Но самое простое и страшное – то, что рассказывает Таня, красивая женщина средних лет. Единственная здесь с привлекательной внешностью. Она буднично так, без красок излагает историю своей жизни. Я ей в курилке про бабку, как, мол, жалко ее, и что делать – неизвестно. Таня усмехается:
– Бабку пожалел? Что у нее внук ублюдок? Ничего, в армию пойдет – бабке полегче будет.
Она затягивается, испытующе смотрит на меня: рассказать или нет? – потом решает рассказать, делать-то тут все равно нечего. И снова усмехается:
– Жалостливый какой… Хорошо. Тогда и меня пожалей. Хочешь расскажу?
И она рассказывает. Мы выкуриваем за это время по три сигареты. Таня говорит, а я потихоньку обалдеваю. Все похоже на чудовищную песенную мелодраму, одну из тех, что нередко встречаются в длинных уголовных песнях, но я чувствую – все это правда, она ничего не выдумывает. Она вот чего не хочет сейчас – так это произвести эффект своим рассказом. Ей просто нужно высказаться, как в поезде, – первому встречному.
Муж у Тани – вор. Она вышла за него замуж очень рано. Но дружила с ним еще со школы. И в 16 лет ее посадили, как соучастницу по делу мужа. Мужем он тогда еще не был, но жили они уже год вместе. Родителей у нее не было. Как и в предыдущей бабкиной истории, родители ее бросили сразу после развода. И росла она у деда до самой его смерти. Когда дед умер, она осталась совсем одна. Связалась со шпаной и сама стала шпаной и полной оторвой. Прошла все, как полагается, по полной программе: этап, колония, а там – процветающая однополая любовь. Бабы делятся на мужиков (или коблов) и их девочек. Мужики-бабы одеваются в мужскую одежду – штаны, сапоги и прочее. Девочки стараются любое рубище сделать «мини». «Девочкой» ее сделали быстро и грубо – а куда деваться? Но вытерпела все, вышла. И дружок ее тоже вышел к тому времени. Сразу и поженились. Она забеременела. А муж не удержался, снова грабанул кого-то, и его опять посадили. На 5 лет строгого режима. А когда он освободился, вернулся уже не к ней, а к другой. По переписке из зоны познакомился. Сына ни разу не видел, наверное, ему даже не интересно. С трудом поднимала сына сама. И в официантках побывала, и в проститутках, и даже – смеется Таня – в библиотекаршах. Совмещая с проституцией, а как же! Деньги какие в библиотеке? Разве что книжки воровать, так опять сядешь.
Сейчас она сыном гордится. Мальчик хорошо учится в школе, и она сделает все, чтобы он получил высшее образование. Это у нее прямо навязчивая идея. Если у нее так бездарно жизнь сложилась, то пусть хоть сын выйдет в люди. Пьет она давно, со школы еще. Но чтобы тяжелый запой, такого никогда не бывало. Только раз и случился. После одной встречи, эпизода одного кошмарного она здесь и оказалась.
– Больше запоев не будет, – говорит Таня и категорически рубит воздух ладонью. – Никогда! Иначе сын пропадет. Нельзя мне.
И я верю в это. Что никогда больше не попадет сюда. А почему попала в первый и последний раз – так из-за одного случая.
Едет она как-то в троллейбусе с сыном. Из школы возвращаются. И видит, узнает в стоящем рядом мужике – своего родного отца, который бросил ее ребенком, и которого она видела единственный раз в суде, 12 лет тому назад, когда ей было 16, и ее осудили на три года. Из двух (даже язык не поворачивается их так назвать) родителей нашли одного – папу. И папа тогда сказал на суде, что у него этой дочери не было, нет и не будет.
А теперь в троллейбусе она его, конечно, узнала, а он ее почему-то совсем не узнал. И вдруг начинает ее кадрить, подмигивать ей, заигрывать и даже не подозревает, сволочь такая, что все это проделывает с собственной дочерью. И тогда она, с каким-то неизвестно откуда взявшимся садомазохизмом, начинает ему подыгрывать. Тоже ему подмигивает, кокетничает (с папой!). Папа теперь представляет собой потасканный, затертый, старый пиджак, но он воодушевлен.
