И все же, несмотря на то, что громкое имя могло освободить его от законов и правил, оно не могло освободить его от влияния препаратов. Бывали моменты, когда он сначала вызывал врача, а затем отправлялся на деловую встречу. У него опускались уголки глаз. Он был вялым, тянул и плохо выговаривал слова. Но это было самым худшим из того, что я видел, до критических пределов никогда не доходило. Если я был поблизости, я сразу же отменял эти встречи, поскольку не хотел, чтобы кто-либо видел Майкла в таком состоянии. Но если меня не было рядом, он обычно шел на встречу. После одной из таких встреч раввин Шмули Ботеак (фамилия произносится именно так, а не «Ботич» – прим.пер.), друг и компаньон Майкла, сказал мне, что беспокоится о Майкле и даже спросил его, все ли у него в порядке.
– Да, – ответил ему Майкл, – мне просто пришлось принять лекарство. После него мне немножко не по себе.
Несколько подобных встреч убедили меня в том, что мне следует вмешаться. Но я никогда раньше не запрещал Майклу делать что-либо, что он непременно хотел сделать. В наших отношениях подобного не было. Я честно говорил ему, что ему не следовало бы делать какие-то вещи, но никогда не пробовал запрещать напрямую.
Я впервые подошел к этому открыто.
– Ты принимаешь слишком много демерола, – сказал я ему.
– Ты считаешь, что у меня проблема, – ответил Майкл, – но это не так. Ты же видел, что случилось со мной в Мюнхене. Я не могу дышать. Не могу спать. Ты понятия не имеешь, каково это – испытывать такую сильную боль. Мне завтра нужно работать. Если я не посплю, как я буду работать в студии?
Как он сам сказал мне, было трудно оспаривать чью-либо оценку своей собственной боли, и как бы это ни раздражало меня, я отступил перед этой кажущейся мудростью. Я принял его ответ частично потому, что за этим стояли доктора, а частично потому, что Майкл сам по себе был исключением из всех правил. Но по большей части я принял это, поскольку это было сказано человеком, ведшим меня по жизни, и ведшим меня хорошо, человеком, который всегда говорил мне не прикасаться к наркотикам, не становиться наркоманом. Я просто предположить не мог, что в такой ситуации он мог бы отправить меня по ложному пути.
Мои родители определенно не проводили с Майклом целые дни напролет, как я, и им было неведомо, как он себя вел в таких случаях. Однажды моя мать навещала Майкла в Южной Африке, и тут к нему пришел врач.
– Я дал ему кое-что, чтобы помочь ему заснуть, – сказал он ей. – Проверяйте его каждый час.
Для моей матери это было в диковинку. Майкл никогда не демонстрировал эту сторону своей жизни моей семье, поскольку не хотел, чтобы у моих родителей или младших детей сложилось плохое впечатление о нем. Точно так же, как он наливал вино в банки из-под содовой, он и в этом случае не считал, что поступает неправильно, но не хотел, чтобы люди подумали о нем плохо. Поэтому моя мать мало что знала о взаимодействии Майкла с врачами (тот вечер был единственным случаем, о котором я могу вспомнить) и понятия не имела, что эти визиты были частью гораздо более обширной тенденции. Когда пришел доктор, моя мать, как и я, вероятно, решила, что и он, и Майкл знали, что делают.
Когда Майкл приехал к нам в гости на рождество 2000 года, он не только привез нам собаку, но также захватил с собой и свои привычки. К нам в дом не являлся ни один врач, но однажды вечером мой отец приехал домой с работы и заметил, что Майкл был под действием какого-то лекарства. Он сел рядом с ним и сказал:
– Майкл, это не очень хорошо для тебя.
– Да нет же, Доминик, все в порядке, – пробормотал Майкл. – Со мной все нормально. Я должен принимать это, чтобы заснуть, но со мной все в порядке, правда.
Однако с моим отцом такое не прокатывает.
– Я не собираюсь указывать тебе, что делать, но, пожалуйста, будь осторожен. Пожалуйста, пожалуйста, будь осторожен. Я люблю тебя, но, возможно, в этот раз ты принял слишком много.
Возникло неловкое молчание, а затем Майкл наконец-то признал:
– Ты прав, Доминик. Ты прав. Вероятно, я принял слишком большую дозу.
После той ночи Майкл ни разу не принимал никаких лекарств, пока был в Нью-Джерси – доказательство того, что он, по крайней мере, понимал, что то, чем он занимается, не вызывает одобрения у моих родителей. И хотя мои родители всегда могли приструнить Майкла, даже они не смогли помешать ему, когда он находился за пределами их влияния.
Их обособленность означала, что они не видели и не испытывали на себе самого худшего из того, что сопутствовало зависимости Майкла от лекарств, и хотя я часто думал об этом, я не хотел делиться с ними этой информацией. Проще говоря, я не хотел беспокоить их еще больше – они и без того волновались. К сожалению, они, вероятно, были единственными людьми, которым я мог бы доверить свои страхи. Я не мог обратиться за помощью к экспертам. Я не мог поговорить с друзьями о том, как определить проблему или решить ее, если она выходила за рамки моей компетенции. Я хотел все исправить, но не хотел рисковать – ведь эти новости могли распространиться. Какая-то часть меня чувствовала себя ответственной за все это, а другая была невероятно разочарована в Майкле из-за того, что он позволил всему этому случиться с ним.
Единственным человеком, с которым я мог поговорить о «лекарствах» Майкла, была Карен, его ассистент. Она примерно представляла, что происходило, и много лет устраивала его визиты к дерматологу. Иногда я звонил ей и плакал в трубку, говоря: «Карен, я не знаю, что делать». Карен знала не лучше моего, но ей можно было довериться, она всегда проявляла сочувствие и вела себя как настоящий профессионал. В конце концов, Майкл был взрослым человеком и сам о себе заботился. Никто не мог указывать ему, что делать. Карен, возможно, ощущала себя столь же беспомощной, как и я, но ее поддержка часто помогала мне пережить эти проблемы.
То, что Майкл принимает лекарства, не было секретом в компании, но люди, которые, возможно, могли что-то заметить, были прежде всего бизнес-советниками; они угождали ему и давали ему все, что он хотел, и их главной целью было оставаться в хороших списках, чтобы Майкл доверял им и хорошо к ним относился – они не были друзьями, которые рискнули бы навлечь на себя его гнев во имя правды. Их главной задачей было защитить его имидж, а не менять его поведение за кулисами. И даже если бы кто-то из них попытался поговорить с Майклом (из искреннего беспокойства или только из соблюдения собственных интересов), вероятно, их постигло бы то же самое: оправдания Майкла были чрезвычайно убедительны.
В первые несколько месяцев 2001 года я отказывался вызывать к Майклу врачей. Он отвечал мне: «Ладно, тогда я сделаю это сам». Эта угроза тревожила меня, поскольку я хотел быть в курсе, как часто он звонит им. Если я перестану вызывать их, между ним и докторами уже не будет посредников, и я боялся того, что он может натворить, если не будет знать, что я слежу за каждым его приемом как ястреб.
Я стал забирать лекарства – ксанакс, перкосет или валиум – в свою комнату, чтобы Майкл не имел к ним свободного доступа. Я не хотел, чтобы он просыпался посреди ночи и машинально тянулся за таблеткой. Если мне придется дать ему что-нибудь, я это сделаю, но, по крайней мере, я буду знать, что именно он проглатывает. Как я мог взывать к его разуму, если не был вооружен фактами и не знал, как часто и сколько лекарств он принимает? Может, он приведет еще больше докторов, и те дадут ему еще больше лекарств? Я беспокоился, что полностью потеряю его, если выйду из этого «круговорота». Майклу эта идея контроля совершенно не понравилась, но он позволил мне это, поскольку знал, что так я буду чувствовать себя спокойнее. Это был компромисс. Я разрывался между желанием вмешаться на более серьезном уровне и страхом потерять свою связь с Майклом и способность помочь ему, если сделаю это.
Однажды вечером, перед поездкой в Оксфордский университет, мы пили вино в его номере, и он показался мне в подходящем настроении, чтобы попытаться заговорить с ним о том, что я хотел обсудить уже долгое время.
– Мне очень жаль, что я так доставал тебя из-за этих лекарств, – сказал я. – Но это потому, что я люблю тебя. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Майкл отпил вина.
– Ты не знаешь, каково это, – ответил он. – Я пытаюсь заснуть, зная, что утром все будут ждать от меня творчества, но я в агонии. Это самое ужасное ощущение в мире.
– Наверное, я просто не понимаю, насколько тебе больно.
– Поверь мне, – произнес он тихо. – Я совершенно не хочу прибегать к этому. Но я танцевал и выступал на сцене с пяти лет. Теперь мое тело расплачивается за это.
Каким бы несчастным я ни был, мне нечего было ответить ему. Да и как я (или кто-нибудь другой) мог знать, каково это было – прожить жизнь Майкла Джексона?
Глава 15. Неожиданность
В 1993 году Майкл очень непростым путем узнал, что его отношения с отдельными детьми и их семьями могли привести к неприятной ответственности, но это не приглушило его желание помогать людям, особенно детям, и никак не вступало в компромисс с его искренностью в воплощении этого желания. Достаточно послушать Heal the World, Keep the Faith, Man in the Mirror, Lost Children, Will You Be There, Gone Too Soon и Earth Song, чтобы понять, как он использовал свою музыку, чтобы подарить людям надежду, и осознать всю глубину его желания привнести в этот мир побольше добра.
Затем, пока он работал над Invincible, он подружился с раввином Шмули Ботеаком. Шмули был невысокого роста, голубоглазый, у него была борода, ермолка, очки, большой толстый живот и чрезмерно длинный галстук. Майкл решил создать с ним специальный фонд для нуждающихся детей. Они хотели объединить семьи. Главной задачей фонда Heal the Kids было вдохновить родителей на то, чтобы они выделили какой-то день и всегда ужинали со своими детьми дома, чтобы текущее поколение родителей не пренебрегало общением с детьми. В «инициативу семейных ужинов» также входила передача родителям необходимых навыков для ведения бесед со своими детьми. Все было просто: мы хотели напомнить им, что с детьми необходимо общаться, слушать их и говорить им, что вы любите их.
В марте 2001 года для запуска проекта Heal the Kids Шмули получил для Майкла приглашение выступить с речью в Оксфордском университете, чтобы рассказать об инициативе фонда для помощи детям по всему миру и объединения семей. Этой речью Майкл хотел показать всю серьезность своей приверженности этому делу. Он принял это очень близко к сердцу и много размышлял над этим, это не было рекламным трюком большой знаменитости и его раздутого эго.
В Оксфорде Шмули представил Майкла публике, и тот проковылял на сцену. Он был на костылях, поскольку пару месяцев назад сломал ногу в "Неверленд". Я был с ним, когда это случилось, и моей первой реакцией на происшествие был смех.
– Ты, мунвокер хренов, ты даже не можешь спуститься вниз по лестнице.
– Заткнись, мне же больно! – огрызнулся он, знаками прося помочь ему. Я сумел поднять его с пола и принес ему стул. Он что-то пробормотал о том, что Принс бросает свои игрушки на ступеньках, затем попытался встать на ногу. Через несколько секунд он заявил, что с ним все в порядке, и я решил, что инцидент исчерпан. Но когда мы отправились «на дело» (мы собирались ограбить кухню), он все пробовал наступать на больную ногу, а затем сказал:
– Черт, кажется, дело плохо.
Теперь же, в самом начале своей речи, Майкл вскользь пошутил о том, что сейчас он ходит как восьмидесятилетний старик, и быстро перешел к серьезным вопросам.
– Все мы родом из детства, – сказал он. – Но я – продукт отсутствия детства, отсутствия этого драгоценного и чудесного возраста, когда мы можем беззаботно веселиться, совершенно ни о чем не беспокоясь, нежиться в любви наших родителей и близких, и самой большой нашей тревогой является то, как подготовиться к тесту по орфографии в понедельник утром.
Он говорил о той величайшей потере, которая шла рука об руку с его успехом, говорил о том, насколько важным для него было, чтобы детей, вообще всех детей никто не заставлял преждевременно взрослеть. Он выражал сожаление о том, что упустил, когда был ребенком, но также говорил о необходимости прощать – в его случае речь шла об отце. Он не хотел, чтобы его собственные дети строго судили его, и оглядывался на свое прошлое, заглядывал в свое сердце, чтобы найти там ту любовь, которую, как он был уверен, его отец все же питал к нему. Это была феноменальная речь, и Майклу аплодировали стоя. Для него это был особенный момент: он был очень тронут тем, насколько смог открыться, разделив болезненные воспоминания с публикой, и это дало ему ощущение более тесной связи с людьми – быть наконец-то понятым и воспринятым за то, кем он был на самом деле. Более того, он увидел эту связь в более широком контексте, как способ передать надежду всем детям.
В тот день мы все увидели новую открывшуюся возможность. Майкл хотел помочь детям, он всегда старался сделать это индивидуально – посещал больницы, знакомился и дружил с больными детьми и так далее, но теперь у него был шанс оказать более обширное и мощное влияние. Благодаря этому фонду, протянув руку помощи тем детям, с которыми у него не будет времени встретиться лично, он мог достичь гораздо большего, чем мог бы мечтать, будучи очень занятым человеком, всего лишь одним человеком из многих.
Однако, несмотря на всю важность Heal the Kids, у нас в Европе были и другие дела. За день до речи в Оксфорде, пока мы еще были в Лондоне, мне позвонил бизнес-консультант Майкла, Мьюнг-Хо Ли, который хотел, чтобы мы встретились с европейским медиа-магнатом Юргеном Тоденхофером. В Итальянских Альпах. Принса и Пэрис не было с нами в этом путешествии, и Майкл хотел поскорее воссоединиться с ними в Нью-Йорке. Однако это была очень важная встреча, поэтому, вместо того чтобы отправиться домой, мы поехали высоко в горы, где весна снова сменилась зимой, и отдаленные, отрезанные от цивилизации деревушки выглядели застывшими во времени.
Предыдущей ночью я до пяти утра, совершенно нетрадиционно для себя, был в ночном клубе с иллюзионистом Дэвидом Блейном. Я был уставшим и испытывал легкое похмелье, а дорога была долгой и извилистой, но, наконец, мы подъехали к нужному дому. Пока мы выбирались из машины, в дверях показались несколько человек, и среди них была изумительно красивая молодая женщина.
– Смотри-ка, вот и рыбка для тебя, – сказал мне Майкл. Мы так и не выросли из того, чтобы называть привлекательных женщин «рыбками». Было неясно, вырастем ли мы из этого когда-нибудь.
– Не-ет, это твоя рыба, – ответил я.
Мы перебрасывались такими фразами еще какое-то время, пока Майкл, наконец, не сказал:
– Она идеально тебе подходит. А в море полно рыбы для меня.
Ее звали Валери. Она была дочерью Тоденхофера.
Нога Майкла все еще была в гипсе и на такой высоте начинала опухать. Едва мы зашли в теплый дом, как я сразу же начал искать ему врача. Валери и ее мать Франсуаз объяснили мне, что в Зельдене, насчитывавшем всего четыреста человек, был только один врач. Ее звали Мария. Франсуаз позвонила этой женщине и сказала ей, что ее услуги очень нужны здесь. Как и любой очень занятый врач в маленькой деревушке, Мария сказала: «Привезите пациента ко мне, но ему придется подождать, пока я не разберусь с другими пациентами». Франсуаз объяснила ей, что этот человек не может просто сидеть и ждать в приемной. Она не назвала ей имени пациента, но подчеркнула, что он ни в коем разе не может приехать в клинику. Это заняло какое-то время, но Мария, наконец, согласилась приехать, не зная, что же это за таинственный пациент. Когда она прибыла, Майкл лежал на кушетке и больше смахивал на карикатуру на самого себя. Выражение лица Марии, когда она узнала его, было бесценным.
После того, как врач помог Майклу, мы отправились в подвал шале, чтобы послушать презентацию о сделке с Юргеном, звучавшей весьма многообещающе. После встречи Майкл и я отправились ко мне в комнату, чтобы привести себя в порядок перед ужином. В руки мне попались две бутылки белого вина. Я хотел еще раз обсудить то, что мы услышали на встрече, но Майкл сказал:
– Нахрен все, давай просто отдохнем.
Этим мы и занялись. Мы говорили о красивом доме, в котором находились, о потрясающей девушке, оставшейся внизу, и о том, как мы будем вместе покорять мир. У нас было хорошее настроение, и мы таки выпили целую бутылку вина. Или, возможно, мы были в таком хорошем настроении, потому что выпили целую бутылку.
Когда пришло время спускаться вниз к ужину, и я, и Майкл принарядились. Я надел черный костюм. Майкл был в светло-зеленой рубашке, черных брюках и черной спортивной куртке. И, разумеется, в темных очках, которые он в итоге все же снял.
Это был долгий, компанейский ужин, и Майкл был в ударе. Обычно он был очень застенчив, но в тот вечер он беседовал с людьми на разные темы. Мы говорили о медитации, футболе и музыке. Посреди ужина к нам заглянула семья местных музыкантов, чтобы развлечь нас традиционной народной музыкой своей деревушки. Они выглядели так, словно явились прямо из сказки, этакие персонажи братьев Гримм, вышедшие из своего пряничного домика.
И, разумеется, была красивая девушка, Валери. Она сидела напротив меня, у нее были чудесные светлые волосы, точеное лицо и изумительные серо-голубые глаза. Мы не очень-то много болтали за ужином, но время от времени смотрели друг другу в глаза и весь вечер молча флиртовали через стол.
Майкл понял, что между нами что-то возникло. В конце ужина, когда все поднялись со своих мест, вышло так, что мы с Валери оказались под веткой омелы. (Думаю, в Альпах омела есть круглый год.) Внезапно я услышал голос Майкла у себя за плечом.
– Фрэнк, ты просто обязан поцеловать ее! – сказал он. – Если ты не поцелуешь ее, случится какое-нибудь несчастье.
С этими словами он схватил нас обоих за головы и подтолкнул нас друг к другу. Похоже, Майкл чувствовал себя в этот вечер особенно уверенно. Я разрядил неловкую ситуацию, поцеловав Валери в щеку.
Было уже за полночь, поэтому Майкл и я извинились и вернулись наверх, где нас ждала вторая бутылка вина. Все остальные отправились на единственную дискотеку в деревне, клуб под названием Apres Club. Майкл и я пили вино и разговаривали до тех пор, пока бутылка не закончилась, и тут мы поняли, что нам очень хочется перекусить. Мы решили, что все уже спят, поэтому проскользнули вниз, чтобы совершить набег на кухню. Майкл при этом прихрамывал на здоровой ноге. А на кухне мы обнаружили Валери. Она сказала нам, что мы пропустили все «веселье». По дороге к клубу ее мать поскользнулась на льду, ударилась лбом, и ее забрали в больницу. Позднее Валери заглянула домой, чтобы проверить, вернулась ли мать, но та еще была в больнице с нашими охранниками. Мы позвонили в больницу, чтобы узнать о ее состоянии, и нам сказали, что у нее все в порядке, поэтому Валери, Майкл и я набрали себе всяких легких закусок, взяли еще вина и перетащили все это наверх.
Валери сидела рядом со мной на верхней ступеньке, а Майкл – в кресле в широком коридоре рядом с лестницей. Мы разговаривали и смеялись, и тут Майкл вдруг сказал:
– Да ладно тебе, Фрэнк, ты же знаешь, что хочешь поцеловать ее. Просто поцелуй ее.
Я покраснел. Майкл часто проделывал со мной подобное, и я к этому уже привык, но в этот раз все было иначе, поскольку я действительно очень хотел поцеловать Валери. Стараясь скрыть свое смущение, я бросил в Майкла подушкой, встал и объявил:
– Тебе уже хватит. Ты отправляешься в постель.
Я стал подталкивать его к его комнате, приговаривая:
– Ты слишком много выпил. Тебе надо проспаться.
Я шутил, конечно, но Майкл извинился, сказав:
– Да, думаю, вас надо оставить одних.
Он велел мне хорошо себя вести и предупредил Валери, чтобы она была осторожной. Я знал, что Майкл хочет, чтобы я был счастлив, но я также ощущал, что под всеми этими поддразниваниями прячется легкая ревность. Было здорово, что я мог побыть с девушкой – до тех пор, пока это не означало, что я стану менее доступен для Майкла. Я понимал это, но не особенно волновался. Я просто жил моментом и получал удовольствие.
Теперь мы с Валери остались вдвоем. Она вывела меня на улицу, на холодный чистый воздух. Рядом жил знаменитый альпинист, державший за домом парочку яков. Валери показала их мне, но они не впечатлили меня. Я решил, что они похожи на коров-переростков. И все же они напомнили мне о том, что Нью-Йорк с его повседневной суетой, вечно трезвонящими мобильниками и жесткими сроками был очень далеко, и там уж точно не было никаких яков. Валери и я закутались в одеяло, разместившись неподалеку от яков, и смотрели рассвет. Наконец, оставшись одни в этом живописном рассвете, мы поцеловались.
Глава 16. На самом дне.
Часть 1.
У сказок есть одна проблема – они существуют исключительно в противовес реальному миру, а реальный мир далеко не так прекрасен. После волшебных моментов, проведенных в Итальянских Альпах, мое возвращение в Нью-Йорк положило начало одному из самых сложных и тяжелых периодов, которые я провел рядом с Майклом.
Пока мы с ним катались между «Неверлендом» и Манхэттеном во время работы над Invincible, Курт и Дерек продолжали вести анализ и пересмотр организации Майкла. В их бесконечном исследовании его финансового состояния обнаружились плохие новости о сделке, которую он считал почти завершенной – покупка «Марвел Комикс». Как и в случае с каталогом Битлз, который он приобрел в 1985 году, сделав абсолютно гениальный ход, Майкл предсказал, что «Марвел» поднимется в цене, особенно благодаря потенциалу Человека-паука, еще до того, как были сняты фильмы, основанные на этом комиксе. Сделка с «Марвел» фактически провалилась, но Майкла ввели в заблуждение, заставив его поверить, что компания принадлежала ему.
Майкл доверял мне своих детей, а это означало, что он верил мне безгранично, но самые тяжкие моменты наступали, когда мне следовало принести ему плохие новости. Я знал, что он не хотел что-либо слышать о неудаче с «Марвел», но я был обязан сообщить ему эту неприглядную правду. Курт, Дерек и я встретились с ним и рассказали ему, что по факту он никогда не был владельцем «Марвел Комикс». Майкл отказался поверить в это и разозлился на всех нас за то, что мы сказали ему об этом, а затем закрыл лицо руками и заплакал.
– Ну почему меня все время используют и лгут мне? – повторял он. – Почему?
Это была душераздирающая сцена, демонстрировавшая еще более душераздирающую истину: какой бы глупой ни была его паранойя, случались моменты, когда она была вполне закономерной и оправданной. Майкл снова и снова настаивал на том, что против него плетут заговор торгаши, стремившиеся только подзаработать на контракте с ним и не останавливавшиеся ни перед чем, чтобы использовать его лучшие намерения и инстинкты ради собственной выгоды. Каждый раз, когда происходило что-то вроде несостоявшейся сделки с «Марвел Комикс», несказанно разочаровавшей его, это все больше подрывало его способность доверять ближайшим советникам. Более того, такое машинальное недоверие ко всем и вся стало его единственным защитным механизмом. И хотя эта паранойя иногда вполне имела смысл в реальности, в других случаях она оставалась всего лишь паранойей.
Я ненавидел то расстройство, которое ему причинила сделка с «Марвел Комикс», и тем более ненавидел, когда его паранойя касалась меня, но я не собирался смягчать или изменять реальность, чтобы говорить ему только то, что он хотел услышать. Если правда и верность приведут к еще большему осложнению и компрометации наших отношений, значит, так тому и быть. Труднее всего было защитить Майкла, когда мне приходилось защищать его от самого себя, но – к сожалению или к счастью – я всегда руководствовался мнением, что он действительно нуждался в защите.
***
В апреле 2001 года Майкл отчаянно пытался закончить работу над Invincible, но постоянно сталкивался с раздражающими нюансами, отвлекавшими его от альбома. Его перфекционизм мешал завершению проекта. Он постоянно злился на Sony, поскольку они не разработали такой маркетинговый план, которого, по его мнению, заслуживал этот альбом. Вдобавок, его желание помочь людям приводило к тому, что он все больше времени проводил с раввином Шмули в работе для фонда Heal the Kids. И, разумеется, присутствие его детей постоянно напоминало ему о том, что его сердце должно быть в другом месте – то есть, рядом с ними.
Майкл никогда раньше не записывал альбом в таких обстоятельствах, и было заметно, что ему с трудом удается сохранить такую ясность разума, как в прошлом, особенно если учесть все то влияние, которое на него оказывали лекарства. Да, Invincible продвигался вперед, но продвижение было чрезвычайно медленным.
Один из продюсеров Майкла, Тедди Райли, родом из Виргинии, хотел вернуться в свою домашнюю студию той весной, поскольку ему надоело все время жить и работать в автобусе, припаркованном возле студии Hit Factory. Майклу понравилась мысль о поездке в Виргинию, возможно, смена обстановки пошла бы ему на пользу, поэтому он с детьми, няней Грейс и неизменной командой телохранителей отправился туда на две недели. Я остался работать в Нью-Йорке. Весь этот месяц после моего путешествия с Майклом в Оксфорд и в Альпы я поддерживал связь с Валери, и мы решили, что, пока Майкл в Виргинии, у меня есть время для ужина с ней, и было бы неплохо, если бы она приехала в Нью-Йорк. (Большинство вечеров, когда Майкл был в городе, я проводил с ним – и если я не был с ним физически, я постоянно висел с ним на телефоне.)
Мы с Валери провели чудесную неделю. Как только она вернулась в Европу, я отправился в Виргинию, чтобы отчитаться перед Майклом о различных проектах.
Прибыв на место, я был несказанно рад видеть его, и он приветствовал меня крепким объятием. На нем была белая футболка с V-образным вырезом на груди, пижамные штаны, шляпа и его обычные черные мягкие туфли, которые он всегда носил. Впервые за долгое время он выглядел сосредоточенным; я с облегчением увидел, что у него все в порядке. Грейс отметила:
– Я так рада, что ты приехал к Майклу. Думаю, он без тебя был немного потерян.
Мы не виделись всего неделю, и вроде бы это не так уж много, но для нас это был очень длительный срок. Было здорово немного отдохнуть от него, но только потому, что, когда он был рядом, мне приходилось напрягаться, из кожи вон лезть, чтобы все было идеально. В его отсутствие я мог немного расслабиться, чего мне не удавалось вот уже почти два года. Майкл, Грейс и дети жили в квартире на две спальни, принадлежавшей Тедди, поэтому мне пришлось ночевать в комнате Майкла. Мы не спали полночи, разговаривая и слушая музыку.
Майкл был рад слышать, что мы с Валери хорошо провели время, но у него были свои замечания на этот счет. Он видел ее и знал ее семью, сам убедился, что это были приятные и милые люди, и ему понравилась Валери. Но он не мог избавиться от своей паранойи, даже когда дело касалось моей девушки.
– Следи за тем, что говоришь при ней, – предупредил он меня. – Делай что хочешь, но не смешивай все это в одну кучу.
Я понял, что он волнуется, как бы мои отношения с девушкой не отвлекли меня от работы, хотя ничего подобного не происходило. Определенно, он ревновал меня. Я был полностью в его распоряжении очень долгое время. Я ясно понимал, как он себя чувствует сейчас, и решил, что лучше будет делать так, как он просит, и разделить наши рабочие отношения и мою личную жизнь. Я был очень увлечен своими отношениями с девушкой – впервые настолько серьезно – а тут эти не слишком приятные колебания.
С самого начала в моих отношениях с Валери были определенные трудности. Первая из них касалась секретности. Майкл хотел, чтобы я не просто не говорил о работе с ним, но вообще хранил все в тайне. Несмотря на то, что я любил Валери и доверял ей, я не мог просто прийти домой и рассказать ей, что творилось у меня на работе в тот день. Да и что я мог рассказать? «Майкл сегодня был в студии, совершенно недовольный работой, которую мы проделали вчера. Я поругался с врачом, который пытался втюхать ему еще больше таблеток. Вот так я провел день. А как там у тебя в книжном клубе?»
Из-за этих ограничений я не мог полностью открыться и довериться кому бы то ни было. В самом деле, если бы вы не знали меня, вы бы могли запросто воспринять мою чрезмерную замкнутость как попытку что-то скрыть, но эта замкнутость стала частью меня, и даже Валери ощущала этот разрыв. И я не могу переложить вину за эту черту характера на Майкла. Разумеется, это было вызвано его паранойей и ограничениями его мира, но в конечном итоге мне пришлось нести за это ответственность. Сейчас я веду себя гораздо проще, но в то время я попросту закрывался от всех.
Еще одной трудностью для меня и Валери был мой хаотичный образ жизни. Я привык путешествовать первым классом или на частных самолетах, привык иметь собственного водителя. После того, как мне пришлось оставить квартиру в Санта-Барбаре пустой на много месяцев и все равно оплачивать ее аренду, я в итоге отказался от нее и снял себе квартиру на Манхэттене… пока не осознал, что и ее нет смысла удерживать за собой. Я должен был являться к Майклу по первому же требованию в любое время дня и ночи, поэтому просто останавливался в пятизвездочных отелях рядом с ним. Если мой телефон звонил в четыре утра, и Майкл говорил: «Я не могу заснуть. Чем ты занимаешься? Не хочешь зайти ко мне?», я всегда вставал и шел к нему. И позвольте мне кое-что прояснить: это было вовсе не потому, что у меня был начальник-рабовладелец. Я шел к нему, потому что хотел быть рядом с ним. Между мной и Майклом не было никаких ограничений – все они оставались за пределами нашего круга на двоих, и нас обоих это устраивало.
Я пробыл в Виргинии всего пару дней, но мы хорошо провели время, просто веселились как друзья, наверстывали упущенное и пытались на некоторое время забыть о работе. Я понятия не имел, что все это так быстро закончится.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |