Педагогические специальности 5 страница

Животные в сказке соблюдают принцип иерархии: наиболее сильного все признают и главным. Это лев или медведь. Они все­гда оказываются на верху социальной лестницы. Это сближает сказ­ки о животных с баснями, что особенно хорошо видно по при­сутствию в тех и других сходных моральных выводов — социальных и общечеловеческих. Дети легко усваивают: то, что волк силен, вовсе не делает его справедливым (например, в сказочном сюже­те о семерых козлятах). Сочувствие слушателей всегда на стороне справедливых, а не сильных.

Есть среди сказок о животных и довольно страшные. Медведь съедает старика и старуху за то, что они отсекли ему лапу. Разъя­ренный зверь с деревянной ногой, конечно, представляется ма­лышам ужасным, но по существу он ведь — носитель справедли­вого возмездия. Повествование предоставляет ребенку самому ра­зобраться в сложной ситуации.

Волшебные сказки. Это самый популярный и самый любимый детьми жанр. Все происходящее в волшебной сказке фантастично и значительно по задаче: ее герой, попадая то в одну, то в другую опасную ситуацию, спасает друзей, уничтожает врагов — борется не на жизнь, а на смерть. Опасность представляется особенно силь­ной, страшной потому, что главные противники его — не обы­чные люди, а представители сверхъестественных темных сил: Змей Горыныч, Баба Яга, Кощей Бессмертный и пр. Одерживая побе­ды над этой нечистью, герой как бы подтверждает свое высокое человеческое начало, близость к светлым силам природы. В борьбе он становится еще сильнее и мудрее, приобретает новых друзей и получает полное право на счастье — к вящему удовлетворению маленьких слушателей.

В сюжете волшебной сказки главный эпизод — это начало пу­тешествия героя ради того или иного важного задания. На своем долгом пути он встречается с коварными противниками и вол­шебными помощниками. В его распоряжении оказываются весьма действенные средства: ковер-самолет, чудесный клубочек или зер­кальце, а то и говорящий зверь или птица, стремительный конь или волк. Все они, с какими-то условиями или вовсе без них, в мгновение ока выполняют просьбы и приказы героя. У них не возникает ни малейшего сомнения в его нравственном праве при­казывать, поскольку очень уж важна поставленная перед ним за­дача и поскольку сам герой безупречен.

Мечта о соучастии волшебных помощников в жизни людей
существует с древнейших времен — со времен обожествления
природы, веры в бога-Солнце, в возможность магическим сло-
вом, колдовством призвать светлые силы и отвести,от себя тем-
ное зло. ' '

Бытовая (сатирическая) сказка наиболее близка к повседнев­ной жизни и даже не обязательно включает в себя чудеса. Одоб­рение или осуждение всегда подается в ней открыто, четко вы­ражается оценка: что безнравственно, что достойно осмеяния и т.п. Даже когда кажется, что герои просто валяют дурака, по­тешают слушателей, каждое их слово, каждое действие наполне­ны значительным смыслом, связаны с важными сторонами жиз­ни человека.

Постоянными героями сатирических сказок выступают «про­стые» бедные люди. Однако они неизменно одерживают верх над «непростым» — богатым или знатным человеком. В отличие от ге­роев волшебной сказки здесь бедняки достигают торжества спра­ведливости без помощи чудесных помощников — лишь благодаря уму, ловкости, находчивости да еще удачным обстоятельствам.

Бытовая сатирическая сказка веками впитывала в себя харак­терные черты жизни народа и его отношения к власть предержа­щим, в частности к судьям, чиновникам. Все это. конечно, пере­давалось и маленьким слушателям, которые проникались здоро­вым народным юмором сказителя. Сказки такого рода содержат «витамин смеха», помогающий простому человеку сохранить свое достоинство в мире, где правят мздоимцы-чиновники, неправед­ные судьи, скупые богачи, высокомерные вельможи.

В бытовых сказках появляются порой и персонажи-животные, а возможно и появление таких абстрактных действующих лиц, как Правда и Кривда, Горе-Злосчастье. Главное здесь не подбор пер­сонажей, а сатирическое осуждение людских пороков и недо­статков.

Порой в сказку вводится такой специфический элемент дет­ского фольклора, как перевертыш. При этом возникает смещение реального смысла, побуждающее ребенка к правильной расста­новке предметов и явлений. В сказке перевертыш укрупняется, вырастает до эпизода, составляет уже часть содержания. Смеще­ние и преувеличение, гиперболизация явлений дают малышу воз­можность и посмеяться, и подумать.

Итак, сказка — один из самых развитых и любимых детьми жанров фольклора. Она полнее и ярче, чем любой другой вид народного творчества, воспроизводит мир во всей его целостно­сти, сложности и красоте. Сказка дает богатейшую пищу детской фантазии, развивает воображение — эту важнейшую черту твор­ца в любой сфере жизни. А точный, выразительный язык сказки столь близок уму и сердцу ребенка, что запоминается на всю жизнь. Недаром интерес к этому виду народного творчества не иссякает. Из века в век, из года в год издаются и переиздаются классические записи сказок и литературные обработки их. Сказ­ки звучат по радио, передаются по телевидению, ставятся в те­атрах, экранизируются.

Однако нельзя не сказать, что русская сказка не раз подверга­лась и гонениям. Церковь боролась с языческими верованиями, а заодно и с народными сказками. Так, в XIII веке епископ Сера-пион Владимирский запрещал «басни баять», а царь Алексей Михайлович составил в 1649 году специальную грамоту с требо­менее уже в XII веке сказки стали заносить в рукописные книги, включать в состав летописей. А с начала XVIII века сказки стали выходить в «лицевых картинках» — изданиях, где герои и события изображались в картинках с подписями. Но все же и этот век был суров по отношению к сказкам. Известны, например, резко отри­цательные отзывы о «мужицкой сказке» поэта Антиоха Кантемира и Екатерины II; во многом не согласные друг с другом, они ори­ентировались на западноевропейскую культуру. XIX век тоже не принес народной сказке признания чиновников охранительного направления. Так, знаменитый сборник А. Н.Афанасьева «Русские детские сказки» (1870) вызвал претензии бдительного цензора как якобы представляющий детскому уму «картины самой грубой своекорыстной хитрости, обмана, воровства и даже хладнокров­ного убийства без всяких нравоучительных примечаний».

И не только цензура боролась с народной сказкой. С середины того же XIX века на нее ополчились известные тогда педагоги. Сказку обвиняли в «антипедагогичности», уверяли, что она за­держивает умственное развитие детей, пугает их изображением страшного, расслабляет волю, развивает грубые инстинкты и т.д. Такие же, по существу, аргументы приводили противники этого вида народного творчества и в прошлом столетии, и в советское время. После Октябрьского переворота педагоги-леваки добавля­ли еще и то, что сказка уводит детей от реальности, вызывает сочувствие к тем, к кому не следует, — ко всяким царевичам и царевнам. С подобными обвинениями выступали и некоторые ав­торитетные общественные деятели, например Н. К. Крупская. Рас­суждения о вреде сказки вытекали из общего отрицания револю­ционными теоретиками ценности культурного наследия.

Несмотря на трудную судьбу, сказка жила, всегда имела горя­чих защитников и находила дорогу к детям, соединялась с лите­ратурными жанрами.

Наиболее четко влияние сказки народной На литературную проступает в композиции, в построении произведения. Извест­ный исследователь фольклора В.Я.Пропп (1895—1970) считал, что волшебная сказка поражает даже не фантазией, не чудесами, а совершенством композиции. Хотя авторская сказка сюжетно бо­лее свободна, в построении своем она подчиняется традициям народной сказки. Но если жанровые признаки ее используются лишь формально, если не происходит органического их восприя­тия, то автора ждет неудача. Очевидно, что освоить веками скла­дывавшиеся законы композиции, как и лаконичность, конкрет­ность и мудрую обобщающую силу народной сказки, означает для писателя достичь высот авторского искусства.

Именно народные сказки стали основой знаменитых стихо­творных сказок Пушкина, Жуковского, Ершова, сказок в прозе

(В.Ф.Одоевский, Л.Н.Толстой, А.Н.Толстой, А.М.Ремизов, Б.В.Шергин, П.П.Бажов и др.), а также сказок драматических (С.Я. Маршак, Е.Л. Шварц). Ушинский включал сказки в свои кни­ги «Детский мир», «Родное слово», полагая, что никто не может состязаться с педагогическим гением народа. Позднее страстно выступали в защиту детского фольклора Горький, Чуковский, Маршак и другие наши писатели. Свои взгляды в этой сфере они убедительно подтверждали современной обработкой старинных на­родных произведений и сочинением на их основе литературных версий. Прекрасные сборники литературных сказок, созданных на основе или под влиянием устного народного творчества, выпус­каются в наше время самыми разными издательствами.

Не только сказки, но и легенды, песни, былины стали образ­цом для писателей. Влились в литературу отдельные фольклорные темы, сюжеты. Например, народное повествование XVIII века о Еруслане Лазаревиче нашло свое отражение в образе главного ге­роя и некоторых эпизодах «Руслана и Людмилы» Пушкина. Колы­бельные, созданные по народным мотивам, есть у Лермонтова («Казачья колыбельная песня»), Полонского («Солнце и месяц»), Бальмонта, Брюсова и других поэтов. По существу, колыбельны­ми являются и «У кровати» Марины Цветаевой, и «Сказка о глу­пом мышонке» Маршака, и «Колыбельная реке» Токмаковой. Су­ществуют также многочисленные переводы народных колыбель­ных песен с других языков, сделанные известными русскими по­этами.

Итоги

• В устном народном творчестве отражается весь свод правил народной жизни, включая правила воспитания.

• Структура детского фольклора аналогична структуре детской литературы.

• Все жанры детской литературы испытали и испытывают на себе влияние фольклора.

ПРАИСТОКИ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Мировые истоки детской литературы нужно ис­кать там же, где берет начало вся мировая литература, — в архаи­ческих цивилизациях, ь эпохе античности, в ранних стадиях раз­вития мировых религий, а также в безбрежном океане мирового фольклора.

Так, месопотамская цивилизация, известная зарождением пись­менности в III тысячелетии до н.э., оставила после себя развали­ны храмовых и дворцовых школ писцов — «домов табличек». Учить ремеслу писца начинали детей примерно с шести лет. Среди не­скольких десятков тысяч так называемых «школьных» табличек¹ есть учебные пособия, таблички с учебными упражнениями по различным отраслям знаний (математике, языку, юриспруден­ции), литературные произведения (эпосы, плачи, гимны), про­изведения «литературы премудрости», включавшей в себя поуче­ния, басни, пословицы, поговорки, а также тексты, описываю­щие повседневную жизнь школы с ее жестокими «бурсацкими нравами».

Писцы сохраняли фольклорные «знания», разумеется, маги­ческого свойства, и фольклорные произведения (от плачей и мо­литв до эпических песен), а также создавали образцы литературы. Писец, фиксируя устный текст, трансформировал его, а с уче­том учебных целей, скорее всего, и упрошал, сокращал.

¹ «Школьные» таблички представляют собой небольшие чечевицеобразные диски. На одной стороне диска (или над строчкой) учитель писал знак, слово или короткое предложение, на обратной стороне (или на строчку ниже) ученик копировал пример. Дошли до нас и ученические, плохо написанные копии от­рывков из литературных произведений. Подробнее см.: Оппенхейм А.Л. Древняя Месопотамия: Портрет погибшей цивилизации. — 2-е изд.. испр. и доп. — М., 1990.

В начальный период своей истории литература в целом прояв­ляла поистине младенческие черты: кровное родство с устным народным творчеством, ориентация на «наивного» читателя, еще не достигшего всей премудрости. Не следует путать древнюю «школьную» письменность с детской литературой в ее современ­ном значении, но нельзя обойти вниманием союз письменности и школы — двух слагаемых литературы.

Уже «школьные» таблички предполагают взаимодействие триа­ды: учитель, ученик и некий эталонный текст, который подразу­мевается под «свернутым» для лучшего усвоения примером. Заме­тим, что в учебном упражнении смысловое ядро текста-эталона не только не утрачивается, но делается даже отчетливее. В этой триаде старший писец выступал в роли учителя и писателя, а ученик — в роли слушателя, читателя и копииста. С тех далеких времен чита­тель угадывает в «детском» тексте возможность его «перевода» в развернутый, «аргументированный» текст. Повзрослев, читатель перейдет к произведениям более трудным, имея уже опыт знаком­ства с рядом художественных форм и идейно-образных моделей. Так, «"Войной и миром" для маленьких» назвал Лев Толстой свою «быль» «Кавказский пленник». Действительно, размышления над «былью» обязательно приведут читателя к идеям романа-эпопеи.

Усвоенные с детских лет ясные уроки красоты, добра и правды помогают в дальнейшем правильно воспринять творения разных искусств, житейские ситуации и саму Историю. Таким образом, детская литература, включая детский фольклор, — ключ к пони­манию важнейших для человека истин. К детской книге более все­го приложимо пушкинское определение книги вообще — «учеб­ник жизни».

В круг чтения детей и подростков вошел шумеро-аккадский «Эпос о Гйльгамёше» (II — III тыс. до н.э.). Во всяком случае в европейских странах школьников обязательно знакомят с ним. Пер­вым русским его переводчиком был Н.С. Гумилев. Дтя детей одно из переложений составил А. И. Немировский¹, а В. М. Воскобой-ников написал детскую повесть «Блистательный Гильгамеш» (1997).

Еще в начале 70-х годов XIX века это произведение было расшифровано Джорджем Смитом, хранителем Британского му­зея. Двенадцать глиняных табличек содержат двенадцать частей-«песен» поэмы, их последовательность соответствует двенадцати знакам зодиака, так что повествование движется по годовому кругу солнца. В частности, в одиннадцатой части рассказывается о вели­ком потопе, разразившемся в одиннадцатом месяце. Этот месяц вавилоняне посвятили богу ветров Рамману и назвали «прокля­тый месяц дождей».

¹ См.: Немировский А. И. Книга для чтения по истории Древнего мира. — М.. 1990.

Древнейший из известных в мире эпосов содержит такие сю­жетные мотивы и детали, которые повторяются затем в других, более поздних художественных творениях, например в мифе о Геракле. Гильгамеш, как позднее и Геракл, одет в шкуру убитого им чудовищного льва, он одолевает небесного быка, находит цве­ток вечной молодости, убивает змею, поселившуюся на чудесном дереве в таинственном саду, получает священные предметы из подземного мира; сходны и путешествия обоих героев. Предстоит еше исследовать героико-фантастическую литературу для детей с позиций типологического сходства и прямого влияния эпоса о царе Гильгамеше и его друге великане Энкйду.

Миф о Божественном Ребен ке формировался в древ­них культурах наряду с мифами о Матери, об Отце, о Мировом Древе, о сотворении мира, о потерянном рае, похищении огня у богов и другими, не менее значимыми. Он входит в систему ми­фологических представлений разных народов, проявляясь в сказ­ках, поверьях, материнской Поэзии и детской игре. Различные мифы и их образы-элементы — мифологемы — оживают в новых и новых произведениях — фольклорных и литературных. С мифоло­гемой Божественного Ребенка тесно связаны сюжеты и мотивы детского фольклора и детской литературы.

Центральным героем детской литературы является ребенок, при этом детское «я» может быть воплощено как в образе непосред­ственного ребенка, так и в образах великана, карлика, чудовища или животного. Основная функция центрального героя детской литературы — совершать необыкновенное, т.е. являть собой чудо. И в древних литературах образ ребенка неотделим от чудес, кото­рые он совершает. Можно сказать, что чудо есть первое средство художественного выражения высшей сущности избранного дитя­ти. Вместе с тем сам ребенок есть чудо согласно эстетическим законам архаического фольклора и древних литератур.

Разумеется, в образах и сюжетах древних литератур просматри­ваются напластования фольклорных сказок, преданий, литера­турных заимствований. Будущему исследователю детской литера­туры придется применять «археологические» методы, которыми пользуются специалисты по филологии древности, потому что детская литература отличается своим принципиальным эклектиз­мом: она безмятежно заимствует нужные ей элементы из любых источников и с той же безмятежностью их вульгаризирует.

Благодаря мифологеме Божественного Ребенка произведение становится своего рода храмом, пространством, где поклоняются Ребенку — персонажу и читателю. Все структурные и стилевые элементы произведения подчинены обшей цели — доставить удо­вольствие и пользу читателю-ребенку и восславить Царство Ре­бенка. Разве не такими храмами служат нам сказки Андерсена, Антония Погорельского, Вагнера, Милна, Астрид Линдгрен, Кор-нея Чуковского, Ирины Токмаковой, рассказы и повести, стихи и поэмы детских классиков, украшенные рисунками лучших ху­дожников, изданные с радением о наслаждении и пользе того, кто возьмет в руки книгу?

Мифологема Божественного Ребенка имеет ряд структурооб­разующих мотивов, и каждый из них находит отражение в извест­ной нам детской литературе.

Рождение Ребенка нередко предваряется несчастьем — семей­ная пара переживает свою бездетность, как родители Самсона по Ветхому Завету или родители Девы Марии — Иоаким и Анна, — по протоевангелию Иакова. В детской литературе нередко несча­стье трактуется как сиротство или тайна рождения. Другой вари­ант: кто-то из родителей принадлежит миру чудес, как Александр Македонский — якобы сын чародея Нектанава и одновременно воплощение своего отца (античный роман «Александрия»).

В работе психоаналитика Отто Ранка «Миф о рождении героя» (1909) собраны мифы, легенды, предания Древнего Египта, Ва­вилона, греко-римской античности, европейского Средневеко­вья и Востока на соответствующий сюжет. Есть там и относящаяся к 200 году н.э. история из жизни животных, доказующая любовь их к человеку. Незаконнорожденного младенца царской дочери стражники сбросили вниз с Акрополя. Орел, заметивший ребен­ка, подхватил его на спину и опустил в сад. Садовник воспитал прекрасного мальчика, который получил имя Гильгамеш и стал царем Вавилонии. Элиан, автор этих «Рассказов о животных», добавляет: «Если кто-то посчитает рассказанное сказкой, то мне нечего добавить, хотя и я разузнал об этой истории все, что толь­ко смог». Очевидно, сюжет о чудесном спасении ребенка, появив­шийся много позже основного корпуса сюжетов о Гильгамеше, нужен был для упрочения славы царя-полубога.

Божественный Ребенок явно приподнят над остальными геро­ями, увеличен масштаб его образа. В истории Моисея это увеличе­ние подчеркнуто и как физическое, и как духовное. Древнеиудей-ский историк Иосиф Флавий (37 — 38 н.э. — ок. 100 н.э.) создал апологетический образ маленького Моисея, основываясь не толь­ко на сказании из Ветхого Завета, но и на народных преданиях. Приведем фрагмент из его «Иудейских древностей».

Ум его развился несообразно с его возрастом, так как тот соответ­ствовал бы по силе более зрелым годам. Мошь этих способностей обна­руживалась [у него] уже в раннем детстве, и тогдашние поступки его уже свидетельствовали о том, что в зрелом возрасте он совершит гораздо более необычайные вещи. Когда ему минуло три года, Господь даровал ему необыкновенный для таких лет рост, и к красоте его никто не толь­ко не был в состоянии относиться равнодушно, но все при виде Моисея непременно выражали свое изумление. Случалось также, что, когда ре­бенка несли по улице, многих из прохожих поражал взгляд его настоль­ко, что они оставляли дела свои и в изумлении останавливались, глядя ему вслед, настолько сильно его детская красота и миловидность прико­вывали внимание всех (перевод Г. Генкеля).

Нередко Божественный Ребенок имеет некое физическое от­личие, делающее его прекрасным или ужасным. Такова ветхоза­ветная история о чудесном рождении избавителя народа Израи­ля — Самсона. Самсон был сыном бездетных дотоле Маноя и его жены. Рождение его было возвещено ангелом, который объявил жене Маноя, «что она зачнет и родит сына, и бритва не коснет­ся головы его, потому что от самого чрева младенец сей будет назорей Божий, и он начнет спасать Израиль от руки филим-стян» — главных в те времена врагов иудеев. То же известие услы­шал и сам Маной от ангела, поднимавшегося в пламени жерт­венника. И действительно, родился у них сын и назван был Сам­соном. Он вырос силачом и жизнелюбцем, красоту его преумно­жали прекрасные волосы. Однажды он заснул, и женщина ко­варно срезала пряди его волос: тогда сила оставила его, и он не мог сражаться и защищать свой народ от врагов до тех пор, пока волосы не отросли.

Вспоминается персонаж сказки-новеллы «Крошка Цахес по прозванию Циннобер» (1819) Э.Т. А. Гофмана (1776— 1822) — без­образный, духовно ничтожный самолюбец, при рождении награж­денный чудесными волосами, с помощью которых он одерживал верх над обычными людьми. Нельзя прямо возводить происхожде­ние подобных персонажей к прагерою Самсону, однако можно при­знать сходство моделирующего все эти образы элемента.

Случается, что волею высших сил обыкновенный ребенок ста­новится необыкновенным, а в его судьбе и свершениях люди чи­тают откровения свыше. Это дети-пророки, дети — будущие спа­сители мира. Интересна в этом отношении история пророка Му­хаммеда, родившегося в 570 году. Он воспитывался в семье наем­ных родителей, арабов-кочевников. Таинство его второго, т.е. ду­ховного, рождения излагают В.Ф.Панова и Ю. Б. Бахтин в книге «Жизнь Мухаммеда» (1991):

...Это произошло в полдень, при ярком солнечном свете. Халима с мужем была внутри шатра, занимаясь домашними делами, а Мухаммед и его молочный брат невдалеке играли и присматривали за ягнятами. Внезапно к мальчикам подошли двое незнакомых мужчин в белом одея­нии (это были ангелы, но дети, естественно, об этом не догадывались). Один из незнакомцев держал в руках золотой таз, наполненный ослепи­тельно белым снегом.

Они положили Мухаммеда на спину и. раскрыв грудную кчетку, вы­нули его сердце. Из сердца ангелы извлекли каплю черного цвета и от­бросили её прочь; затем они вычистили сердце и внутренности ребенка снегом и, вложив сердце на место, удалились. Молочный брат Мухамме­да с криком бросился в шатер и рассказал обо всем родителям. Испуган­ная Халима и ее муж выбежали и увидели Мухаммеда, который стоял целый и невредимый, но с мертвенно бледным лицом. На расспросы Халимы он рассказал то же самое, что сообщил им его молочный брат. Это событие так напутало Халиму, что она уговорила своего мужа не­медленно возвратить ребенка его матери. Халима, очевидно, боялась, как бы с Мухаммедом не случился удар.

Было Мухаммеду тогда года три-четыре. Согласно мусульман­ской традиции, дар пророчества человек получает в раннем дет­стве — как дар особой чистоты, безгрешности, сравнимой разве что с белейшим снегом.

Во многих литературных произведениях «причастные тайнам» дети видят то, чего не видят взрослые, с ними происходит что-то ужасное и одновременно прекрасное. Например, фантаст Алек­сандр Беляев создал роман «Человек-амфибия» (1928) — о юно­ше, не ведающем скверны земного мира, но ведаюшем тайны океана, о человеке с жабрами акулы, пересаженными в детстве загадочным отцом. Этот роман, написанный для взрослых, легко вошел в круг чтения детей и подростков.

Заметим различие между арабской и иудеохристианской тра­дициями. В арабском сюжете ангелы являются детям, чтобы одного из них сделать пророком, а другого — свидетелем таинства. В иудеохристианской традиции посланник Бога архангел Гавриил является взрослым — Анне (бесплодной жене Захарии), старцу Иосифу, Деве Марии, пастухам в Вифлееме. При этом связь с мотивом детства остается: архангел вещает о рождении особых младенцев — Девы Марии, Иоанна — будущего Крестителя, на­конец, Младенца Иисуса — будущего Спасителя.

В мировой детской литературе чаще эксплуатируется арабский сюжет: некий посланник высших сил является ребенку, чтобы открыть ему идеальный мир и быть наставником в добродетелях. Иногда этот сюжет пародируется, скорее всего, неосознанно. Так, Карлсон, «красавец мужчина в самом расцвете сил», с кнопкой на животе и пропеллером на спине, «является» Малышу, чтобы учить его счастью, а заодно напомнить взрослым о детстве (зна­менитая трилогия Астрид Линдгрен).

Ребенок, свидетельствующий о чуде, видящий в своем друге божественного учителя, — еще один структурирующий элемент поэтики детской литературы. Тот же Малыш убеждает взрослых в существовании Карлсона.

И с этим элементом могут происходить самые разные художе­ственные «чудеса». Так, в сказке Сент-Экзюпери взрослый (лет­чик) рассказывает читателю, что Маленький принц действитель­но прилетал на Землю, здесь постиг несколько новых истин и поделился своей мудростью с человеком. В летчике пробуждается его детское «я»: он догадался, как нарисовать барашка в ящике. И в читателе должно совершиться возвращение к детству, неда­ром Экзюпери написал в посвящении другу: «Леону Верту, когда он был маленьким».

Маленький принн — пример современной мифологемы Ребен­ка-Пришельца. Он прилетает с планеты-астероида, которую сле­довало бы назвать Детство, на планеты взрослых, в том числе и на Землю. Он — ничей сын и потому не несет в себе ни наслед­ственпоп благодати, ни проклятья. Он божественно мудр и дев­ственно наивен. Он странен, как всякий пришелец издалека. Сход­ные черты обнаруживаем в образе Питера Пэна (Дж. Барри), Звез­дного мальчика (О.Уайльд), Электроника (Е. С. Велтистов), Али­сы (Кир Булычев), Солнечного мальчика (С.Л.Прокофьева;. Мож­но сказать, что Ребенок-Пришелец — кровный брат Божествен­ного Ребенка; возможно, это продукт реакции современного мыш­ления на открытие «страны Детства».

Вопреки возвышенной фантазии Сент-Экзюпери, братья Стру­гацкие в повести для детей «Малыш» (1971) представили «страну Детства» весьма суровой. Их герой-ребенок — человек, рожден­ный в семье и сохранивший в обстановке полного одиночества на затерянной планете человечность и детскость; вместе с тем он «космический Маугли» — представитель неизвестной цивилиза­ции, вырастившей его. Роль «пришельцев» авторы отдали земля­нам, а идею божественности заменили идеей тайны космоса.

Детство Кришны, Геракла, Александра Македонского, Девы Марии, Иисуса Христа и других героев мировой культуры изоб­ражается как эпоха первых чудесных деяний. Чудеса могут быть героическими. Например, Кришна, будучи ребенком, побеждает демонов, поглощает лесной пожар, маленький Александр Маке­донский укрощает коня Буцефала, Геракл еще в пеленках борет­ся с двумя огромными змеями. Чудеса могут повергать в ужас: маленький Иисус наказывает смертью мальчика за разбрызган­ную воду из лужи'.

Немало чудес исцеления: одним прикосновением излечивает маленький Иисус разрубленную топором стопу юноши-дровосе­ка. А могут быть и чудеса-шалости, полные притом скрытого смысла. В русской рукописи XIV века, восходящей к раннехристианскому источнику, читаем:

¹ Этот и нижеследующие эпизоды взяты из так называемого Евангелия Фомы, или «Евангелия детства», не вошедшего в Новый Завет, однако распространен­ного в христианском мире на правах апокрифической литературы. Это Евангелие относится ко II веку, самые ранние славянские переводы сделаны в XIV веке. См.: Свенцицкая И. Апокрифические Евангелия: Исследования, тексты, ком­ментарии. — М., 1996; Мильков В. В. Древнерусские апокрифы. — СПб., 1999.

Когда было отроку Иисусу пять лет. Он ходил на ручей и играл там. И |так как] текущая вода была мутная в ручье, то [Он] перегораживал ручей и делал [воду] в ней чистой, [и делал Он это] только словом [Сво­им], а не действиями, [но| повелевая. И [вот| взял [Он немного глины], размял ее и сделал из [нее] двенадцать птиц. И была суббота, когда [это] сотворил Иисус, играя. И было много детей, которые играли с Ним. И [когда] увидели [некие] евреи то, что сделал Иисус в день субботний, [то], придя в [дом Иисуса], сообщили [об этом] отцу Его, Иосифу, го­воря [так]: «Вот отрок твой, Иисус, играет там, у ручья, и [Он], взяв глину, слепил |из нее] двенадцать птиц и [этим] оскверняет субботу». И [тогда] пошел Иосиф [к тому месту, где был Иисус|, позвал [Его] и сказал [Ему]: «Зачем |Ты| делаешь такое |не должное дело| в субботу?» Но Иисус всплеснул руками Своими и закричал этим [вылепленным из глины] птицам |так]: «Взлетайте!» И взлетели |эти птицы и запели. И сказал Иисус]: «Вы видите [это] — помяните [же] Иисуса Живого». Когда [же] те птицы взлетели, то запели [они|. И увидели это чудо быв­шие там евреи, и ужаснулись, и |ушли все| вместе. |И рассказали старей­шинам иудейским| [о] чудесных |дсяниях, которые] сотворил Иисус (перевод С. В.Дегтева).

Итак, основа детской литературы — образ ребенка, творящего чудо. Чудом в «детской» сюжетике может быть назван и бытовой поступок, смысл которого возведен в масштаб нравственно-фило­софской притчи. Сюжетика детской литературы во многом состоит из «добрых дел», подвигов, шалостей и функционально равных им чудес — откровений детской души. Полнее всего возможности по­добных сюжетных мотивов реализуются в образах маленьких вол­шебников. Например, венгерский писатель Пал Бекеш написал сказку о дружбе обыкновенного мальчика и его сверстника — вы­пускника школы волшебников, получившего по распределению участок в районе-новостройке («Горе-волшебник», 1982).

Согласно древним книжным традициям детские годы — это время, отпущенное людям для чувства уважения к божественной сущности ребенка. Ребенок поражает взрослых не только чудеса­ми, но и мудростью. Ум ребенка воспринимается как чудо. Так, древние книжники подчеркивали, что мальчик Моисей был «пре­красен перед Богом» и «научен всей мудрости египетской», «был силен в словах и делах». Или в уже упомянутом Евангелии от Фомы рассказано, как трудно было учителям преподавать грамоту ма­ленькому Иисусу: он глубже, чем они, понимал философию букв.

Дата добавления: 2015-11-04