– У меня, – говорит, – квартирка здесь неподалеку. Я один живу, – говорит он жалобно, – одинокий я, может вечерком зайдешь, поболтаем, винца выпьем…
– Да чего вечерком-то, – отвечает Таня, – давай прямо сейчас.
– А мальчик? Не помешает? – обеспокоен папа, не понимая, какой тут разыгрывается фарс.
Он ведь опасается, если назвать вещи своими именами, что его внук помешает кровосмешению с его дочерью. Тут сын замечает, наконец, что происходит, спрашивает маму:
– А кто это?
Вот тут ее затошнило. По счастью была остановка троллейбуса, она подхватила сына и выскочила, прервав ухаживания папы. Тот так и остался в салоне с лицом обиженной домработницы, а Таню тут же на обочине стало рвать. Сын испугался, поэтому она быстро взяла себя в руки. Они пошли домой пешком. Спустя некоторое время, когда она смогла говорить, она ответила сыну:
– Это был твой дедушка.
– А почему я его не знаю? – спросил мальчик.
– Потому что он сам не хочет тебя знать, – сказала Таня – Он плохой человек. Выбрось его из головы. Мы без него жили и еще проживем, да?
– Ага, – согласился сын.
Но Таня тем же вечером напилась так зверски, что не могла потом остановиться три дня. Сын никогда не видел ее в таком состоянии и для него мамин запой был жуткой травмой. И тогда она попросила подругу пожить в ее квартире несколько дней, поухаживать за сыном, покормить, а сама в полуобморочном состоянии собрала необходимые вещички, вызвала такси и поехала в эту больницу умолять, чтобы ее приняли. Ее приняли. Она уже была вполне нормальна. И сейчас твердо решила: больше никогда! Больше никогда она не огорчит своего мальчишку. Вот такой был рассказ. Я сказал Тане: «Дай тебе Бог!» И мы разошлись по палатам.
На этом месте дневник и закончился. Саша захлопнул тетрадку и задумался. Не новый ли был намек его ангела-хранителя? Ну, что дневник закончился Таниными словами: «Больше никогда!»
«Так и есть наверное, – сделал он разумный вывод. – Намек на то, что и мне следует – «больше никогда!» – «Но не сегодня же, – возразил черт из глубины организма, – завязать-то всегда успеешь. А сегодня весь день пил, так чего уж там, а? Давай по рюмашке, чего ты приуныл?» – «Погоди, – возразил Саша, – я еще не все додумал». – «А чего тут думать-то, – уговаривал лукавый, – одну рюмашку и, глядишь, посветлеет. Тогда и додумаешь». – «Пожалуй», – согласился Саша. Налил, выпил и заел маслиной. В голове навязчиво билась строчка из неначатого стихотворения: «Но звенела надежда, звенела…» «При чем тут надежда?» – спрашивал себя Саша, и тут его взгляд упал на раскрытую книжку, которую он начал читать, но так и не дочитал. Машинально Саша взял книгу со стола и… получил по затылку еще одним намеком своего ангела-хранителя. Книга была открыта на следующих словах: «Мы живы восхищением, надеждой и любовью. Я верю в это утверждение и безоговорочно принимаю его. Оно может служить мерилом любого общества. Там, где восхищение блекнет, надежда умирает, а любовь трудно или невозможно отыскать, – там психиатрические больницы переполнены, тюрьмы и концлагеря набиты до отказа». Дальше Саша даже не стал читать.
