Горбачевские трудности проявились на простейшем уровне попыток поднятия производительности труда и введения отдельных элементов рыночной экономики. Почти сразу же стало ясно, что в системе плановой экономики отсутствует саморегулирование, и потому нет в наличии самой существенной предпосылки существования эффективной экономики. Сталинистская теория утверждала господство принимаемого в центре плана, но на практике все было не так. То, что называлось «планом», на самом деле являлось широкомасштабным сговором бюрократической верхушки и представляло собой гигантское мошенничество, дезинформировавшее центральные власти.- Директора, отвечающие за производство, министерства, которым было поручено распределение, и плановые органы, предположительно издающие директивы, играли вслепую, поскольку понятия не имели, каким будет спрос, и не обладали возможностью внесения корректив в раз установленные производственные программы. В результате каждая из ячеек системы ставила перед собой лишь минимальные цели в качестве плановых заданий, покрывая нехватки за счет частных сделок с другими подразделениями за спиной у центральных властей. Все побудительные факторы срабатывали против инноваций, и это положение дел не могло быть исправлено, поскольку соответствующие руководители считали практически невозможным раскрыть истинное положение дел в своем обществе. Советский Союз отбросил себя на ранние исторические этапы существования Российского государства: он превратил себя в гигантскую «потемкинскую деревню».
Попытки реформирования сломались под натиском активно оборонявшегося статус-кво, как уже случилось с Хрущевым и позднее с Косыгиным. Поскольку по меньшей мере 25% национального бюджета уходило на субсидирование цен, не существовало объективного критерия эффективности или оценки экономического спроса. Когда товары скорее распределялись, чем покупались, коррупция стала единственным проявлением рыночных отношений.
Горбачев осознал наличие всеохватывающей стагнации, но не обладал аналитическим умением прорваться через окостенелые структуры. А различные надзорные органы системы со временем сами превращались в часть проблемы. Коммунистическая
Дипломатия
партия, возникшая как инструмент революции, не обладала иными функциями в развитой коммунистической системе, кроме как надзирать за тем, в чем она не разбиралась, — и эту проблему она разрешала, вступая в сговор с теми, кого она будто бы контролировала. Коммунистическая элита стала мандаринским привилегированным классом; теоретически отвечая за национальную ортодоксию, она концентрировала свое внимание на том, чтобы сохранять свои привилегии.
Горбачев сделал фундаментом своей программы реформ два элемента: перестрои® чтобы добиться поддержки новых технократов, и гласность, с тем чтобы завербовать себе в сторонники долго терзаемую интеллигенцию. Но поскольку не существовало институтов свободного самовыражения и обеспечения подлинных общественных дебатов, гласность замкнулась сама на себя. А поскольку отсутствовали свободные ресурсы, исключением зарезервированных на военные цели, условия жизни не улучшались. ким образом, Горбачев постепенно отказался от опоры на управленческие структурь, не обеспечил себе более широкой общественной поддержки. Гласность все более ту пала в конфликт с перестройкой. Даже атаки на предыдущих лидеров имели по эффект. В 1989 году молодой сотрудник аппарата Горбачева, которому было ис^\^ сопровождать меня по пути в Кремль, заметил: «Все это означает,-что каждый со гражданин старше двадцати пяти лет прожил свою жизнь напрасно».
Единственными группами, понимающими необходимость реформ — не _У ^ однако, готовыми смириться со средствами их проведения, — являлись служ ^ опасности. КГБ знал от своего разведывательного аппарата, насколько ° [Д((Союз отставал в технологическом соревновании с Западом. Вооруженные с ^ профессионально обязаны определить возможности своего главного против ^ нимание проблемы, увы, не порождало ее решения. Службы безопасности -тельной степени страдали той же двойственностью, что и сам Горбачев. ^
был оказывать поддержку «гласности» — политической либерализации -- блйШ. стольку, поскольку она не подрывала гражданской дисциплины; военны ^ ^^ мент легко мирился с «перестройкой» — экономической реструктуризац ^
постольку, поскольку Горбачев не предпринимал попыток выжать новые р программы модернизации за счет сокращения вооруженных сил. нистическую
Первое инстинктивное начинание Горбачева — превратить Комму интере(5Ов, партию в инструмент реформ — пошло ко дну, налетев на риф шкурны ^ _
Следующий его шаг — ослабить, но все же сохранить коммунистическую свДзаНЬ| разрушил фундаментальный инструмент советского правления. С этим парЗЛлель-два конкретных хода: вывести центр тяжести власти Горбачева из парт <
ную структуру управления и содействовать региональной и местной а нИСТцчеа$я
Горбачев просчитался по обоим пунктам. Со времен Ленина Ком У реЦ1енИЯ, партия являлась единственным органом, вырабатывающим политич ^ продуМЫ-Правительство было исполнительным органом, осуществляющим, вающим политику. Ключевым советским постом была всегда должност секретаря Коммунистической партии; от Ленина вплоть до Брежнева ^^ ^ скиЙ лидер редко занимал правительственный пост. Результатом этого ^ иерархии амбициозных и предприимчивых лиц к занятию мест в коМмуни^™^1мИНИстратороВ) в то время как правительственные структуры привлекали к се е
Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев
лишенных политической жилки, а то и просто интереса к формированию политической линии. Смещая фундамент собственной власти, перенося точку опоры с Коммунистической партии на правительственную часть правительственной системы, Горбачев вверил свою революцию армии клерков.
Поощрение Горбачевым региональной автономии завело в такой же тупик. Он счел для себя невозможным совместить желание создать пользующуюся поддержкой народа альтернативу коммунизму со свойственным ленинцу недоверием к народной воле. Потому он разработал систему местных по сути выборов, куда запрещался допуск национальных партий, отличных от Коммунистической. Но когда впервые за всю российскую историю появилась возможность народных выборов местных и региональных органов управления, грехи российской истории проявились сполна. В течение трехсот лет Россия включала в свой состав национальности Европы, Азии и Среднего Востока, но не сумела примирить их с правящим центром. Неудивительно, что многие из только что избранных нерусских правительств, представлявших почти половину населения Советского Союза, начали бросать вызов своим историческим хозяевам.
Горбачеву не хватало надежной законной опоры. Он вызвал к себе антагонизм со стороны характерных для государства ленинского типа многочисленных носителей шкурных интересов, но не сумел привлечь на свою сторону новых сторонников, поскольку не смог выработать и предложить от своего имени надежную концепцию, отличную от коммунизма и от концепции централизованного государства. Горбачев правильно определил проблемы своего общества, но сделал это через шоры своей антигуманной системы, что не позволяло найти нужного решения. Подобно человеку, запертому в комнате с предельно прозрачными, но небьющимися стеклами, Горбачев мог с достаточной ясностью видеть через такие окна окружающий мир, но был принужден в своем заточении оставлять вне пределов понимания истинную суть виденного.
Чем дольше длились перестройка и гласность, тем более изолированным и менее уверенным в себе становился Горбачев. В первый раз, когда я с ним встретился в начале 1987 года, он был веселым и излучал уверенность в том, что предпринимаемый Им текущий ремонт позволит стране обрести форму и возобновить свой марш исторического лидера. Через год уверенности у него поубавилось. «В любом случае, — заявил он, — Советский Союз уже не будет прежним» — странно двусмысленное заявление по поводу столь геркулесовых усилий. Когда же мы встретились в начале 1989 года, он сообщил мне, как они с Шеварднадзе где-то в 70-е годы пришли к выводу, что коммунистическую систему следует изменить с головы до ног. Я спросил, каким Же образом он, коммунист, пришел к такому выводу. «Понять, что неправильно, было легко, — заметил Горбачев. — Самое трудное — понять, что правильно».
Горбачев так и не нашел ответа. В течение последнего года пребывания у власти он был человеком, очутившимся в цепях кошмара, видящим надвигающуюся на него катастрофу, но неспособным изменить ее направление или уклониться от встречи. Обычно целью уступок является предоставление возможности спустить пар, чтобы сберечь то, что считается существенно важным. Горбачев добился противоположного. Каждая необходимая новая реформа сводилась к полумерам и потому ускоряла упадок советской системы. Каждая уступка создавала отправной пункт для следующей. В 1990 году отпали от Союза балтийские государства, и Советский Союз начал развали-
Дипломатия
ваться. И по иронии судьбы главный соперник Горбачева воспользовался тем самым процессом, благодаря которому начался распад создававшейся свыше трех столетий Российской империи, чтобы свалить самого Горбачева. Действуя в качестве Президента России, Ельцин заявил о независимости России (и тем самым, по аналогии, -о независимости прочих советских республик), чем на деле упразднил Советский Союз, а вместе с ним и пост Горбачева как президента Советского Союза. Горбачев знал, в чем заключаются его проблемы, но действовал в одно и то же время чересчур быстро и чересчур медленно: чересчур быстро с точки зрения терпимости собственной системы и чересчур медленно, чтобы приостановить набирающий темп развал.
В 80-е годы обеим сверхдержавам требовалось время, чтобы оправиться. Политика Рейгана высвободила энергию американского общества; политика Горбачева вывела на поверхность "дисфункцию общества советского. Проблемы Америки поддавались разрешению путем перемены политики; в Советском Союзе реформа привела к ускорению кризиса системы.
] К 1991 году демократические страны выиграли «холодную войну». Но стоило им добиться, казалось бы, невероятного, как вновь возникли дебаты на тему основополагающих предпосылок «холодной войны». Был ли Советский Союз вообще угрозой? Не растаял ли бы он под лучами солнца даже без тягот «холодной войны»? Не была ли «холодная война» просто выдумкой переработавшихся политиков, разорвавших изначальную гармонию мирового порядка?
В январе 1990 года журнал «Тайм» объявил Горбачева «Человеком десятилетия», воспользовавшись этой возможностью, чтобы опубликовать статью, раскрывающую суть этого определения. «„Голуби" во время „Великих дебатов" на протяжении последних сорока лет были с самого начала правы», — утверждает автор • Советская империя никогда не была настоящей угрозой. Американская политика либо не соответствовала ситуации, либо задерживала коренные перемены в Советском Союзе. Политика демократических стран в продолжение четырех десятилетий не заслуживав сколько-нибудь заметной похвалы, даже в благодарность за перемены в советско внешней политике. А раз на деле целенаправленные действия оказались безрезульт ными и события происходили сами по себе, то из краха Советской империи нель извлечь никаких уроков — в частности, таких, какие бы оправдывали вовлеченное Америки в создание нового мирового порядка, обусловленного концом «холод войны». Американские дебаты сделали полный круг. Прозвучала старая сладкогол песнь американского изоляционизма; не Америка на деле выиграла «холодную ну», а Советский Союз ее проиграл, и четыре десятилетия напряженных усилий зались потрачены зря, поскольку все сработало бы так же хорошо — а можс! даже лучше, — если бы Америка оставила Советский Союз в покое.
Еще одна версия подобных же рассуждений сводится к тому, что действИТебеда имела место «холодная война» и что^ействительно она была выиграна, но по ^ принадлежит идее демократии, которая бы все равно взяла верх независи ^ геостратегических мер, сопутствовавших конфликту Востока и Запада/ Это та ^ ляется версией эскапизма. Политическая демократия и идея свободы, безу представляли собой платформу для сплочения тех, кто не был затронут идео ^ коммунистической системы, особенно в Восточной Европе. Репрессии сторон
Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев
этой платформы становились все более и более затруднительными по мере падения морального уровня правящих группировок. Но подобная деморализация была в первую очередь вызвана стагнацией системы и ростом осознания коммунистической элитой — чем выше ее ранг, тем большая вероятность знакомства тех, кто к ней принадлежит, с истинным положением дел — того, что система, по существу,.проигрывает борьбу, которую она объявила своей конечной целью и которая велась жестоко и беспрерывно. В лучшем случае это было повторение спора о курице и яйце^Демократиче-ская идея сплачивала вокруг себя оппозицию коммунизма, но не могла сама по себе до такой степени ускорить ход событий, если бы не свершился крах коммунистической внешней политики, а в конце концов и коммунистического обществаД
Таким наверняка был взгляд на происходящее со стороны марксистских толкователей международных событий, которые привыкли анализировать «соотношение сил» и которым было гораздо легче раскрыть причины советского краха, чем американским наблюдателям. В 1989 году Фред Холлидей, профессор-марксист Лондонской экономической школы, сделал вывод, что соотношение сил сдвинулось в пользу Соединенных Штатов. Холлидей рассматривал это как трагедию, но, в отличие от мысленно самоистязающих себя американцев, отказывающихся отдать должное своей стране и ее руководителям, признал, что основной сдвиг в международной политике произошел в годы президентства Рейгана. Америка до такой степени преуспела в том, чтобы превратить советскую вовлеченность в дела «третьего мира» в непосильное бремя для Советского Союза, что в главе, броско озаглавленной «Социализм в обороне», Холлидей рассматривает горбачевское «новое мышление» как попытку ослабить давление со стороны Америки.
Самое надежное свидетельство в этом плане поступило из советских источников. Начиная с 1988 года советские ученые стали признавать ответственность Советского Союза за прекращение разрядки. Выказывая гораздо большее понимание сущности Разрядки, чем американские критики, советские комментаторы подчеркивают, что разрядка являлась способом, при помощи которого Вашингтон стремился удержать Москву от вызова существовавшему тогда военно-политическому статус-кво. Нарушив молчаливое взаимопонимание и устремившись к односторонним выгодам, брежневское руководство вызвало соответствующее противодействие, проявившееся в годы президентства Рейгана, с которым Советский Союз уже не в состоянии был справиться, ибо это превышало его возможности.
Один из самых ранних и наиболее интересных «ревизионистских» комментариев такого рода — заявление профессора Института экономики мировой социалистической системы Вячеслава Дашичева. В статье, опубликованной «Литературной газетой» 18 мая 1988 года48, Дашиче'в замечает, что исторические «просчеты и некомпетентный подход брежневского руководства» объединили все прочие великие мировые Державы в коалицию против Советского Союза и вызвали к жизни такую гонку вооружений, которую Советский Союз уже не мог выдержать. Таким образом, следовало отказаться от традиционной советской политики находиться в стороне от мирового сообщества и в то же время пытаться его подорвать. Дашичев писал:
«...Как это представлялось Западу, советское руководство активно эксплуатировало Разрядку, чтобы укреплять свою собственную военную мощь, стремиться к военному
Дипломатия
паритету с Соединенными Штатами и вообще со всеми противостоящими державами — факт, не имеющий исторического прецедента. Соединенные Штаты, парализованные катастрофой во Вьетнаме, болезненно отреагировали на расширение советского влияния в Африке, на Ближнем Востоке и в других регионах.
..Действие эффекта „обратной связи" поставило Советский Союз в исключительно трудное положение во внешнеполитическом и экономическом отношении. Ему противостояли крупнейшие державы мира: Соединенные Штаты, Англия, Франция, ФРГ, Италия, Япония, Канада и Китай. Противостояние столь значительно превосходящему потенциалу в опасной степени превышало потенциальные возможности СССР».
Те же проблемы были затронуты в речи советского министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе 25 июля 1988 года на встрече в советском Министерстве иностранных дел50. Он перечислил такие советские ошибки, как афганская катастрофа, спор с Китаем, длительная недооценка Европейского экономического сообщества, дорогостоящая гонка вооружений, уход в 1983 — 1984 годах с переговоров в Женеве по. контролю над вооружениями, советское решение в принципе развернуть ракеты СС-20, ошибочной придавалась и советская оборонительная доктрина, согласно которой СССР обязан был быть столь же сильным, как и любая направленная против него потенциальная коалиция государств. Иными словами, Шеварднадзе скептически отнесся почти ко всему, что Советский Союз совершил за двадцать пять лет. Это явилось открытым признанием того, что политика Запада имела прямое влияние на Советский Союз, ибо, если бы демократические страны не налагали санкций за авантюризм, советская политика была бы названа успешной и не нуждалась бы в переоценке.
Конец «холодной войны», являвшийся целью американской политики на протяжении восьми администраций обеих политических партий, весьма напоминал то, что Джордж Кеннан предсказывал в 1947 году.Щезависимо от того, какую бы услужливую политику ни проводил по отношению к Советскому Союзу Запад, советской системе требовался призрак вечного внешнего врага, чтобы оправдать страдания своего наро и содержание громоздких вооруженных сил и аппарата безопасности. Когда под Д№ лением совокупного отпора со стороны Запада, кульминацией которого явились г президентства Рейгана, XXVII съезд партии заменил официальную доктрину cocyijL ствования на взаимозависимость, исчез моральный базис внутренних репрес _j Граждане Советского Союза, воспитанные в духе дисциплины, не могли мгнове переключиться на компромисс и взаимные уступки. А это означало, как и предска ^ вал Кеннан, что Советский Союз превратится в одночасье в «одно из самых ела ь наиболее вызывающих жалость национальных обществ»51., ти.
Как отмечалось ранее, Кеннан по ходу дела пришел к убеждению, что его пол ^ ка «сдерживания» была чересчур милитаризирована. Более точной оценкой был ^ как всегда, такое наблюдение, что Америка колебалась между чрезмерной опор военную стратегию и чрезмерной эмоциональной зависимостью от обращения ^ веру противника. Я также критиковал многие из конкретных политических ^ проходивших под маркой сдерживания. И все же общее направление амери ^ политики отличалось дальновидностью и оставалось исключительно осмысле ^ несмотря на смену администраций и потрясающее разнообразие участвовавш литике личностей.
Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев
Если бы Америка не организовала сопротивление тогда, когда уверенная в себе коммунистическая империя действовала, словно за ней будущее, заставляла народы и руководителей во всем мире верить в то, что это, возможно, так и есть, то коммунистические партии, уже по отдельности самые сильные в послевоенной Европе, вероятно, смогли бы взять верх. Серию кризисов по поводу Берлина нельзя было бы выдержать, причем число кризисов могло бы увеличиться. Эксплуатируя американскую послевьетнамскую травму, Кремль направил силы своих верных сторонников в Африку, а собственные войска в Афганистан. Он мог бы вести себя еще более нагло и самоуверенно, если бы Америка не защитила глобальное равновесие сил и не оказала помощи в восстановлении демократических обществ. То, что Америка не видела себя в роли одной из составляющих равновесия сил, сделало процесс более болезненным и усложнило его, но это же потребовало от американцев беспрецедентной самоотдачи и обеспечило невиданный прилив творческих сил в обществе. И болезненность процессов не отменила того реального достижения, что именно Америка сохранила глобальное равновесие сил и, следовательно, мир на земле.
Победа в «холодной войне» не была, конечно, достижением какой-то одной администрации. Она стала результатом наложения друг на друга сорока лет американских двухпартийных усилий и семидесяти лет коммунистического окостенения. Феномен Рейгана возник из случайного благоприятного сочетания личности с открывшимися перед ней возможностями; десятилетием ранее этот политик казался бы чересчур воинственным; десятилетием позже — чересчур односторонним. Комбинация идеологической боевитости, сплотившей вокруг него американскую общественность, и дипломатической гибкости, которую консерваторы не простили бы никакому другому президенту, была как раз тем, что требовалось в период советской слабости и возникающего сомнения в правильности наших собственных действий.
И все же рейгановская внешняя политика была скорее, по сути, блистательным солнечным закатом, чем зарей'новой эры. «Холодная война» явилась почти что по заказу и отвечала фундаментальным представлениям американцев. Имел место доминирующий идеологический вызов, делающий универсальные тезисы, пусть даже в чрезмерно упрощенной форме, применимыми к большинству мировых проблем. И налицо была четкая и явная военная угроза, источник которой не вызывал сомнений. Но даже тогда американское блуждание в потемках от Суэца до Вьетнама явилось результатом применения универсальных принципов к конкретным случаям, которые оказались для них совершенно неподходящей почвой.
В мире по окончании «холодной войны» нет преобладающего идеологического вызова или, в данный момент, единой геостратегической конфронтации. Почти каждая ситуация имеет конкретное содержание. Исключительность вдохновляла американскую внешнюю политику и давала Соединенным Штатам силу выстоять в «холодной войне». Но эту силу придется применять гораздо более тонко и осторожно в многопо-■Люсно'м мире XXI века. В итоге Америка вынуждена будет оказаться перед вопросом, °твета на который она умудрялась не давать на протяжении почти всей своей ис-тории: маяк она или крестоносец? И насколько широк сужающийся диапазон выбора Ме*цу тем и другим?
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Возвращение к проблеме нового мирового порядка
J3 начале последнего десятилетия XX века вильсонианство, похоже, совер ^K4i умфальное шествие. Коммунистический, идеологический и советский ге ^ ский вызовы оказались преодолены одновременно. Цель моральной оппоз ^ мунизму слилась с геополитической задачей сопротивления советско
Возвращение к проблеме нового мирового порядка
сионизму. Неудивительно, что президент Буш провозгласил свои надежды на новый мировой порядок, облекая их в классическую вильсонианскую терминологию:
«Перед нами встает видение нового партнерства наций, перешагнувших порог „холодной войны". Партнерства, основанного на консультациях, сотрудничестве и коллективных действиях, особенно через международные и региональные организации. Партнерства, объединенного принципом и властью права и поддерживаемого справедливым распределением расходов и обязанностей. Партнерства, целью которого является приращение демократии, приращение процветания, приращение мира и сокращение вооружений»1.
Преемник Буша, избранный президентом кандидат от демократической партии Билл Клинтон, описал стоящие перед Америкой задачи в сходных выражениях, высказываясь на тему «расширения демократии»:
«В новую эру опасностей и возможностей нашей всепоглощающей целью должно стать расширение и усиление мирового сообщества стран демократического характера, опирающихся на рыночную экономику. Во время „холодной войны" мы стремились уменьшить угрозу выживанию свободных институтов. Теперь мы стремимся расширить круг наций, которые живут при наличии свободных институтов, ибо нашей мечтой является тот день, когда мнения и энергия каждого человека на свете найдут полное самовыражение в мире бурно расцветающих демократических стран, сотрудничающих друг с другом и живущих в мире»2. р
третий раз на протяжении нынешнего столетия Америка подобным образом провозглашает свои намерения выстроить новый мировой порядок, применяя свои собственные ценности на всем мировом пространстве. И в третий раз Америка, похо-, же, возвышается над всей международной ареной. В 1918 году Вильсон своей тенью заслонил Парижскую мирную конференцию, где союзники слишком зависели от Америки, чтобы громко вьгсказаться против. К концу второй мировой войны Франклин Делано Рузвельт и Трумэн, казалось, имели возможность перекроить весь глобус по американской модели.
| Конец «холодной войны» породил еще большее искушение переделать мир по американскому образу и подобию. Вильсона ограничивал изоляционизм во внутренней политике,^, а Трумэн столкнулся со сталинским экспансионизмом. \ В мире по окончании «холодной войны» Соединенные Штаты остались единственной сверхдержавой, которая обладает возможностью вмешательства в любой части земного шара. Однако могущество их стало менее ощутимым, а вопросы, решаемые военной силой, исчезли. Победа в «холодной войне» пбместила Америку в мир, имеющий много общего с системой европейских государств XVIII и XIX веков и с практикой, которую американские государственные деятели и мыслители постоянно подвергали сомнению. Отсутствие всеобъемлющей угрозы как идеологической, так и стратегической дает нациям свободу ведения внешней политики, во все большей степени базирующейся на сиюминутных национальных интересах. В международной системе, для которой характерно наличие, возможно, пяти или шести великих держав и множества меньших государств, порядок должен возникнуть в основном, как и в прошлые столетия, на базе примирения и балансирования соперничающих национальных интересов. Как Буш, так и Клинтон говорили о новом мировом порядке, словно он находится
Дипломатия
за ближайшим углом. На деле он все еще проходит период вызревания, и окончательные его формы станут зримы лишь в пределах будущего столетия. Будучи частично продолжением прошлого, а частично беспрецедентным, новый мировой порядок, как и те, на чье место он приходит, должен возникнуть как ответ на три вопроса. Что является фундаментальными составляющими мирового порядка? Каковы способы их взаимодействия? Каковы цели, ради которых происходит подобное взаимодействие?
Международные системы живут, идя на риск. Каждый «мировой порядок* выражает стремление к постоянству; уже само это определение несет на себе печать вечности. И все же элементы, которые его составляют, находятся в непрерывном движении; действительно, с каждым столетием продолжительность существования международных систем уменьшается. Порядок, выросший из Вестфальского мира, продержался полтора столетия; международная система, созданная Венским конгрессом, прожила сто лет; международный порядок, характерный для «холодной войны», нашел свой конец через четыре десятилетия. (Версальское урегулирование никогда не функционировало как система, приемлемая для великих держав, и представляла собой немногим большее, чем просто перемирие между двумя мировыми войнами.) Никогда еще компоненты мирового порядка, их взаимодействие друг с другом, задачи, которые надо решить, не менялись столь быстро, не были столь глубоки или столь глобальны.
Как только составляющие международной системы меняют свой характер, не бежно следует период потрясений. Тридцатилетняя война в значительной степени ве^ лась в связи с переходом от феодальных обществ, базировавшихся на традиции и пре тензии на универсальность, к современной государственной системе, опирающейся raison d'etat. Войны времен Французской революции означали переход к го^ дарствам-нациям, определяемым наличием общего языка и культуры. Войны XX в были связаны с распадом империи Габсбургов и Оттоманской империи, вызовом, ^ занным с претензиями на господство в Европе и концом колониализма. В каждь этих переходных периодов то, что ранее принималось как должное, вдруг станов анахронизмом: многонациональные государства XIX века, колониализм XX. ^
Со времен Венского конгресса внешняя политика стала соотносить народы ДР ^ другом — отсюда термин «международные отношения». В XIX веке появление ^ одной новой нации — такой, как объединенная Германия, — порождало деся ^^ смуты. После окончания второй мировой войны появилось на свет почти сто нередко имеющих существеннейшие отличия от европейских, исторически шихся государств-наций. Крах коммунизма в Советском Союзе и распад повлекли за собой возникновение еще порядка двадцати наций, многие увлечены и поглощены сведением вековых кровавых счетов. и ^лъ.
Европейское государство XIX века имело в своей основе общность яз"моЖНЬ1м туры и, с учетом технологии того времени, стремилось оптимально нИЯ на способом достичь безопасности, экономического роста и роста своего отые еВ-международные события^В мире по окончании «холодной войны» традиц" вПлоть ропейские государства-нации — страны, составлявшие «европейский конц^Р ^обалЪ. до первой мировой войны, — не обладают ресурсами для того, чтобы ИГР ^яние. ную роль. Консолидация в Европейский Союз предопределит их будуш ра3делен-Объединенная Европа продолжит свое существование как великая держав,
Возвращение к проблеме нового мирового порядка
ная же на национальные государства — сползет к уровню обладателя второстепенного статуса, k
Частично потрясения, связанные с возникновением нового мирового порядка, проистекают из факта взаимодействия, по крайней мере, трех типов государств, зовущих себя «нациями», но обладающих, однако, слишком малым числом исторических атрибутов государства-нации. С одной стороны, это этнические осколки распавшихся империй типа государств — преемников Югославии или Советского Союза. Одержимые историческими обидами и вековым стремлением к самоутверждению, они в первую очередь стремятся взять верх в старинных этнических соперничествах. Цели международного порядка находятся за пределами их интересов, а часто и за пределами их воображения. Подобно мелким государствам, порожденным Тридцатилетней войной, они стремятся оградить свою независимость и увеличить собственную мощь, не принимая во внимание более космополитические соображения международно-политического порядка.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |