благодаря сентименталисту Карамзину и романтику Жуковскому отечественная детская литература получила блестящие примеры того, как может быть разрешена тема смерти, которую наши со­временные писатели табуируют.

¹ См.: Цветаева М. И. Сочинения: В 2 т. — М., 1980. — Т. 2.

Жуковский значительно развил принятую в литературе рубежа XVIII — XIX веков традицию волшебных сказок. Самую страшную сказку — «Тюльпанное дерево» — он написал в 1845 году в Герма­нии. Она имеет немецкое происхождение¹. Вряд ли стоит ее читать детям младше десяти лет.

В первой половине XIX века русские писатели охотно пугали взрослых читателей, осваивая в повестях, сказках и балладах эсте­тику ужасного. Многие из их опытов вошли в классику детского чтения (популярнее прочих у детей повести Н. В. Гоголя). Однако чтобы попытки написать подобную сказку специально для детей увенчались успехом, детская литература должна была сделать шаг вперед в своем развитии, органически вобрав опыт фольклора и «общей» литературы.

Дело в том, что страшное в фольклоре поддерживается мифо­логической основой сюжетов. При переводе сюжета в формы «об­щей» литературы страшный сюжет опирается на традицию баро-чно-готической литературы, смыкающуюся с традициями сред­невековых и античных авторов. Однако литература для детей, в начале своей истории более зависимая от школьных задач, не имела до XIX века традиции использования страшных сюжетов в дидак­тических целях. Дидактика была скорее гонительницей пугающих детей химер. Неизбежен был этап сопряжения традиций — фоль­клорной, общелитературной и специальной. Карамзин и Жуков­ский первыми опробовали варианты данного сопряжения.

Кроме прекрасного и страшного Жуковский пенил и смешное — добрый юмор, мягкую иронию, и совершенно не замечал того, что есть в жизни скучно-обыденного, неэстетичного. Но выше всякого пафоса было для него «чувство доброе».

Профессор изящной словесности (так тогда называли худо­жественную литературу) Санкт-Петербургского университета П.А.Плетнев выводил из сочинений Жуковского главный закон жанра: «Надобно, чтоб в детской сказке все было нравственно чисто; чтобы она своими сценами представляла воображению одни светлые образы, чтобы эти образы никакого дурного, ненравствен­ного впечатления после себя не оставляли».

¹ См.: Найдич Л.Э. Сказка Жуковского «Тюльпанное дерево» и ее немецкий источник // Жуковский и русская культура: Сборник научных трудов. — Л., 1987.

В мире баллад и сказок Жуковского всегда присутствует тайна — прекрасная или страшная; в плен этой тайны и попадает душа ге­роя (и читателя), переживающая чувства, доселе ей незнакомые. Баллады оканчиваются почти всегда трагически — в отличие от сказок, требующих победы героя над силами зла. Поэт полагал, что сказка «должна быть чисто сказкой, без всякой другой цели, кроме приятного непорочного занятия фантазией». Он свободно переина­чивал сюжеты, вносил в них элементы романтического стиля — мотивы рыцарского средневековья, русской старины, народных поверий и обычаев, однако всегда облагораживая их в соответствии с понятиями салонно-придворного этикета. Некоторые сказки-по­эмы написаны редким сегодня стихотворным размером, сочетаю­щим стопы дактиля и хорея, — русским гекзаметром, который не­сколько утяжеляет повествование, зато придает торжественность и убедительность фантастическому вымыслу: «Ундина» (1837, пере­вод поэмы Ф.де да Мотт-Фуке, 1811), «Сказка о царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и пре­мудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери» (1831) и др.

В круг чтения младших детей вошли «Три пояса» — единственная сказка в прозе (1808), «Кот в сапогах» (1845, стихотворный пере­вод сказки Ш.Перро), «Спящая царевна», созданная по мотивам сказки братьев Гримм «Царевна-шиповник» и Перро «Спящая в лесу красавица», «Сказка об Иване-царевиче и Сером волке» (1845).

«Спящая царевна» Жуковского написана тем же четырехстоп­ным хореем, что и пушкинская «Сказка о царе Салтане...»¹, а сюжет дает основания для сопоставления с другой пушкинской поэмой — «Сказкой о мертвой царевне и о семи богатырях». В отли­чие от Пушкина, стремившегося выразить народный идеал, Жу­ковский подчинил свою сказку духу высшего света. Герои — царь Матвей, царевна и царский сын — воплощают дворцовые каноны облика и поведения. Как и в других своих сказках, Жуковский останавливает действие ради подробных описаний, да и события передает как ожившие картины, в которых не играют особой роли ни динамичность, ни психологизм или индивидуализация героев. Конфликт ослаблен: причиной трехсотлетнего сна царевны была оплошность царя Матвея, нарушившего требование этикета: он не пригласил двенадцатую чародейку — ей не хватило золотого блюда. Так, проблемы жизни и смерти, красоты и безобразия, добра и зла, составляющие сердцевину «Сказки о мертвой царев­не...», отступают перед эстетикой «придворного романтизма» в сказке «Спящая царевна». Речь повествователя и героев отличает­ся тщательной выверенностью, хотя по своему строю и синтакси­су близка народной речи.

Дата добавления: 2015-11-04