Он обернулся – как это? Нет ли кого еще в комнате? Что это за ирреальные силы, которые заставили его в этот момент сочинить строчку про звенящую надежду, а затем подсунули к тому же абзац из книги, так невероятно созвучный с тем, о чем думал он, читая свой больничный дневник и вспоминая новогоднюю ночь в психиатрической клинике, то есть в том же месте, о каком в книге говорилось. Все, что было в обеих больницах, что там состоялось, все, что он там увидел и почувствовал – объединяли всего три слова, вычитанные сейчас в книге: «восхищение, надежда, любовь». Что это? Как это может быть случайным? Своя строчка и слова в книге? Как? Да не может! Таких случайностей подряд не бывает!
«Э-э, парень, – тихонько подсказал лукавый из-под правого ребра, оттуда, где печень, – ты особо-то не вникай, а то крышу снесет. Забудь! Это не твоя сфера. Ты лучше водочки еще накати, а там, глядишь, и заснешь». – «Никогда!» – решительно отрезал Саша, затем немного подумал, потянулся к бутылке и налил. Этот гейм бес выиграл, но ничего, партия еще не кончена!
Виолетта
Она жила в Москве уже месяц и изнывала от безделья. Время от времени Вета ездила на Украину, объезжала, так сказать, владенья свои, смотрела – как там все, собирала дань и уезжала обратно. Бизнес на Украине без Марио потихоньку угасал. Он, в отличие от Виолетты, прекрасно знал те рычаги, которыми можно двигать торговлю. Денег на рекламу, особенно на телевидении, ей было жалко. А так, ну кому, например, в Одессе нужна супердорогая аппаратура фирмы «Пионер», все эти стерео с прекрасным звуком, все эти домашние кинотеатры и плазменные телевизоры. Кому там в Киеве нужны стереосистемы с выверенными тембрами и звуками. На кой этот звук? Чтобы слушать песни Верки Сердючки? Ну, меломаны поначалу узнали и купили, а потом, без рекламы все стало приходить в упадок. Магазины приобретали все более обшарпанный вид, а продавцы, бывало, часами сидели в ожидании хоть одного посетителя. Заходил какой-нибудь праздный зевака, а продавцы даже с места не двигались, зевака ходил, ахал, потом смотрел на ценник, качал головой и уходил. Словом, лавочку пора было прикрывать. На безбедную жизнь и так хватает. Рента от сдаваемых в Москве квартир позволяла ни в чем себе не отказывать. Скажем, остров в Средиземном море купить нельзя, но шале в Швейцарии – вполне можно, если учесть, что дал Марио при разводе.
Но скучно, скучно… Вета стала подумывать даже поступать в театральный институт. Так, пройти конкурс для забавы, силы проверить, но учиться не пойти. Начала было даже готовиться, но тут одно обстоятельство круто повернуло ее жизнь. Она познакомилась (хотелось бы сказать – случайно, но опять-таки отбросим прочь шальную мысль о случайностях. Не случайно все) – познакомилась, пожалуй, с главным мужчиной в ее жизни. Он и сам был в своем роде роковым, и Ветины чары действовали на него далеко не так убийственно, как на других. Очень сильная, оказалось, личность. Познакомились они так.
В тот день Вета опаздывала на массаж, а ее машина, как назло, была на профилактике, надо было ловить такси. Она не свою беду поймала не такси в тот день. Она поймала форд-«скорпио». Вообще-то его возили, у него был шофер, но если хотел прокатиться сам, то ездил на джипе размером с небольшую комнату или вот на этом форде. Название «скорпио» ему очень подходило. «Н» в конце добавить, и все. Опасное, ой, опасное существо! Так может ужалить, что запомнишь на всю жизнь, если вообще жить останешься. Машина красиво тормознула рядом с голосующей Ветой, и дверца распахнулась сама. Из глубины салона не высунулась голова, не последовало обычное: «Вам куда, девушка?» Безмолвие царило в машине, но открытая дверь приглашала сделать первый шаг. Другими словами – ей не предлагали транспортную услугу, а она сама должна была сначала попросить. Вета нагнулась и попросила. Чернявый мужчина лет сорока сидел за рулем и смотрел прямо. На нее, на ее красоту невозможную, даже не взглянул.
– Садитесь, – сказал он с едва заметным акцентом.
Об условиях извоза полагалось договариваться сразу. Такая машина обязывала заплатить побольше, чем «жигулям», например. Вета сказала:
– Мне на Трубную площадь. 500 рублей.
Водитель чуть усмехнулся и опять повторил со своим южным акцентом:
– Да садитесь же. Здесь стоять нельзя.
На всякий случай Вета села сзади и заметила, что водитель снова улыбнулся не ей, а чему-то своему. 500 рублей его рассмешили, что ли? Когда подъезжали, Виолетта уточнила:
– Вот сюда, в этот переулочек, пожалуйста. И сразу направо.
– Я знаю, – таинственно ответил незнакомец.
– Откуда? – опешила она.
Он промолчал. Жутковато стало Виолетте, и захотелось побыстрее выйти из машины. Но уже приехали. Водитель, не глядя, протянул ей визитную карточку.
– Если вам что-нибудь понадобиться, – сказал он, – любая помощь, то позвоните мне. Любая! – подчеркнул он. – Вы поняли меня?
Он говорил скорее равнодушно, чем заинтересованно, и по-прежнему не смотрел ей в лицо. Лицо было – загляденье, а он не смотрел. Вета начала злиться. То, что он откуда-то знает адрес ее массажистки, а затем его предложение, его готовность помочь ей в любом вопросе, – указывали на то, что она села не в первую попавшуюся машину, что эта машина подвернулась ей не просто так. А говорит этот чернявый так, будто ни капли не сомневается в том, что она позвонит. Да и вообще, от него исходила непонятная, тревожная для нее, опасная сила, которой она инстинктивно стала сопротивляться. Сам господин из себя – ничего особенного. Не красавец и не урод, скорее худой, чем толстый, и роста, кажется, скорее маленького, чем высокого, сидя не видно, но похоже маленький. Единственное – глаза и тонкая рука на руле, с необычным золотым кольцом. На кольце с мелкими бриллиантами – синий камень, на котором выгравирован какой-то символ, знак, черт его знает, метка какая-то черная. Незнакомец перехватил ее взгляд на кольцо и снова усмехнулся.
– Камнями интересуетесь? Голубой топаз, не слишком дорого.
Эти его усмешечки, и не вопрос, а скорее – утверждение «камнями интересуетесь», будто знал, что действительно, с некоторых пор она очень интересуется, – окончательно разозлили Виолетту. И к тому же эти властные глаза, которые при вопросе о камнях впервые глянули Виолетте будто прямо внутрь мозга. Темные глаза со зрачком, сливающимся с радужной оболочкой, – они были, как пропасть, в которую страшно заглядывать. Эти глаза притягивали, гипнотизировали, повелевали. Вета уже в тот момент поняла, что судьба столкнула ее с мужчиной необыкновенным, что по силе он ей не уступает, а, может, и превосходит, что ей просто улыбнуться и уйти – не получится, надо подключать внутренние резервы. Схватка глаз продолжалась с минуту, и только злость помогла Вете выбраться из опасного омута, в который ее затягивал взгляд незнакомца. Злость и еще, быть может, позабытая за ненужностью колдовская энергия. Она выплыла с хамским вопросом:
– А акцент у вас откуда родом? Не из Чечни, случайно?
Он не обиделся. Он этак устало отвел глаза, потер переносицу и ответил просто:
– Нет, я армянин.
«Опять, – подумала Виолетта. – Опять армянин! Что же это за наказание такое? Гамлет, дружки его, Ромео, теперь вот этот. Что же это судьба подставляет мне периодически?» А вслух сказала:
– Спасибо, – она посмотрела на визитку. – Завен. Что подбросили. А визитка мне ваша вряд ли понадобится, заберите.
– Оставьте, оставьте, – он мягко отвел ее руку, – вдруг пригодится. Понадобится – не понадобится, одному Богу ведомо, – и внезапная улыбка вдруг осветила и преобразила его смуглое лицо. – Верно ведь, Виолетта?
– Вы откуда… откуда вы знаете… – задохнулась она. – Вы… кто?
– А то, что я знал, куда привезти, – вас меньше удивило, да? Идите, вы опаздываете, – он, явно подтрунивая над ней, взглянул на часы. – О! Уже опоздали.
– Ну-у… знаете!.. – с бурлящей смесью возмущения и испуга, даже ужаса перед ненормальностью происходящего, выдохнула Вета.
– Знаю, – перебил он ее. – Я многое о вас знаю… – он, похоже, наслаждался ее возмущением, удивлением и попыткой что-либо понять. – Только не спрашивайте почему и зачем я о вас все знаю. Как-нибудь потом я расскажу. Поверьте, ничего плохого для вас. Но лучше – потом.
– А вы уверены, что будет «потом»?
– Обязательно, – снова ослепил он Виолетту своей улыбкой и, смягчая ею фамильярность, дополнил, – моя дорогая…
– Я не ваша дорогая! – Вета резко отвернулась, вышла из машины и пошла к подъезду, а вслед услышала, негромко, но так, чтоб услышала:
– Да. Пока, – он подчеркнул слово «пока». – Пока – не моя дорогая. Но все же дорогая.
Вета фыркнула сердито и обернулась, чтобы какими-нибудь обидными словами поставить на место этого самоуверенного типа, но он, улыбаясь, уже отъезжал. Она скомкала и швырнула вслед машине визитку, которую все еще машинально держала в руке, надеясь, что этот тип увидит ее решимость отказаться от продолжения знакомства. Возле подъезда Вета привстала. Гнев уступал место сильнейшему любопытству, с которым большинству женщин бороться невозможно: кто такой этот армянин? Почему он за ней следил? А ведь следил! Иначе все другое – необъяснимо. И про массажистку знал. А ее имя? И адрес! У дома ведь тоже неспроста оказался. Кто он? Если очередной интересующийся мужчина, пускай и с большими возможностями, – тогда ладно, тогда проще. А если что-нибудь другое? Бельгия, что-то связанное с Марио? Тогдашний нелегальный переход границы? ФСБ? Что? Но ведь он сказал: «ничего плохого для вас». И это его «пока не моя дорогая»… Значит, мужской все-таки интерес.
Вета вернулась, нашла в траве скомканную визитку, расправила и спрятала в сумочку.
«Ну, если еще один влюбленный чудак, – думала она, – я с ним разберусь по-своему. Не таких обламывали». Она ошибалась. Таких она еще не обламывала.
Любопытство грызло Вету и во время массажа, и за чашкой кофе с массажисткой. Грызло настолько, что она решила накормить его сразу, не откладывая. Прямо оттуда же она позвонила. Достала помятую визитку. Там от руки был написан мобильный телефон, доступный, видимо, только для избранных. Она была избранной, значит. Вета позвонила и без малейшего оттенка просьбы в голосе, и не представляясь, сразу сказала:
– Если вы меня привезли, то, может, и обратно отвезете?
Вызывающе сказала, в прямом смысле. Будто вызывала на бой. Ответ открыл счет в его пользу:
– Я уже здесь, – сказал он.
– Ах, так… – только и нашла что сказать Виолетта. С отчаянной решимостью пантеры, проигрывающей схватку с «витязем в тигровой шкуре» пока по очкам, она плюхнулась на переднее сиденье и, нагло закурив, спросила: – Ну?..
– В ресторан? – осведомился «витязь».
– Поехали, – согласилась она.
Ресторан, как и все прочее, Вета оценила. Не что-нибудь заурядно-кавказское или китайское, а новомодная «Галерея» у Петровских ворот, один из самых дорогих в Москве. Там вечерами вокруг памятника Высоцкому громоздились джипы, шестисотые «мерсы» и прочие показатели достатка неинтеллектуальной элиты нашего общества. Они пробили себе неформальную стоянку в конце бульвара, прямо там, в пешеходной зоне. Вот и сейчас стоянка была забита до отказа. Но когда их машина причалила возле милицейской будки, оттуда, как ошпаренный, выскочил доблестный ревнитель прав дорожного движения, козырнул и, являя лицом и фигурой глубокое уважение, – показал заранее приготовленное Завену свободное место. Сопроводил машину, открыл дверцу – не ей, а водителю, тем самым доказав еще раз, что сервис у нас в разгаре, но до приличных манер еще далеко; и незаметно, движением неуловимым и стремительным, вот как хамелеон схлопывает муху, прибрал купюру в 100 долларов, которая исчезла в его кармане за долю секунды.
То же наблюдалось и в ресторане. И охранники, и метрдотель, и затем официанты – все олицетворяли собой сплошное уважение, переходящее в подобострастие.
«Да кто ж он такой, этот Завен? – опять подумала Виолетта. – В визитке – довольно скромно: генеральный директор фирмы… Мос,.. -хрен его знает, какой-то – строй, а обращаются с ним, как с президентом. Но все равно – понты, сплошные армянские понты! Елкина мать! Да проходили мы это уже! Поразить хочет шиком своим. Чтоб я заинтригована была. Вся – от головы до промежности. Ага! Уже готова! Тоже мне загадочный граф Монте-Кристо! Армянский, елкина мать!»
С некоторых пор Вета ругалась и про себя, и прилюдно именно так. Мат или традиционное «елки-палки» ее не устраивали. Если она хотела крепко выразить свои чувства, она говорила «елкина мать», не особо вдаваясь в этимологию слов – кто, мол, такая елкина мать, уж не та ли самая, точно такая же елка? Не липа же, в конце концов! Наверное, то был причудливый симбиоз двух самых распространенных выражений, произносимых обычно в сердцах «е… твою мать» и «елки-палки». А вместе – «елкина мать».
Когда двое официантов во главе с метрдотелем с лакейскими полупоклонами препроводили их к изолированному от всех дальнему столику, и они там наконец расположились, Вета опять, прямо посмотрев на него, повторила:
– Ну? Я жду объяснений.
И он рассказал.
О том, что строительная фирма для него – хороший бизнес, но и только. Деньги? Да деньги, но деньги он умеет делать из чего угодно и без труда. Он один из первых придумал частные хлебопекарни, он стоял у истоков производства новых сортов пива и так далее и тому подобное. Ему придумать новую схему, какую-нибудь новую комбинацию, которая будет приносить деньги – ничего не стоит. Это не очень интересно. Самое интересное для него другое: политтехнологии, аналитический центр, который он сейчас возглавляет, предвыборные кампании – то одного кандидата, то другого – с диаметрально противоположными взглядами, какие у них взгляды – неважно, главное – увлекательная возможность манипулировать людьми, переставлять их, как пешки, конструировать самому их успех или провал. Быть своего рода серым кардиналом.
Он был в процессе всего вечера предельно откровенен с Виолеттой, открывая ей такое, что ей нельзя, невозможно было знать. Она сидела и слушала его речь, как захватывающий детектив, лишь изредка и испуганно спрашивая себя мысленно: достойна ли я таких откровений? Зачем они? А Завен продолжал выдавать ей такое, от чего брала оторопь. Такое, что можно поведать разве что жене, да и то не все и не всегда. Например, Вета предпочла бы не знать о том, что обличительные речи скандально известного телекомментатора в адрес одного популярного политика были согласованы с его, Завена, штабом предвыборной кампании этого самого политика. Они за два дня до эфира сливали продажному телеведущему тщательно отредактированную информацию, и, естественно, заведомо знали, какой мусор тот будет вываливать на голову их кандидата. Взамен они получали аналогичную информацию с той стороны, и когда уже их телекомментатор обливал помоями конкурента. И все всe заранее знали. И все – за деньги. И все называется – «черный пиар». А люди наивно думают, как принципиально и честно, подтверждая документами и фотографиями, обличают люди друг друга, ни перед чем не останавливаясь. Ах, ну надо же – как воруют бесстыдно! Подлецы какие! Ведь нажрались уже досыта, наворовались, и детям и внукам хватит, ан нет! Не останавливаются, во власть лезут! Ах, какой этот! А мы-то думали, он честный! А другой-то! Мы и не знали, что он «по непроверенным данным» заказал убийство! И т. д., и т. д. И за всем стояли огромные, невообразимо для обыкновенного человека огромные деньги. И у него самого были огромные деньги, это само собой.
В середине вечера Вете пришлось понять, почему он так откровенен. С его откровениями она влипла по самые уши. Почему она не прервала его в самом начале рассказа, почему не сказала: я не хочу это знать? Почему, как девчонка, поддалась гипнозу его рассказа и его глаз? Теперь стало поздно. Она попала. Как-то сразу она стала слишком много знать. Своим доверием он привязал ее. Намертво и быстро. Он вообще все делал быстро. И стоило ли теперь удивляться, что про нее он знал все: и где живет, и куда едет, и откуда приехала. Он, оказывается, выбрал ее давно, а она об этом и не подозревала. Он впервые увидел ее еще в Бельгии вместе с Марио на каком-то приеме. Он еще тогда решил, что пройдет время, и эта женщина будет принадлежать ему. Он знал и о разводе, и о том, что было прежде. Он со стороны наблюдал за ее жизненными пертурбациями и никуда не спешил. Его люди были везде, и им не составляло никакого труда знать о ней все – включая адрес, телефон и то, что по этому телефону говорится. Они и не такие задачки решали. Он все знал о маме и об их колдовском клане. Если Вета и была черной пантерой, то давно загнанной в угол, из которого нет выхода – только к нему в объятия. Ее взяли силой куда более мощной, чем у нее, и она подчинилась.
Нет, не в тот первый вечер. Завен, как уже было сказано, никуда не спешил. Он еще ухаживал какое-то время. Но как! Длительная осада Печориным гордой красавицы Бэлы – до тех пор, пока сама не попросит, – лишь жалкое подобие того, чем окружал Виолетту Завен, предупреждая и угадывая каждое ее желание. Он был внимателен, он был джентльменом во всем. Вот как на заре любовной жизни Виолетты Гамлет, но только рангом повыше, значительно повыше. Лишь однажды Вета увидела в нем досаду богача, чье финансовое пижонство не вызвало в ней восхищенной благодарности.
Они на два дня, субботу и воскресенье, решили слетать на море, проветриться. Проветриться захотели на одном из греческих островов, вернее, захотела Вета, а ее желание для него было свято. В аэропорту, в «duti free», он пожелал сделать ей подарок. Отдел вещей и парфюмерии его не интересовали, он хотел сделать очень дорогой подарок. Они зашли в отдел ювелирный, и Завен стал предлагать ей на выбор часы стоимостью от 10 тысяч долларов и выше. Вета никогда не любила того, что «слишком», и она отказывалась. Но чтобы не обижать его, выбрала то, что попроще. Швейцарские часы «всего» за 2 тысячи. Он все-таки обиделся, искренне не понимая, как это ее не прельщает то, что обычно прельщает всех. Он знает, что она «не все», но чтобы до такой степени! Он начал спорить, настаивать, чтобы она взяла себе подороже.
В то время их роман был уже в полном разгаре. После месяца не досадливой, а вполне комфортной осады Вета сдалась и первая (!), сама (!) предложила ему себя. Она к тому времени уже сильно попала под его влияние. Под влияние, но отнюдь не в рабство. А он хотел максимального, хотел стать ее хозяином, хотел сделать ее рабой, подчинить себе ее душу, она это чувствовала. Физическая близость всегда была Ветиным главным козырем, она имела все основания надеяться, что после первой же ночи с ней именно он попадет в рабство, а не она. Так было всегда со всеми ее партнерами. Но не тут-то было. Он не попал в рабство, или сделал вид, что не попал. «Что наша нежность и наша дружба, – как поется в одной песне, – сильнее страсти, больше, чем любовь», – вот такой вид делал он. Вета была раздосадована, но тоже сделала вид, что это ее даже обрадовало. И сейчас они жили, как бы в гражданском браке.
В «дьюти фри» спор – что покупать, – затянулся. Объявили посадку на их рейс.
– Мы опаздываем, – сказала Вета, – давай не будем спорить. Купи мне, пожалуйста, то, что мне нравится.
И тут впервые она увидела его в гневе:
– Никуда мы не опаздываем! – злобно выкрикнул он, – они подождут! Причем сколько мне надо, столько и подождут. Мы еще в кафе зайдем, мне надо выпить коньяку.
Взяли часы, он расплатился и нарочито медленно повел ее к бару. На весь аэропорт прозвучало объявление, назвали их фамилии с требованием немедленно пройти на посадку в самолет.
– Вылет задерживают из-за нас, – робко упрекнула Виолетта, – пойдем.
– Да не пошли бы они к едреной матери! – отозвался Завен, все еще злясь на нее за часы. Он хотел, как лучше и дороже, а она… купила какую-то мелочь! – Вылет они задерживают! Да я весь их рейс могу купить! С их самолетом в придачу! И с островом, на который этот самолет будет садиться!
– Кончай, Завен, эти детские (спасибо, догадалась не сказать «армянские») выкрутасы, пойдем.
Он дал себя увести, не вступая в конфликт с «Аэрофлотом», однако недовольство по поводу того, что Вета все никак не желает попасть от него в полную зависимость, в нем зрело. Он неоднократно с тех пор делал попытки ее сломать, но все не мог. Тогда это стало определенным образом его мучить и уязвлять. У него стал вырабатываться своеобразный комплекс по отношению к Виолетте. Вроде бы уже его женщина, а не до конца – его. Все женщины, да что там, все люди на его пути покорялись, а она – нет. Не мог понять, смириться, принять… Там было две причины. Первую он знал – в ней было слишком много достоинства. О второй только догадывался. Вторая, скрытая причина, известная нам, заключалась в том, что она была ведьмой. Он тоже в этом смысле был не промах: гипнотизером, законченным циником, манипулирующим людьми, провокатором, играющим на их тайных страстях, короче – явным адептом нечистой силы.
Между тем, жизнь с ним и под его влиянием превращалась в сущий ад. (Ну, естественно, где нечисть – там и ад.) Все телефонные разговоры Виолетты прослушивались. Прослушка включалась на определенных ключевых словах или именах. Ей объяснили – на каких – и велели быть осторожной. Круг общения был чужим и опасным, а все ее попытки вырваться из его круга пресекались мягко, но оперативно. Лишь один раз ее отпустили, да и то напрасно…
Она все же время от времени бывала одна, и однажды в Доме кино с ней познакомился кинорежиссер и пригласил поучаствовать в фильме, который он снимает.
– Я не актриса, – сказала она.
А тот ответил:
– Для моего фильма это неважно.
Ей прислали сценарий. Там все вроде было благопристойно, и к тому же одна из главных ролей, несмотря на то, что слов немного. Почему немного слов, выяснилось сразу по приезде в Екатеринбург, куда Вета явилась все-таки на кинопробы. Оказывается, 3 сцены из ее роли были просто-напросто «порно». Она отказалась. Ей предложили аккордный гонорар, 35 тысяч долларов. Она отказалась. Четыре друга-бизнесмена, которые спонсировали производство порнофильма и сидевшие на этих «пробах», стали ее уговаривать.
– 10 тысяч только за пробу, – предложил один. – Сразу. Вот деньги. Покажитесь только, разденьтесь.
Она отказалась опять, но положение становилось опасным, она уже и не знала – вырвется ли отсюда живой и невредимой. «Бизнесмены» посовещались шепотом и объявили новую цену:
– 50 тысяч за фильм.
Вета поняла, что единственный шанс смыться – это прикинуться, будто сумма ее заинтересовала. Она попросила день на размышление, сказала, что поедет в гостиницу и подумает. Для убедительности снова взяла сценарий, вышла и перевела дух.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |