Лука Николаевна Спагетти 4 страница

Однако еще большее удовлетворение начала приносить мне моя гитара. Изучение песен Джеймса Тейлора стало лучшей тренировочной школой, которую можно пройти; только его песни при первом прослушивании казались простейшими благодаря мелодическому стилю и мягкости его голоса. На самом же деле их исполнение представляло собой исключительную трудность, особенно для дилетантов-самоучек, каковым являлся я. И действительно, научившись прилично играть многие его вещи, я с удовольствием заметил, что мне спокойно удается воспроизвести восемьдесят процентов песен других моих любимых артистов.

Таким образом, на пляже в Анцио, куда я, подобно многим другим римлянам, ездил с семьей на каникулы все годы, мы организовывали певческие вечеринки у костра. Я вспоминаю довольно-таки многочисленную группу парней и девушек, загорелых и закаленных морем и солнцем, которые часто собирались вместе, а также взрослых, наслаждавшихся свежестью вечернего бриза на террасах окружающих домов. В те годы эти сборища происходили ежедневно, вечер за вечером, мы собирались на пляже и пели, подкрепляясь свежим пивом и великими курортными романами, которым суждено было длиться всего несколько дней. Это простой, но полнокровный вид развлечения, создававший дружеские привязанности и заставлявший людей чувствовать себя ближе друг к другу.

Я не всегда играл мои любимые вещи, но слушать друзей, поющих под звуки, извлекаемые мною из струн, было трогательно. Самое замечательное происходило в тот момент, когда кто-нибудь просил меня сыграть вещь «Битлов» или Джеймса Тейлора, но бывало и так, что я непроизвольно затягивал песню сам и обнаруживал, что среди собравшихся кто-то знает ее и счастлив спеть вместе со мной.

Как и все, я жил в ожидании истинной любви и надеялся, что магия гитары заставит упасть в мои объятия девушку, предназначенную мне судьбой. К сожалению, мне не давали прекратить игру, так что вечера напролет я бренчал и бренчал, а другие тем временем крутили любовь как одержимые. Такая ситуация в наших местах описывалась колоритным выражением «держать свечку». Но по крайней мере я держал ее, не выпуская из рук неразлучную гитару.

Что касается девушек, то должен сказать, что в этом вопросе рассчитывать на особую помощь футбола не приходилось. В эти годы мы начали играть более серьезно, участвовать в официальных и любительских региональных турнирах, и я тешил себя иллюзией, что это пригодится, дабы произвести должное впечатление, но был вынужден с прискорбием констатировать горькую истину: женщины и мячи не уживаются друг с другом! Более того. Мне следовало бы обратить внимание на знаменитую песенку, которая пользовалась чрезвычайной популярностью, когда я был сопливым мальчишкой: «Почему, почему по воскресеньям ты всегда оставляешь меня одну, чтобы идти смотреть на мяч?» – раздиралась страдающая и несколько взбеленившаяся Рита Павоне[55], объединяя чудесным образом протест тысяч итальянок, которыми пренебрегли, покинув их в одиночестве, мужчины, слишком занятые наблюдением за двадцатью двумя парнями в майках и трусах, гоняющими мяч. Но у представителей итальянского сильного пола явно имелись в запасе какие-то козыри, поскольку после окончания игры всегда воцарялся мир, и я никогда не слышал ни об одном браке, который распался бы из-за слишком частого посещения воскресных матчей.

Что касается меня, то я на собственном горьком опыте узнал: девушек совершенно не интересовали как мои успехи в футболе, так и схема игры, принятая командой «Лацио» в это воскресенье, и я не могу сказать, что представительницы прекрасного пола падали к моим ногам…

В первые годы учебы в университете я регулярно посещал стадион. У нас образовывалась прочная группка друзей-болельщиков, собиравшихся в воскресенье всегда на одном и том же месте, на сиденьях, которые в конце концов стали нумеровать. Никаких ранних утренних выездов и бутербродов: воскресный обед для всех, затем поездка на мотороллере после чашки хорошего кофе, чтобы затем вместе страстно поболеть за «Лацио».

Субботний вечер, даже зимой, я часто проводил в Анцио с кучкой друзей, которая не распадалась до конца лета, и именно тогда я случайно познакомился с Джулианой. Она была очень красивой девушкой с каштановыми волосами, зелеными глазами и шаловливым выражением лица; но что поразило меня с самого начала, так это ее естественность, чуточку приправленная робостью: прошло несколько месяцев, прежде чем мы начали разговаривать друг с другом.

Джулиана проживала в Анцио, и, вы только послушайте, моя фамилия не доставляла ей никаких неудобств. По мере того как мы лучше узнавали друг друга, обнаруживалось, что все больше нравимся друг другу, и через год после того вечера, когда мы познакомились, началась история нашей любви. Друзьям я рассказывал, что увидел ее в первый раз выходящей из моря, с точеной фигурой и золотистым загаром, подобно Урсуле Андресс, явившейся перед удивленным и несколько ошеломленным Джеймсом Бондом, или же легко несущейся по песчаным дюнам, как Бо Дерек в фильме «Десять». На самом деле об этом я никогда не рассказывал своим друзьям, но мы познакомились за столом, перед тарелкой пасты, исходящей ароматным паром. И главное, я действительно был влюблен в нее.

Часть вторая

Римлянин в штатах

. «Up on the roof»[56]

Среди моих бесчисленных детских грез о будущем первое место неоспоримо занимала мечта… побывать в Америке. С тех самых пор как я выучил на память первые песни на английском языке, меня никогда не покидало желание отправиться в Штаты. И наконец-то мечта начала сбываться…

Наступило 29 июля 1995 года, я только что закончил университет и был готов к отъезду. Мои родители подарили мне путешествие по Америке, предмет моих устремлений, от побережья до побережья, от Нью-Йорка до Калифорнии и обратно. Меня должен был сопровождать мой друг Алессандро, и мне предстояло собственными глазами увидеть те места, в которые меня заставили влюбиться музыка и телевидение. Я не верил сам себе: я поведу автомобиль по тем же дорогам, где колесили герои фильмов «Старски и Хатч» и «Чипс»[57], возможно, возьму напрокат автомобиль в компании «Мэгнем Пи. Ай.» или же без дальнейших раздумий сразу же арендую недорогую модель в «Сьюперкар».

По радио я в последнее время слушал только американскую музыку, на закате стрелой носился по аризонской пустыне, распевая во весь голос «Take It to the Limit», мою любимую песню «Eagles». Затем гамбургер и жареная картошка, пиво и кока-кола, а на завтрак – блинчики с кленовым сиропом. И прежде всего, грезил я, у меня будет возможность встретиться с Джеймсом Тейлором. Ни больше и ни меньше. Я уже прочитал где-то, что он живет на Манхэттене, и был твердо уверен: мне бы только попасть туда, а уж там-то я обязательно найду его…

Я и Алессандро ехали в гости к американской семье Патрика Макдевитта, друга Алессандро по переписке, которая проживала в Нью-Джерси, неподалеку от Нью-Йорка. Я еще не был знаком с этим Патриком Макдевиттом, но он уже стал одним из моих героев!

Однако, как говорят в Риме, мы составили счет, не спросивши трактирщика: необходимо было предупредить нашего героя о том, что к нему в дом ввалятся двое юношей-итальянцев.

Мы решили набраться мужества и, не откладывая дело в долгий ящик, позвонить в дом семейства Макдевитт. Я и Алессандро совместными усилиями наскребли значительную сумму в 10 000 лир на приобретение телефонной карточки и нашли кабину, так как, если бы наши родители застали нас за разговорами по телефону с Америкой глубокой ночью (из-за разницы в часовых поясах) и по такому тарифу, о котором лучше не упоминать, они могли бы лишить нас наследства. Но прежде всего, если уж говорить начистоту, мы с Алессандро пришли к выводу, что, учитывая наш постыдный английский, лучше не выставлять себя на всеобщее посмешище, а проделать это, закрывшись в кабине…

Мы были сильно озабочены: возможно, нам удастся выдавить из себя несколько слов, но поймем ли мы того, кто будет говорить на другом конце провода, Патрика Макдевитта? Мы порешили, что всегда можем положить трубку и убежать, и, вооружившись смелостью, позвонили.

Естественно, эта тяжкая задача выпала на долю Алессандро, ибо он был другом Патрика.

К тому же представьте себе, если бы позвонил я и изрек нечто вроде: «Добрый вечер, говорит Лука Спагетти!» – трубку немедленно повесили бы! Так что да здравствуют мужество и дерзость: мы забрались вдвоем в кабину, чтобы набрать скорее сердцем, нежели пальцем номер Патрика. Я никогда не забуду вытаращенные глаза Алессандро, когда на другом конце провода и света кто-то ответил, молчание моего друга в течение нескольких секунд, чтобы набрать в грудь воздуха, проглотив напряжение, которое было сродни целому яйцу, сваренному вкрутую, и его лепет по-английски, прерывистый, возбужденный и исполненный надежды.

Я не понял ни слова из того, что он говорил, а можете представить, что смогли разобрать американцы. Однако же светящийся дисплей телефона демонстрировал, что сумма кредита уменьшается с молниеносной быстротой, подобно времени на радиоуправляемой бомбе. Одним словом, за кратчайшее время с таким трудом собранная нами сумма в десять тысяч лир испарилась, но Алессандро выполнил задачу: когда мы прилетим в Нью-Йорк, Патрик приедет в аэропорт, встретит нас и приютит на несколько дней в доме своей семьи в Нью-Джерси.

И на самом деле, через несколько дней мы приземлились в аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди. Чтобы действительно ступить ногой на американскую землю, оставалось только преодолеть чудовищный иммиграционный контроль. Еще в полете мы должны были заполнить пресловутый зеленый бланк, в котором допытывались, не являемся ли мы шпионами, бывшими террористами, виновными в геноциде, не страдаем ли заразными заболеваниями: сразу же стало ясно, что предпочтительнее всегда отвечать «нет». Только на вопрос: «Ввозите ли вы в США больше 10 000 долларов на человека?» нам хотелось бы ответить «да», но и здесь, к нашему прискорбию, пришлось написать «нет».

Однако, несмотря на наш растрепанный вид из-за разницы в часовых поясах и полета компанией «Финэр» с суточным ожиданием при пересадке в Хельсинки, в Америку нас впустили. Я не верил своим глазам: мечта начала сбываться!

Выйдя в аэровокзал, мы нашли Патрика, который ожидал нас, с виду – воплощение истинного американца с широкой улыбкой, каким я и представлял его. К сожалению, его улыбка исчезла, как только он отдал себе отчет в том, что итальянский гость прибыл с другом, а не один: я моментально осознал, что десять тысяч лир на телефонную карточку потрачены зря, ибо Алессандро и Патрик не поняли друг друга и мое присутствие в семье Макдевитт не было предусмотрено.

Однако, когда первоначальный шок благополучно прошел, размещение не представило собой никаких проблем. Более того, прием в доме семьи Макдевитт остается одним из самых приятных воспоминаний моей первой поездки в Соединенные Штаты. Несмотря на то что мы чувствовали себя совершенно разбитыми из-за разницы в часовых поясах и мечтали только о каком-нибудь матрасе, на который можно было бы свалиться, мать Пэта приготовила ужин.

Увидев на столе только салат, я успокоился, рассчитывая, что этим дело и ограничится: но тотчас же меня встревожил знакомый запах, и с тех пор я никогда не забываю, что, в то время как в Италии салат является гарниром ко второму блюду, в Америке – это всего лишь прелюдия к самому настоящему ужину. Действительно: из недр кухни появилась мать Пэта с огромной супницей пасты с томатным соусом! Затем последовало изысканное жаркое и в завершение – десерт. А я-то полагал, что в США питаются только гамбургерами да картошкой…

После ужина мы переместились в гостиную, где я взял в руки гитару и спел для моих хозяев песни моих американских идолов: от Джеймса Тейлора до Джексона Брауни и Джима Кроуса. Обалденный вечер! Я никогда не предполагал, что на расстоянии тысяч километров вновь обрету тепло костра на пляже Анцио.

Я был совершенно обессилен и все же счастлив, но терять время на сон представлялось невозможным: только несколько часов отделяли меня от первого дня в Нью-Йорке!

Мне никогда не доводилось испытывать столь острого переживания от предстоящей встречи с новым городом: в предвкушении я задавался вопросом, действительно ли он окажется таким, каким я воображал его: гигантским, завораживающим, полным музыки, красок и современных бешеных ритмов.

Когда из автобуса я увидел на горизонте очертания Манхэттена, у меня по коже поползли мурашки. Мы действительно подъезжали к городу, который никогда не спит!

Выйдя из автобуса, будто притянутые каким-то магнитом, мы оказались, сами не зная каким образом, в торгово-деловом центре на Пятой авеню и без какой-либо определенной цели отправились бродить с открытым ртом и широко распахнутыми глазами, с сердцем, преисполненным радости. Я потерял дар речи, ибо в меня за эти несколько минут вселилась уверенность, что в подобном городе я никогда не найду Джеймса Тейлора…

Манхэттен оказался в тысячу раз величественнее, чем я ожидал: он не поддавался никакому описанию. Мы поняли, что находимся в совершенно ином мире: в то время как мы брели, подавленные таким великолепием, улицу пересек Капитан Кирк[58]. Или, точнее говоря, человек, который спокойно разгуливал в костюме капитана межпланетной ракеты «Энтерпрайз», в желтой майке и черных брюках, при полном безразличии прохожих.

Мы представили подобную ситуацию в Риме: если бы на площадь Испании Капитан спустился по знаменитой лестнице с вершины холма от церкви Тринита дей Монти, при всеобщем веселье какие-нибудь галантные римляне спросили бы у него, учитывая проблемы уличного движения в Вечном городе, где он припарковал свой межпланетный корабль и не оставил ли его в двойном ряду, доверив ключи некой темной личности, подрабатывающей присмотром за припаркованными автомобилями на улицах.

Но в Нью-Йорке возможно все, и это выглядит нормальным, и может произойти что угодно. Все, что угодно, и противоречащее всему, чему угодно.

Должен признаться, что я всегда был энтузиастом и оптимистом; даже когда все идет как нельзя хуже, я обычно вижу, что стакан наполовину полон, а не пуст – естественно, красным вином. Более того, часто и охотно я поднимаюсь в своем оптимизме до таких высот, что не вижу и сам стакан, а только красное вино. Дело доходит до того, что мои друзья предлагают мне поразмышлять, не являюсь ли я вместо оптимиста алкоголиком. В любом случае мой энтузиазм толкает меня к погоне за моей мечтой с несгибаемой целеустремленностью: как правило, в процессе преследования я достигаю ее. Но возможно, именно из-за пылкого стремления к моей цели, часто возникает ощущение, что мне не удается насладиться в полной мере тем моментом, когда эти мечты исполняются. Возможно, будучи славным римлянином-романтиком, я каждый раз отчаянно пытаюсь свои впечатления закладывать в память в пользу будущих дней, почти забывая насладиться настоящими. Я восторгался красотой стольких закатов, но взирал на них, прилагая наибольшие усилия к тому, чтобы запечатлеть в уме красоту этих моментов, дабы иметь возможность сохранить их во всей полноте на будущее.

Так же и в этот первый день в Нью-Йорке, ошеломленный чрезмерным изобилием этого невероятного города, я испытывал ощущение, что мне не удается вместить в себя всю грандиозность осуществившейся мечты. Американской мечты итальянского юнца.

Ноги несли меня по Большому яблоку. От Центрального парка у меня перехватило дух. В моих мыслях он стал мифическим местом, когда одним сентябрьским вечером 1981 года я смотрел по телевизору сказочный концерт Саймона и Гарфанкеля[59]. Я на весь вечер буквально прилип к телевизору и записал все представление на небольшой магнитофон, который подключил к выходу телевизора, вынудив всю семью соблюдать абсолютное молчание.

К счастью, вскоре вышла пластинка с концертом, но первые недели после события я провел, прослушивая вновь и вновь эту шипящую ленту и заучивая песни. Я обожал «Mrs. Robinson», но истинное потрясение получил от «The Sound of Silence», прекраснейшей вещи в истории музыки и настоящего шедевра: найдется немного других песен, в которых слияние голосов Саймона и Гарфанкеля с музыкой достигает такого уровня совершенства.

Добравшись до Всемирного торгового центра, к башням-близнецам, мы медленно возвели глаза к небу, лаская взглядом эти чудесные серебристые конструкции, которым, казалось, не будет конца. Устоять перед искушением было невозможно: мы должны немедленно подняться наверх. На крышу мира. Потребовалась всего одна минута в лифте, смахивающем на межпланетный челнок, чтобы стрелой взмыть на высоту четырехсот метров на крышу Северной башни. Там, наверху, открывшаяся панорама представилась чем-то невероятным: внизу раскинулось неподвижное море, необъятный простор синеватого железобетона.

Нью-Йорк казался исполинским дикобразом, вытянувшимся на север, с отливающими на солнце иглами и хохолком на голове в виде Центрального парка. Реки Гудзон и Ист-Ривер выглядели двумя маленькими водными потоками, а Статуя Свободы, эта гранд-дама, хотя и небольшая, незыблемо возвышалась на своем месте, все еще подавая надежду тем, кто прибывал в порт, и благосклонного взирая на узкие полоски пены, которые суда неторопливо вырисовывали на море. Вокруг было разлито ощущение спокойствия, столь непохожее на суматоху, царившую на стритах и авеню, за которыми эти два элегантных колосса надзирали с высоты.

Когда мы вернулись на землю, то для нас был прибережен изысканный культурный момент: посещение Музея современного искусства. Мы не принадлежали к знатокам той тайны, которая называется современным искусством, и, будучи привычными к итальянским музеям, где зачастую самое последнее творение искусства восходит к 1500 году, не осознавали хорошенько, что же нас ожидает.

Мы как следует поразвлекались над тем, что нашим глазам казалось милыми странностями, над всеми этими творениями типа томатного супа Кэмпбелла. Но в один момент я натолкнулся на то, что буквально лишило меня дара речи: большое полотно, висящее на стене, подсвеченное, полностью белое. Первое, что мне пришло на ум: не иначе как картина, которая должна висеть на этом месте, украдена. Надо бы известить хранителей, чтобы они перекрыли все выходы, и, как только картина будет возвращена, я удостоюсь фотографии на первой странице «Нью-Йорк таймс»: «Лука Спагетти, итальянский герой, который предотвратил похищение века». Но, подойдя ближе, заметил на стене небольшую металлическую табличку, гласившую: «Белое на белом». Белое на белом?! Это была знаменитая картина Малевича, которая в самом деле была совершенно белой: она безмятежно висела в зале, причем никому в голову не приходило и тени мысли украсть ее.

Когда Алессандро пришел за мной, я все еще стоял там, совершенно недвижимый, перед картиной «Белое на белом» с отсутствующим видом и, надо полагать, пораженный приступом синдрома Стендаля[60].

Настало время перевести дух и подготовиться нанести обязательный визит: посетить «Дакота-билдинг», здание на углу Централ-парк-уэст и 72-й улицы, мелькающее в кадрах фильма «Ребенок Розмари», но приобретшее печальную славу после того, как перед входом в него 8 декабря 1980 года был убит Джон Леннон. В моей памяти воскресли драматические события того вечера, показанные в теленовостях: ограждения вокруг «Дакоты» и люди, объединившиеся подле них в стихийном порыве скорби. Я полагал, что там висит мемориальная доска в память Джона, однако не обнаружил ни малейших ее признаков. На «Дакоте-билдинг» не было ничего. Мы нашли упоминание о Ленноне в Центральном парке: место с поэтичным названием «Мемориал Земляничных полян», где на огромной мозаике выделяется надпись «IMAGINE».

Три года тому назад я посетил музей «Битлз» в Альберт-Док в Ливерпуле и почувствовал себя пригвожденным к полу от потрясения, когда, полагая, что залы музея уже кончились, я неожиданно оказался в последнем, в помещении с совершенно белыми стенами: в центре стоял огромный рояль, тоже белого цвета, на котором лежали очки Джона в круглой оправе, в то время как звуки песни «Imagine» травили душу любого, вошедшего сюда.

Без слов, но думая о том, сколько Джон мог бы сказать миру сегодня, я повернулся и молча пошел прочь.

У нас было запланировано путешествие от побережья до побережья, которое должно было начаться через три дня. Перед отъездом Джулиана подарила мне книгу Джека Керуака «На дороге», и, несмотря на то что энтузиазма было предостаточно, ее чтение подлило масла в огонь. Мы просто бредили этой поездкой и были готовы поглощать милю за милей, не важно каким образом. Нам необходимо было любыми средствами добраться до Сан-Франциско.

Средство имелось одно-единственное, под названием «Эмтрэк Калифорния Зефир», овеянный легендами состав, который колесил по Америке вдоль и поперек.

Но перед отъездом нас ожидало еще одно испытание, которое я никогда не забуду: бейсбольный матч на «Янки-стэдиум», куда мы отправились с Пэтом и его отцом Джоном.

Мы были возбуждены новизной и тем, сколько мы узнали за немногие часы пребывания на американской земле, но теперь мы сами могли преподать урок этому народу с еще не сложившимися традициями: как надо ходить на стадион! Не важно, что нам совершенно неизвестны правила бейсбола; мы усекли основной принцип этого вида спорта: требовалось как можно сильнее ударить по летящему мячу деревянной битой, стараясь отправить его подальше. Заняв свои места на «Янки-стэдиум», мы уже считали, что после стольких лет посещения Олимпийского стадиона и матчей соперничества «Рома» – «Лацио» для нас эта игра окажется прогулочкой.

Играли команда «Янкиз» против «Милуоки Брюэрз»[61]. Требовалось уяснить только одну небольшую деталь. Я спросил у Пэта:

– За кого болеем?

На мое счастье, я всегда уютно чувствую себя, куда бы ни попал; даже за границей, среди незнакомых людей, через день я чувствую себя как дома, через три дня – гражданином этой страны, через неделю готов идти сражаться за нее.

На сей раз этот процесс ускорился: я уже готов был идти в сражение.

– За вон тех, в белом, – ответил Пэт.

Каждый раз, когда происходило нечто значимое, мы с Алессандро поддерживали болельщиков «Янкиз», используя весь наш изысканный многолетний репертуар стадионных выкриков, изливая на головы несчастных «Пивоваров» всю брань, какую только возможно придумать. А ведь эти бедняги носили название, которое так нравилось нам!

Пэт и его отец явно развлекались этим уроком разбушевавшейся фантазии, который был преподан нами сдержанным американским болельщикам, и мы гордились внесенным вкладом. Тот факт, что Пэт в последующие годы всегда рассказывал эту историю со смехом, который вызывал у него слезы на глазах, пробудил во мне подозрение, что наш энтузиазм выглядел слишком уж «футбольным», но что поделаешь: любовь к «Янкиз» оказалась заразительной.

Я уже почти вошел в спортивный транс, когда обнаружил, что вляпался в самую непредвиденную ситуацию. В те годы я много курил; каждый день пачка красных «Мальборо», исключительно и всегда только красных «Мальборо», эта пачка была моим единственным и обязательным спутником. На открытых трибунах «Янки-стэдиум» этим теплым вечером я уже прикончил четыре или пять сигарет, когда, закуривая очередную, увидел нависшую надо мной исполинскую тень сотрудника службы безопасности, чернокожего великана, который с чрезвычайно серьезным видом угрожающим голосом начал читать мне нотацию. Первое, о чем я подумал, было: «Черт, я забыл заполнить какую-то графу на этом проклятом зеленом бланке в самолете!» Но потом понял, что совершил более серьезный проступок на стадионе: может быть, виной тому мое сквернословие? Нет, это оказалось намного хуже: сигарета. Я курил на открытом стадионе! Потеряв дар речи, я засунул сигарету обратно в пачку. В то время как служитель угрожал вывести меня со стадиона, если только я вновь возьму в руки орудие преступления, Джон учтиво пытался объяснить ему, что я не знаком с этим правилом, что приехал из менее цивилизованной страны, но тот не хотел слушать никаких увещеваний: еще одна сигарета – и Лука Спагетти будет навеки изгнан с «Янки-стэдиум»!

Игра продолжалась, и, оглядевшись вокруг, я осознал, что курили все, включая Джона, просто они прикрывали сигарету ладонью и втягивали и выдыхали дым таким образом, чтобы это оставалось незамеченным. Я же, один-единственный олух, курил как ни в чем не бывало, пуская дым в небо кольцами. Я спросил себя, что случилось бы с несчастным сотрудником службы безопасности, если бы он попытался затушить сигарету у кого-нибудь во время матча в Риме: даже если бы на его месте оказался сам Стивен Сигал, скорее всего уже меньше чем через двадцать минут его останки были бы сброшены в Тибр озверевшей толпой.

Но это пошло мне на пользу; таким образом я получил урок, как должен вести себя курильщик в Соединенных Штатах.

К тому же «Янкиз» выиграли матч, и с того вечера мое американское сердце бьется только за них.

– «Янкиз», давай!

. «Riding on a railroad»[62]

На следующий день все было готово к отъезду. Посадка в поезд «Эмтрэк Калифорния Зефир» состоялась в Чикаго. Мы поднялись в вагон нашего нового друга и выбрали места, которым предстояло стать нашим домом… на все последующие четверо суток! Конечно, это предприятие сулило немалые трудности, но такой вызов нас только раззадоривал. Правда, нам не давали покоя всего две небольшие проблемы: первая, кстати, не такая уж маленькая: как не умереть от голода и жажды за эти четверо суток? Вторая, касающаяся исключительно меня, заключалась в устрашающем вопросе: когда я выкурю свою следующую сигарету «Мальборо»?

Мы решили провести первичное обследование поезда, чтобы обрести большую уверенность в наличии хотя бы незначительных возможностей обеспечить себе пропитание, и «Зефир» немедленно предложил нам два варианта: первый, явно не про нас, оказался вагоном-рестораном, куда могли иметь доступ пассажиры с кошельком более тугим, нежели наш; второй представлял собой некое подобие бара, где подавали пиццу, напитки и различные закуски. Голодная смерть нам не грозила.

После чего до меня дошло, в каком нелепом аду я очутился со своими привычками курильщика: громкоговоритель объявлял название следующей станции, уточняя, что она является «остановкой для курящих». Что такое?! Я молниеносно вытащил свою пачку сигарет и, как только двери открылись, уже был тут как тут со своей «Мальборо» во рту, готовый на полную катушку использовать «остановку для курящих».

На перроне ко мне приблизился пожилой темнокожий мужчина с приятным и внушающим доверие лицом Моргана Фримена. Похоже, что и его терзала моя проблема с курением, и, когда он подтвердил мои наихудшие опасения, я почувствовал себя в положении больного, приговоренного к смерти. Оказывается, не все остановки были для курильщиков, а только те, о которых предупреждал громкоговоритель. И тогда полагалось выходить и курить. Можно с ума сойти! К счастью, я немедленно сдружился с «Морганом Фрименом», в действительности его звали Луиш, он был бразильцем и работал на компанию «Эмтрэк». Мой спаситель ехал с нами почти всю дорогу и заранее знал, на каких остановках я могу сделать несколько разрушительных для здоровья затяжек дыма.

Пришло время заморить червячка, так что мы с Алессандро направились проверить, какими же изысканными блюдами попотчуют нас в этой комнатушке вагона. Ответ был сколь внезапным, столь и обескураживающим: пицца и пиво! И все. Это в течение четырех-то суток! Однако существовала возможность выбора между обычной круглой пиццей и пиццей с перцами; когда мы выяснили, что в Америке под «перцами» подразумевается не наш перец, а колбаса (!), пришлось выбрать как раз эту последнюю в компании с бутылкой освежающего пива «Будвайзер». Первый заход вполне удовлетворил нас аппетитностью и насыщением поданного блюда: жаль, что это неизбежно повторялось все последующие разы. Нет смысла говорить, что я в жизни своей не забуду вкус этой «пиццы с перцами».

Кое-как приглушив голод, мы решили немного исследовать состав. Переходя из вагона в вагон, мы внезапно, к нашему величайшему изумлению, очутились в великолепном помещении, совершенно отличном от всех прочих: оно было абсолютно прозрачным! Собственно говоря, созданным специально для того, чтобы подарить пассажирам полный обзор окружающего пейзажа, как днем, так и ночью. Придя в восторг, мы тут же начали фантазировать, какое зрелище ожидает нас в окрестностях Большого каньона.

Колеса под нами быстро отсчитывали мили, и мы уже в конце первого дня знали более или менее всех в поезде, от обслуживающего персонала до пассажиров. Одна большая семья, которая ехала на запад.

А потом произошел «казус Стива».

Стивом был мальчик примерно лет двенадцати, блондин с рыжеватым отливом волос и светлой кожей лица, слегка усеянной веснушками. Он был самым маленьким и определенно самым любопытным из трех или четырех ребят, путешествовавших вместе с ним, скорее всего в сопровождении какого-то взрослого, размещавшегося в другом вагоне. Вероятно, наибольшее любопытство у него вызывали мы: два парня, явно оторванные от родной земли и разговаривающие по-итальянски. Мальчуган начал крутиться вокруг нас со все более настырными вопросами: кто мы такие, откуда приехали и куда следуем. Стив не был вредным отпрыском, но едва мы делали попытку расслабиться или вздремнуть, как из ниоткуда возникала рыжеватая головка, всегда готовая задать более или менее уместные вопросы.

Уже на второй день переносить его стало невмоготу. Мы спасались бегством в прозрачный вагон, притворяясь чрезвычайно увлеченными пейзажем, даже если проезжали через туннель.

Но самое неожиданное случилось вечером. Алессандро и я вынули колоду неаполитанских карт и начали отчаянно резаться в скопу. Я не испытываю особой склонности к игре в карты, но иногда это просто идеальное занятие для того, чтобы убить время. Хотя у скопы есть свои правила, но фактически это самая легкая и расслабляющая игра из существующих: достаточно уметь считать до десяти.

Дата добавления: 2015-11-04