В больших лошадиных глазах полыхал неизбывный ужас. Лошадь хрипло заржала, поднимаясь на дыбы. Страх гнал её прочь, и Виену стоило многих сил её удержать.
Зная повадки этих зверей, он понимал, что бежать бесполезно. Грифон не уйдёт без добычи.
Виен почти инстинктивно нащупал пристёгнутые к седлу ножны. Крепкая рукоять походного ножа привычно легла в замёрзшую ладонь. Пожалуй, против такого зверя будет несерьёзно, но это лучше, чем ничего.
-А ну стой! –поводья натянулись почти до скрипа.
Но Виен на мгновение замешкался, и лошадь сбросила седока и как безумная рыжей молнией помчалась прочь.
От удара из лёгких вышибло воздух. Первое, что Виен отчётливо увидел, лёжа лицом к розоватому небу, был сверкнувшее на солнце лезвие ножа и, в тон ему- звериные глаза.
Когти с размаху царапнули землю. Виен, не задумываясь, хватил приближающуюся лапу ножом. Из мягкой подушечки фонтаном брызнула кровь. Зверь заревел и поднялся прочь.
Как в бредовом ярком сне, Виен видел его слишком отчётливо- огромный, взъерошенный, до каждой шерстинки и тени сплошное ветер и свист, высвеченный на рассветном небе.
Виен с усилием потёр пораненное плечо- неудачно приземлился.
Ухмыльнувшись, он только удобнее перехватил нож.
Кривое лезвие по самую рукоять было в крови. Нож подошёл бы нарезать прутьев для шалаша, но для драки был совсем непригоден.
Утробно рыча- не от боли, от неожиданности, зверь поднялся, однако совсем не улетел. Он кружил высоко, словно что-то высматривая.
-Не трогай его! Не трогай, говорю! –чьи-то шаги поспешной россыпью раздались по примятой траве.
-Ложись! –вовремя. Мирра? Хотя как следует удивиться он не успел.
Мирра схватила отца за руку и потащила за собой.
Грифон зацепил их крылом.
-Ты сумасшедший! –голос сел от холода.
-Это ты сумасшедшая, -в голосе Виена звучал неподдельный гнев. –Ты хоть понимаешь, что наделала?! –он с силой дёрнул рукой, стараясь выхватить из цепких пальцев рукав.
Мирра только смотрела на него, хлопая своими зеленющими глазами.
-Скажи: ты тоже совсем ничего не понимаешь? –Мирра, с трудом смирив сбившееся дыхание, говорила медленно, с расстановкой. –Это он принёс нас сюда, и…
-Нас? Ты говоришь, нас?
-А мама, она там, вон- Мирра взволнованно указала рукой в воздухе, -там осталась, -Мирра закашлялась: голос совсем её покинул. - Она идти не может, сказала…
- «Альвина, -с какой-то неожиданной теплотой подумал Виен. И всё-таки сейчас ему стало немного легче. –По крайней мере, нужно успеть хотя бы раз поговорить».
-Где именно?
Виен толкнул дочь на землю.
Зверь снова нырнул к ним с высоты, будто прыгая в воду. На какую-то долю секунды Виен задумался: как такая туша держится в воздухе?
В этот момент что-то случилось. Что-то невидимое звонко лопнуло, струной последней паутинки на осенней заре. Что-то в самых небесах, над ними.
И время стало пронзительно тягучим, на ничтожно малый отрезок, малый от всей своей длины.
Виен слышал, как копошатся мысли в мирриной макушке, ещё не пришедшие в порядок, и как сама она дёргается, пытаясь подняться. Слышал, как высыхает на клинке кровь.
И думал бы, что его сердце остановилось, если бы точно не знал, что это было время между двумя его ударами.
А ещё Виен знал, что в таких случаях больше одной попытки не даётся.
И нож свистнул, совсем близко. Несколько раз перевернулся в воздухе, покинув тёплые руки.
И зверь тоже это знал. И тоже видел и слышал. Зверю проще, неудачные попытки ему прощают. Но зверь не может быть быстрее крыльев; быстрее воздуха, который его держит.
-Стой! Что ты делаешь! –в расширенных от ужаса зрачках отражался рассвет.
Отрешённое сосредоточение мало-помалу сошло с лица Виена.
Он рывком поднял Мирру с земли.
-Бегом!
Но девочка сделала несколько шагов и в бессильном отчаянии упала. В ушах колокольным набатом бился звук, с которым металл входит в тёплую плоть. Отец не промахивался. До сегодняшнего дня- никогда. И сегодня- тоже.
-Что же мы наделали...
***
Факел громко трещал на ветру, расплываясь полупрозрачным рыжим пятном тёплого треска.
Алмир со вздохом поднёс пламя, исподлобья следя, как оно осторожно тянет прозрачные щупальца к векам. Кажется, в этот момент было слышно, как затихло дыхание всех присутствующих, на секунду застыв на замёрзших губах тягучей каплей смолы.
Пламя занялось мгновенно, разлившись по сосновым поленьям.
Небо, сцеженное через сухие иглы, залилось рыжим пламенем, как новой зарёй, и вспыхнуло, как порох.
Хьянти лежала в центре погребального костра, на куче колючего бурелома. Всё такая же бледная и черноволосая, в шуршащем платье, пропитанном смолой.
На дворе собрались все обитатели Черепахиного Дома, от мала до велика.
Готовить большое торжество не стали- времен не было; решили тихо сжечь, даже не нарядили толком.
Утро выдалось холодное и ясное, в ранний час пробиваясь догорающей осенью сквозь ветки и стёкла. Беззвучно светлело, шуршало, звенело ранним льдом и дыханием в стылый воздух, поспешными шагами по замёрзшей земле, блеском инея, криком птиц и запахом листвы.
Жители собрались вокруг костра, ещё заспанные, плотнее кутаясь в одежду. Но по мере того, как костёр разгорался, становилось теплей. Стеклянный воздух плавился, искажая небо.
Алмир стоял в изголовье, понуро опустив голову. Тёмные волосы, подпалённые сединой, трепались на ветру.
Пламя было слишком близко, и по телу разливался мучительный жар. Преломлённое небо высветлилось, выгорело, вместе шагами и шёпотом по ту сторону ритуального круга. Мир почти что онемел и выцвел, только мысли заглушали треск костра.
Звездочёт всё спрашивал, спрашивал себя, зачем он только позволил всему произойти? Это было не то что легкомысленно, это было откровенно глупо. Он ведь разрешил. Молчаливо, но позволил. В конце концов, запереть её, хотя бы отнять капли- сделать хоть что-нибудь, так нет же… И зачем? Скрасить последние дни? Так они и наступили раньше.
Алмир не решался взглянуть на свою погибшую ученицу, словно опасаясь увидеть в её глазах упрёк.
Но Хьянти лежала, согретая погребальным пламенем, и на расслабленном лице проступала сквозь блики печать сонного спокойствия.
Хьянти наконец-то спала и не думала никого за это корить.
Но пламя разгорелось сильнее, и рыжая стена разделила их, скрыв Хьянти от чужих глаз.
…
-Эй, старик, кого хоронят?- кивнул проходивший мимо паренёк на толпу не то гревшихся, не то скорбящих.
Увар стоял, привалившись к облупленной стене. Отсюда была видна только площадь перед монастырём и спины собравшихся. Да дым, ясным столбом поднимавшийся к осенним небесам.
-Хьянти хоронят. Хьянти, бессердечную, -и грустно опустил голову.
Прохожий только плечами пожал и двинулся дальше.
На самом деле, Увар был прав.
Если бы только кому пришло в голову вскрыть неподвижную грудную клетку, стало бы видно, что там прячется пустота. Сердца у Хьянти больше не было.
Но Увар сам предпочёл бы сам умереть, чем сказать, откуда это знает.
***
-«А ну прочь! Пошёл прочь!»–острый кусок известняка просвистел в воздухе.
Маленький грифонёнок зарычал, оскалив клыки.
Я целилась точно между глаз, но зверь дёрнулся, и камень только слегка задел его по макушке.
Кровь липла к рукам. Они упорно шли на запах, и я чувствовала, как от боли и страха покрывается холодной испариной лоб, пытаясь замёрзшими пальцами оторвать кусок от подола ночной сорочки, чтобы перевязать рану. Плотная ткань трещала, лопаясь по нитке, но не рвалась.
Даже там, где в темноте лежала погибшая девочка и из разбитой головы ползли мысли, я не могла чувствовать запахи, как чувствуют кошки. Но в общих чертах представляла. Кровь должна пахнуть солоноватым теплом.
Я сильнее прижалась к шершавой скале. Жёлтый ломкий известняк, от осевшей росы холодно жгуче-влажный, холодом по спине.
Кажется, где-то здесь их, грифонье, гнездо. И я бы сама рада убраться, если бы могла ходить.
Крылатые львята под цвет камня. Один, похоже старший- самый смелый, за ним два других. Сложно сказать, что влекло их больше: голод или любопытство.
Неровная полоска материи, оставшаяся в руках, сыпалась белыми нитками. Я приложила её к ране, и белая ткань мгновенно пропиталась кровью. На утреннем ветру она казалась какой-то слишком, неестественно горячей, как будто я окунула руки в кипяток.
-«Ау! Да где ты?» –грифонята мгновенно обернулись к Виену.
-Давай завяжу, -я чувствовала его сбивчивое дыхание, опалённое светом взошедшего солнца. Вдох-выдох. И ещё раз вдох. За пеленой боли я почти видела, как поток воздуха подёргивается по краям светлой каймой.
Беспокойство. Вина. И что-то ещё.
Точно: всполох. Свет. Вспышка гнева, раскаяние; молния и гром, гулом по земле.
Виен склонился над раной, осторожно приподняв край шерстяного платья. В свою очередь я на себе чувствовала, как кровь жжёт замёрзшие пальцы.
Полоска ткани угрожающе затрещала, но выдержала. Виен, глазом не моргнув, оторвал от подола ночной сорочки приличный кусок, и обмотал ногу ещё раз. Ткань мгновенно потемнела, но всё же я чувствовала, что кровотечение потихоньку стало униматься.
-Спасибо, -нехотя поблагодарила я, поправляя платье.
И невольно привалилась спиной к скале. Колкая шерсть, холод, липкая кровь, частое дыхание- они были здесь, были рядом. Не тяжёлые, но материальные.
В голове ещё слабо шумело, не то от боли, не то от холода, не то от страха.
Шорох кошачьих шагов на мягких лапах, бесшумно по оттаявшей земле. Котята. Крылатые. Любопытные пушистые котята из жёлтого известняка, даже, наверное, не из плоти, сами не больше собаки. Их нечего было бояться. Вылезли из гнезда откуда-то неподалёку, маленькие и любопытные. Как Мирра.
Да, котята… Тёплые. Шершавый озноб от скалы сочился через петли платья. Ночной холод, осевший в горле скребущей изморозью, жёгся нестерпимой болью.
Я зашлась мучительным приступом кашля.
-Альвина! Альвина? С тобой всё хорошо? –на глаза набежали слёзы.
Лицо Виена виделось смутно, преломлённое влажной пеленой.
Он звал откуда-то оттуда, с той стороны осеннего холода и наползшей тени от скалы.
Птица. Смуглое взволнованное лицо с птичьими чертами. Птица. Где-то там, в глубине души. Вместо сердца -птица.
Через поволоку слёз это было видно как-то очень ясно.
-Помоги подняться.
Грифонята, напуганные, похоже, уползли дожидаться родителей. У подножия скалы было тихо, только где-то в отдалении шумела река, воскрешая к жизни ещё зеленоватые травы.
-Альвина! –Виен крепко обнял меня, уткнувшись носом в наэлектризованные волосы.
Имя со стрекотом, по слогам капало с губ, теряясь в спутанных прядях. Тёплый шёпот щекотал кожу.
И в этот момент обдало волной несказанного тела и сна. Больше не было смысла ни бояться, ни думать, ни ждать- может, и был, но уже надоело. Хотелось забыться в хлынувшем тепле, волной тонконогих мурашек разбежавшемся по коже, и с головой укрыться, от всех-всех; от зверей, людей и грозового неба. Но как бы не хотелось, я уговаривала себя подождать.
-Виен? –я подняла голову, заглядывая в его светлое от мягкой теплоты лицо.
И незаметно протянула руку к груди, нащупав пуговицы на вороте.
-Серебряные или серебрёные? –прозвучало как загадка, как будто я уже знала ответ.
-Серебряные, -немного удивлённо ответил Виен, разглядывая две тонкие потемневшие пластинки, пришитые к вязанной ткани.
-Значит, человека надо накормить серебром, -я задумчиво опустила голову, собираясь с мыслями.
Порвать ослабшие нитки, державшие пуговицу, оказалось несложно.
-Что ты собралась делать? –пока Виен понял, в чём дело, я, не задумываясь, сунула пуговицу в рот.
Серебро обожгло губы прилипшим холодом и привкусом металла. Я вздохнула, и, зажмурившись, проглотила её.
-Что ты делаешь? –Виен крепко схватил меня за руки, словно опасаясь, что я вот-вот растаю.
А я только часто дышала и глупо улыбалась, не отводя глаз. Возможно, где-то в глубине души я тут же пожалела о содеянном, но, в любом случае, теперь было уже поздно.
-Но почему ты не сделал этого раньше?
Виен мягко улыбнулся, как всегда, когда знал гораздо больше, чем говорил.
-Потому что верность не мерят серебром.
***
-Тише, прошу тебя! –Мирру трясло.
Грифон предупреждающе рычал. Но уже не злобно- боль немного ослабла, и он перестал голосить на всю округу и бить крыльями.
Чуть не плача, девочка прижалась к тёплому звериному боку. Она ощущала, как под шкурой закипает отчаянный рык.
В утреннем воздухе пахло зверем и болезненным страхом. Резко вспыхивало на холоду и щекотало нос.
Мирра тихо болезненно застонала, прижав руку к затылку. Когда она полезла доставать нож, грифон сильно огрел её крылом, что, похоже, вскочила шишка. С другой стороны, после всех ночных приключений это была незначительная мелочь, казалось, после всего пережитого (уже хорошо!) на теле не осталось живого места.
Мирра чувствовала, как кровь, высыхая, стягивает кожу. На выпачканных ладонях ярче проступили прочерченные линии.
Нож вошёл в основание крыла, глубоко, по самую рукоять. Она знала, что лучше его не трогать, но выбора не оставалось. Кроме того, грифон, ошалевший от боли, отчаянно колотил крыльями, и Мирра опасалась, как бы он не поранился ещё больше. Она уповала только на то, что рана, хоть и была крайне болезненной, не опасна. Да и кровь у грифонов вязкая, что кровотечение уже утихало.
В жёлтых звериных глазищах плавилось небо и Миррино собственное отражение. Рыжая грива неподвижным пламенем разметалась на ветру.
Сквозь частое дыхание Мирра слышала, как холодеет исцарапанная когтями земля. Чёрная сквозь покров мёртвой травы.
Грифон заворчал и поднялся, ещё нетвёрдо держась на лапах. Пристальный взгляд ему не нравился.
-Замри, замри, я сказала! –дурман давно растворился на ветру, и теперь Мирра осталась один на один со своим безумством и звериными когтями.
Котёнок, спавший у неё на руках, остался в отступившей ночи.
Грифон глухо зарычал, широко разинув пасть, полную белоснежных клыков.
Мирра пронзительно завизжала и, зажмурившись, повалилась на землю. Её обдало обжигающим звериным дыханием. На спине выступила холодная испарина.
Где-то на границе сознания Мирра слышала, как рычание эхом раскатилось по холмам.
И зверь захлопнул пасть, лязгнув зубами над самым ухом.
Мирра осторожно подняла голову. Тело одеревенело от ужаса и не случалось. Слёзы невыносимо жгли глаза.
Только сейчас девочка осознала, что в закоченевших руках по-прежнему сжимает рукоять ножа. Именно поэтому зверь и не подошёл ближе- кружил вокруг, обнюхивал, но не трогал.
Собравшись с духом, Мирра с размаха воткнула нож в исцарапанную землю.
-Не кричи, нас услышат, -вздохнула она, пересиливая страх.
Грифон тряхнул гривой и удивлённо воззрился на девушку.
-Иди ко мне, -она протянула пустые руки навстречу существу.
Зверь был по-своему покладистым, но не прирученным. Но было и ещё что-то, что знала только Мирра: грифон не был и зверем. Звери покладистыми не бывают.
-Вот видишь, как хорошо, -она осторожно дотронулась до тёплого крыла. Вытекшая кровь терялась в густом подшёрстке и засыхала. Но рана уже затянулась тонкой бурой коркой.
-Всё уже закончилось, -она ласково пригладила жёсткую гриву, растрепавшуюся на ветру неподвижным огнём.
И, помолчав, снова заговорила:
-Знаешь, я всё равно люблю тебя. Хоть ты и не похож ни на людей, ни на котят, ты не зверь. Ты дикий, и, хоть засыпаешь, наевшись мака- ты не поэтому не зверь. Так ведь? –она пристально взглянула в львиные глаза, ни минуты не сомневаясь, что он её понимает.
Потому что Мирра была уверена: если хочешь воскрешать мёртвых, сначала приручи грифона.
И, словно в ответ, в стеклянно-зелёные глаза ударило солнце, целиком поднявшееся над дальней скалой.
Утреннее небо было ещё ясным; но далеко за горизонтом уже ползли мохнатые тучи, чтобы до вечера успеть разразиться первым снегом на застывшие в ожидании холмы.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |