Свидание в Санкт-Петербурге 15 страница

Елизавета приняла Екатерину в розовой гостиной, полулежа на розовом канапе. После обеда и государственных дел она успела сменить парадное платье на домашний шлафрок и мягкие туфли. При появлении великой княгини она отослала всех, Ягужинской среди свиты не было.

— Ну? — Елизавета села, некрасиво расставив ноги, и изучающее посмотрела на Екатерину.

Та сделала шаг вперед, словно намеревалась броситься на колени, но потом раздумала. Ушибленный бок болел нестерпимо, и кроме того, ей не в чем каяться. Екатерина только склонилась в низком поклоне и, не поднимая головы, тоном умоляющим, но твердым, высказала свою просьбу. Она нравилась себе в этот момент — не роптала, не скулила, никаких этих женских соплей, а только скромно молила о награде спасителю. Екатерина ожидала, что государыня тут же согласится, скажет что-нибудь вроде, да, да, конечно, каков герой мой гвардеец, и прочее. Но Елизавета молчала, неодобрительно поджав губы. Потом спросила быстро:

— Вы очень испугались?

— О, да, ваше величество. Это было ужасно!

— А с чего вы так сильно испугались? Я видела катальный павильон. Он почти совсем не пострадал. Стоило устраивать истерику!

— Но ведь столько человек погибло! — в голосе Екатерины прозвучал упрек, она явно корила Елизавету за несправедливость. — Мне говорили, шестнадцать человек было в подвале, их раздавило фундаментом. Не случись поручику Белову быть подле павильона в тот роковой час, убитых было бы гораздо больше.

— А что он там делал поутру, этот Белов? — перебила ее Елизавета резко, и Екатерина увидела, какие у нее стали непримиримые, злые, почти свинцового цвета глаза.

— Не знаю… гулял, — опешила Екатерина.

— Стоит вам где-нибудь появиться, сударыня, как подле вас сразу начинают гулять непонятные молодые люди. О чем вы с женой его шептались? Я говорю о Ягужинской.

«Так она жена его? Значит, утром у павильона он появился не случайно. Он искал встречи со мной. Зачем?» — Все эти мысли пронеслись в голове Екатерины со скоростью вздоха, но лицо ее против воли изменило выражение, приняв озабоченный и виноватый вид.

— За что вы меня обижаете? — прошептала она, навернувшиеся слезы размыли розовое канапе и злое лицо Елизаветы.

— «Меня хотят убить!» Это ты на лугу кричала?

— Я не кричала. — Екатерина словно опомнилась, даже слезы разом высохли.

— А я знаю, что кричала! Что, мол, у нас все подстроено! Это кто же, по-вашему, подстроил? Алексей Григорьевич? Иль я сама приказала павильон на твою голову рушить?

— Я не понимаю… Я ничего подобного…

— Дура! Сама перетрусила и Петру Федоровичу это в голову вбила. Он бы без тебя до такого не додумался. Теперь Брейтлах растрезвонит по всей Европе, что Елизавета наследника жизни хотела лишить! Неблагодарная девчонка! — Елизавета уже давно стояла вплотную перед Екатериной, с ненавистью глядя ей в глаза. — Выдворить бы тебя вслед за матерью в Цербст, да скандала потом не оберешься. Вон с глаз моих! Чтоб через час тебя не было в Гостилицах.

Именно через час, не раньше и не позднее, от усадьбы Разумовского в направлении Царского Села отправилась скромная карета. В ней сидели Екатерина, Петр Федорович и Чоглакова. Сам Чоглаков ехал следом верхом. Далее следовала охрана, более напоминающая конвой. Екатерина плакала, и не столько жалко ей было так и не обретенной свободы, сколько угнетала душу несправедливость. Петр неотрывно смотрел в окно, вид у него был одновременно смущенный и надменный.

Поручик Александр Белов не получил никакой награды за свои старания, но должен был Бога благодарить, что не услышал никаких нареканий. Ему даже позволили увезти в Петербург жену, которую Елизавета, ничего ей не объясняя и не тратя себя на гнев, отлучила от своей особы, запретив ей появляться при дворе.

— Видно, и сегодня не приедет, — сказал себе Алексей, поглядев на часы в Сашиной библиотеке: они показывали половину двенадцатого.

Он подумал, что надо немедленно бежать домой, а то нареканий от Софьи не оберешься, однако руки его продолжали деловито шарить по книжной полке. Что он раньше сюда не заглянул? Библиотека в доме была изрядной, но книг по навигации не было, все больше по истории греческой и римской, по праву и наукам юридическим. А вот и новые, недавно купленные в академической лавке: «Марк Аврелий», цена один рубль, «Похождения Телемака, сына Улисова» — полтора. Однако Сашка мот, денег на книги не жалеет, только когда он их читает, интересно, если всегда занят.

А это что за старый фолиант? Батюшки-светы, да это же атлас! Алеша с волнением открыл старую книгу: карты побережья Балтийского моря, изданные в типографии Тессинга в Амстердаме. Типографию эту основал государь Петр в конце прошлого века во время поездки своей в Голландию. Откуда у Сашки эта дивная книга? Не иначе как прокурор Ягужинский в свое время купил ее за какой-то надобностью, скорее всего, чтобы государю угодить.

В этот момент дверь в библиотеку отворилась и в нее просунулась голова лакея:

— Барин, там внизу неведомо чей слуга бранится, требует Александра Федоровича. Я ему говорю — нету их дома, а он не верит и записку сует. Я подумал и взял — может, что-нибудь срочное?

— Давай сюда записку.

Листок был сложен пополам, слова нацарапаны вкривь и вкось, подписи не было, но текст заслуживал внимания: «Я жду вас в карете для важного разговора. Записку уничтожьте».

Алеша с сожалением посмотрел на атлас: как бы славно сейчас над картами посидеть. Если бы не этот постскриптум об уничтожении записки, он бы так и сделал. Пусть Сашка сам по возвращении разговаривает важно с кем ему заблагорассудится. Но в приписке угадывалась тайна, и он не имел права отмахнуться от нее в подобной ситуации: Никита под арестом, Сашка неизвестно где… Алеша сунул записку в атлас как закладку, водрузил книгу на место и поспешил вниз.

«Неведомо чей слуга» был стар, вернее сказать, дряхл, но одет чисто, даже с некоторым шиком, словно донашивал старые вещи хозяина, — Кто ждет меня в карете?

— Соблаговолите следовать за мной, — церемонно сказал слуга, распахивая дверь на улицу. Алексею ничего не оставалось, как последовать за ним. И странно, мысль о западне или ловушке даже не пришла ему в голову, он только подумал: надо бы после разговора попросить хозяина кареты, чтоб подвез его домой, а то Софья совсем с ума сойдет.

Никакой кареты возле подъезда не было, однако слуга проворно заковылял в сторону собора Святого Исаакия, время от времени он останавливался и манил Алешу за собой. Карета обнаружилась за кустами в тени деревьев. Как только они приблизились к ней, слуга залез на козлы, видно, он исполнял обязанности кучера. Дверца распахнулась вдруг, и из темноты раздался насмешливый высокий голос:

— Прошу вас, сударь. Невидимая рука выбросила подножку.

— Куда вы меня везете и с кем имею честь? — спросил Алеша, совершенно забыв, что в карете ждут не его, а Белова, и не мешало бы об этом предупредить.

— Мы сделаем кружок и вернемся на старое место. Не надо трусить, молодой человек! — со смехом сказал невидимка.

— Однако… — с негодованием прошептал Алеша и залез в карету. На него пахнуло запахом винного перегара и какой-то пряной, чесночно-перечной закуски. Если на улице был полумрак, то в карете за зашторенными окнами стояла полная темнота. Лица мужчины не было видно, но, судя по голосу, он был молод, только пьян порядком.

— Хорошо, поехали. Я вас слушаю.

— Ух ты… — с удивлением произнес мужчина. — Это кто же сюда явился? Я жаждал Александра Белова.

Алеша резко отодвинулся, желая повернуться к собеседнику лицом, однако тот, видимо, иначе истолковал этот жест, потому что цепко схватил его за руку и крикнул угрожающе: «Сидеть!»

Карета меж тем неторопливо тронулась. Мужчина распахнул дверцу и крикнул слуге:

— Подай фонарь!

— Оставьте меня, сударь. Я не собираюсь бежать. — Алеша с трудом выдернул руку и стал растирать запястье. Мерзавец пьяный, как клещами сжал. Незнакомец не сказал еще ни слова о деле, а уже очень ему не понравился.

Слуга на ходу передал горящий фонарь, внутренность кареты осветилась, и двое сидящих в ней с любопытством уставились друг на друга.

При первом взгляде Алеша не увидел в лице незнакомца ничего неприятного, оно было даже, пожалуй, красиво, но при внимательном изучении поражало несоответствие между узкими, недобрыми глазами — в них были и сила, и власть — и капризным ртом над маленьким круглым подбородком. Мужчина вдруг рассмеялся, показывая длинные белые зубы.

— Я вас знаю. Вы с Беловым всегда в одной упряжке. Вас зовут?..

— Алексей Корсак к вашим услугам.

— О, ваши услуги мне не нужны. Я сам готов оказать… по мере сил. А вы меня не знаете? И не догадываетесь, кто я? Неужели ваш друг Белов никогда не рассказывал вам о графе Антоне Бестужеве?

— Так это вы? — воскликнул Алеша потрясение и подумал: «Ну и влип!» Алеша не мог узнать сына всесильного канцлера, потому что никогда его не видел, но о скандальной дуэли и дурной славе этого человека был наслышан.

Довольный произведенным эффектом, граф поставил фонарь, пошарил под ногами, ища шляпу, нашел. Когда он двумя руками нахлобучил шляпу на голову, Алеша решил, что с ним прощаются, видно, важному разговору не суждено было состояться, однако головной убор нужен был графу только для того, чтобы снять его светским жестом и дурашливо представиться.

— Если Белов говорил обо мне что-нибудь эдакое, — он неопределенно повертел пальцами, — не верьте. Мы приятели, а меж приятелями чего не случается… Особенно если один из них горд не в меру. Последнее я не о себе говорю. — Он подмигнул, захохотал и вытащил из кармана плоскую металлическую фляжку, богато украшенную камнями.

Отхлебнув значительную порцию вина, он долго полоскал им горло, потом, поперхнувшись, выпил и наконец протяжно и чрезвычайно противно икнул. Алеша не столько брезгливо, сколько удивленно наблюдал все эти манипуляции. Нельзя было понять, всегда ли граф ведет себя так, словно другие суть неодушевленные предметы и при них можно ковырять в носу, плеваться и издавать непотребные звуки, или просто Бестужев его дразнит, испытывает терпение.

— Теперь объясните, — очень вежливо сказал граф, — почему вы почтили меня своим присутствием вместо Белова. Он сам вас послал?

— Ни в коем случае, ваше сиятельство. Белов в отъезде, и слуга по ошибке вручил мне вашу записку. А теперь разрешите откланяться…

— Нет, нет, не уходите. Может, оно и к лучшему, что здесь именно вы, а не Белов. Он горяч. В отъезде, говорите? — Граф опять подмигнул. — Затосковал по жене? Говорят, он с ней хлебнул беды. И еще хлебнет. Не женись на красавице, бери себе скромную. — Он вздохнул горестно. — Как куропатку.

— Вряд ли вы меня удержите здесь из-за разговора о его жене…

— Не нужно сердиться, сударь Алеша. Вы не понимаете шуток. Просто я не знаю, как перейти к главному. Предупреждаю, наш разговор должен остаться для всех тайной. В противном случае вы навлечете на меня, да и на себя, большие неприятности. Только Белов и вы достойны знать, что… — Он отвалился на подушки. — Нет, при такой езде невозможно разговаривать: Гони, черт тебя возьми! — крикнул он кучеру, высовываясь из кареты. — Что они у тебя на ходу спят? Не кони, одры!

Лошади побежали быстрее. Карета запрыгала по ухабам адмиралтейского луга. Граф Антон опять достал флягу, вино, булькая, полилось в глотку. Обнажившаяся шея графа была нежной, белой, а кадык маленьким, как горошина. Он спрятал бутылку, отер ладонью рот и сказал значительно:

— Мне стало известно, где прячут вашего пропавшего друга.

— Оленева? — воскликнул Алеша, стремительно подавшись вперед и невольно стукнувшись о колени своего собеседника. Тело Бестужева мягко подалось назад, словно фигура его была из ваты.

— Не надо фамилий. Мы отлично понимаем друг друга, этого достаточно. Он содержится на нашей старой мызе, что на Каменном Носу. Я наведался туда случайно по своим делам. Папенька превратил мызу в крепость. — Граф умолк, бессильно покачиваясь в такт езде.

Алеша слушал не дыша, боясь пошелохнуться. Последняя порция вина не подбодрила графа, наоборот, речь его замедлилась, он все время как-то странно вздыхал, словно ему не хватало воздуха. Страшно было, что он вдруг раздумает говорить из-за пьяного каприза или просто уснет на полуслове.

— Где это — Каменный Нос?

— Каменный Нос на Каменном мысу, а тот в свою очередь на Каменном острову, — проговорил граф скороговоркой. — Ясно?

— Ясно, — тупо кивнул Алеша.

Бестужев искоса посмотрел на него, словно проверяя: верит — не верит.

— Это Малый Каменный остров, тот, что в устье Екатерингофки. Там со стороны моря бухточка небольшая, в ней мыза и стоит. Попасть туда можно только со стороны моря. Дощатая пристань и сразу забор. Папенька обожает заборы! Забор высоченный, в нем калитка, но она охраняется. И не вздумайте идти к мызе со стороны луга! На вышке, это бывший маяк, всегда кто-нибудь торчит… из стражи.

— Вы видели нашего друга?

— Не перебивайте меня! — резко одернул его граф и опять начал рассказывать про мызу, окрестности ее, вспомнил кучу мелочей, где какой двор, да какие покои, и в каком из них содержат арестованного. Говорил он медленно, веско, и нельзя было понять, отговаривает ли он от сложного предприятия или дает совет, как лучше его осуществить. Кончил он на неожиданно веселой ноте:

— Я бы вам все нарисовал, да позабыл прихватить письменные принадлежности.

— Но как вы узнали, что там содержится именно наш друг?

— А это вас не касается. Это моя мыза, моя! И остров мой! А он запрещает мне туда ездить… еще грозится!

Алеша понял, что граф говорит об отце — канцлере Бестужеве.

— Арестованного сторожит наш глухой Харитон. Помимо него есть караул, и серьезный. — Он вздохнул, словно скука его сморила. — Когда четыре человека, а когда шесть… Каждый вторник в десять вечера они меняются. В субботу у них баня. Запиши.

— Куда записать-то?

— В головку! В головку запиши! — Граф постучал себя по лбу.

— Насколько я вас понял, ваше сиятельство, — Алеша старался говорить убедительно, неторопливо, — вы советуете нам напасть на мызу именно в субботу? То есть послезавтра?

— Ничего я вам не советую, но торопитесь, потому что Оленева вашего не сегодня завтра переводят в крепость. — Граф открыл дверцу, вдохнул свежего воздуха и крикнул кучеру: — Назад!

После этого он откинулся на подушки, отодвинул шторку на окне и, словно забыв о своем спутнике, принялся внимательно следить за пробегающим мимо городом. Однако далеко они заехали… Вдоль дороги тянутся постройки казенного вида: склады, провиантские магазины, всюду пусто, обыватель мирно спал. За каретой увязалась собака и долго, молча, не лая, бежала вдоль дороги, словно не собака вовсе, а волк. На Адмиралтейской набережной у почтового двора Алеша попросил графа остановить карету. Тот равнодушно, не задавая вопросов, исполнил его просьбу.

Алеша спрыгнул на землю, вежливо попрощался. В ответ не раздалось ни звука, но когда Алеша уже направился к мосту, граф вдруг резко его окрикнул:

— Как тебя там… Корсак… вернись! Алеша пожал плечами, неторопливо подошел к карете, не обижаться же на этого пьяного индюка!

— Белов спрашивать будет, зачем я все это рассказал, какая, мол, выгода? — От пьяного благодушия графа Антона не осталось и следа, голос был злой, резкий. — Дак скажи ему — чтоб папеньке досадить. Белов поймет. Трогай! — крикнул он кучеру.

«Ну и новость! — взволнованно думал Алеша, вышагивая по направлению к дому. — Всем новостям новость! Это надобно обсудить, обмозговать. Сашка, возвращайся же наконец! Что ты там делаешь, в Петергофе — службу несешь или на пирах гуляешь? Дело-то не терпит!»

При всей важности услышанного в разговоре с Бестужевым застряла в сознании заноза, а вернее сказать, осела какая-то муть, словно плеснули туда тухлой бурдой. Последние слова графа просто оскорбительны! Что значит — «Белов поймет»? Почему это Белов должен понять такую гнусность, как предательство отца?

— Стоп, Корсак, — сказал себе Алеша. — Не туда гребешь. Нам до отношений канцлера Бестужева со своим сынком дела нет. Нам надо продумывать детали побега. А вдруг все это вранье? С чего бы графу Бестужеву говорить нам правду?

Знай Алеша, какой разговор предварил свидание их в карете, ему легче было бы понять, какой бурдой плеснули в его незамутненную душу.

Пили, и много, до полного затмения рассудка, вернее, граф Антон пил, а дружок его Яков только играл в пьяного и все советы давал, как из жены Авдотьи или отца деньги выкачать, и еще дразнил, подначивал.

— Дался тебе этот Белов! Что ты о нем забыть не можешь?

— Но ведь это он нашел труп во дворце?

— Гольденберг мертв, забудь о нем.

— Я уж забыл. Я не о Гольденберге толкую, а о Белове. Этот каналья сделал меня посмешищем всего Петербурга.

— Ты сам себя сделал, — бубнил Бурин. — Пить надо меньше!

— Ты в этом не понимаешь ничего, а потому помолчи. Когда дуэль была, я ж на ногах не стоял. Как можно стрелять в бесчувственного человека?

— Так он и стрелял в воздух. Зачем ты руку-то вскинул? Пулю словить?

— Нет, ты меня послушай, — жарко задышал граф Антон в ухо собутыльнику. — Сейчас Белов сам словит пулю. Ты послушай… Стоит мне только ему сказать, что на нашей мызе томится князь Оленев… Это же капкан!

— Не такой Белов дурак, чтобы поверить тебе на слово.

— А спорим, поверит! Бьюсь об заклад, не только поверит, но и нападение на мызу организует. А я папеньку-то и предупрежу… И угодит он, милок, под пулю или в крепость.

Бурин мрачно и недоверчиво смотрел на графа Антона, а тот вдруг скривил капризно губы и добавил:

— А может, и не предупрежу…

Саша не вернулся из Петергофа и на следующий день, в пятницу. Наступила суббота, которая, по сообщению молодого Бестужева, была на Каменном Носу банной, и Алеша на свой страх и риск решил действовать самостоятельно. О нападении на мызу, разумеется, не могло быть и речи, к подобному предприятию следует готовиться долго и тщательно. Алеша думал только о рекогносцировке, ознакомлении с местностью. И вообще необходимо убедиться, стоит ли на Каменном острову мыза и что она из себя представляет.

Граф Антон говорил, что вокруг болото, забор неприступен, а на старом маяке всегда кто-то торчит для наблюдения за местностью. Последнее было особо нежелательным, в начале июня и в полночь светло, как днем. Оставалось надеяться на дождь. При пасмурной погоде ночью если не темно, то уж сумраком это время суток определенно можно назвать, а в сумерки все собаки серы. Но ничто, как на грех, не предвещало дождя.

А почему, собственно, ночью он должен наведаться на Каменный Нос? Почему не днем? Он любитель охоты, без рябчиков и куропаток жить не может. Кто сказал, что на Каменном острове нельзя охотиться? Запрещающей таблички там наверняка нет. Если поймают, скажет, что заблудился в островах. В крайнем случае — поколотят. Но лучше до этого крайнего не доводить, дворня Бестужева знает о своей полной безнаказанности и так может отделать человека, что и не встанешь после побоев. Но, помнится, граф Антон не про дворню толковал, а про военный караул. Это еще хуже…

В конце концов Алеша остановился на следующем варианте: он берет с собой Адриана, и они плывут на Каменный Нос вечером к предполагаемому банному времени, на всякий случай возьмут с собой не только ружье, но и пистолеты, а там видно будет. Такой у него был стратегический план.

Осталось только заморочить голову Софье, чтобы у нее не было никаких подозрений по поводу этой поездки. Намедни, когда Алеша явился домой в три часа ночи, Софья лежала в уголке супружеской кровати, в изголовье горела свеча. При появлении мужа она не повернула к нему лицо, не сказала ни слова, а только дунула на свечу и затаилась в темноте.

По дороге домой он твердо решил, что не будет рассказывать Софье о встрече с молодым Бестужевым, дабы не волновать попусту. Но здесь все его благие намерения разом соскочили с оси.

— Софья, я знаю, где прячут Никиту, — сказал он в темноту.

Она сразу села, и Алеша почувствовал ее горячее дыхание у своей щеки. Они проговорили до утра. Однако он рассказал ей о беседе в карете, как бы пропуская все через сито, когда незначительные подробности проваливаются без препятствий, а главное — о карауле и предполагаемом нападении на мызу — застревает, оставаясь тайной.

Ружье и пистолеты были вынесены из дому с подобающими предосторожностями, а Софье было сообщено, что его с Адрианом срочно вызвали в Адмиралтейскую коллегию и что вернутся они поздно.

Алеша предпочел взять самую плохонькую лодчонку, дабы не привлекать к себе внимания. Итак, по фонтанной речке до устья, у Екатерингофского дворца свернуть на речку Екатерингофку, а затем протокой добраться до восточного берега Каменного острова. И Екатерингоф, и крохотный Овечий островок, на котором стоял Подзорный дворец, и Гутуев остров Алеша помнил еще с того времени, когда в первый свой приезд в Петербург прошел весь город пешком в поисках моря. За пять лет Екатерингофский дворец отреставрировали, но Елизавета не любила в нем жить, и Алеша надеялся, что места эти и по сию пору безлюдны.

Фонтанку преодолели быстро, по городу плыть одно удовольствие, ныряй себе под мосты да посматривай по сторонам развлекаясь. На повороте в Екатерингофку поднялся вдруг ветер, нешуточная волна стала бить в борт.

Ориентироваться в протоках было трудно. Кустарный остров вполне оправдал свое название, он весь зарос ивняком, ольхой и крушиной. В отдалении чернели лачуги рыбаков, висели сети, развешенные для просушки, дымился костерок. Пока все совпадало с рассказом графа Антона, помнится, он упоминал про рыбаков. Алексей плыл у самого берега, стараясь быть незаметным. На выходе из протоки обнаружилось много мелких островков, они словно плавали в воде. Попробуй определить без карты, какой здесь остров Каменный, а какой Вольный.

— Алексей Иванович, воды набежало…

— Так отчерпай. — Алексей сам сел на весла и направил лодку к обрывистому, усеянному крупными камнями и галькой берегу. Наверное, это и есть Каменный, граф говорил — все время держаться левой руки.

Лодку спрятали в густой осоке, вышли на берег, осмотрелись.

— Теперь слушай, — сказал Алексей денщику. — Ружье мы взяли для отвода глаз, если нам здесь и понадобится оружие, то это будут пистолеты.

— Кому здесь глаза-то отводить? Чайкам, что ли? — недоверчиво прищурился Адриан.

— А хоть бы и чайкам, чтоб не орали. Главное, иди за мной след в след, и полнейшая тишина.

— Понял, чай не идиот, — обиженно бросил Адриан, и они тронулись.

Кустов на острове было немного, почва, как и говорил граф, была топкой, иногда приходилось прыгать с камня на камень. Вдалеке темнело нечто, что могло быть в равной мере и мызой, и купой деревьев.

Они шли ходко, прячась за валуны и редкие кустарники, скоро стало явственно видно, что дерево там одно, а все остальное — забор и торчащее нечто, что могло быть башней.

Граф говорил, что мыза представляет из себя пристройку к старому маяку, который давно потерял свою функцию. На верхней площадке, где когда-то зажигали фонарь, глухой Харитон устроил себе горницу и с завидным постоянством взбирался наверх по винтовой лестнице, дабы обрести одиночество и помолиться. С маяка отлично просматривались луг, гряда камней, причал и море, то есть все подступы к мызе.

Эта старинная усадьба попала в собственность канцлера, Бестужева при конфискации имущества некоего опального дворянина. По обретении острова и мызы Бестужев распорядился обнести ее высоким забором, обставил кой-какой самой простой мебелью и, кажется, забыл о ее существовании, хотя дикий остров был по-своему поэтичен, а в камышах водилось множество уток и прочей дичи. Но Бестужев не любил охоты. Пришло время, и мыза понадобилась ему для других целей, мнимый Сакромозо был отнюдь не первой жертвой, посетившей сии стены из-за политических дрязг.

Все, пришли… Кусты кончились, перед разведчиками расстилался обширный луг, заросший высоченными, чуть ли не в рост, зонтичными. Белые кущи сныти и дикого укропа несмотря на вечерний час расточали медовые запахи. Укрыться в этой белой кипени было проще простого, и Алексей благословил небо, что нерадивые стражники не догадались ее выкосить. В другое время года никто не мог бы подойти к мызе невидимым.

Они сели на землю.

— Вот под этим кустом меня и жди. Дальше пойду один, — шепотом сказал Алексей, хотя кто их тут мог услышать?

— На разведку? Что ищем-то? Скажите, Алексей Иванович, Христа ради! — Любопытные глаза денщика так и буравили хозяина. Адриану было ясно, что барин пожаловал на остров по нешуточному, тайному делу, и ему тоже хотелось приобщиться к этой тайне, и чтоб страшно было, и чтоб мурашки по телу.

— На вот и сиди со взведенным курком. — Алексей сунул в руки Адриана пистолет. — Если что, беги на выручку,

— Это уж не сомневайтесь. Прибегу…

— Нет, не беги. — Алексей словно опомнился.

Бели их с Адрианом схватят, то никто не будет знать, где их искать. Более того, сведения о Никите, которых они так долго ждали и которые сами упали в руки, в случае их пленения пропадут втуне.

— Так бежать или не бежать? — дергал за рукав Адриан.

— Не бежать. За этим заборам держат Никиту Оленева. Эти сведения необходимо проверить. Если я, — он вложил в руки денщика часы, — не вернусь через час, то шпарь к лодке и поспешай домой. Найдешь Белова, все расскажешь. Понял?

Алексей вскинул руку в прощальном приветствии и, как в пену морскую, нырнул в уже мокрую от росы белоснежную траву. Адриан влез в середину куста — отличный наблюдательный пункт — и замер, глядя на высокий забор безжизненной мызы.

Сейчас, когда Алексея не было рядом, ему почудились далекие голоса: наверное, переговаривались за забором. Потом из трубы потянулась струйка дыма: еду готовят, не иначе. Адриану остро захотелось есть, он достал из сумки хлеб с сыром и принялся жевать, сетуя, что не успел засунуть в карман Алексея Ивановича какой-нибудь еды: какая может быть разведка на голодный желудок!

Алеша меж тем лежал на самом краю цветущей кущи и размышлял, как лучше добраться до забора — перебежать голый участок земли или преодолеть его ползком.

— Харитон, глухая тетеря! — кричали за забором, потом стали кликать какого-то Степана, грозя ему унтер-офицером, потом два мужика, непотребно ругаясь, принялись где-то совсем рядом пилить дрова.

«Вот угомонятся немного, и поползу дальше», — уговаривал себя Алексей. На краю белого царства пробегал ручей, воды которого и питали корни зонтичных. Прямо перед лицом Алеши торчали одуванчики, он устал их рассматривать. Это были не те майские веселые цветки, которые желтым ковром устилают все городские задворки и пустыри. Эти, луговые, выросли до полуметра высотой, трубчатые их стебли толщиной в палец, а белая шапочка столь плотна, что может выстоять и против дождя, и против ветра.

Вид этого живучего, непобедимого растения заставил Алексея вскочить на ноги. В несколько прыжков он преодолел голое пространство и замер, прижавшись к забору. Очевидно, его не заметили, не прозвучало ни выкрика, ни выстрела. Теперь отдышаться и тихонько следовать вдоль забора; даже если кто-то и дежурит на башне, Алексей уже не виден наблюдателю.

Он двигался в полный рост, плотно прижавшись к доскам животом и грудью, словно полз по забору, пытаясь найти щелку, чтобы заглянуть внутрь. Но не тут-то было, доски были толстые, поставлены внахлест. Неожиданно он заприметил небольшой сучок в гладко оструганной доске. Он ткнул его пальцем, и сучок поддался: кругляшка усохла и стала меньше своего гнезда. Алексей нашарил в карманах нож и острием протолкнул сучок внутрь.

Словно глазок в занавеси, через который в бытность свою актером Алексей смотрел в зрительный зал. Воспоминания о навигацкой школе были столь реальны, что он даже не удивился, когда из темноты выплыло вдруг и замерло лицо Никиты. Оно находилось на расстоянии вытянутой руки, и Алексей принял его за воскресший в памяти бестелесный образ, а когда понял, что образ не будет возникать в памяти бородатым и перечеркнутым железной решеткой, то вскрикнул невольно и тут же зажал рот рукой, боясь, что его услышат.

Отправляясь в разведку, Алексей в глубине души не верил, что молодой Бестужев сказал правду. Также подспудно зрела в нем мысль, что если граф и замыслил каверзу или дрянь какую, то против Сашки — это у них счеты, а он. Корсак, здесь ни при чем, поэтому подставляться ему куда безопаснее, чем другу. А здесь надо же какие дела — граф почему-то сказал правду!

За спиной Никиты висел мрак, бледное лицо его не было измученным или страдальческим, оно было безучастным, глаза смотрели и не видели. Это выражение глубокой задумчивости, почти отупения, делали друга никак на себя не похожим. Он словно состарился вдруг на десять лет — совсем чужое лицо! Забыв о всяческой предосторожности, Алеша позвал его тихонько, но Никита неожиданно круто повернулся и ушел в глубь комнаты. Какая она, камера, Алексей не смог рассмотреть, что-то белеет, ничего не разберешь.

Чрезвычайно взволнованный, взмокший от переживаний, Алексей двинулся дальше вдоль забора. Всем существом его овладела новая мысль — а что если напасть?! Сейчас же, немедленно. В башне пусто, судя по голосам, караул невелик. Сейчас он сбегает за Адрианом, у них две шпаги. Однако надо выйти к причалу, где-то у них там калитка.

Забор повернул под прямым углом, и Алешкиным глазам открылся обрыв, только узенькая тропочка позволяла удерживаться вблизи ограды и не упасть в воду. Он проследовал по тропочке до самого конца ее, дальше забор шел по огромным валунам, заподлицо с их неровными боками. Оставался один путь — вплавь, им Алексей и воспользовался, сняв предварительно камзол и башмаки.

Дата добавления: 2015-11-04