Третья волна эмиграции (1960—1980-е годы)

Третья волна эмиграции (1960—1980-е годы)

Третья волна связана в большей степени с поколением «шестидесятников» и их не оправдавшимися надеждами на перемены после хрущёвской оттепели[1]. После посещения Н. С. Хрущёвым в 1962 году выставки художников-авангардистов начался период гонений на творческую интеллигенцию и ограничений свобод. В 1966 году был выслан первый писатель — В. Тарсис. Многие деятели науки и культуры стали выезжать из страны после изгнания А. Солженицына в 1974 году, эмигрируя в основном в США, Францию, Германию, Израиль[6].

Представители третьей волны отличались от «старой эмиграции», часто были склонны к авангарду, постмодернизму, находясь под впечатлением не русской классики, а модной в 1960-х годах американской и латиноамериканской литературы, произведений М. Цветаевой, Б. Пастернака, А. Платонова[1]. Среди крупных представителей третьей волны — А. Солженицын, И. Бродский, С. Довлатов, В. Аксёнов, Г. Владимов, В. Войнович, А. Зиновьев, Ю. Мамлеев, А. Синявский.

Характерной чертой литературы третьей волны было соедине­ние стилевых тенденций советской литературы с достижениями западных писателей, особое внимание к авангардным течениям. Крупнейшим писателем реалистического направления был Александр Солженицын, за время эмиграции написавший мно­готомную эпопею «Красное колесо», воспроизводящую важней­шие «узлы» истории России. К реалистическому направлению можно отнести и творчество Георгия Владимова («Верный Рус­лан», «Генерал и его армия»), Владимира Максимова («Семь дней творенья», «Заглянуть в бездну», автобиографические ро­маны «Прощание из ниоткуда» и «Кочевье до смерти»), Сергея Довлатова (рассказы циклов «Чемодан», «Наши» и т.д.). Экзи­стенциальные романы Фридриха Горенштейна «Псалом», «Ис­купление» вписываются в религиозно-философское русло рус­ской литературы с ее идеями страдания и искупления. Сатирические, гротескные формы характерны для творчест­ва Василия Аксенова («Остров Крым», «Ожог», «В поисках гру­стного бэби»), хотя трилогия «Московская сага» о жизни поко­ления 1930-40-х годов являет собой чисто реалистическое про­изведение. Модернистская и постмодернистская поэтика ярко проявля­ется в романах Саши Соколова «Школа для дураков», «Между собакой и волком», «Палисандрия». В русле метафизического реализма, как определяет свой стиль писатель, а по сути в русле сюрреализма пишет Юрий Мамлеев, передающий ужас и аб­сурд жизни в рассказах цикла «Утопи мою голову», «Русские сказки», в романах «Шатуны», «Блуждающее время». Третья волна русской эмиграции дала многочисленные и раз­нообразные в жанрово-стилевом отношении произведения. С распадом СССР многие писатели вернулись в Россию, где про­должают литературную деятельность.

Иностранка

Маруся Тата­рович — девушка из хорошей совет­ской семьи. Ее роди­тели не были карье­ри­стами: исто­ри­че­ские обсто­я­тель­ства совет­ской системы, уничто­жа­ющей лучших людей, застав­ляли отца с матерью зани­мать вакантные места, и к концу трудовой биографии они прочно утвер­ди­лись в номен­кла­туре сред­него звена. У Маруси было все для счастья: рояль, цветной теле­визор, дежурный мили­ци­онер у дома. Окончив школу, она легко посту­пила в Институт куль­туры, была окру­жена соот­вет­ству­ю­щими рангу поклон­ни­ками. Расплата за семейное счастье обру­ши­лась на Тата­ро­вичей в лице еврея с безна­дёжной фами­лией Цехно­вицер, кото­рого Маруся полю­била на девят­на­дцатом году. Роди­тели не считали себя анти­се­ми­тами, но пред­ста­вить внуков евреями для них было ката­строфой. Неимо­вер­ными усилиями они «пере­клю­чили» Марусю на сына гене­рала Федо­рова, кото­рого она тоже полю­била. Молодые люди поже­ни­лись. Дима Федоров был педантом и быстро надоел Марусе. От скуки она стала ему изме­нять нераз­бор­чиво и беспре­рывно. Вскоре молодые супруги разве­лись. Маруся опять стала неве­стой, девушкой из хорошей семьи. Она полю­била знаме­ни­того дири­жёра Каждана, затем — извест­ного худож­ника Шара­фут­ди­нова, затем — прослав­лен­ного иллю­зи­о­ниста Мабиса. Все они поки­нули Марусю. При этом лишь один Каждан ушёл из её жизни дели­катно: отра­вив­шись мино­гами, он умер. Пове­дение остальных чем-то напо­ми­нало бегство.

К этому времени Марусе было под трид­цать. Она забес­по­ко­и­лась, понимая, что ещё два-три года, и родить будет поздно. И тут на её гори­зонте возник знаме­нитый эстрадный певец Брони­слав Разу­далов. У Маруси с ним полу­чи­лось что-то вроде граж­дан­ского брака. Они вместе ездили на гастроли, Маруся вела концерты. Вскоре она не без осно­ваний стала подо­зре­вать Разу­да­лова в супру­же­ских изменах. Друзья шутили: «Разу­далов хочет трах­нуть все, что движется...» Маруся впервые заду­ма­лась: как жить дальше? Удоволь­ствия порож­дали чувство вины. Беско­рыстные поступки возна­граж­да­лись униже­ниями. Полу­чался замкнутый круг... Через год у неё родился мальчик. Разу­далов ездил на гастроли. Уличённый в очередных изменах, он оправ­ды­вался: «Пойми, мне как артисту нужен импульс...» Маруся испы­ты­вала полное отча­яние.

Тут как в сказке появился Цехно­вицер. Он дал Марусе почи­тать «Архи­пелаг ГУЛАГ» и насто­я­тельно сове­товал ей эмигри­ро­вать. В это время уезжали многие. Пережив драма­ти­че­ское объяс­нение с роди­те­лями, Маруся фиктивно заре­ги­стри­ро­ва­лась с Цехно­ви­цером. Через три месяца они были в Австрии. «Супруг» уехал в Израиль. Дождав­шись амери­кан­ской визы, уже через шест­на­дцать дней Маруся призем­ли­лась в аэро­порту имени Кеннеди. Сын Левушка, увидев двух негров, громко распла­кался. Марусю встре­чали двою­родная сестра по матери Лора с мужем Фимой. У них и посе­ли­лась Маруся с сыном. Левушку опре­де­лили в детский сад. Сначала он плакал. Через неделю заго­ворил по-английски. Маруся стала искать работу. Ее внимание привлекла реклама ювелирных курсов — знание англий­ского языка при этом не было необ­хо­димым усло­вием. А в драго­цен­но­стях Маруся разби­ра­лась.

Нью-Йорк внушал Марусе чувство раздра­жения и страха. Ей хоте­лось быть уверенной в себе, как все окру­жа­ющие, но она лишь зави­до­вала детям, нищим, полис­менам — всем, кто ощущал себя частью этого города. Занятия на курсах прекра­ти­лись скоро. Маруся уронила в сапог раска­лённую латунную пластинку, после чего уехала домой и решила не возвра­щаться. Так она стала домо­хо­зяйкой.

К ней потя­ну­лась, как мухи на мёд, мужская часть русской колонии. Дисси­дент Кара­ваев пред­ложил ей сообща вести борьбу за новую Россию. Маруся отка­за­лась. Изда­тель Друкер тоже призывал к борьбе — за един­ство эмиграции. Таксисты действо­вали более реши­тельно: Перцович призывал зака­титься куда-нибудь во Флориду. Еселев­ский пред­лагал более дешёвый вариант — мотель. Будучи отверг­ну­тыми, они, кажется, взды­хали с облег­че­нием... Лучше всех повёл себя Баранов. Зара­ба­тывая семьсот долларов в неделю, сто из них он пред­ложил отда­вать Марусе просто так. Ему это было даже выгодно: пил бы меньше. Рели­ги­озный деятель Лемкус подарил Библию на англий­ском языке, пообещав хорошие условия в загробной жизни. Хозяин мага­зина «Днепр» Зяма Пиво­варов шептал: «Полу­чены свежие булочки. Точная копия — вы...» Дни тяну­лись одина­ковые, как мешки из супер­мар­кета...

К этому времени автор повест­во­вания уже знаком с Марусей Тата­рович. Она живёт в снима­емой пустой квар­тире, почти всегда без денег. Однажды Маруся звонит автору и просит прие­хать, жалуясь на то, что её избил новый поклонник, лати­но­аме­ри­канец Рафаэль, Рафа. Они стали жить странной и бурной жизнью: Рафа то исчезал, то появ­лялся, откуда он брал деньги, было непо­нятно, потому что все его проекты обога­щения были чистым бредом. Маруся считала его полным дураком, у кото­рого на уме только койка. Правда, он обожал её сына Левушку, с которым чувствовал себя на равных. Когда автор приез­жает к Марусе, то застаёт её с синяком под глазом и разбитой губой. Маруся жалу­ется на своего ухажёра, вскоре приходит и он сам — весь пере­бин­то­ванный, пропахший йодом. Обсто­я­тель­ства ссоры выри­со­вы­ва­ются наглядно: Рафа защи­щался от разгне­ванной Маруси. Вызывая если не жалость, то сочув­ствие, он смотрит на Марусю предан­ными и блестя­щими глазами. За бутылкой рома, в присут­ствии автора и по его совету, Маруся и Рафа мирятся.

Женщины русской колонии считали, что в Мару­сином поло­жении необ­хо­димо быть жалкой и зави­симой. Тогда они сочув­ство­вали бы ей. Но Маруся не произ­во­дила впечат­ления забитой и униженной: она водила джип, тратила деньги в дорогих мага­зинах. На день рождения Рафа подарил ей попугая Лоло, который питался сарди­нами. «Сто раз я убеж­дался — бедность каче­ство врож­дённое. Богат­ство тоже. Каждый выби­рает то, что ему больше нравится. И как ни странно, многие пред­по­чи­тают бедность. Рафаэль и Муся пред­почли богат­ство».

Маруся вдруг решает вернуться на Родину. Но общение с чинов­ни­ками совет­ского консуль­ства охла­ждает её пыл. Окон­ча­тельную точку в её сомне­ниях ставит приезд в Америку на гастроли Разу­да­лова: этот посланник прошлого боится встре­титься с собственным сыном.

На свадьбу Маруси и Рафы соби­ра­ется вся русская колония. Много­чис­ленные родствен­ники Рафы прика­ты­вают на лиму­зине, пред­на­зна­ченном жениху в подарок. Невесте приго­тов­лена сере­нада. В числе подарков — белая двуспальная кровать и сварная чугунная клетка для Лоло. Все ждут живого автора, при виде кото­рого Маруся плачет...

ыражений и афоризмов, имен"1. Указанные особенности позволяют рассказам Довлатова складываться в некое целое (сборники, книги, повести), имеющее общую идейно-художественную направленность.

Жанровая система в прозе Довлатова обладает определенной иерархичностью: жанр трансформируется, усложняется и в результате появляется новый, обладающий свойствами иного порядка. Анекдот может быть развернут в рассказ, который, в свою очередь, путем осложнения плана повествования, введения описательных элементов, большей детализации и усложнения фабульной схемы превращается, как уже было сказано, в повесть, рассказы и повести объединяются в цикл или книгу.

Писавшие о творчестве Довлатова часто упрекали его в отсутствии у него политической позиции. Это совсем не так. Достаточно прочитать его размышление, написанное на посту редактора газеты "Новый американец": напомним о том, что наряду с коммунистами он не приемлет антикоммунистов. А разве не характеризует позицию писателя его противостояние тоталитарной системе. Но заметим и другое: еще в восьмидесятые годы Довлатов понял, что декларируемая политическая принадлежность и идейная борьба - это чаще всего видимость. "В мире правят не тоталитаристы и демократы. Конфликт А с Б - это не конфликт тоталитариста с либералом, а конфликт жлоба с профессором. Конфронтация А с В - это не конфронтация почвенника с западником, конфронтация скучного писателя с не очень скучным"3. Сам

Хронотоп произведений Довлатова характеризуется неделимостью (прошлое, настоящее, будущее сплетены воедино) и сконцентрированностью, сгущением, и в то же самое время, фрагментарностью (коллажность сюжетов и сцен, мозаичность композиции). Этот факт отражает ряд современных писателю общественных тенденций: дискретность, сложность жизни, разобщенность, одиночество, непонимание людьми друг друга. Довлатов монтирует художественные пространство и время, перенося действие и действующих лиц из одного времени и пространства в другое. Благодаря этому читатель видит, осознает, как формируется миропонимание героя, его личность, ее привязанности. Время в прозе Довлатова способно раздваиваться (реальное - бытовое и ирреальное - субъективное). Это свойство позволяет автору решить неразрешимые внешние противоречия на внутреннем уровне (проблема свободы - несвободы героя). Этому способствует и предельно краткие формы довлатовских рассказов-анекдотов.

Главный герой довлатовской прозы - сам писатель. Такой, как есть, со своими привычками, со своими слабостями, со своей неспособностью делать карьеру в советских условиях и неумением делать бизнес в Америке. Он не извиняется за свои поступки, не стесняется самого себя, страдает от компромиссов, на которые соглашается, будучи журналистом: функционер режима и его жертва одновременно. Он только внешне включен в советскую систему: служит в лагерной охране, работает журналистом ленинградской многотиражки и эстонской республиканской газеты, ведет экскурсии в пушкинских местах. Служа, он не принимает всерьез официальную ложь. Он живет как бы в двух мирах: внешнем, где царит ложь и абсурд, и своем собственном (внутреннем), где живы мысли и чувства.

Присутствие в повествовании рассказчика не просто служит организующим началом в структуре повествования: образ этот раскрывается изнутри, обладает повышенной психологической разработкой и к тому же сообщает повествованию субъективность. Последнее особенно важно, если напомнить, что Довлатов преимущественно рисует своеобразные сценки, где персонажи действуют словно бы самостоятельно. Но благодаря постоянному присутствию рассказчика, они находятся в поле его зрения: это он сообщает читателю о событиях и поступках персонажей, фиксирует ход времени, рисует облик действующих лиц и обстановку действия. Он и сам является участником этого действия, объектом изображения автора-творца. Образ рассказчика не совпадает с образом героя: он (рассказчик) смотрит на происходящее довольно отстраненно, со стороны, и в то же время живо воспринимает, эмоционально оценивает людей и события, понимает изъяны и недостатки окружающего мира, но не осуждает, предпочитая позицию наблюдателя, а лишь наблюдает за ним, фиксируя, казалось бы, мелкие детали.

В изображении персонажей рассказов Довлатова синтезируется две традиции восходящие к классической литературе: персонаж этот одновременно "лишний" и "маленький". Подчеркнем: человека этого Довлатов любит -этим обусловлено отношение писателя к выведенным людям, его мягкий юмор в рассказе об их - совсем не простых судьбах.

И основной конфликт прозы Довлатова строится на противопоставлении стремления человека к простоте и гармонии в жизни сложности, противоречивости и запутанности окружающего мира, на противостоянии нормы абсурду.

Будучи русским писателем, Довлатов опирается, прежде всего, на русские литературные традиции, связывавшиеся для него с именами Пушкина, Чехова, Зощенко, а также своих современников Шукшина и Вен. Ерофеева. Но существенна и его (столь свойственная русской литературе и - шире -культуре) способность воспринимать, осваивать опыт литературы, возникшей и развивающийся на совершенно иных основаниях. В этой способности вбирать "чужое", делая ето "своим", оставаясь собою, учиться на лучших образцах -объяснение художественного совершенства прозы Довлатова.

Свою манеру письма Довлатов называл "псевдодокументализмом", когда выдуманное намеренно выдавалось за действительное, вымышленное точно воссоздавало реальность. Исследователь творчества писателя А. Арьев, в этой связи, отмечал, что "Сергей Довлатов правдивый вымысел ставит выше правды факта"4.

Дата добавления: 2015-10-21