Грехам подвластна плоть людская 1 страница

Грехам подвластна плоть людская

Новелл Миллер

Пролог.

Провинциальный городок. Какое красивое сочетание букв, какая мелодичность звуков. Вы только вслушайтесь. Провинциальный городок. С этих слов могла бы начинаться песня, нежная и тихая. Слышите её у себя в голове? Легкая мелодия и бархатный женский голос. С красотой этих слов могут сравниться только образы, которые всплывают в голове, словно желтая долька лимона из горячего черного чая, наполняющая его светом и вкусом. Провинциальный городок. Закрывая глаза, я вижу узенькие улочки, каменные мостовые, звук журчащей речки и едва уловимое шуршание листьев под ногами. Я вижу прохладную осень, чувствую сладкий запах свежих булочек с корицей, слышу детский звонкий смех, ощущаю утренние солнечные лучи на моем лице. Я, с приветливой улыбкой, коротко киваю прохожим, и они отвечают мне тем же. Я рассматриваю разноцветные резные вывески, которые зазывают в ту или иную лавку. Я держу в руках книгу, провожу пальцами по её ветхому переплету, глажу пожелтевшие страницы, аккуратно прикасаюсь к буквам, вдыхаю её, ни с чем несравнимый, запах. Я гуляю по рынку, где на прилавках лежат свежие фрукты и овощи, а продавцы любезно предлагают свой товар за небольшие деньги. Провинциальный городок. Яркие домики сливаются с яркой листвой. Кремовые пышные облака и лазурное небо над головой.

Вздор!

Все это бывает только в мечтах и сновидениях.

Провинциальный городок. Бездонная яма, в которой обитают существа, похожие на людей. Вот настоящий провинциальный городок. Узенькие улочки, усеянные грязными зловонными телами. Из темных переулков смотрят голодные злые глаза. В липком воздухе витает запах мертвечины и пота. Облупленные, словно наполовину очищенные куриные яйца, серые дома трутся друг о друга. Грязные, как и сами люди, сплетни доносятся со всех черных углов. Гнилые доски старых мостов гневно трещат, протестуют при каждом шаге, а темно-зеленая река противно булькает, ожидая новой порции пищевых отходов. Блудницы, мошенники, бродяги, исхудалые и забытые собственными родителями дети заполонили площади и скверы. Они все готовы убить, за кусок заплесневелого хлеба. Свинцовые тучи, не пропуская солнечных лучей, круглосуточно проливают на, заросшие мхом, мостовые холодные дожди. Плесень, сырость, алкогольный угар и смятые в немытых ладонях деньги вот он, настоящий провинциальный городок.

Городку ненужно имя. Он такой же, как и многие другие. Здесь нет закона, здесь нет правды, здесь нет любви. В минуты отчаяния, мне кажется, что даже Бог, отвернулся от этого городка, забыв, что среди всех этих отверженных друг другом людей есть те, кто не упал так низко, чье сердце переполнено добротой и верой. Слепой верой в своего Бога, верой в светлое и лучшее будущее, верой в счастье.

В том самом провинциальном городке, глубокой осенней ночью, в маленькой холодной церквушке, что стоит посреди пустой серой площади, над желтой бумагой, освещенной лишь теплым огоньком свечи, склонился священник. Гусиное перо легко скользило по бумаге, оставляя на ней черный след. След складывался в буквы, буквы в слова, слова в предложения. «Провинциальный городок» красивыми письменными буквами написал священник и отложил перо. Ночную тишину нарушало лишь его ровное дыхание. На секунду он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, затем выдох, вновь взял в руку перо и начал писать, прикусив от усердия нижнюю губу.

Бенедетто священник. 3 сентября 1806 г.

Грех первый. Похоть.

Серые дни становятся все короче и холоднее. Подгоняемый ветром, вечерний мрак таит в себе много опасностей. Люди прячутся в своих маленьких комнатках и коморках, освобождая улицы для тех, кто рыщет во тьме в поисках легкой добычи. По ночам город как будто умирает. Бледные дома, закрывшие множество своих глаз-окон ставнями, похожи на свежие трупы, а маленькие лавчонки, замурованные в деревянные гробы, кажется, никогда больше не откроются. Среди этого каменного склепа есть только двое живых. Только они оживают тогда, когда других забирает немая тьма, только они нарушают это мертвое безмолвие. Бордель и Трактир. Огромное скопление человеческой грязи и мусора. Там царит обман и ложь, а сквозь алкогольный перегар просачивается едва ощутимый запах денег и крови.

К моему глубокому сожалению, вот уже несколько десятков лет мне приходится проходить мимо этих, Богом забытых мест, каждый Божий день. И никогда ничего странного со мной не происходило – меня либо игнорировали, либо подгоняли парой оскорблений и хриплым смехом. Но в этот раз все было по-другому.

Миновав дом трактирщика, в котором веселье было в самом разгаре, а вино, разбавленное водой из сточной канавы, лилось рекой, я проходил мимо уютного гнездышка, где маленькие птички с нетерпением ждали своих клиентов. Я уже прошел мимо входной двери, как вдруг, прорезая ночную тишину и даже перекрикивая веселые и пьяные голоса из трактира, на улицу, рыдая, выбегает девушка. Спутанные волосы закрыли её лицо, пышное и когда-то очень красивое платье было превращено в грязные лохмотья, а её спина, плечи и руки были в багровых синяках и кровоточащих ссадинах. Девушка упала на мокрые от дождя камни, и набрав в легкие холодного воздуха, начала истошно вопить.

- Помогите! – от её душераздирающего крика я вздрогнул. – Кто-нибудь помогите! – она повернула голову в мою сторону и увидела меня. Броский и яркий макияж был уничтожен. По худому лицу, крупные слезы смывали красные румяны, оголяя серые щеки, а алая помада, размазанная до самого подбородка, сливалась со свежей кровью на губах. – Прошу Вас, помогите. – мне казалось, что прошли целые часы, ночь уже уступала место дождливому утру, и осень сменилась зимой, пока я стоял, смотрел на плачущую девушку и думал, что мне делать.

- Конечно. – слетело с моих губ. Мой язык по собственной воле начал двигаться, рождая звуки. – Чем я могу Вам помочь? – на какой-то короткий миг, я увидел как в её глазах, помимо слез, блеснула искорка надежды и благодарности и тут же погасла. Она быстро поднялась на ноги и, схватив меня за руку, потащила внутрь борделя, попутно что-то невнятно говоря. Мне показалось, что вся эта сцена на улице была не больше чем трюком, обыкновенным фокусом для того, чтобы заманить клиента, но стоило мне только войти внутрь, и я понял, что все это не так. Внутри блудилище выглядело ничуть не лучше, чем снаружи, ветхие деревянные половицы, винтовая скрипучая лестница на второй этаж, кругом разбросана одежда, а воздух здесь пропитан слишком сладкими духами. Помещение было наполнено красным полумраком. Бордель казался опустевшим тихим и забытым местом. И не без причин. В центре просторной комнаты, возле лестницы, лежала девушка.

- Прошу Вас, помогите ей. – дрожа от страха и слез, блудница встала возле входной двери и прикрыла рот рукой. Поддавшись какому-то странному импульсу, я очень медленно приблизился к телу и склонился над ним. Глаза умершей были открыты, в них читался страх, из уголков губ тянулась тоненькая струйка крови, желтоватые спутанные волосы кровь окрасила в красно-бордовый цвет. Я прикоснулся к тоненькой шее девушки убедиться, что пульса у неё нет. Я был прав.

- Её больше нет. – тихим голосом произнес я и тем самым даровал плоть самым страшным кошмарам и опасениям той девушки, что выбежала на улицу в поисках помощи. Она нервно замотала головой, прижала ладонь к губам и вновь дала волю слезам. Я чувствовал, как на втором этаже за мной наблюдают несколько пар глаз, слышал, как они нервно перешептываются друг с другом. Я, легким и дрожащим движением, опустил веки умершей, одними губами прочитал молитву, перекрестился и двинулся к выходу.

- И сколько же ты стоишь? – рыкнул грубый мужской голос. Я бросил короткий взгляд на второй этаж. Там за закрытой дверью явно что-то происходит, или должно вот-вот произойти.

- А сколько ты можешь предложить?

- Тринадцать франков.

- Ты же не допускал мысли о том, что я соглашусь?!

- А ты не так глупа, как кажешься на первый взгляд.

- Меня не просто так называют самой дорогой пташкой в городе. Моя цена пятьдесят франков.

- Идет. – короткие вздохи и причмокивания дали мне понять, что этот разговор окончен. Если быть откровенным, то даже сейчас я не смогу ответить: почему я остановился и начал подслушивать, я никогда такого не делал. Последний раз я окинул взглядом комнату, мертвую и живую девушек, вновь перекрестился и вышел прочь, прося Бога, чтобы он больше никогда не направлял меня в это ужасное место.

19 сентября 1806.

С той ночи слишком много дней, подобно гнилым листьям, улетело прочь, слишком много дождей пролилось на ту самую улицу, куда выбегала почти раздетая и безутешная девушка, слишком много времени безвозвратно ушло, и унесло с собой мои воспоминания о случае в борделе. Я стал свидетелем других историй, некоторые были намного ужасней той, некоторые нет, но, Бог свидетель, если бы я знал, что произойдет в этот холодный осенний день, я ни за что на свете не стал бы разговаривать с той дамой, что неожиданно возникла в дверях церкви. Я бы даже не взглянул на неё. Я удалился бы прочь, и всю оставшуюся жизнь, я бы молил Бога о прощении. Этот исход намного лучше, чем тот, что я получил.

- Добрый день. – голос очень тихий, дрожащий, неуверенный раздался у меня за спиной. Я не слышал, как открылась и закрылась дверь, я не заметил, как она подошла ко мне. Дама, что теперь стояла передо мной, была похожа на призрака. Бледные руки теребили уголок черного плаща с большим капюшоном, который скрывал почти все её лицо. Исключение составляли только мертвенно бледные губы и острый подбородок с ямочкой. Я поборол в себе желание перекреститься и кивнул женщине в знак приветствия. Мне казалось, что она слышит, как мое сердце громко бухает в груди.

- Чем я могу Вам помочь? – сделав свой голос как можно спокойнее и тише, спросил я.

- Святой отец, я прошу Вас только об одном, выслушайте меня. – слеза, блеснув, покатилась по её щеке и, добравшись до подбородка, упала.

- Я не Святой отец, я простой священник…

- Звание мешает Вас выслушать меня? – она сорвалась. И только сейчас я заметил, что я улавливаю в её голосе знакомые нотки. Я где-то уже слышал его. Церковь была пуста, не было никакого смысла идти в исповедальню, к тому же лицо девушки скрыто от меня, и если я узнал её голос, то это не значит, что я знаю, как она выглядит.

- Давайте присядем здесь. Нас никто не побеспокоит. – я указал на ближайшую к ней скамью. Женщина, повернувшись ко мне спиной, быстро смахнула слезы и аккуратно, с чрезмерной плавностью, села.

- Я Вас внимательно слушаю. – я опустился на скамью, что находилась перед ней, и повернувшись боком приготовился слушать. Я не могу это объяснить, но почему-то я чувствовал, что её история, как и её жуткое появление, заставит моё сердце подскочить и биться где-то рядом с горлом.

- Как к мне к Вам обращаться? – внезапно спросила она, после легкой паузы. От такого вопроса я немного растерялся. Зачем ей это? Но, решив, что не стоит спрашивать её о подобных пустяках, сказал:

- Зовите меня Бенедетто. – женщина кивнула.

- Я шлюха, Бенедетто. – произнеся это, голос женщины стал как будто стальным. От такого начала меня бросило в жар, сердце, как я и предсказывал, подскочило к горлу и стремилось выпрыгнуть наружу. Воспоминания в моей голове, подобно перелетным птицам весной, медленно возвращались. Я вспомнил ночь, трактир, пустой бордель, слезы юной леди и свежий труп. Уж не она ли это сейчас передо мной? Та самая девушка, что молила меня о помощи? Сидит, закутавшись в черный плащ, и, словно в холодную воду, окунает меня в те ужасные ночные события. – Самая дорогая шлюха в городе. – на смену тем ужасным картинам, возникавших в моей голове, пришли другие. Я помолился, начал двигаться к выходу и услышал разговор. Вот откуда я знаю этот голос. В ту ночь, эта женщина, не обращая внимания на труп, валяющийся на первом этаже, продолжала ублажать мужчину. Ей было наплевать на девушку. Она знала, я уверен. Внутри у меня все вскипело от злости. Дама невозмутимо продолжала:

- Я отправилась в бордель, будучи совсем юной. Отец погиб от ужасной болезни, которая, сразу после его кончины, овладела моей матерью. С каждым днем силы и жизнь покидали её. Голод для нас с младшей сестрой стал нормой. Праздником был тот день, когда нам удавалась поймать крысу или голубя, или отрыть кусок заплесневелого сырого хлеба или тухлых овощей. Мы пытались с ней воровать еду с прилавков, и едва не лишились конечностей. За несколько месяцев наша жизнь превратилась в настоящий ад. А я думала, что хуже уже быть не может, когда отец был еще жив. Я ошибалась. Зима приближалась. Нам срочно нужны были деньги, матери на лекарство, мне и сестре на еду и одежду. В ту ночь я сбежала из дома, пыталась продать мамин медальон, который, как мне тогда казалось, мог стоить пятнадцать, может даже двадцать франков. Увы. Это была дешевая безделушка. Я шла домой, плакала, сжимала в кулаке те четыре франка, что мне удалось выпросить за медальон, и увидела женщину. Она стояла посреди улицы, в пышном прекрасном платье, она добро улыбалась мне, а на лице я видела сочувствие. Сейчас я знаю, что все это было не больше, чем фальшь, но тогда мне казалось, что это единственный человек во всем мире, который способен меня понять и утешить. Так я познакомилась с леди Виржини. Женщина, носящая имя девственницы, была главной блудницей борделя, самой уважаемой и дорогой пташкой во всем городе. Мне это неоднократно повторяли её воспитанницы. Леди Виржини прониклась ко мне самыми нежными и теплыми чувствами, но поскольку к деньгам она питала больше любви, чем ко мне, то дать она мне могла только бесценный опыт в работе с клиентами. Она научила меня наблюдать. «Мужчины, это как открытые книги, и если ты умеешь читать, то угадать его желания для тебя будет проще простого» - так она мне говорила. Я стала подмастерьем у шлюхи. Мне было тринадцать, когда мной овладел мужчина. Невозможно передать словами, что я чувствовала в тот момент. Мне было больно и страшно, я мечтала о смерти, а стоило ему прикоснуться ко мне, как я дрожала всем телом. Я чувствовала себя обманутой. Все было не так, как мне рассказывала леди Виржини, но со временем я начала привыкать.

Сначала это все было тайно, я очень боялась, что будет, если мать и сестра узнают об этом? Но со временем стало невозможно скрывать внезапное появление денег и мои постоянные «ночные прогулки». Меня начали подозревать в воровстве, а когда тайна открылась, к этому времени мать уже окрепла и выздоровела, мне просто объявили, что я им больше не семья, они забрали те деньги, что я заработала, и прогнали меня. Я знала, что так будет, мать не вынесет мысли о том, что её дочь зарабатывает деньги, выполняя тайные желания мужчин, а сестра никогда бы не пошла против матери, но когда все это случилось, я поняла, что подготовить себя к такому невозможно. Даже, будучи шлюхой, мне никогда не было больно как в тот вечер. И я ушла к своей другой «семье».

Какое-то время все шло своим чередом, ничего не менялось, кроме клиентов, меня стали замечать все больше и больше мужчин, а сплетни обо мне вскоре превратились в сказочные истории. Мне было шестнадцать, когда я осознала, что медленно, но верно смещаю леди Виржини с её поста. Она тоже это заметила, но сделать уже ничего не могла. В одну из холодный декабрьских ночей её ледяное тело нашли на улице. Она была в своем лучшем платье, на синих губах застыла улыбка, а в руках она сжимала письмо, которое было адресовано мне. В нем было всего лишь пару строк, но они так сильно поразили меня, что тут же въелись в мою память. Я не забуду их до своей кончины, и еще пару дней после. «Будь ты сейчас рядом, я бы все вернула назад, и больше никогда бы не появлялась на этой улице. С любовью моей юной воспитаннице. Воспитаннице Виржини». Позже я узнала, что нашли её на том месте, где мы впервые встретились. Для неё эта встреча оказалась роковой, а я просто заняла её место и сама надела корону самой дорогой блудницы в городе. И вот все шло, как по маслу. Количество, побывавших в моих объятиях, клиентов давно уже перевалило за сотню, оно увеличивалось бы и дальше, если бы в ту ночь, один из клиентов был бы, скажем, более внимательным. В борделе случилось что-то плохое, я слышала крики и плач, но была занята с мужчиной. Мы спорили об оплате. Он пытался меня обмануть, но у него ничего не вышло. В конце концов, он согласился на ту сумму, которую я назвала, и мы приступили к делу. Меня постоянно отвлекали истеричные вопли, которые доносились с первого этажа, я пыталась разобрать, что там все-таки происходит и не уследила…- она очень резко оборвала свою историю. Вдруг я заметил новые слезы, которые уже подбирались к её высохшим пышным губам.

- Вы хотите отпущение всех Ваших грехов? – спросил я, недоумевая, зачем она рассказала мне все это.

- Нет. Со своими грехами я живу вот уже девять лет. С ними я справлюсь.

- Тогда чего же Вы от меня хотите. – было видно, как безвыходность положения борется с её упрямством. Некоторое время я просто сидел, смотрел на неё и ждал.

- У меня будет ребенок. – безвыходность положения выходит победителем в этой схватке. Она сдалась. – И сейчас, я прошу Вас, не давайте мне никаких советов, я уже все перепробовала. Я, сама, ходила к тому клиенту, рассказала ему все, как было, но он наградил меня звонкой пощечиной и непрерывным потоком оскорблений, я пыталась поговорить со своей сестрой, но та даже в дом меня не пустила. Такое унижение я испытывала в двенадцать лет, когда продала медальон матери за четыре франка. Мне больше некуда идти. Я прошу Вас, позаботьтесь о моем малыше, не дайте ему повторить судьбу матери, вселите в него веру, и никогда не открывайте правду обо мне, я не хочу, чтоб мой ребенок знал, кем была его мать, а если он спросит, скажите, что я старалась сделать жизнь моей семьи лучше. Каждую неделю я буду приходить, и давать Вам денег, только назовите цену…

- Мне не нужны Ваши деньги, леди. – перебил её я. Моё сердце трепетало, оно было наполнено состраданием и уважением к этой женщине. Да, это странно, но так оно и есть!

- Я помогу Вам. – твердо сказал я. И тогда женщина заплакала. Я, пытаясь утешить её, слегка прикоснулся к её нежной руке. На какую-то секунду в моей голове мелькнула мысль: «Господь простит ей все её грехи».

16 ноября 1806.

Зима скрывает все изъяны. Девственно белый снег, словно парное молоко, ложится на грязную черную землю, прячет все городские пороки. Воздух становится свежим и чистым. Река, покрывшись зеленоватым льдом, погружается в глубокий сон. Рождество приносит надежду даже самым отчаявшимся людям. Сквозь пьяные вопли можно услышать детский шепот в ночной тишине. Они загадывают желания, а на утро бегут с сияющими глазами к рождественской елке, в ожидании чуда. Улицы стали светлее. Рождественские огни и красочные гирлянды прогоняют зловещий мрак, а запах смолы и елочных шишек маскирует перегар, вонь и гниль.

Церковный хор напевает праздничные песни, от чего на душе становится тепло и спокойно. Но никакая песня не сможет родить в душе те чувства, которые возникают при хрусте чистого снега под ногами. Этот звук - песня самой зимы.

Мороз рисует на детских лицах яркий розовый румянец. Цветные витражи расписаны замысловатыми узорами. Зима – время, когда не стыдно произнести вслух свои самые сокровенные мечты.

- Я лишь хочу защитить моё дитя от того мира, в котором я живу, в котором мы все живем. – и вот одно из её желаний слетело с губ и, обратившись в облачко пара, устремилось вверх, к ночному небу, растворяясь в холодном воздухе.

- Вы не глупа, и прекрасно понимаете, что Вам не под силу защитить своего ребенка от всего мира. По крайней мере, Вы не сможете защищать его вечно. – мы стояли в луче одинокого фонаря, над нами в парных и одиночных танцах крутились крупные снежинки.

- Вы ошибаетесь. Я смогу защитить его, поэтому я и попросила Вас о помощи. После того, как нас не станет, он сам сможет себя защитить. С помощью веры в Господа. – при свете желтого огня, её глаза блестели, в них отражались звезды.

- Вы слишком часто начали упоминать о вере, которой сами, к сожалению, лишены. Если это все, то прошу меня простить, я должен идти. – я уже хотел развернуться и уйти, но женщина остановила меня, прикоснувшись к моей теплой руке своей холодной. По коже пробежал электрический разряд, родивший волну мурашек.

- Я не для этого Вас звала, простите. – она опустила глаза вниз и носком очень тонких сапог провела по свежему снегу. – Я больше не могу принимать клиентов. Когда узнали, что я жду ребенка, мужчины перестали ходить ко мне, и мне дали понять, что теперь вход в бордель для меня закрыт. – она не поднимала на меня глаз, но я заметил, как в свете фонаря блеснули две слезинки и упали на белую землю, но её голос оставался твердым, как речной лед. – Деньги у меня еще есть, и поэтому я спрошу еще раз: Вы готовы помочь мне и при этом, не попросив ничего взамен? Только скажите, и я готова отдать Вам все мои деньги, все что угодно…

- Однажды я Вам уже ответил, и это мое решение окончательное. – в моем сердце возникло очень странное ощущение. Я как будто ощутил весь стыд, которого были лишены все мужчины и женщины, имевшие когда-то дело с этой дамой. Меня словно разрезали на части, десятки, сотни, тысячи раз, на все меньшие и меньшие кусочки.

- Спасибо. – слова её, обращенные в пар, ударились о мое лицо.

- Сегодня сочельник. – констатировал я. Она кивнула. – Никто не должен чувствовать себя одиноко, особенно в Рождество. – я улыбнулся замершими губами и кротко кивнул в сторону освещенной улочки. Она смутилась. Её пылающие от мороза щеки вспыхнули еще ярче.

Она взяла меня под руку, и мы пошли медленным шагом мимо украшенных закрытых лавок. Я не мог отделаться от ощущения, что за нами кто-то следит.

24 декабря 1806.

У зимы, несомненно, достаточно скверных качеств. Она холодна и сурова. Она мрачна, и для многих губительна. В провинции огромное количество людей гибнут промозглыми и темными зимними вечерами. Она жестока. Старикам и детям зима является в ночных кошмарах в обличие кровожадного монстра, который отнимает жизни у бродяг и бездомных. Он незаметно подкрадывается со спины к своей жертве, хватает её и обращает тело в безжизненный кусок льда. Но самый главный недостаток зимы в том, что она не вечна. Какими бы сильными не были бураны и метели, сколько бы снега не выпало, всякий знает, что все это закончится. Бури перестанут бушевать за окном, снег растает, а холод вскоре отступит. Последний месяц зимы, февраль, я называю месяцем надежды.

И ведь правда, все мы в феврале мечтаем и надеемся, что зима как можно быстрее покинет нас. Станет тепло и солнечно. Холода уйдут, а во влажном воздухе запахнет весной. Весна дарит людям надежду. Но вот только надежду на что? На светлое будущее? Конечно, нет.

Люди надеяться, что, с приходом весны, они снова смогут: гулять допоздна, пить много больше, кричать громче, отдаваться похоти чаще, ругаться с соседями, разносить грязные сплетни, воровать, чтобы выжить, убивать для потехи. Во всем этом и заключены их надежды.

И действительно, стоит тяжелому снегу сойти с улиц и мостовых, стоит реке пробудиться и скинуть своё ледяное одеяло, как все вновь возвращается на круги своя. Снова провинциальный городок, задыхаясь от табачного марева, превращается в огромный организм, который с каждым днем заплывает грязью и спиртом все больше и больше.

С наступлением марта, я как-то раз, поймал себя на мысли о том, что очень давно не получал вестей от той самой женщины, которая, нося клеймо блудницы, сохранила любовь и веру. Пусть не к Господу, но к своему ребенку. Я никогда не спрашивал её имени. Стыд пронзил мое сердце, подобно ржавому ножу. Эта мысль так глубоко засела в моей голове, что я начал постоянно думать, о ней. Где она сейчас? Пережила ли она эту суровую зиму? Не случилось ли чего с её малышом? Первый весенний месяц я задавал себе эти вопросы каждый Божий день, но так и не получил на них ответов. Наступил апрель. Зимние холода превратились в плохие воспоминания, и не больше. Солнце припекало все сильнее, люди скидывали с себя черные, сохраняющие тепло, лохмотья, дни становились все длиннее. Она так и не объявилась. Страх заставил меня шептать короткие молитвы, просить Господа, чтобы он пощадил эту бедную женщину, простил ей все её грехи и дал жизнь её ребенку. Моя вера подверглась серьёзному испытанию. Здравый и холодный, как та самая зима, рассудок твердил мне, что все эти надежды глупы, что женщина эта не пережила зиму, что она замерзла, но горячее, как весна, сердце, уверяло меня, что она жива и совсем скоро она даст о себе знать. Меня разрывало на части. Я не знал, что мне делать и от этого часто бродил по грязным улицам и переулкам, пытаясь найти в прохожих что-то знакомое. Каждый вечер я возвращался домой, рука об руку с моим разочарованием. Так прошел апрель.

Последний месяц весны я провел в сонных бреднях и отчаянных попытках найти её. Каждую ночь я видел сны с её участием, каждую ночь они становились все ярче и страшнее. Теперь я начал молиться не только за неё, но и за себя тоже. Я видел, как в ночной тишине к ней что-то подкрадывается. Это что-то все ближе и ближе. В существе таится огромное зло, я это чувствовал, но ничем не мог помочь. Я просыпался в холодном поту, задыхаясь от страха. И как бы сильно я ни старался, я не мог отогнать от себя эти мысли. Они кружили надо мной, словно мухи, над мертвой плотью. Майское веселье пьяного провинциального городка еще сильнее давило на меня. Я не мог наслаждаться теплыми светлыми вечерами, зная, что где-то здесь, в этом городе есть бедная женщина, которая, может, все еще жива, и которой нужна моя помощь.

Дни, словно грязные голуби, пролетали над моей головой, забирая с собой в полет по частичке моей надежды. К приходу лета она совсем покинула меня. И вот когда я уже был готов смириться утратой, и, в последний раз, попросить прощение у Господа, за то, что не смог отыскать и спасти её, оборванный мальчишка, в самый разгар солнечного июньского дня, принес мне рваную записку…

Её тело нашли предыдущей ночью на улице. Она была избита и изнасилована. Живот вспорот. Ребенок пропал, никто даже и не планировал искать мертвого младенца. Люди жадно пожирали глазами труп моей несчастной знакомой, и в их взгляде я не видел ничего, кроме интереса. Ничего…

Мое сознание пестрило ярками и жуткими картинами, и каждая была ужаснее предыдущей.

Мне хватило одного лишь взгляда, чтобы убедиться, что передо мной та самая женщина, которая пришла ко мне, закутавшись в черный плащ, просить о помощи. Женщина, которая стояла в свете фонаря и готова была отдать все свои деньги, лишь бы спасти свое дитя. Женщина, которая грела замерзшие руки о чашку с горячим чаем и в момент страха и отчаяния она попыталась искренне улыбнуться, и это ей удалось. Женщина, которая боролась.

Я должен был догадаться, что у подобных историй не бывает счастливых концов, но я не понимал, почему в свои последние минуты она, наверно, впервые за всё, то время, что носила свое дитя, думала не о нем.

«Будь ты сейчас рядом, я бы все вернула назад, и позволила бы себе и всем моим родных умереть от болезней и голода. С любовью, самой дорогой девственнице».

В письме говорилось о леди Виржини, я не понимал, почему в свой смертный час она вспомнила о своем «учителе». Лишь спустя несколько месяцев, я узнал, что улица, на которой встретились эти две женские особы, позже впитала кровь обоих мучениц. Это не могло быть простым совпадением, но, к сожалению, у меня не было ни желания, ни времени разбираться в этой мрачной тайне.

12 июня 1807.

Грех второй. Алчность.

В одной из моих записей есть небольшая пометка, в ней говориться о неожиданном и, к глубокому сожалению, трагичном посещении блудилища. Там я нашел свежий труп юной девушки. Я не в силах был помочь ей, и, уходя, я просил Бога, больше никогда не направлять меня в это жуткое место. И Бог услышал мою мольбу. После того случая с беременной женщиной, судьба непреступной стеной отгораживала меня от миленьких пташек, что щекочут клювиком своих клиентов. Я стороной обходил бордель и в конечном итоге запрятал все вспоминания, связанные с ним, в черную и неприступную глушь своей памяти.

Так прошло знойное лето в провинциальном городке. Потные грязные люди слонялись по улицам, а за ними порхал незримый, но ощутимый шлейф вони. Засохшие деревья, как собственно и горожане, задыхались, мучились от жажды, а их сухие безжизненные ветви, словно слабые человеческие руки, хрустели и дрожали. Но хуже засухи и зноя может быть только загрязненная река, которая, как змея, шипела и выпускала зловонные пары, пропитывающие воздух отравой. В полдень город превращался в пустыню, не видно людей, не слышно голосов. Каменные мостовые так жадно впитывали в себя солнечные лучи, что ступить на них было практически невозможно: жар проникал через тонкие подошвы ботинок и обжигал ступни. Бездомные бродяги так сильно были измученны этим адовым пеклом, что были готовы пить речную воду, больше похожую на зеленую тягучую слизь, а, по прошествии нескольких дней, этих же бродяг можно увидеть где-нибудь в грязном закоулке без чувств. И только после того, как солнце скроется за самыми низкими зданиями, а небо окрасится в персиковый цвет, можно почувствовать себя живым, и снова двигаться, говорить и дышать. И только тогда можно было, забыв о жаре, подвергнуться всем своим порокам.

От летней жары меня спасала бодрящая прохлада церкви и чистая ключевая вода. Я чувствовал себя простым человеком, с простыми мечтами и надеждами, помогал нуждающимся людям, молился и продолжал жить. Лето огненным фениксом, пролетело над моей головой, окрасив редкую листву деревьев в ярко-оранжевые, желтые и карминовые цвета. Осень, своей легкой походкой, начала свою прогулку по окрестностям провинциального городка, а вместе с ней пришли: проливные дожди, завывающие ветры и холод, бегающий по коже волнами мурашек. Именно в один из таких осенних вечеров я, проходя мимо темного леса, что находился на окраине городка, встретил его. Такого замерзшего. Такого одинокого. Такого несчастного. Я тогда ещё не знал, что на этот раз судьба приготовила для меня новое испытание, никак с борделем несвязанное.

Дата добавления: 2015-11-04