То автобусное путешествие стало, наверное, самым памятным временем, что я когда-либо проводил с Майклом. Нам ни разу не было скучно. Мы никогда не ссорились и не спорили. Мы ехали по просторам Шотландии, беседуя о жизни, сближаясь, и по мере того, как одометр отсчитывал мили, наше общение все меньше походило на беседы учителя с учеником и все больше – на разговор ровесников. И более чем двадцатилетняя разница в возрасте между нами не имела значения. Впервые мы с Майклом стали вести настоящий диалог.
– Все, что тебе нужно, – объяснял он, – это обдумывать эти картинки и слова. Говори себе, глядя в зеркало, чего ты хочешь от жизни. Делай это каждый день, и это обязательно случится.
– И всего-то? – спрашивал я. – Это все, что нужно делать?
– Важны не только в мысли и слова, важна эмоция, которая рождается в твоей крови. Нужно чувствовать, переживать ее каждый день, пока не поверишь.
– Ух ты, – отвечал я, сильно впечатленный. – Теперь я понимаю! Так ты это делаешь со своей музыкой?
– Да, Фрэнк, именно это. А вскоре я хочу применить эту же формулу к кинофильмам.
Наши беседы были откровенными и значимыми для нас обоих. Конечно, я был еще молод, но Майкл видел мое любопытство и амбиции и, как мой жизненный наставник, использовал эту возможность.
***
В той поездке пункт назначения был не так важен, как само путешествие, однако в конце концов наш большой автобус подкатил по усыпанной гравием дорожке к отелю в стиле замка, построенному на озере Лох-Ломонд. Когда мы прибыли, уже стемнело. Нас встретил администратор отеля в круглых очках. Звали его, кажется, Геррон. Он казался спокойным и деловитым, но, провожая нас к номеру, вдруг сообщил:
– Кстати, в вашей комнате живет привидение.
Мы с Майклом переглянулись.
– Отлично, – ответил Майкл. – Привидение. Как его зовут?
– Ее зовут Кэтрин, – поведал Геррон.
Как маму Майкла. Жутковато.
Мы заселились в номер и обустроились. Было уже за полночь. Охранники отправились спать, но мы с Майклом были совами. К тому же нам казалось, будто мы провели взаперти в автобусе целую вечность. И в нашей комнате жило привидение. Ну как тут можно было ложиться? Не раздумывая, Майкл предложил:
– Пойдем обследовать территорию!
Мы прошли по пустым коридорам: отель был большим. «Где же все остальные постояльцы?» – недоумевали мы. Неужели все спят? Потом мы направились к озеру, чтобы попробовать вызывать Лохнесское Чудовище. Ну и что, что это не тот «Лох». Нэсси – загадочное чудовище: кто знает, где она может появиться? Кроме того, у озера оказалось очень красиво. На воздухе было свежо и зябко, хотя никаких признаков чудовища мы не обнаружили. Майкл заметил:
– Странное это место. Почему на стоянке нет машин?
Ни с того, ни с сего, прямо рядом с нами возник Геррон, одетый во все черное. В его круглых очках мерцало отражение луны. Он напугал нас до чертиков.
– Вам помочь? – спросил он зловеще монотонным голосом. – Не хочу, чтобы вы ушли далеко и заблудились.
Замок с привидениями, озеро, жутковатый администратор. Мы как будто попали в мультик «Скуби-Ду». Я был прямо-таки уверен, что если нам повезет увидеть приведение Кэтрин, то, стянув с нее маску, я обнаружу, что это на самом деле никто иной как Геррон, нарядившийся для какого-то своего зловещего плана, замышленного с целью разбогатеть.
– Ой, простите, – извинился Майкл, стараясь изо всех сил не подавать виду, каким странным нам казалось все происходящее. – Я просто хотел осмотреть окрестности. Здесь так красиво.
Майкл обожал демонстрировать показной энтузиазм, бурно изливать чувства и льстить людям, поэтому начал расписывать, как очарованы мы были отелем, как он необычен, и в каком прекрасном состоянии Геррон его содержал. Я присоединился к похвалам. Потом мы подробно расспросили администратора о Лохнесском Чудовище.
