— Берт, — вскрикнула она, — отпусти меня!
Мама пыталась оттолкнуть его, но он лишь смеялся в ответ, продолжая удерживать ее.
Подгоняемая страхом, я спрыгнула со стула и сделала то, что всегда делала мама, когда искры попадали на белье, сушившееся перед камином. Схватив старую газету, я втиснулась между родителями и начала шлепать по маленьким огонькам, успевшим перекинуться на одежду.
Отец глупо захихикал и отпустил маму. Она бросилась к раковине и принялась заливать живот водой, а я в тот момент забыла, как сильно боюсь отца.
— Ты плохой! Ты плохой, плохой, нехороший папа! — кричала я, глядя на его удивленное лицо.
— Ты на кого кричишь, а? — рявкнул он в ответ. — Не смей мне дерзить, противная девчонка. Марш в кровать, чтобы я тебе не видел больше!
Свои слова он сопроводил увесистым подзатыльником, и у меня перед глазами поплыли черные пятна; потеряв равновесие, я чуть было не упала на пол, но неизвестно откуда взявшееся чувство собственного достоинства помогло мне удержаться на ногах; я молча вышла из кухни и добралась до кровати.
Только оказавшись в одиночестве, я разревелась от страха, обиды и боли.
Когда дни превращались в череду бесконечных ссор, крошечная комнатенка наверху становилась моим личным раем. Там я могла забраться на кровать, зарыться в груду старых кофт и рваных простыней, натянуть тряпье на уши и, крепко зажмурив глаза, отгородиться от пугающих звуков. Именно отгородиться — другого мне не оставалось. Ведь все эти вопли и удары, доносившиеся с первого этажа или из комнаты родителей, отнюдь не являлись порождением моих кошмаров, они были реальными, и я ничего не могла изменить.
Независимо от того, как крепко я заматывала голову старыми кофтами, голос отца всегда добирался до меня.
— Сучка! Потаскуха! — кричал он, и я, не понимая значения этих слов, начинала трястись — настолько они были пропитаны злобой.
Засунув в рот большой палец и прижимая к себе тряпичную куклу с нарисованным лицом, я лежала и молча плакала.
Крики отца сопровождались мамиными просьбами остановиться и жалобными рыданиями, от которых у меня сердце разрывалось.
«Пожалуйста, пожалуйста, пусть они перестанут…» — эти слова крутились у меня в голове, как молитва; но когда мое желание исполнялось и наступала глухая тишина, это пугало еще больше.
Конечно, случались дни, когда у отца было хорошее настроение. Угрюмый оскал сменяла улыбка, он начинал говорить нормальным, даже вежливым тоном, вместо того чтобы орать. Он убеждал маму, что походы в паб уже в прошлом, что теперь он будет оставаться дома после ужина. И мама, уже не в первый раз слышавшая подобное и знавшая наперед, что отца хватит ненадолго, все равно надеялась, что он сдержит обещание.
В такие дни преждевременные морщинки, исчертившие мамино лицо, становились совсем незаметными, и откуда-то извлекалась корзинка с набором для рукоделия и разноцветными лоскутками. Из этих лоскутков делались коврики на пол — единственные яркие пятна в нашем унылом, промозглом доме; их клали на коричневый линолеум, чтобы было не так холодно ходить.
Ковриками занималась не только мама. Родители вместе садились перед жарко растопленным камином, раскладывая на полу все необходимое. Груда старой одежды, выкинутой за ненадобностью женой какого-нибудь фермера, пара ножниц и несколько мешков — вот, пожалуй, и все, что было нужно для работы. Мама отбирала пригодный материал, нарезала длинные полоски ткани, сортировала их по цветам и передавала отцу. Отец переплетал полоски друг с другом и складывал в мешок. Мне очень хотелось быть полезной, поэтому я тихонько сидела рядом и, подбирая с пола обрезки, складывала их в другой мешок.
Когда переплетенных полосок набиралось много, отец доставал длинный, похожий на большой крюк металлический штырь, загнутый с одной стороны и заостренный с другой. Им он протыкал старые мешки из-под картошки и протягивал полоски через образовавшиеся дыры. И наконец каждая полоска ткани пришивалась на свое место.
Загрубевшие руки отца тряслись от недостатка выпивки, но он продолжал работать, и перед камином вырастала груда ярких ковриков разных размеров.
— Это для твоей спальни, Марианна, — однажды сказал он, закончив один особенно яркий половик. — Положи рядом с кроватью, чтобы ноги по утрам не мерзли. — Отец подтолкнул коврик мне.
— Спасибо, — поблагодарила я не столько за коврик, сколько за неожиданное внимание. А потом неуверенно улыбнулась — и получила улыбку в ответ.
В тот вечер я поднялась к себе в комнату и с гордостью расстелила коврик у кровати, а утром, когда проснулась, долго лежала, свесив голову и любуясь его теплыми цветами. Больше всего на свете я хотела, чтобы отец оставался в хорошем настроении, чтобы мама продолжала улыбаться и в нашем доме больше не было криков и драк.
Потому что именно о такой семье я мечтала.
Но раз за разом реальность разбивала мои мечты.
Глава четвертая
Я слышала, как мама в разговоре все чаще упоминает слово «школа», и знала: оно означает, что я буду сидеть в классе с другими детьми, слушать учительницу, научусь читать и считать. Особо я не задумывалась над этим, пока мне не сказали, что на следующей неделе меня отправят в первый класс.
— Марианна, ты уже не ребенок, — нетерпеливо отмахнулась от меня мама, когда я заявила, что хочу остаться дома, — поэтому прекрати вести себя, как маленькая. Тебе понравится в школе. Заведешь друзей, тебе это на пользу пойдет.
Но у меня было другое мнение. Я не привыкла общаться с кем-то, кроме родителей; в гости к нам почти никто не приходил, за исключением редких визитов папиных родственников. И мысль о том, что мне придется куда-то идти из дома, пугала меня настолько, что я хвостиком ходила за мамой и уговаривала ее передумать.
— Хватит пороть ерунду, ты отправляешься в школу, и все, — раздраженно оборвала она, когда я повторила свою просьбу.
Мама добавила, что мне прекрасно известно, как у нее много дел по дому, и я должна быть благодарна ей за то, что она каждый день будет отвозить меня на занятия и забирать после уроков, а не просто сажать в автобус. Разумеется, она не уточнила, что автобус стоит денег, а я еще слишком мала, чтобы пешком идти до школы несколько километров, и только поэтому ей придется отвозить меня туда на велосипеде.
День, которого я так боялась — мой первый день в школе, — пришел очень быстро. Начался он так же, как и все остальные дни, — разве что меня заставили умыться и после завтрака еще раз ополоснуть руки и лицо. На меня натянули платье, которое я надевала всего несколько раз, обули в поношенные черные туфли и наскоро причесали. Но только когда мне на спину нацепили купленный в магазине подержанных товаров ранец и усадили на мамин велосипед, наказав крепко держаться, я наконец осознала, что еду в школу.
Всю дорогу я цеплялась за маму, поскольку ржавый велосипед подпрыгивал на каждой кочке — деревенские дороги редко бывают ровными.
Когда мы добрались до школы, мама поставила меня на землю и прислонила велосипед к стене. Не обращая внимания на других мам, оживленно обсуждавших что-то на игровой площадке, она направилась к молодой женщине, стоявшей у дверей школы; женщина была окружена толпой детей и их родителей. Судя по большому блокноту в руках, это была наша классная руководительница.
— Вот, привела дочь в школу, — напрямую заявила мама. — Ее зовут Марианна. Веди себя хорошо, Марианна, и слушайся учительницу. Я приеду за тобой после уроков, — сказала она, потом быстро развернулась и пошла к велосипеду.
Я смотрела ей вслед и чувствовала себя покинутой, никому не нужной…
Когда мама выезжала со школьного двора, у меня задрожала нижняя губа, и я закусила ее, надеясь, что это поможет остановить слезы. Мне не хотелось выглядеть дурочкой перед другими детьми.
— Марианна, — позвала меня учительница, — иди сюда, поздоровайся с Джин. Она сегодня тоже первый раз пришла в школу.
Но тут на меня накатила такая стеснительность, что я впала в ступор. Вместо того чтобы послушаться учительницу, которую, как я позже узнала, звали мисс Эванс, я застыла на игровой площадке, потерянно глядя вокруг. Ничего удивительного — так бывает с детьми, почти всю жизнь просидевшими дома и впервые столкнувшимися со сверстниками.
На школьном дворе было двадцать таких же первоклашек, как я, и все вели себя по-разному. Кто-то едва сдерживал слезы, другие сбились в стайки и судорожно сжимали в руках лямки ранцев, пока мамы, которые переживали чуть ли не сильнее своих малышей, шепотом успокаивали их, подбадривая, перед тем как уйти.
Несмотря на то что многие вокруг были напуганы, я сразу почувствовала, что здорово отличаюсь от остальных.
Я единственная пришла в поношенной одежде. Мое платье и заштопанная на локте кофта казались совершенно убогими по сравнению с яркими нарядами других детей. У девочек волосы были аккуратно уложены и украшены светлыми ленточками, накрахмаленные блузки заправлены в темные юбки со складочками, на ногах, одетых в белые чулочки, поблескивали кожаные туфельки. Мальчики — недавно подстриженные, в белых рубашках, еще хранивших следы магазинных складок, при галстучках, в жилетках и бриджах до колен — смотрелись ничуть не хуже.
Взглянув на свои худые голые ноги, болтающиеся в разношенных туфлях, прикоснувшись к распущенным волосам, которые мама обрезала так, что они торчали над ушами неровными клочками, я отчаянно захотела домой. Я сразу поняла, что мне не понравится в школе, что я слишком отличаюсь от своих одноклассников и никто не захочет со мной дружить.
Громко зазвенел звонок, и учительница показала нам, как сделать «крокодила» — так она называла змейку из стоящих парами детей. Мы вслед за ней вошли в просторный класс и сели за небольшие парты. Каждого из нас мисс Эванс попросила по очереди громко произнести свое имя. Она сказала, что мы будем делать это каждое утро, чтобы выяснить, все ли присутствуют на уроке. Услышав очередное имя, она ставила галочку в большую тетрадь — позже я узнала, что эта тетрадь называется классный журнал.
Я подумала, что мисс Эванс могла бы проверить, все ли на месте, просто пересчитав нас, но ничего не сказала.
Потом нам раздали разноцветные карандаши и листы бумаги, разрешив рисовать что вздумается. Я разукрасила весь лист кривыми линиями — мне нравилось, какими яркими они получаются.
Через некоторое время мисс Эванс поставила перед каждым по маленькой бутылочке молока, к бутылочкам прилагались белые соломинки, через которые нужно было пить.
В обед мы сделали еще одного «крокодила» и отправились в столовую. После того как все поели, нам разрешили погулять на игровой площадке.
В свой первый школьный день я стояла в сторонке и наблюдала за тем, как играют другие дети. Мне так хотелось, чтобы ко мне подошел хоть кто-нибудь, спросил, как меня зовут, и позвал играть, — но никто этого не сделал.
После прогулки мисс Эванс читала нам вслух рассказ из книжки. Для меня это были ничего не значащие слова о совершенно незнакомых вещах. В нашем доме не было книг — только газеты и изредка женские журналы; родители никогда не читали мне перед сном, поэтому я не очень понимала, что вообще происходит. Мне было скуч но, и я стала смотреть в окно. Я видела, как мамы моих одноклассников собираются на игровой площадке небольшими кучками, разговаривая о чем-то. Но что мне другие мамы — то и дело поглядывая на дорогу, я ждала, когда же появится знакомая фигура на велосипеде.
Звонок сообщил, что школьный день подошел к концу. Когда он умолк, я увидела, как мама провозит велосипед через школьные ворота и останавливается в стороне от других женщин — совсем как я стояла во время перерыва. Эти женщины нисколько не отличались от своих детей — на маму они не обращали ни малейшего внимания.
— Все в порядке, Марианна? — спросила мама, когда я подошла к ней.
— Да, — ответила я; внутренний голос подсказывал мне, что больше ничего говорить не надо.
— Вот и хорошо, — кивнула мама, посадила меня на велосипед и выехала на дорогу.
Больше она меня ни о чем не спрашивала. И отец тоже.
Может быть, они уже знали то, чему мне только предстояло научиться: никто не дружит с детьми, которые не похожи на других.
Глава пятая
Я уже много лет не позволяла себе думать о той одинокой маленькой девочке, какой была когда-то. Стоило ей появиться в моих мыслях, как на глаза тут же наворачивались слезы. Худенькая, бедно одетая малышка на краю игровой площадки: она все еще надеется, что сможет с кем-нибудь подружиться, надеется, но уже не верит…
Я прекрасно помню, с каким удивлением она прислушивалась к словам «праздники», «центральное отопление», «оранжерея», «патио», «отдельная ванная» — прислушивалась, вздрагивая от издевательского смеха, несущегося со всех сторон: одноклассников веселило ее непонимание.
День за днем, месяц за месяцем она пыталась скрыть обиду и боль, узнавая о днях рождения, на которые ее не приглашали, о подарках, которые она и представить не могла: роскошные кукольные дома с крошечной мебелью в каждой комнате, ярко-красные трехколесные велосипеды, куклы, которые умели открывать и закрывать глаза и даже плакать, как настоящие младенцы.
Ее одноклассники говорили как о чем-то обыкновенном о походах с родителями в кафе, где подавали розовые меренги, разноцветные шарики мороженного и свежую малину со сливками, о новых платьях, которые дарят бабушки, души не чающие в своих внучках, о поездках к морю, о ярмарках и о многом другом, о чем Марианна, то есть я, и мечтать не могла. Ей не о чем было рассказывать другим детям, и поэтому она молчала, молчала…
Сколько я ни пыталась отыскать в памяти другие картинки, передо мной снова и снова возникал образ худенькой девочки на краю игровой площадки.
Тихо вздохнув, я покинула свое уютное кресло и подошла к комоду, где хранились альбомы с фотографиями, запечатлевшими счастливые события из жизни
моейсемьи. Отложив их в сторону, я достала старый пакет, с годами сменивший цвет с коричневого на тускло-желтый. В этом пакете лежали мои детские фотографии, я не вытаскивала их уже лет двадцать.
Как же их мало, грустно подумала я, раскладывая шероховатые черно-белые снимки на столе.
Среди них не было ни одного, на котором я, Марианна, была бы запечатлена в бездумно-улыбчивом младенческом возрасте или делающей первые шаги на глазах у гордых и счастливых родителей. На большинстве фотографий я была с другими людьми. Складывалось впечатление, что фотограф хотел заснять только их, а я попадала в кадр по ошибке и поэтому всегда оказывалась где-то с краю.
Вот несколько фотографий моего класса — на них мне около двенадцати лет. Пробежавшись глазами по лицам, я отложила их в сторону — хотелось найти те, где я еще ребенок.
Таких фотографий было только две. На первой я со своим младшим братом: пухлощекий малыш и неухоженная шестилетняя девочка. Мы сидели на продавленном диване в гостиной. Братик прижался ко мне, но при этом крепко держится за мамину руку. На его лице сияет широкая беззубая улыбка, а я, неловко подобрав худые руки и ноги, смотрю куда-то в сторону.
К этому времени я наконец доросла до понимания того, что родители меня не любят. Пока не родился брат, я не замечала, чтобы они проявляли нежность по отношению к кому бы то ни было. Но потом… Потом я много раз видела, как они заботятся о малыше, как обнимают его, ласкают — ничего подобного в моей жизни не было, так что сомневаться в отсутствии любви по отношению ко мне не приходилось. Мама баюкала братика, тихо шептала ему что-то на ушко, а отец как-то раз назвал малыша «мой мальчик»; в его голосе слышалось счастливое удовлетворение, а я ощутила внутри пустоту, от которой было физически больно.
Наблюдая за тем, как родительская любовь, в которой я нуждалась с самого рождения, перепадает другому человеку, пусть моему брату, я чувствовала, как под ребрами разрастается дыра, заполненная холодом. Я думала, что проблема, наверное, во мне, что я не заслуживаю любви, но братик родился совсем недавно и не мог сделать что-то такое, чтобы заслужить ее.
Я тоже любила брата. Сначала он был всего лишь крошечным мяукающим комочком — стоя рядом с ним, я любовалась его круглыми пяточками, молочно-белой кожей, которая восхитительно пахла; потом он вырос — и вместе с ним выросла моя любовь к нему. Но с любовью пришло и другое чувство: не ревность, нет — скорее острое одиночество.
— Посмотри на своего маленького братика, — говорила мама, когда он делал первые, еще нетвердые шаги. — Посмотри, как он улыбается, — обращалась она к отцу. — Будет тем еще сердцеедом!
«Я здесь! Взгляните и на меня!» — хотелось крикнуть мне, но когда родители все-таки обращали на меня внимание, становилось только хуже — любовь, светившаяся в их глазах, моментально куда-то исчезала.
С горьким чувством я наблюдала за тем, как мама гладит розовые щечки и шейку, как целует круглый животик, а потом обнимает и не хочет отпускать братика.
Я старалась быть хорошей, предлагала свою помощь в кормлении, меняла пеленки, но при этом все время спрашивала себя: «Если мама умеет так сильно любить, то почему у нее не остается хоть чуть-чуть любви для меня?»
После еды я вылезала из-за стола и собирала сколотые по краям китайские тарелки, а потом уносила в раковину все, что могла удержать своими маленькими ручками. Я шла и хмурилась от напряжения — знала, если уроню что-нибудь, мне не поздоровится.
Иногда мама награждала меня улыбкой и даже гладила по голове, приговаривая: «Марианна, ты хорошая девочка». Эта скупая похвала наполняла меня радостью на весь день.
Безграничная любовь родителей к брату больно подчеркивала их безразличие ко мне, но с его появлением, а если быть точной — даже раньше, в моей жизни произошло еще одно изменение: мама перестала возить меня в школу.
— Марианна, у меня слишком много дел, а ты уже большая девочка, так что можешь сама ходить на занятия, — однажды сказала она.
Вместо того чтобы сидеть на велосипеде, прижимаясь к маме, каждое утро я должна была проходить почти два километра до остановки и там садиться на автобус, идущий в школу. Разница между мной и моими одноклассниками стала еще больше: я одна приходила утром без мамы, и мне некому было махать на прощание. А после того как уроки заканчивались, за мной никто не приходил.
Похватав ранцы, мои одноклассники бежали к воротам, где их ждали поцелуи и расспросы о том, как прошел день. Мамы крепко сжимали в руках маленькие ладошки и уводили домой своих ненаглядных галчат. В мою сторону никто не смотрел. У меня было такое чувство, будто я невидимка, и с появление братика это чувство только усилилось.
В те дни мне отчаянно хотелось, чтобы в моей жизни что-то изменилось, но я не представляла, чего именно хочу.
Глава шестая
Второй снимок заставил меня улыбнуться.
Его тоже сделали, когда мне было шесть лет, но на этот раз фотографу удалось поймать выражение радостного удивления на моем лице. Я ясно помню тот день.
Я знала, что папина семья не испытывает особой любви к моей матери, да и ко мне тоже. Изредка они заглядывали к нам в гости и неизменно морщили нос, оглядывая убогую обстановку. С не меньшим презрением они смотрели и на меня.
— Девочка вся в тебя пошла, — каждый раз говорила бабушка моей маме, и я понимала, что это отнюдь не комплимент.
Поступок отца всех удивил. Он был старшим из четырех детей и женился на женщине, которая совсем не нравилась его родителям.
Несмотря на это он оставался любимцем своей матери. Ее муж, то есть мой дедушка, умер за несколько лет до того, как я пошла в школу, поэтому, когда папина сестра собралась замуж, она попросила его быть посаженным отцом.
В свою очередь он тоже попросил ее о двух вещах. Во-первых, маму должны пригласить на свадьбу. Во-вторых, я буду подружкой невесты.
Когда он сообщил о своих требованиях, ни меня, ни мамы рядом не было. Я знаю лишь, что тетя согласилась, и потом меня привезли к бабушке, чтобы снять мерки для платья.
Я была неухоженным, бледным ребенком, вечно одетым в неподходящие по размеру обноски, купленные в благотворительных магазинах. Тети снимали с меня мерки с таким выражением лица, что у меня не осталось никакого сомнения насчет их чувств ко мне.
— Боюсь, чтобы ее подготовить, потребуется время, — покачала головой старшая, окинув меня неприязненным взглядом.
— Да, привези ее вечером перед свадьбой, чтобы мы могли привести ее в порядок. Будет спать в моей постели — она такая маленькая, что мне не помешает, — недовольно бросила моему отцу вторая тетя.
Итак, вечером перед свадьбой меня передали в руки папиных сестер. На кровати одной из них лежало розовое шелковое платье — такого красивого у меня никогда не было, — завтра мне предстояло его надеть.
— Теперь в ванную! — скомандовала тетя после того, как я поужинала. — Дорогая! — позвала она свою сестру. — Ты не могла бы мне помочь? Мне еще столько всего надо подготовить к свадьбе.
Меня взяли за руку, и спустя несколько минут моя одежда висела на спинке стула, а сама я стояла перед большой белой ванной, наполненной пузырьками.
— Забирайся внутрь, — приказала младшая тетя, и в ее голосе неожиданно послышалась забота обо мне.
На секунду мне стало страшно. Ванна такая большая, а что, если я утону? Но тетя подхватила меня на руки и аккуратно посадила в воду. Бережно поддерживая меня, она намылила мне шею, спину, руки и ноги, потом полила мне голову шампунем и, предупредив, чтобы я закрыла глаза, окунула меня в воду. Мыльная вода попала мне в рот, я начала брыкаться, и тети (вторая тоже подошла), несмотря на то что я обрызгала их, весело рассмеялись. Они вытащили меня из воды, подождали, пока я откашляюсь, и строго сказали:
— Теперь закрой не только глаза, но и рот!
Одна из них принялась смывать пену с моей головы.
— Ты только посмотри! Да наша племянница — настоящий чумазый чертенок! — со смехом сказала младшая тетя (глаза у меня все еще были закрыты, но я узнала ее по голосу). — Интересно, когда ее в последний раз мыли?
— По-моему, с нее грязь нужно ногтями отковыривать, — ответила старшая. — О чем только ее мать думает?
— Слава богу, что у нее вшей нет, а то бы я ни за что не стала заниматься ее волосами.
Они говорили обо мне. А мне было так стыдно, что радость, переполнявшая меня весь день, куда-то испарилась.
Внезапно руки, поддерживавшие меня, начали больно сдавливать. Дружеский смех превратился в издевательский хохот, а комментарии — в обидные замечания. Я попыталась вывернуться в знак протеста.
— Ну, ну, милая, не вредничай! — сказала старшая тетя, увидев мою недовольную мордочку. — Это же так, между нами, девочками, правда?
— Конечно! — подтвердили обе тети хором, а потом младшая вытащила меня из воды, замотала в пушистое белое полотенце, посадила к себе на колени, обняла и прижала к себе.
Мне дали конфету, быстренько причесали, стараясь как можно аккуратнее распутывать колтуны, и, пока мои светло-каштановые волосы были еще мокрыми, туго накрутили пряди на бигуди.
— Постарайся не трогать их, Марианна, а то все испортится, — попросила старшая тетя. — Сейчас, может, немножко неудобно, зато завтра ты будешь такой красавицей с уложенными волосами!
— Только спать придется, подложив под шею подушку, — ласково улыбнулась младшая. — Мы же не хотим, чтобы все бигуди сбились!
Я была в таком восторге от происходящего, что не испытывала никаких неудобств от того, что спать пришлось практически неподвижно. Последняя мысль, пришедшая мне в голову перед тем, как провалиться в сон, была: «Завтра надену красивое новое платье и буду
особеннойдевочкой».
На следующее утро, пока взрослые подружки невесты вертелись перед зеркалом, стараясь рассмотреть себя со всех сторон, младшая тетя вытащила бигуди из моих волос, аккуратно провела по локонам расческой, а потом заколола их шпильками в мягкий узел. Из шкафа было извлечено новое розовое белье, я впервые в жизни надела на ноги белые носочки и блестящие черные туфельки. А уж когда на мне стали застегивать прекрасный шелковый наряд, я с трудом могла устоять на месте от возбуждения.
— Закрой глаза, Марианна!
Я крепко зажмурилась, чувствуя, как кто-то приводит в порядок мои волосы. А потом меня взяли за плечи и осторожно повернули к большому зеркалу.
— Смотри, какая ты красавица, Марианна!
Из зеркала на меня смотрела девочка, в которой я с трудом узнавала себя. Когда наши взгляды встретились (той девочки в зеркале и мой собственный), на ее лице отразилось удивление, смешанное с восхищением. Разделяя ее радость, я почувствовала, как губы сами собой растягиваются в широкой ответной улыбке. Именно в этот момент меня сфотографировали.
Свадьба — важный день в жизни молодой девушки, невесты, но мне казалось, что и для меня это самый важный день. Я останавливалась перед каждым зеркалом, чтобы полюбоваться на свое отражение. А вечером я вернулась домой в новом розовом платье.
— Ты можешь оставить все себе, — сказала младшая тетя, когда я решила, что придется вернуть и туфельки, и носочки, и шелковый наряд.
Сначала я не поверила ей, но, убедившись, что это не шутка, благодарно улыбнулась. Тетя наклонилась и поцеловала меня; я вдохнула нежный запах мыла и духов и поняла, что именно об этом всегда мечтала. Словно на двадцать четыре часа занавес, разделявший два мира, был отведен в сторону, и мне позволили войти в другую жизнь. Как же мне хотелось быть частью этого мира — мира, где комнаты наполняет счастливый смех, где дети носят красивую одежду, а маленьким девочкам говорят, что они красавицы. Я снова хотела чувствовать себя особенной. Но это случилось только через год — когда я встретила человека, который стал называть меня своей маленькой леди.
Глава седьмая
Отцу потребовалось пять с половиной лет, чтобы прийти к следующей мысли: один мужчина в семье — это непорядок, надо исправить. Лишь став взрослой, я узнала, что свадьба мамы и папы была стремительным, незапланированным событием — я родилась всего через пять месяцев после церемонии. Когда отец смотрел на меня, то каждый раз вспоминал, что именно я — причина всех возложенных на него обязательств, которые не очень-то и хотелось выполнять. Он сразу начинал хмуриться, и уже в раннем возрасте я старалась держаться от него подальше.
Рождение моего первого брата доставило отцу огромную радость. Он брал маленький сверток на руки, улыбался сморщенному красному личику и даже иногда разговаривал с малышом. Некоторое время моя мама была счастлива и довольна — но только до тех пор, пока мой братик не начал ползать, а она не выяснила, что ждет еще одного ребенка.
Возможно, искать новую работу отца заставило скорое появление еще одного голодного рта, но скорее хозяину надоели его грубые манеры и частые вспышки гнева. В любом случае, отец перешел на другую ферму, где зарплата была больше, а дом, предоставляемый для проживания, — просторнее.
— Нашел новое место, — объявил отец за ужином и назвал ферму. — Кстати, мы переезжаем, так что можешь паковать вещи, — бросил он маме.
Она в ответ лишь спросила, где именно находится наш новый дом.
Раньше, до моего рождения, мама, конечно, задала бы ему кучу вопросов, но семь лет замужества наложили на нее свой отпечаток. Она очень мало интересовалась собой — и еще меньше тем, что происходило вокруг.
Пьянство мужа, регулярные побои, беспросветная нищета быстро стерли с ее лица красоту, а из души — чувство собственного достоинства. Деньги в семью приносил отец — мама была полностью зависима от него.
Признаться, я была удивлена, когда увидела, что в дни перед переездом мама едва ли не светится от счастья. Она больше времени проводила у плиты, стараясь хоть как-то разнообразить ужины, и чаще обычного улыбалась отцу. Она сходила посмотреть на новый дом и выяснила, что он гораздо красивее, чем она ожидала, а еще она познакомилась с нашими будущими соседями.
Было ясно, что последний факт радовал ее больше всего.
— Мне показалось, они очень милые люди, — заметила мама, ставя перед отцом тарелку с ужином — традиционное рагу с картошкой, в котором мяса было чуть больше обычного. В ответ он взял вилку и начал есть. — Да, действительно милые, очень приветливые, — продолжала мама. Но ее слова наталкивались на равнодушное молчание, изредка прерываемое чавканьем.
Наверное, именно в тот момент я поняла, как страдает от одиночества моя мать. Она часами сидела дома, и ее единственным собеседником был маленький радиоприемник, так что она всем сердцем мечтала о ком-то, с кем можно было поговорить. В тот вечер в ее голосе звучала надежда — что она сможет наконец завести новых друзей, что ей будет с кем перекинуться словом, кроме угрюмого мужа, себя самой и своих детей.
Две недели спустя, когда мы переехали в новый дом, мечта моей матери осуществилась.
Глава восьмая
За неделю до того, как мы съехали из коттеджа, который так не нравился моей матери, я помогала ей упаковывать наши немногочисленные пожитки. Кухонную утварь складывали в картонные коробки, постельное белье запихивали в старые наволочки, а вся одежда уместилась в двух потертых чемоданах.
Положить в коробку свою коллекцию тряпичных кукол и особенно любимицу с золотыми волосами по имени Белинда — ее мне подарила тетя — я решительно отказалась. Вместо этого я завернула каждую куклу в кусок ткани и аккуратно поместила в коричневую хозяйственную сумку, с которой не собиралась расставаться.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |