(Попытка соединения приключенческого и нравоучительного романа) 40 страница

Тем же вечером она улетела обратно в Москву и рассказала Завену о происшедшем. На его лице не отразилось ничего.

– Вот видишь, девочка, – назидательно сказал он, – не надо тебе никуда уезжать. А если и уезжать – надо со мной договариваться. Нет, не разрешения спрашивать, Боже упаси, – езжай куда хочешь, но меня поставь в известность – куда, с кем и к кому, хорошо? А где, кстати, их киностудия?

На последней странице сценария были опрометчиво напечатаны реквизиты «кинодеятелей».

А где-то через неделю Завен, вроде невзначай, усадил Вету перед телевизором и сказал:

– Давай криминальные новости посмотрим.

И она узнала, что в Екатеринбурге накрыли притон, а вместе с ним цех по производству порнофильмов. Люди с автоматами, «маски шоу», РУБОП и все такое. Преступники оказали сопротивление, и в перестрелке были убиты два криминальных авторитета, а остальные находятся под следствием. Просьба всем девушкам, которым предлагалось участие в съемках, позвонить по телефону… и т. д. Показали фотографии. На них Вета с ужасом узнала двоих из четырех своих знакомцев-бизнесменов. Остальные двое, надо полагать, были мертвы.

– Ц-ц-ц, – издал Завен укоризненный звук. – Как нехорошо вовлекать молодых девушек в порнобизнес. Деньги большие обещать, да? А хочешь, я тебе так 50 тысяч подарю? – Он смотрел на экран, и мстительная улыбка кривила его рот.

– Так это… Это ты?! – потрясенно вымолвила Виолетта. – Я-то думала, инцидент исчерпан. Забыли и все.

– Для нас – исчерпан, – ответил Завен, – для них – нет. Хамских, самодовольных дегенератов, которые думают, что им теперь в этой стране все позволено, надо наказывать. Не все им позволено!

И тот вояж в Екатеринбург был с тех пор единственным бесконтрольным выездом Виолетты в «большой свет». Она стала невольной соучастницей всех его дел. А дела, надо сказать, делались громадные, вплоть до того – кого снимать в правительстве, кого назначать и каким образом осуществить задуманное. И совещания такого рода частенько проводились в их квартире. Точнее – в ее квартире, куда переехал Завен. Здесь вести дела было безопаснее, конспиративнее, что ли. Кейсы, набитые долларами, переговоры по телефону – то с высшими чиновниками страны, то с лидерами бандитских группировок, то с немецкими или американскими партнерами по бизнесу на их языках – и все в Ветиной квартире. Звонки были и днем, и ночью. Вета стала уставать, но терпела. Терпела до определенного времени.

Терпение лопнуло после того, как ее похитили. Похитили самым вульгарным образом, будто по сценарию все того же американского боевика, адаптированного к русской жизни, который уже неоднократно упоминался на этих страницах, вместе с упорными попытками автора спародировать его наиболее типичные штампы. Но что делать, если эти фильмы стали прямо-таки учебником для начинающего русского бандита, а «силовые структуры» широко пользовались все теми же приемами.

Домработницы у них не было, Завен не хотел в доме лишних людей, поэтому роль домработницы выполняла она, что тоже, кстати, стало ей надоедать. Магазины, стряпня, уборка – все сама. И вот в один прекрасный день все случается, как в кино. Идет она из магазина, тормозит, как всегда, джип. Из него как всегда выскакивают трое молодых людей. Один сразу зажимает ей рот, она даже «мама» крикнуть не успевает, двое других так шустренько заталкивают ее в машину. Едут. Завязывают ей глаза. Рот, как всегда, – клейкой лентой. Все происходило так же, как некогда с бандой Димы-Таксиста. Словом, все как обычно. Помнится, где-то в середине этого романа и с хорошей девушкой Викой в г. Ижевске проделывали почти то же самое. Только вот эти, безмолвные и деловитые воины большого бизнеса в камуфляжной форме были профессионалами, а те – дилетантами, вот и вся разница. Профессиональны они даже в том смысле, что когда понимают бесполезность акции, то все моментально заканчивается. Так было и здесь.

Через три квартала дорогу им перегородил пустой «Икарус», а сзади и с боков подъехали еще три машины. Из них выскочили люди в аналогичной форме и навели на машину похитителей короткоствольные автоматы. Даже намек на малейшее сопротивление был бы пресечен огнем, и все стало бесполезно. Тем более бесполезно было бы убивать Вету, тогда их всех тут же и положили бы на месте. А зачем погибать попусту? Жить-то хочется. Вету освободили, а тех ребят в свою очередь раздельно затолкали по машинам и в автобус и повезли куда-то. Вету вежливо попросили занять место в салоне одной из машин и отвезли домой. Ну, а там Завен ей популярно объяснил, что ее хотели похитить, чтобы его шантажировать. Что он, мол, в одном вопросе никак не хочет уступить одному нехорошему человеку, и тот решил воздействовать на него вот таким прямолинейным способом. И если бы не его человек, давно назначенный им, чтобы пасти Виолетту, куда бы она ни двинулась, – все могло кончиться для него, Завена, тотальным поражением на одном из участков бизнес-фронта.

Завен, правда, извинился за причиненные неудобства и моральный ущерб. Обещал, что компенсирует ущерб поездкой в Венецию через неделю. «Ведь ты об этом мечтала, так? Вот и поедем, да, киска?» «Киска» все равно неутешно плакала. К тому же его омерзительная привычка называть ее иногда «киской» – сейчас, после происшествия выглядела особенно гадко. Он пытался утешить все-таки, но получалось у него в тот раз довольно неуклюже. Сказал, что каждый день со своей проклятой работой подвергается опасности.

– Ты думаешь, дырки в подголовнике моей машины – это для вентиляции, что ли? Нет, Вета! – яростно тряс он ее за плечи, – это дырки от пуль! Мне тогда удалось пригнуться и проскочить. Я каждый день на лезвии ножа, понимаешь ты это или нет?! А ты же – моя женщина, ты обязана разделять со мной все мои проблемы. Ну скажи, разве не так, – он уже стоял перед ней на коленях и тряс ее талию, – ты же должна быть со мной во всем, в беде и радости, разве не так, киска?

Вету опять передернуло как от «киски», так и от протокольного стандарта из дворца бракосочетаний – «в беде и радости» – и она тихо спросила:

– А почему я «должна»?

И Завен отошел, не зная, что ответить. Ему-то казалось, что это – само собой. И снова он ощутил болезненный укол правды – нет, не моя эта женщина. И ничья. И не будет чьей-либо никогда.

А Виолетта в тот злополучный день приняла судьбоносное решение со всем этим покончить. «Надо что-то сделать, – думала она, – пора освобождаться». Единственное, в чем она пока не отдавала себе отчета, – так это то, что в течение своего романа с Завеном она вплотную подошла к таинству посвящения в Бабу-Ягу, к решающей встрече со своей подлинной сутью. Год жизни с ним был логическим завершением ее бабо-ежской карьеры. Регулярное погубление особей мужского пола, все эти амурные пустяки, не шли ни в какое сравнение с тем, во что она влипла за последний год.

Она хотела после Марио – выше и дальше. Она получила. Она получила Черного Принца, который влиял даже на расстановку сил во всей стране. И жизнь с ним превратилась не в сказку, а в реальное, повседневное пиршество зла, в котором ей довелось участвовать. Черный Принц любил ее, а она, как ей казалось, тоже любила его. Или, во всяком случае, была привязана к нему больше, чем ко всем прочим. Однако жизнь с ним окончательно сформировала Виолетту в молодую, полную сил, сногсшибательно красивую «Девушку-Ягу», которой до «Бабы» было уже – рукой подать. Впрочем, сказочная, лубочная тезка нашей героини, не лишенная юмора и обаяния, казалась, по сравнению с ней, – страшилкой для совсем маленьких детей. Особенно в описываемое время, когда Виолетта уже прочно уселась в свою ступу и взяла в руки помело. Она, хоть и в подчинении у Завена, но все же советовала ему кое-что, подключала ясновидение, чьи-то судьбы решала, короче, почти что управляла государством. Куда там сказочной Яге или той самой кухарке, которой обещали то же самое, – до таких высот.

«Пора освобождаться, – твердила она себе. – Пора разбивать кандалы, в которые он меня заковал».

Но как – она не знала. И так и этак прикидывала она возможности разрыва, но ничего придумать не могла. Разрыв, казалось, совершенно невозможен. Выход из его ближнего круга – только смерть. Как же сделать так, чтобы и не погибнуть, и уйти от него. Как?

И все же настал тот день, когда она придумала. И придумала то, что могла придумать только полноценная, зрелая Яга, находясь в наилучшей спортивной форме.

Саша, а затем Виолетта

Ну что ж, эта глава будет разделена поровну. По половине главы нашим героям, пока они существуют еще отдельно друг от друга. Встретятся ли?.. Не будем, однако, интриговать, дождемся эпилога…

Итак, Саша после того таинственного, полного намеков вечера снова ухнулся в запой, хотя и не собирался. Но накопленный в организме за последнюю неделю алкоголь свое черное дело сделал. Назавтра, 2-го января, он еще более-менее держался. Утром пришла Зина во вдохновляющем белье, и Саша компенсировал ей все, чего недодал в новогоднюю ночь. Потом Зина ушла, а он запил страшно, будто в последний раз. Но, может, и последний, кто знает… Хотя, кое-кто и знает, но пока молчит. Может, все тот же ангел-хранитель, который по-прежнему не теряет надежды на спасение Сашиной заблудшей души?

Этот запой, этот полет в черную бездну был почти смертельным, до самого дна. Некоторые «специалисты» советуют: чтобы бросить курить, надо накануне накуриться до одури, до отвращения к сигарете. Наверное, что-то подобное Саша применил в отношении выпивки. Но уж слишком радикальным оказался метод, слишком рискованным. Дойти до дна – значит до дна. Это не метафора. То было вполне реальное путешествие в преисподнюю жизни и в царство теней при жизни, а не какой-нибудь познавательный тур по кругам ада во главе с экскурсоводом Данте Алигьери. Это был отнюдь не туризм, когда турист знает точно, что вернется целым и невредимым, и знает – когда. И если прежде Саша был уверен, что побарахтается немного в грязи свинья-свиньей, но все же потом встанет и снова начнет жить, то теперь уверенности такой не было. Для него прежде «пить» и «жить» были совершенно разными понятиями. На этот раз они слились в одно: «пить» означало – «жить» и наоборот – «жить» значило – «пить». И Саша только лишь надеялся, что вернется в нормальный мир, но и надежда эта была слабой, потому что там, на дне, можно было погибнуть в любую секунду. Да и сам по себе этот отпуск в тартар, этот круиз по помойкам с крысами и червями казался попыткой изощренного самоубийства. Только медленного. «Мой Ангел отвернулся, видно, от меня, плюнул и бросил», – хныкал Саша, опохмеляясь еще и еще раз. А ангел, тем временем, не бросил, он воспитывал. Если уж его подопечный запил после таких намеков, то стоит его опустить по полной программе и повозить лицом по нечистотам так, чтобы он захлебывался в собственном дерьме. Не хочешь, мол, по-хорошему, давай по-плохому.

И понеслось…. Поэт, душа общества, образованный человек, прочитавший уйму книг, тонко чувствующий, добрый, романтичный, остроумный – за три недели «дна» превратился в прямую противоположность самому себе, в такую мразь, которой он и сам, будучи трезвым, никогда бы руки не подал. Все, что он презирал или ненавидел в людях, проявилось в нем самом, и вот это было страшнее всего. «Нет, это был не я, не я!» – успокаивал себя Саша в редкие минуты просветления. А кто ж тогда? Он, конечно он, вчера соображал с бомжами на троих, носил продавать свои вещи на толкучку, пил ночью французский одеколон вместе с оставшимися в квартире духами его бывшей жены; именно он клянчил деньги у прохожих возле метро якобы на похороны отца, который умер еще 2 года назад; именно ему потом, когда он напился за эту милостыню до бесчувствия, возле дома кинулся навстречу асфальт и разбил его лицо так, что утром в зеркале он себя не узнал и все силился вспомнить – кто ж его так вчера, в какую драку он попал; именно его сердобольные соседи подняли по лестнице домой, нашли в кармане ключи и внесли в квартиру, а у этих соседей он уже назанимал денег; именно он неделю назад угодил в вытрезвитель, а потом нечем было заплатить штраф, и тогда он начал продавать вещи; он и только он пытался ночью вскрыть себе вены тупым кухонным ножом, вообразив спьяну, что все, он один и никому не нужен, жизнь кончена и пора уходить. Но даже этого у него не получилось: он пилил, пилил себе вену, пока не заснул. И проснулся, весь в кровище, у себя в ванной, не сознавая – где он и что с ним, пока не увидел столовый нож в своей руке и не вспомнил. Саша заплакал от бессилия, поглядев на этот дурацкий нож, будто на себя со стороны. Его друг-доктор мог бы его вытащить, но и он ведь сказал, что если еще раз – он его не примет в больницу.

Но первая и единственная мысль после пробуждения в ванной была – опохмелиться, иначе сдохнет. Полезная для общества, как ему казалось, идея самоубийства уже отпала сама собой, а значит, – только опохмелиться и забыться вновь. И Саша стал искать по квартире, что из вещей еще можно продать, чтоб хватило на бутылку или хотя бы на пиво. До рынка он уже не дойдет, это ясно. Но тут у них в ЖЭКе (или ДЭЗе, или РЭУ, как их там…) есть один, зовут Витек. Он принимает иногда – ну вилки, там, ложки серебряные, другое, что имеет какую-то ценность. Несколько дней назад Саша нашел в ящике стола свое старое обручальное кольцо, Витек его принял за бутылку и три пива. И сейчас надо, ой как надо что-нибудь найти…

Саша, пошатываясь, трясущимися руками перебирал оставшиеся шмотки в гардеробе, и из того, что можно продать, видел пока только белый костюм, выходной свой костюм, который он надевал в особо важных случаях. Его он держал до последнего. Костюм был единственным связующим звеном с той хорошей, красивой жизнью, и Саше почему-то казалось, что, продав этот костюм, он потеряет последнее. Даже отцовские ордена и медали он загнал на Арбате, когда – уже не помнил, но выходной костюм – не решался, цеплялся за него, как за последнюю надежду или воспоминание, которое продать никак нельзя. Но сегодня выхода не было, ну ничего больше не было в квартире, за что можно было выручить пузырь. И Саша бережно снял костюм с вешалки. Под ним висела еще белая рубашка со стоячим воротничком. Такая рубашка надевалась с галстуком-бабочкой, и сейчас, в сочетании с его испитой и разбитой мордой, да-да, только так – мордой, харей, грызлом, рылом, но никак не лицом – она выглядела бы полным издевательством. В Саше еще шевелились остатки иронии, он усмехнулся разбитым ртом и приговорил рубашку к сдаче вместе с костюмом. Сейчас он что-нибудь накинет на себя и выйдет на скользкую тропу обмена: костюм – бутылка. Пусть повисит пока в шкафу в последний раз.

Саша потянулся с вешалкой, чтобы водрузить его обратно, но неверные трясущиеся руки не слушались, и он уронил костюм. Охая и ругаясь, Саша нагнулся, чтобы его поднять, и вдруг нащупал в углу, на дне гардероба какой-то ком. Саша вытащил его из угла и рассмотрел. Еп…перный театр! Куртка, замшевая куртка, в которой он приехал год назад из Ижевска. Куртка хорошая, новая почти, заляпана чем-то, но ничего, такую куртку Витек за бутылку точно примет, и костюм драгоценный теперь можно и не сдавать.

– Что за пятна-то на ней? А-а, – вспоминал с трудом Шурец, – кровь это. Меня ж били тогда. Я ее бросил в шкаф, думал, потом в чистку отдам. А в карманах что? Ну-ка, ну-ка. А вдруг… Оп-па! Бумажка. Ну-ка, бумажка, иди сюда, а что если ты – хорошая бумажка, а? Вот это да-а! Какая милая, своевременная бумажка. – Саша держал в руке смятую купюру в 500 рублей. – А в другом кармане. Та-ак, посмотрим, – с проснувшимся азартом кладоискателя Саша стал рыться по другим карманам. – Та-ак. Тут ничего, а в нагрудном? Оп-па! Опять бумажка…

Саша потянул ее из кармана, надеясь на еще бoльшую удачу и… вынужден был разочароваться. Просто белая бумажка, записка какая-то. Саша собрался было ее выбросить, но что-то остановило его. Он посмотрел. Там был только чей-то адрес в Ижевске, а под ним имя – Вика.

– Надо же, Вика, – пьяно пробормотал Саша. – Сколько лет, сколько зим. Хорошая девушка… была… у меня.

Но воспоминание о хорошей девушке Вике сейчас было ни к чему, надо было быстрее бежать с найденной 500 рублевкой в ближайший магазин. «Бежать». Это я себя переоцениваю, – думал повеселевший Шурец, одеваясь. – Доползти бы». Он дернул дверь. Она была заперта. Он совершенно не помнил, что соседи, опасаясь оставлять его дверь открытой, заперли его снаружи, а ключи, естественно, взяли с собой. Саша стал искать ключи по всем карманам. Их не было. Что за черт! Надо позвонить соседям, хотя стыдно. Что там было вчера? Может, у них ключи? Такое уже раз бывало, недели две назад, так может опять? Телефон молчал. Рано. Сколько времени-то? Саша свои часы сдал Витьку, оставался будильник. Ну конечно рано, 7 часов всего. У них телефон, конечно, выключен. Надо подождать. А ждать – мoчи нет. Хотя – почему нет. Сиди, терпи, включи телевизор, который еще не пропил. Кстати – резерв. Посиди, не дергайся, – уговаривал он сам себя.

Он сел на диван. Брошенная бумажка из Ижевска лежала рядом. Он посмотрел на нее. Потом встал, выпил два стакана воды и опять сел. Опять посмотрел на записку. Начал чего-то волноваться. Взял записку в руки. Снова прочел – милым, полудетским почерком – «Вика». Адрес. Адрес… Зачем адрес?.. О, Господи! Да она же ждала! Она же, кажется… Нет, не кажется, а правда, – она любила его, вот дура-то. Как никто и никогда! А он обещал позвонить или приехать. Обещал – скоро, мудак! А ее лицо! Как она смотрела на него, прощаясь. Он снова глянул в бумажку. Там телефона не было, только адрес. Да если бы и был телефон – чего звонить-то. Год прошел. Может, она уже и замуж вышла, забыла его. Саше вновь стало жалко себя нестерпимо. Один, совсем один, никто не любит, никому не нужен. А если… если – ну предположим невероятное – если кому-то окажется нужным. Вот ей, например. А чего? Бывает же такое… Редко, но все же… Но нет, не может быть, год все-таки. И от него – ни ответа, ни привета. Какая девушка такое выдержит?

И тут, из дальних закоулков Сашиного помутненного сознания сам собой выплыл и нарисовался ответ: такая девушка может! Может и не такое. И Саша вспомнил все! И как она знакомилась с ним, как хранила тетрадь с его стихами, даже сделала самиздатовский сборник, как она спасала его, как лечила, как отдавалась безоглядно, как целовала, прощаясь, как не надеялась больше ни на что, как плакала…

Саша омертвело сидел на диване, уронив между колен руку с запиской. Некстати, а может, как раз кстати, но вне всякой связи с воспоминанием о Вике, он вспомнил и Виолетту. Ему казалось тогда, что Виолетта – главная любовь его жизни. Он забыть ее не мог, поэтому и не сумел Вику рассмотреть как следует. А тогда, с Виолеттой, была не любовь, там было прямо колдовство какое-то, чары, страсти. Саша понятия не имел о паранормальных способностях Виолетты, но запоздалый анализ того, что с ним было, натолкнул его на верную мысль. Чары, да и только! Любовь настоящая, без дураков, когда есть потребность отдавать, а не брать – была как раз у Вики! Находясь в диком похмельном синдроме, а по-научному – в абстиненции, и не имея никакой возможности опохмелиться – Саше не оставалось ничего иного, как думать и вспоминать.

Внезапный приступ тошноты потащил его в ванную. Потом он вернулся и опять сел на диван. Лучше поздно, чем никогда. И Саше пришлось подвергнуть ревизии и то, что у него было с Виолеттой вначале, и особенно то, что с ним происходило после встречи с ней в Шереметьево. Ведь до встречи в Шереметьево все шло хорошо, даже можно сказать – превосходно. И не Вика ли из Ижевска была тому причиной? Взяла на себя его проблемы, понесла, как говорится, его крест? А после новой встречи с Виолеттой все стало сыпаться. Все покатилось вниз, под уклон, вплоть до его сегодняшнего положения. Почему?

«Но звенела надежда, звенела» – припомнил Саша свое неначатое стихотворение. Надежда… На что? На то, что там в Ижевске, его ждут? Это невероятно, но вдруг? Может, по тому адресу и прописана его Надежда, которую зовут Виктория? Если не ждет, если забыла, то и ладно, ну и пусть, он это заслужил. Но если ждет… Тогда что? Что тогда-то?! «Тогда завяжу. Богом клянусь, завяжу!» – думал Саша. А сейчас, вот же мука какая! – звонить надо. Соседям! Что они там, мертвым сном, что ли спят? Не догадываются, что человека надо выпустить? Телефон молчал. У-у-у! – завыл Саша и опять кинулся в ванную. Он блевал, думая о прекрасном. О Вике он думал. А потом немного и о себе: «Давай-давай. Так тебе и надо». Неудержимая, пятиминутная рвота продолжалась теперь не столько от похмелья, сколько на нервной почве, от того, что стыдно. Причем было стыдно так, что он даже не хотел, чтобы рвота прекратилась, хотел, чтобы она истерзала его вконец. Как наказание за все: и за покинутую Вику, и за всю последующую гнусность его жизни.

После этого приступа рвоты Саша с удивлением почувствовал, что теперь не так уж сильно хочется опохмелиться. То есть, хочется, конечно, но не смертельно. И можно даже попытаться обойтись без новой дозы. Трудно, но можно. Саша пошел и поставил чайник. Сахар еще оставался. «Попробуем хотя бы чайку, – предложил себе Саша. – Может, и самому удастся прервать запой». После чая Саша побежал в ванную и в третий, и в четвертый, и в седьмой раз. Он даже заставлял себя это делать. Из него уже ничего не выходило, одна желчь и вода, но он все пил чай и воду, засовывал пальцы в рот и проталкивал их ближе к нeбу, чтобы вновь возник рвотный спазм. Ему казалось, что вместе с рвотой из него выходят не просто алкогольные токсины, отравившие его организм, но заодно – и вся гадость, вся мерзость, накопленная в нем за последние месяцы жизни.

– Давай, давай. Рви, сволочь, блюй! – повторял он себе. – Очищайся, паскуда!

И когда часа через два в дверь позвонили соседи, чтобы вернуть ключи, Саша уже никуда не пошел. Но все еще сомневаясь в себе, попросил соседей снова запереть его и не выпускать до вечера. А лучше до завтрашнего утра. Соседи удивились, но, кажется, поняли: Саша решил проявить волю к победе. На следующий день соседи убедились, что у Саши «страшная» сила воли. Они открыли его дверь, и он предстал перед ними – бледным, измученным, но все же – человеком, а не пьяным мурлом.

– Не пойдешь? В магазин-то? – заботливо спросила соседка, передавая Саше ключи.

– Нет, не пойду, – слабым голосом, но твердо ответил Саша.

Все вернулось на круги своя. Год пролежавшая замшевая куртка, записка в ней – напоминание о Вике, и теперь уже не нужно было задаваться вопросом: почему именно в тот день, на 21-й день безрассудного, убийственного пьянства, судьба подбросила ему бумажку с Викиным адресом. А впрочем – какая судьба, какая там слепая удача, какая фортуна! И речи быть не может об этих терминах! Нет, все не так. Ему давали единственный (и уж на этот раз точно – последний) шанс – свернуть с колеи, построенной для него Виолеттой, соскочить с поезда, ведущего в никуда, и пересесть в другой, по пути которого будут красивые станции, хорошие люди и яркие, счастливые праздники.

Кто давал этот последний шанс? Саша не догадывался, он знал. Из-за его плеча растроганно улыбался ангел-хранитель. Его намеки, наконец, попали в цель. Слезы умиления блестели на чистом лице херувима. «Поезжай, Сашенька, поезжай в Ижевск, – беззвучно шептали его губы. – Проверь, ждут ли тебя там? Сделай шаг». Ангел, видимо, так уже устал возиться со своим непутевым клиентом, что ему очень хотелось отдохнуть, но миссия, предназначение – не позволяли.

Саше, как ни странно, удалось занять денег у последнего человека, к которому можно было обратиться по этому поводу – у журналюги Пети Кацнельсона. Того самого Пети, с которым он в незапамятные времена таким роковым для себя образом съездил на фестиваль в г. Севастополь.

– Что это у тебя с лицом? – только и спросил Петя, передавая деньги, и тут же забеспокоился, – а когда вернешь?

– Скоро, – скупо ответил Шурец.

Потом он поехал на вокзал и взял билет до Ижевска. На всякий случай туда и обратно. Обратный билет «на всякий случай» был датирован тем же самым днем приезда. Ну мало ли – переехала она или встретит у порога с ребенком на руках, а сзади муж выглядывает. Но был же у него верный ангел. Ангел-то знал, что творит и куда двигает! На то он и ангел!

Короче, билет обратно пришлось сдать. Она – что само по себе было невероятным, но прекрасным – все-таки ждала. Она ждала его весь год. Не имела от него никаких вестей и ждала. А в Ижевске, оказывается, звенела и не умирала ее надежда. И ее надежда и его.

Ну, а теперь два варианта окончания 1-й части главы. Первый – как в распоследней сопливой мелодраме. Итак. На руках у нее был ребенок. Она зарыдала и закрыла лицо руками. Нет нельзя. Так ребенок упадет. Но дальше, дальше… А ребенок был… – ну правильно, ребенок был. Маленький совсем, трехмесячный. Мальчик. И не трудно подсчитать, что… Ну, что ребенок в этот счастливый-пресчастливый день обрел отца. Вернулся папка. С дрейфующей льдины. Из космоса, из загранкомандировки, из геологической экспедиции. Вышла старенькая мама. Все плакали. А сын протянул ручонки к папкиному подбитому глазу… и Саше показалось, что он узнал папку. Папкины слезы брызнули на пеленки сына и… продолжать ли дальше этот мексикано-бразильско-колумбийский вариант?..

Но было иначе. Все было гораздо проще и короче, впрочем, ребенок, ну, хотя бы для того, чтобы удовлетворение читателя было полным и глубоким – не отменяется. Будем считать, что «хэппи-энд» вполне возможен и в нашей стране. Если, конечно, ангелы-хранители не вымрут или не улетят, отчаявшись.

Саша стоял перед ее квартирой с таким же разбитым лицом, с каким и уезжал отсюда год назад. Будто вчера уехал. Будто и не было этого года.

Потом он позвонил в дверь. Она была дома. И была еще красивее, чем тогда. И не спросила, «что у него с лицом?» Только прошептала: «Наконец-то». Вот и все…

* * *

Ну, а с Виолеттой все вышло не так-то просто. Сказать, что кухарке надоело управлять государством – тоже было бы слишком однобоко. Готовить еду, стряпать – она с детства это занятие ненавидела. Научиться готовить армянские блюда – никогда не было ее мечтой. А уж мытье посуды вызывало: 1) отвращение и 2) все крепнущее сомнение в том, что вот только к этому она в жизни и стремилась. Участие во всех его делах, а стало быть, и в управлении государством – было утешением слабым. Ей не нравилось управлять государством, она родилась для другого – чтобы получать от жизни все мыслимые и немыслимые удовольствия. Она-то как раз в отличие от Вики хотела брать. А здесь все время приходилось давать. Он использовал Вету, то есть, делал с ней все то, что она всю жизнь делала сама. Более того, угадав в ней некоторые необычайные, исключительные свойства, – он использовал и это, прибегая в некоторых случаях, как он говорил, – к ее редкой интуиции. А в темных и бездонных глазах его прыгали чертики. Врал! Врал, конечно! С его возможностями и жаждой знать все – он не мог не пронюхать – из какой семьи Вета явилась в свет и какими способностями обладает. Интуиция, как же! Не просто так он с ней советовался, не просто так она стала не только любовницей, но и помощницей Серого кардинала. И не без ее косвенного участия кое-кто был разорен, а кое-кто и погиб.

В общем, она приплыла. Окончательно и бесповоротно причалила к тому берегу, где вольным лагерем расположилась нечистая сила, где в веселом хороводе кружились Бабы-Яги, Кощеи, Соловьи-разбойники, просто разбойники, Кикиморы, упыри-вампиры-вурдалаки и прочая нечисть, словом – все паразиты отечественного и не только отечественного фольклора. Паразиты – не ругательство, а определение. Ведь, например, вампир кто по сути? И чем он отличается от комара или, там, пиявки? Только размерами и еще тем, что его убить сложнее. И вот еще важная мысль: это в древности на всю Русь полагался всего один Кощей, одна Баба-яга, один Соловей-разбойник и т. д. Теперь их стало много, они расплодились, и у каждого была своя территория. Иногда они не могли по-хорошему поделить территорию, и тогда дрались. Все они родились «чтоб сказку сделать былью», и им это вполне удалось. Не было на Руси добра-молодца, у кого силушки хватило бы всю погань разогнать, истребить идолище поганое, приструнить лихо одноглазое. Один богатырь проспал на печи все свое президентство, другой – портретами своими заполонил всю матушку-Русь. Одних разбойников посадил в клетки железные, а другие на их место встали, и разгулялась силушка нечистая, и посвист разбойничий раздавался над полями и лесами. «Черный по-ояс, что ж ты вьесся над моею головой». Ой, горюшко-то какое! Одолела беда-кручинушка вашего сказителя, Бояна-бовещего, и облился он сверху донизу слезами горькими, соплями мокрыми.

Однако, не будем отвлекаться на фольклорные упражнения и обратимся вновь к генеральной линии нашего повествования. Добавим только, что Завен среди всех прочих занимал главенствующее положение, «силушку» имел немереную, и посему нашей скромной «девушке-Яге» тягаться с ним, мериться силой было все равно, что разводить костер на бензоколонке, то есть, не только глупо, но и крайне опасно. Но свободолюбивая и гордая «девушка-Яга» не могла никак смириться с таким положением. Тягаться с ним она не собиралась, но убежать – вознамерилась. Просто убежать, исчезнуть – было невозможно: он догонит и вернет, сомнений быть не может, вернет отовсюду, где бы ни скрылась, хоть в Монако, хоть в Буркина-Фасо, для него это не вопрос. Тогда что? А вот что! Надо сделать так, чтобы он сам от нее отказался. А как? И коварная Виолетта решила сыграть на его любви. В том, что он по-своему, максимально возможно для себя, любил ее – Вета не сомневалась. При всей его силе любовь к ней была у него единственным слабым, уязвимым местом. И она придумала расправиться с проблемой радикально. Она ставила на кон последние деньги, других шансов не было. Инсценировать измену, даже рискуя жизнью – вот такую идею вынашивала Вета последние недели. Нужно было, чтобы он ее с кем-то застал, а дальше – будь, что будет.

Дата добавления: 2015-11-04