– Я никогда ее не видел, – посетовал Геррон, вероятно, с трудом удерживаясь, чтобы не проворчать: «Вы, тупые туристы. Это Лох-Ломонд!»
Повисла неловкая тишина. Затем Майкл сказал:
– Здесь холодно. Мы пойдем отдохнем.
Хозяин проводил нас обратно в отель. Там было тихо, как в могиле – к этому моменту мы уже поняли, что мы, определенно, единственные гости. Геррон довел нас до номера, мы поблагодарили его, пожелали ему спокойной ночи и закрыли за собой дверь. Но усталость по-прежнему не приходила. Делать было нечего, кроме как продолжить обследование большого пустого отеля.
Мы вышли в холл. По коридору шла молодая женщина в красивом белом подвенечном платье; волосы ее были заколоты на макушке и крупные кудри каскадом спадали на плечи. Не замедляя шаг, она взглянула на нас... А потом исчезла. Мы стояли в потрясенной тишине. Если не наше привидение Кэтрин, то кто, черт возьми, это был?
Видение должно было спугнуть нас, но вместо этого мы продолжили путь – в противоположном направлении от призрака, конечно, – заглядывая за углы и проверяя запертые двери. Потом мы увидели указатель на крытый бассейн, открыли дверь туда, и – вот он опять: Геррон, в своих маленьких круглых очках. Было уже за полночь, однако же он чистил бассейн. Этот парень был повсюду. Снова извинившись, мы объяснили, что просто хотели осмотреть прекрасный отель, и отправились в номер, на этот раз уже по-настоящему.
Усевшись на кровать, мы принялись обсуждать это странное место. Зачем нам рассказали о призраке в нашей комнате? Как после этого спать? И вдруг – зашевелились занавески! Я чуть было не вскочил на ноги, но Майкл рукой остановил меня.
– Стой, – сказал он. – Никогда не надо бояться привидений. Если их не провоцировать, они ничего тебе не сделают. Просто произнеси короткую молитву, и оно уйдет.
Он не боялся. И поскольку не боялся он, не испугался и я.
Приведения приведениями, а мы проголодались. В этом месте вообще имелась еда? Меню обещало круглосуточный сервис в номер, так что мы заказали яичные белки с соусом Табаско. Четыре или пять омлетов из белков с Табаско. Когда еда прибыла и мы открыли дверь, на пороге стоял Геррон с подносом. (Ну, спасибо хоть не приведение Кэтрин.) Уплетая омлеты с Табаско, пугаться было невозможно. Мы ужинали до пяти утра.
Нашей следующей остановкой на живописной дороге в Швейцарию был Париж, где Майкл представил меня человеку, который в будущем станет привычным действующим лицом в нашей жизни. Случилось так, что я заболел простудой. Майклу предстояло записывать песни в Швейцарии, а когда ему надо было записываться или выступать, он начинал особенно бояться вирусов и заразы. Стоило мне кашлянуть, он хватался за фен или полотенце, чтобы стряхнуть с себя микробы. Он совершенно не выносил, когда при нем чихали – просто выходил из комнаты. Поэтому в Париже я остановился в отдельном номере и не видел Майкла целый день. На следующий день он позвал меня к себе.
– Я хочу тебя кое-кому представить, – сказал он. – Можешь звать его «Маленьким Майклом».
Вошел тринадцатилетний парень с длинными волосами, одетый в точности как Майкл. На нем были черные штаны, мокасины, шляпа, красная рубашка и подводка на глазах. Он действительно выглядел как Майкл в миниатюре, что даже вызывало умиление… хотя и какое-то неуютное. Мы вместе поужинали. Маленький Майкл (чье настоящее имя, как я позже узнаю, было Омер Батти) толком не разговаривал по-английски. Он был молчалив, а когда открывал рот, говорил так быстро, что я не мог разобрать ни слова. Но я был вежлив, как всегда.
Позже тем вечером Майкл отвел меня в сторонку и открыл, что «Маленький Майкл» – его сын. Что? Его сын? Я ни разу не слышал об этом ребенке, ни разу его не видел и не мог припомнить ни одного упоминания о нем за все десять лет, что знал Майкла. Но в мире Майкла я научился ожидать неожиданностей. Это был просто очередной непредсказуемый поворот. Я начал смеяться: «Ты что, серьезно?» Тогда Майкл рассказал мне, что однажды, в одном из прошлых туров повстречал белокурую норвежку и у него впервые случилась интрижка с поклонницей. Девушка забеременела, но, родив ребенка, в буквальном смысле обезумела, не справившись с мыслью, что родила от Майкла Джексона. (Я знаю, что вы думаете. Поверьте, у меня тоже имелись сомнения.) Теперь, как гласила история, мать была в психиатрической больнице. Ребенка предположительно усыновила норвежка по имени Пиа, работавшая в той больнице медсестрой, или что-то в таком духе. Мальчик был выращен Пией и ее мужем, Ризом Батти. Потом во время HIStory-тура Майкл приехал в Тунис. Когда он был в турне, поклонники всегда собирались у отеля, пели и танцевали для него. Я не раз видел, как он приглашал случайных фанатов в свой номер, давая им возможность познакомиться и сфотографироваться с собой. Иногда поклонники пытались подражать танцевальному стилю Майкла – смотреть на это было так смешно, что мне приходилось выбегать из комнаты, закрыв лицо руками, дабы не испортить все представление. Так вот, значит, как рассказал Майкл, он был в Тунисе и услышал о ребенке – одном из собравшихся у отеля мальчишек, – который выиграл какой-то танцевальный конкурс двойников. Майкл пожелал познакомиться с победителем, и Омера привели к нему в номер. Увидев его, Майкл заметил сходство во внешности и задумался, уж не его ли это ребенок от того романа в 1984-м. И действительно, по иронии судьбы это оказался тот самый ребенок! Во всяком случае, так сказал Майкл.
Как я должен был на это реагировать? История была шикарная, какой бы невероятной она ни казалась, и Майкл изо всех сил пытался убедить меня, что это правда. Он наконец нашел своего потерянного сына, о котором всегда помнил, и вот теперь привел его назад в лоно семьи. Майкл ожидал, что я поверю в эту байку, и не прекращал попыток мне ее продать, даже хотя мы оба знали, что правды во всем этом нет ни на йоту. Наконец, после нескольких минут пререканий, я решил, что вреда не будет, и сдался: «Хорошо, это твой сын». В конечном итоге, эта история и оказалась безвредной, но на самом деле она служила признаком чего-то не столь безобидного. Омер был началом тенденции, развивавшейся в жизни Майкла. Майкл стал окружать себя людьми, которые превозносили его, говорили то, что он желал слышать, и делали то, чего он от них хотел. Такие подпевалы облегчали ему жизнь, и, может быть, давали чувство безопасности, в котором он нуждался, однако я всегда считал, что правда важнее заискивания. Даже согласиться с безобидной историей про Омера для меня оказалось нелегко. Быть настоящим другом означало быть правдивым, и я хотел придерживаться этого принципа во что бы то ни стало.
***
После Парижа Омер вернулся в свою так называемую приемную семью в Норвегии, а мы с Майклом продолжили путь в Швейцарию, где он должен был записать две песни: «Blood on the Dancefloor» и «Elizabeth, I Love You». Последняя была трибьютом Элизабет Тейлор, который он подарит ей на шестидесятипятилетие почти годом позже, в феврале 1997-го. В Швейцарии мы сделали остановку в доме Чарли Чаплина возле Веве и навестили его могилу, чтобы Майкл смог отдать дань уважения. У нас состоялся ужин с семьей Чаплина, где присутствовала его красавица-внучка, на которую я сильно запал. (Да, я много на кого западал.) Чарли Чаплин давно был одним из кумиров Майкла, одним из тех людей, кого он считал великими артистами, инноватороми, провидцами, и чьи жизни и достижения глубоко изучал: Уолт Дисней, Брюс Ли, Фрэд Астер, Джеймс Браун и Чарли Чаплин. У Диснея он научился тому, что можно создать мир из своих фантазий. У Чарли Чаплина, Брюса Ли и Фрэда Астера он научился характерам, позам, выразительности – манерам движения, которые он вплетал в танец, чтобы рассказывать истории и делать их своими.
Большую часть времени в Швейцарии Майкл провел, работая в студии, но мы все же нашли несколько свободных часов, чтобы посетить музей в Цюрихе. Майкл познакомил меня с живописью еще в детстве, и, путешествуя, мы всегда старались ходить в музеи. При входе в этот музей нас встретила директор – милая женщина средних лет в очках и с короткой стрижкой. Между мной и Майклом всегда было уникальное взаимопонимание в том, что касалось юмора: он как будто интуитивно улавливал безумные идеи, которые вечно рождались в моей голове. И теперь, как только директор музея подошла нас поприветствовать, я увидел в глазах Майкла знакомый блеск и подумал: «Будет весело».
У нас с Майклом был один любимый прикол. Он любил рассуждать о самых банальных или вообще выдуманных вещах с совершенно серьезным видом - просто чтобы понаблюдать, какую реакцию вызовет у людей. Однажды мы арендовали дом в Айзелворсе, во Флориде, – Майкла всегда интересовала недвижимость в этом регионе, – и риэлтор вез нас в гости к Шакилу O’Нилу, который в то время играл за команду Orlando Magic. Шак был большим поклонником Майкла, поэтому они с риэлтором договорились о встрече. По дороге на встречу Майкл произнес:
– Надо же, какие красивые тезазисовые деревья! Потрясающе.
Конечно, никаких тезазисовых деревьев в природе не существует, но кто станет возражать Майклу Джексону?
– Да, они великолепны, – поддакнул риэлтор.
И Майкл завел с ним длинную беседу о тезазисовых деревьях. Это было уморительно.
Вспомнив тот эпизод и другие подобные, я обратился к директрисе музея:
– Что за духи вы носите? Восхитительный аромат! Майкл, ты чувствуешь парфюм? Он изумителен.
И пока я нюхал одно ее запястье, Майкл понюхал второе.
– Какой прекрасный запах! – поддержал он.
– О, я сообщу вам название, – сказала директриса. – Я вам напишу.
Теперь она была у нас на крючке. Я перешел к волосам:
– Ваши волосы – они прекрасны! Как вы за ними ухаживаете?
– Ничего особенного, просто мою под душем, – ответила она. Потом добавила: – Вообще-то я использую спрей, он придает волосам объем.
Под маркой духов я заставил ее написать название спрея.
Тут надо сказать, что хотя Майкл страстно любил живопись, музей был откровенно ужасен. Но нам это было уже не важно. Мы вошли в раж. Майкл подошел к самой страшной картине в зале и воскликнул:
– О боже, здесь мы должны остановиться! – Он притворился, будто сражен красотой полотна. – Простите, пожалуйста, но не будет ли у вас платка?
– Все в порядке? – спросил я.
Он лишь покачал головой.
– Прочувствуй его, – сказал он так, как если бы был глубоко тронут. – Это произведение искусства особенное!
– Да, я тоже вижу его красоту, – ответил я, играя не хуже Майкла.
Директрису мы явно впечатлили.
– Вы оба так удивительно тонко чувствуете искусство! – удивилась она. Майкл уже делал вид, что плачет. Повернувшись ко мне, дама прошептала:
– Ой, он такой чувствительный…
– Да, очень чувствительный, – согласился я. – Он научил меня всему, что я знаю об эстетике. Я чувствую то же, что и он, просто лучше умею сдерживать свои чувства.
– Вы такие… – сказала она, драматически умолкнув, – редкие люди!
Мы продолжили экскурсию, развлекаясь тем, что попеременно то задавали ей случайные вопросы о паршивых картинах, то восхищались ее платьем: «Что это за материал? Ты только пощупай его!» Охранники, сопровождавшие Майкла, все это время с показным неодобрением качали на нас головами. Вели мы себя, конечно, неприлично, но было очень весело.
Не всегда наши проказы были такими изощренными. Например, вспоминаю случай, когда мы поехали в гости к принцу Аль-Валиду бин Талалу на юг Франции и играли у него в пинг-понг на золотом столе. Мы тогда остановились в дорогом отеле, где жизнь не прекращалась круглые сутки. Как-то ночью, в три часа утра, мы с Майклом стояли на балконе его номера, наблюдая за людьми, которые ужинали внизу, и Майкл сказал: «Надо пошалить». Мы наполнили водой ведро и… рраз! – вылили его с балкона на ничего не подозревающих посетителей ресторана. Пригнувшись, мы пробрались назад в комнату, пока нас никто не увидел. Никто так и не понял, что произошло.
***
К тому времени, когда Майкл закончил работу в швейцарской студии, мне нужно было возвращаться в школу. Домой я отправился один, и во время перелета домой на Конкорде рядом со мной сидел человек в костюме. Пока самолет рассекал воздух на сверхзвуковой скорости, мы с соседом завели разговор о духовности, бизнесе и жизни вообще. Через несколько минут мужчина поинтересовался:
– В какой отрасли вы работаете?
Удивленный таким вопросом я ответил:
– А сколько мне лет, по-вашему?
Он предположил:
– Двадцать? Тридцать?
– Мне шестнадцать, – признался я.
С выражением изумления на лице он переспросил:
– Шестнадцать? Но откуда вы знаете все это в шестнадцать?
Я был отчасти польщен, отчасти задет тем, что он счел меня сильно старше реального возраста. Мне хотелось быть мудрее своих лет, но не хотелось выглядеть стариком. Однако тогда я понял, что в ходе той поездки во многих смыслах вырос. Дружба, начавшаяся во время Dangerous-тура, теперь развилась в нечто совсем иное. Впервые я достаточно ясно почувствовал, что взрослею, становлюсь более приспособлен к миру, что впечатления, которые я получил с Майклом, снабдили меня опытом для поддержания разговора с кем угодно и где угодно. Майкл тоже заметил эту перемену и начал разговаривать со мной иначе, чем раньше. Хотя он никогда не относился ко мне, как к ребенку, даже когда я им был, теперь он обсуждал со мной все, что происходило в его мире. Он дал мне понять, что ценит мое мнение, пусть еще юное и неопытное.
Но, несмотря на эту перемену в отношении и мою вновь обретенную зрелость, не думаю, что кто-либо из нас имел хоть малейшее представление о том, что предстояло нам впереди и куда наша дружба со временем нас заведет.
Глава 9. Новоиспеченный папа
По мере того, как наша с Майклом дружба развивалась, Майкл переживал и собственные перемены: он готовился стать отцом и подходил к этой роли очень серьезно.
Для меня Майкл-отец был гораздо понятнее, чем Майкл-муж. Может быть, жизнь с Лизой, любовь к ее детям и желание иметь с ней ребенка подвели его к пониманию, что теперь он готов растить собственных детей. Хотя Майкл порой вел себя по-ребячески, правда заключалась в том, что он был взрослым человеком и всегда заботился о знакомых детях так, как заботился бы ответственный отец. У него был многолетний непосредственный опыт в обращении со мной, моими братьями и сестрой, и за долгое время нашей дружбы я не раз наблюдал, как он выступал для них в роли родителя. Его природное чутье было превосходно: он умел слушать детей и обладал с ними бесконечным терпением. Вдобавок он изучал тему детского воспитания так же, как свои прочие увлечения, – через книги. В наши частые посещения книжных магазинов Майкл всегда закупался литературой о воспитании детей. Он пытался постичь психологию детей и значимость их взаимодействий с родителями, намереваясь стать лучшим отцом, каким только мог быть.
Забота Майкла обо всех аспектах благополучия ребенка началась с самого момента зачатия. Еще до рождения ребенка Майкл знал, что назовет его Принсом – как он сказал, это имя было традиционным в его семье на протяжении многих поколений. Он записал на диктофон слова: «Принс, я твой папа. Я люблю тебя, Принс. Я люблю тебя, Принс. Ты чудесный. Я люблю тебя», и начитал детские книжки и классические новеллы, такие как «Моби Дик» и «Повесть о двух городах». По вечерам Дебби прикладывала к животу наушники или проигрывала кассеты через колонки, чтобы, когда ребенок родится, голос Майкла был ему уже знаком.
Я очень радовался за Майкла, не в последнюю очередь потому, что был абсолютно уверен: отцовство лишь укрепит нашу дружбу. В прошлом я переживал из-за того, что наши отношения могут измениться, если Майкл осуществит мечту и обзаведется семьей. Однажды он почти усыновил ребенка. Тогда я спросил его: «Если у тебя будет семья, ты забудешь о нас?» – «Вы – моя семья, – ответил он. – Никогда не волнуйся об этом». Но тогда же он воспользовался моментом, чтобы напомнить, как мне повезло вырасти здоровым, иметь чудесных маму, папу, братьев и сестер и провести детство в окружении семейной любви. Услышав от Майкла эти слова, я осознал, насколько он являлся частью всего того, что я должен ценить и за что должен быть благодарен. Он был мне третьим родителем. По мере того, как я взрослел и начинал принимать собственные решения, его советы оставались со мной так же, если не в большей степени, как и наставления родителей. Именно поэтому я с уверенностью говорю, что Майкл Джексон был прирожденным отцом.
После того разговора у меня исчезли опасения, что будущая семья Майкла может отразиться на наших отношениях. То, что у него должен был появиться ребенок, казалось самой естественной вещью в мире. И я все же был слегка шокирован, когда в ноябре 96-го, за несколько месяцев до рождения Принса, Майкл и Дебби поженились.
– Зачем жениться? – спросил я Майкла. После всех переживаний с Лизой Мари трудно было понять, почему он вновь решился на этот шаг.
И снова Майкл объяснил мне, что на его решение повлиял принц Саудовской Аравии Аль-Валид бин Талал. Узнав о том, что у Майкла будет ребенок, принц пожелал, чтобы тот женился. Майкл не хотел рисковать рабочими отношениями с бин Талалом, поэтому взял Дебби в жены. Во всяком случае, так он рассказал. И ровно как и в случае с Лизой, Майкл приуменьшал важность брака, настаивая, что это всего лишь формальность. «Дебби ничего от меня не нужно, – говорил он. – Все, что ее интересует, это ее лошади. К тому же, она все-таки мать Принса». Наверное, в его понимании это было логично. Дебби производила впечатление приятной женщины, отношения у них были дружескими, она, казалось, делала все только ради него, и может быть, подобие традиционной семьи пошло бы на пользу ребенку.
Принс родился 13 февраля 1997 года. Я был в Нью-Джерси, когда раздался телефонный звонок. Майкл звонил из машины: он вез Принса из больницы в Неверлэнд. Сначала он поговорил с моей матерью, потом мы передавали друг другу трубку, поздравляя его по очереди. Майкл сказал, что держать на руках ребенка – самое потрясающее чувство в мире, что в этом смысл жизни. Я вспомнил все фотографии детишек, что он развешивал на стенах номеров отелей в разных странах. При всем его таланте, при всем, что он мог дать миру, сам он больше всего жаждал этого: ребенка, которого сможет выращивать и любить. Его радость была почти осязаема.
Пока мы разговаривали, я заметил, что по включенному телевизору передают съемки с камер папарацци, следовавших за микроавтобусом Майкла на ранчо.
– А я вижу тебя по телевизору, – сказал я ему. Забавно было сознавать, что картинка на экране синхронизирована с нашим разговором по телефону – почти как в примитивном видео-чате.
Большую часть первого года жизни Принса Майкл провел в HIStory-туре, включавшем 82 концерта в 58 городах. Но ребенку дали очень верное имя: он был маленьким принцем для своего отца. Все планы Майкла в тот период вращались вокруг сына: он не желал таскать ребенка из города в город, поэтому устроил его в Париже – центральной дислокации с точки зрения карты передвижения тура – с двумя нянями, которые заботились о малыше днем и ночью. Каждый вечер после концерта Майкл возвращался на частном самолете в свою квартиру на Елисейских Полях. Все свободное от выступлений время он проводил с Принсом. Это было тяжелое расписание, но Майкл пытался быть своему сыну сразу и отцом, и матерью.
Моя мама, братья Алдо и Доминик и сестра Мари Николь сопровождали Майкла вместе с Принсом и нянями на протяжении почти всего HIStory-тура. Мы с Эдди не могли оставить школу, но удрали на время, чтобы посмотреть на ребенка в парижском Диснейленде. В отеле – как Майкл впредь будет делать везде, куда бы ни путешествовал, – он проследил, чтобы для ребенка были созданы спокойные и развивающие условия. Мама вспоминает, что там всегда играла красивая арфовая музыка и она, Майкл и няни читали Принсу с самого рождения. Я был счастлив подержать на руках новый сверточек. Принс в это время спал, как и положено детям.
Нянями были Пиа и Грейс, и со временем я близко узнал их обеих. Пиа – поначалу основная няня – оказалась матерью Омера Батти, «сына» Майкла. Вскоре после того, как Майкл представил меня Омеру, он сказал мне правду: на самом деле это был не его ребенок. Родителями Омера были Пиа и Риз – пара, которая по первоначальной версии Майкла являлась его приемной семьей. Я даже не притворялся, что удивлен. Омер выглядел в точности как Пиа и Риз. В качестве объяснения Майкл привел ту же причину, которую озвучил для браков с Лизой Мари и Дебби Роу: ему нужно было показать саудовскому принцу и остальному арабскому миру наличие семьи. Я не очень понимал, как появление давно потерянного незаконного сына повышало репутацию Майкла в глазах бин Талала, но такова была его версия. Какой бы сомнительной она ни казалась, я принял ее для Лизы Мари и Дебби, и теперь принимал для Омера. По крайней мере, Майкл был последователен в своих объяснениях.
Омер и его семья начали отмечать с нами праздники – это было естественно, учитывая, что Пиа работала няней Принса. Риз, отец Омера, был в командировке – занимался автомобилями в Калифорнии. Омер стал первым ребенком, проводившим много времени с Майклом после обвинений 93-го, но Майкл привязался ко всей семье: он воспитывал Омера и относился к нему как к сыну. Мне нравилось общаться с Омером. Он был хорошим парнем; моей единственной претензией оставалось то, что он по-прежнему говорил очень быстро и мне постоянно приходилось переспрашивать. Я дал ему кличку «Маленькая обезьянка».
Тем временем Майкл и Дебби, казалось, были в прекрасных отношениях. Время от времени они общались по телефону. Романа между ними не было, но Майкл по-настоящему любил Дебби как друга и был бесконечно благодарен ей за то, что она подарила ему ребенка. Она же, в свою очередь, верила в его отцовские качества. Как я понял еще в пятилетнем возрасте, Майкл с легкостью находил общий язык с детьми. У него была врожденная способность видеть мир глазами ребенка, и ему вообще не требовалось меняться, чтобы стать таким отцом, каким он хотел быть. Его сердце и разум давно уже были посвящены этой задаче.
Как только появился Принс, Майкл почти сразу же захотел второго ребенка, чтобы двое могли расти вместе. Через пять месяцев после рождения Принса они с Дебби организовали вторую беременность.
***
Осенью 1997-го я пошел в последний класс. В школе я не особенно выделялся – не образцовый ученик, но и не прогульщик, – однако у меня были хорошие друзья. Я играл в футбол и проводил свободное время с теми же, с кем общался с четырнадцати лет, – с Майком Пикколи и, может, еще несколькими людьми. Мой бывший соперник стал чуть ли не единственным человеком, с кем я мог по-настоящему поговорить. Мы нарядно одевались и ходили ужинать в ресторан отца. Официант иногда потихоньку наливал нам вина, и мы вели интересные беседы. Таково было мое представление об идеальном вечере.
Иногда мы с Майком прогуливали школу и шли обедать, а потом возвращались на уроки. В один из таких дней, как раз в тот момент, когда мы поглощали огромные порции пасты, в ресторан зашел наш тренер по футболу. Нас застукали.
– Я знаю, мы должны быть в школе, – поспешно сказал я, – но мы хотели подзарядиться протеином перед игрой!
– Вы с ума сошли? – ответил он. – Нельзя есть пасту с красным соусом!
И это была самая крупная неприятность, в которую мы когда-либо попадали. В тот год я каждый день возил Эдди в школу, и каждый день мы оба опаздывали. Учитель Эдди в наказание начал оставлять его в школе по субботам, но мне каким-то образом всегда удавалось выкрутиться. Меня так ни разу и не оставили после уроков.
О том, что меня ждет после школы, я не сильно волновался. Я неплохо готовил и умел работать с людьми, поэтому всегда мог устроиться в отцовский ресторан; отец планировал открыть еще один, «Il Michelangelo», и родители были бы только счастливы, если бы я взялся помочь. Еще, думал я, можно пойти в шоу-бизнес – стать актером или кем-нибудь в этом духе…
Рождество в тот год вся моя семья справляла на ранчо. Когда мы прибыли, Майкл был в прекрасном настроении. HIStory-тур закончился в октябре, и он был рад возможности побыть с Принсом и восстановить силы в Неверлэнде. Помню, все мы – моя семья и Омер со своей семьей – собрались за беседой в столовой, когда появилась Дебби, чтобы поздороваться и поздравить нас с праздниками. Хотя они с Майклом оставались женаты, было очевидно, что брак не настоящий и во всех смыслах нетрадиционный. К тому моменту Дебби была заметно беременна, и Майкл сообщил, что новорожденную девочку назовут Пэрис. По его словам, такое имя выбрали потому, что она была зачата в Париже. Майкл позволял людям верить, что состоял с Дебби в интимных отношениях, однако мне он сказал, что это не так. Публику, казалось, сильно занимали подобные вопросы, но для Майкла это было несущественной деталью. Дебби сделала ему величайший в мире подарок и собиралась сделать еще один. Это все, что имело для него значение.
Перед рождением Пэрис Майкл пригласил в Неверлэнд мою мать. Наверное, ему хотелось, чтобы рядом была семья: он знал, как сильно моя мама любит детей, и не желал, чтобы дети проводили с нянями все время. В день, когда родилась Пэрис, 3 апреля 1998 года, мама нянчила Принса в Неверлэнде и ожидала приезда Майкла с новорожденной девочкой из больницы.
Майкл был превосходным отцом. Люди могут говорить что угодно о его стиле жизни и решениях, но этого у него никто не отнимет. Он очень сильно любил своих детей. Он кормил их, укачивал, менял им подгузники, разговаривал с ними. Майкл не верил в сюсюканье. «Разговаривай с детьми как со взрослыми, – настаивал он. – Поверь, они поймут. И лучше сразу учить их говорить правильно».
Хотя на самом деле каждый родитель должен растить ребенка так, как Майкл растил своих детей, снаружи его методы могли казаться странными. Его дети не показывались на публике, иначе как с масками или покрывалами на лицах. Люди не знали, как толковать эту чудную практику. Некоторые считали, что это в лучшем случае вызывающе, а то и жестоко: с какой стати отец принуждает детей скрываться от мира? Но Майкл жил не в том мире, в котором живем мы. Он чувствовал, что должен защитить детей от репортеров, публики, от того цирка, который знал всю свою жизнь. Он помнил, каково это, расти на глазах у людей, и не хотел этого для своих детей. Помимо желания оградить их от фотокамер, Майкл еще и боялся, что если мир узнает, как его дети выглядят, их могут похитить с целью выкупа. Все родители подспудно боятся похищения – это самый страшный кошмар для любого – а у Майкла, принимая во внимание его исключительное богатство, славу и паранойю, эти страхи приумножались. Но за исключением крайних мер, к которым Майкл считал необходимым прибегать, он был чутким, внимательным, любящим отцом, и его малыши выросли в самых умных и послушных детей, которых я когда-либо встречал.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |