Виен молча кивнул и развернулся прочь. Увар окликнул его уже в дверях:
-Смотри сколько хочешь, но только по-новому не переигрывай. Не надо.
Недоговаривать и врать- разные вещи.
***
Несколькими годами ранее…
…В коридорах царила вожделенная тишина. Город болезненно спал, только на пепелище сожжённых кварталов протяжно выли собаки.
- Черепаха Святая, что творится, - Гилар со вздохом опустился в кресло. -Говори, что хотел. И давай быстрей, -он не смыкал глаз без малого трое суток, и сейчас, похоже, готов был уснуть прямо здесь, упав постаревшим лицом на пол.
-На площади было объявлено, что любой желающий может на свой страх и совесть взять с собой кого-то из провинных, -потихоньку начал Виен. Лучше бы оставить старика в покое, но времени было слишком мало. -Остальных, кого не разберут, уже послезавтра прилюдно сожгут на рассвете, так?
-Я просил же, быстрей, -вздохнул Гилар. -Да, так.
-А теперь давайте напрямую: почему не сделали этого сразу?
Гилар оторопел от такой наглости.
-Во-первых, молодой человек, успокойтесь и сядьте, нечего ходить вокруг меня кругами. Во-вторых, у нас который год не хватает рабочих рук мостить дороги и черти (прости грешного!) только знают, что ещё- поэтому пленные твои не пропадут. А ещё есть те, кто в такой рабочей силе заинтересован- вот пусть они с этим и разбираются, с нас и так достаточно. Это я к тому, если вам интересно, почему мы не организуем всё сами.
-Но это же откровенная торговля людьми.
-Я бы сам рад кому приплатить, чтобы их забрали. Вдуматься только, -Гилар с усилием потёр виски, -две сотни безумных сектантов за несколько дней выжгли полгорода, только представить!..
-Тогда почему не сослать их всех что-нибудь делать, и обойтись без казней? И ещё один вопрос: даже если прозвучит так же резко, как первый, всё равно ответьте.
Гилар только ухмыльнулся.
-Спрашивай.
-Зачем они здесь? Никто кроме вас не знает, не отпирайтесь. Конечно, борьба за свою веру это всё хорошо, но глупо. Да и…
-За свою веру? Объявить, что между черепахой и нашей землёй есть три слона и пойти жечь чужие дома? Да сами они не знают, чего хотят. Бесцельно шататься по дорогам, вот чего они хотят. Дикое сборище с побережья. И работать не будут, как не работали там, -в припадке гнева он не заметил, как перешёл почти на крик.
Но, немного успокоившись, отдышался и продолжал:
-Ох, прости грешного. Зная наш народ, здесь не допустят, чтобы кто-нибудь погиб, всех до единого разберут, вот увидишь. В любом случае, их нужно занять чем-нибудь. Если и останется парочка безумцев- то таких не жалко, другим неповадно будет.
И вообще, не наша это забота. В конце концов, есть городской глава- пусть он хоть что-нибудь делает. А то всё мы, да мы… -он говорил в полусне, и голос становился всё тише, а речь- сбивчивее, пока совсем не растаяла где-то на задворках сознания.
Виен хорошо знал, что старик часто говорит сам с собой, и потому не перебивал.
-И всё-таки, может, вы перестанете стесняться или заговаривать зубы и скажете, зачем пришли?
Виен чувствовал, как пространство клокочет, подталкивая идти прочь. Времени было в обрез, а увидеть он собирался совсем не это.
Он нетерпеливо мялся, но не решался начать. Темнота, сгустившаяся вокруг собеседников, плотнела, холодела, но ждала и тянулась, как застывающая карамель.
Виен собрался с ускользающими мыслями.
-Я хотел бы взять себе одну из приговорённых.
-Вот как? -он тряхнул белой как лунь головой, отгоняя сон. -Вот как… -поток сумбурной речи, обращённой к самому себе, резко прервался, и старик застыл, оглушённый образовавшейся тишиной.
Виен тоже её чувствовал. Она распирала грудь, пустая и звонкая, готовая вырваться на волю.
-Вот как. Но тогда вы не сможете остаться при святилище.
-Значит, не останусь, -и тишина отступила.
Старик внимательно взглянул на него исподлобья:
-Это вы сейчас серьёзно? Вы…
-Да, -его не интересовало, что он там собирается спросить или как его назвать.
-Вы… Виен, я не узнаю тебя. Несколько дней назад ты сам просил поговорить с Алмиром, чтобы остаться. Ты хотел стать аптекарем, ведь так? -на дне сонных глаз мелькнула надежда.
-В свою очередь помнится, что несколько дней назад вы были против, -Виен усмехнулся. -А теперь я сам ухожу, разве вы не рады?
-Не горячись так. Не горячись, не надо, -мягко прошуршал старик, качая седой головой. Строгость уже улетучилась из голоса, осталась только усталость. -Иди лучше спать. Утро вечера мудренее.
-Неужели не отдадите? -неверяще произнёс Виен, щурясь на свечной свет.
-С каких пор ты мне не веришь?
-С тех самых, когда мир стал стоять на трёх слонах.
-Вот как?.. -эхо разнеслось и загасло где-то в потёмках быстро меркнущего пространства.
Вот как…
…
В тёплом воздухе сладко-сладко пахнет парным молоком. А ещё свежим хлебом, смолой и сахаром; сквозило изо всех щелей.
Здесь кто-то есть. Кто-то тихо поёт.
Колеблющийся воздух замер на губах чередой чужих вдохов.
Здесь кто-то дышит.
Звякают спицы.
Кто-то что-то вяжет.
Скрипят тёплые половицы под босыми ногами; скрипят тёплые нитки; скрипит сахар на зубах- Виен видел пространство глазами всех присутствующих сразу.
Видел вышитую скатерть с потрёпанной бахромой, качавшейся на сквозняке, и смолистые поленья в печи, сквозь прожженную кору которых сочился скрипучий треск, и наэлектризованные неровного цвета волосы Альвины, в которые она воткнула запасную пару спиц.
Он чувствовал. Чувствовал сразу и тоже за всех.
Сосредоточенное напряжение- Альвина обсчиталась с количеством петель; резкую сладость- Мирра уплетает кусок свежего хлеба с сахаром, и тёплую шершавость ткани- и тут же вытирает липкие руки о скатерть; шуршание за стенкой- трёхцветный кот бесшумно крадётся на мягких подушечках на звук.
Мир начертан точками, внезапными цветными вспышками, висящими в воздухе.
Звуки вспыхивают и распадаются; запахи теплятся дольше; цвета тлеют, тлеют, и никак не могут дотлеть. Оно всё огнистое, вспыхивающее, текучее и переходящее- череда отражений поставленных напротив зеркал. Оно тлеет, но не жжётся. И уходит, поворотом в зеркала. Оно уже не возвращается.
И уже чувствуется, как рвется из рук- скользкое, выпадающее. Виен сжимает кулаки, пытаясь удержать, но зная заведомо, что бесполезно.
И земля уходит из-под ног.
…
-«Воры! Воры! -истошный крик раздался над пустой улицей. -Во…» -и оборвался болезненным вздохом, утонувшем в стрекотанье сверчков.
Ночь была безлунная.
Тихо скрипнула калитка, и тишина безлюдных улиц сомкнулась над исчезнувшей тенью. Убегающий был слишком напуган, чтобы понять, что натворил.
В воздухе жгуче пахло маком с полей и луной.
-Батюшки родные! Ах! -кто-то схватился за сердце.
-Да идите вы сюда!
-Да не кричи ты! Игна, что там?
Кто-то осветил фонарём неподвижное лицо. Широко распахнутые глаза смотрели в беспроглядное ночное небо, и женщина невольно отшатнулась, увидев в текучих бликах пламени своё отражение.
Виен не присутствовал там, и теперь лицезрел эту картину с выражением неприкрытого отчаяния.
Но его уже мало волновало, что было дальше; в темноте блуждали силуэты и потрескивало пламя, кто-то что-то громко обсуждал и размахивал руками.
Молодой человек, как две капли воды похожий на него самого- разве что лицо не такое уставшее, нетерпеливо выслушивал, что ему безуспешно пытались втолковать.
-«Хватит орать! Кто-то может объяснить, что, в конце концов, происходит?!» -но сердце, предчувствуя неладное, колотилось так, что Виен слышал на расстоянии десяти шагов и нескольких лет. И дрожащей рукой рванул на себя изодранную, в бурых пятнах тряпицу, которой закрыли лицо.
-Альва?!
Он смотрел, как громом поражённый, не в силах шевельнуться.
Виен отчаянно цеплялся за вязкий маковый мрак, но пространство ускользало, утекало сквозь пальцы, как отражение.
Визгливый вздох, с которым нож покидает ножны, впился под рёбра отчаянной болью от понимания, что он ничего не в силах сделать.
Виен предпринял отчаянную попытку оттолкнуть Альвину за секунду до того, как она осядет на землю, за несколько минут, как сбегутся люди, за несколько лет, как Черепаха решит умереть; но руки прошли насквозь.
Его здесь не было.
Ничего не было.
Пространство, полное до краёв разочарованием, маком, мраком и звёздами затрещало по швам, разрываясь, и с оглушительным хлопком лопнуло, обдавая сердце ворохом жгучей пыли.
Он хотел обмануть сам себя.
***
Во рту ещё жгло от нестерпимой сладости съеденного Миррой сахара.
В щели заметно поддувало, и ноги порядком замёрзли. В печи кто-то тонко и протяжно выл, созвучно с шумом в ушах.
Виен с трудом поднял голову.
Концентрат нетерпеливой тишины висел в воздухе, разъеденный дыханием, ветром и скрипом. Тишина давила на виски, тишина изнутри распирала грудь болезненным нетерпением и досадой. Серый свет лоснился на вышитой скатерти рябящими штрихами, смешавшимися с текстом. Несколько измятых листов, сплошь покрытые убористыми строками, перепутанными закорючками, как сотни бескрылых пчёл, сцепленные лапками. На измятых краях остались несколько рыжих пятен, и опрокинутый стакан рядом.
Виен тяжело вздохнул и с усилием потёр виски.
Надо прекращать пить в одиночестве.
Буквы рябили перед глазами, грозя осыпаться в пространство ворохом громоздких завитушек.
«Тринадцатый день одиннадцатой луны». Стало быть, вчера.
Ага…
«Если ты читаешь это, то искренне поздравляю- этот день мог и не наступить.
Скорее всего, тебе будет интересно, кто ты и где ты», -да видать, совсем тоска заела.
Что было доподлинно, он помнил смутно, но между строк сквозила безысходная печаль.
Виен усмехнулся: памятуя о наставлениях подловатого торговца, а именно о возможной частичной потере памяти, на всякий случай записал события последних лет.
«…После нашествия сектантов оставил Черепахин дом и переехал в отдалённое селение на Холмистой окраины. Женился на Альвине, в прошлом явившейся в наши края вместе с полчищем инакомыслящих. До того, как спуталась с сектантами, у неё было другое имя, которое, впрочем, никогда не называла», -он грустно улыбнулся.
Если бы так просто было это забыть! А он ведь искренне надеялся, дурак.
Дальше, про рождение Мирры и конец света, он читать не стал.
***
Мирра проснулась раньше обычного.
Окна выходили на рассвет, и заря красноватыми подтёками сочилась через пыльные слюдяные стёкла. Мирра никогда не задергивала шторы.
В доме было непривычно холодно и тихо, пахло древесной стружкой и заморозками.
Некоторое время проснувшаяся так и лежала, не шевелясь, и прислушивалась.
Внутри было странное, гнетущие предчувствие чего-то необъяснимого, и это её немого пугало.
- «Наверное, сегодня вся и закончится. Да, определённо», -решила девочка, спуская на пол ноги.
Папа ничего не говорил о готовящемся конце мира, наверное, не хотел пугать. Но она же не глупая, она всё и так узнала. И ничуть не боялась. Ну, может быть, только самую-самую малость.
Мирра твёрдо решила ничего не упустить.
Босиком ступая по деревянным полам, она тихо подкралась к двери.
И тут же замерла от неожиданности.
Дверь была заперта.
«Неспроста это», -решила она, размышляя, что бы такого придумать.
В углу стоял старенький низкий табурет, сколоченный из потемневших досок.
Мирра подтащила его к двери и, взобравшись, изо всех вил заколотила кулачками в дверь. Если закрыто не плотно, можно выбить щеколду.
Через несколько минут, правда прекратила, и только остановилась, с досадой потирая раскрасневшиеся руки. Ничего не получилось. Но, более того- с наружи никто даже не откликнулся.
В последней отчаянной попытке Мирра тронула витую ручку, и случилось чудо: с лёгким щелчком дверь открылась.
***
Виен сосредоточенно вертел в руках запутанную верёвку, битый час разыскивая конец. Грубое волокно сильно пушилось.
Контуры предметов перед глазами стали приобрели привычные очертания, и в ушах больше не шумело. Осталась только тишина.
Виен со спокойной решимостью распутывал верёвку, не соображая особенно, что и зачем делает. Просто понимал, что теперь знает, что делать, и делал. Больше его ничто не волновало.
В свитом волокне мерещилось вплетённое тепло, незаметное, но слишком ощутимое в нетопленном доме. Методичная решимость не оставляла его ни на секунду, и веревка была почти готова. Виен раздумывал, с какой стороны лучше завязать узел. И вздрогнул от неожиданности, когда сзади его обвили чьи-то маленькие ручки.
-Утро доброе, -Мирра, не церемонясь, вскарабкалась отцу на колени.
-Доброе, -не глядя, ответил Виен, и даже не шевельнулся, только крепко вцепился в верёвку, которую не выпусти л из рук.
-Расчеши меня, пожалуйста, -Мирра наклонила голову.
-Ты и сама умеешь.
-Ну пожалуйста, -только сейчас он заметил застрявший в спутанных кудряшках гребень.
-Ладно, -проворчал Виен.
-Зачем тебе верёвка? –спросила Мирра после непродолжительного молчания. –Ай!
-Извини, -отвлёкшись, Виен случайно дёрнул её за волосы. –А ты не вертись.
Но на вопрос так и не ответил.
-Скажи, -как бы невзначай спросила она, - ты бы хотел, чтобы мама вернулась?
Этого Виен не ожидал.
-Мама уже не вернётся, - он мрачно вздохнул- Мама сквозь небо провалилась, оттуда никто не возвращается.
-Значит, ты верёвку достал, чтобы достать её оттуда? – торжествующе воскликнула девочка.
-Почти, -с улыбкой уклончиво ответил Виен. –Если бы и достать, только она сама не захочет.
-Это ты зря, она сама сказала, что скучает. Я её во сне видела. Да не дёргай же!
-Вот оно что…
Внезапно Мирра резко развернулась и пристально заглянула в глаза.
-Да что с тобой? «Не возвращались, не возвращались…» Даже тех, кто проваливается под лёд, течение куда-то да выносит, а небо куда мягче льда, и прям так уж никто и не возвращался? –тёплые ладошки мягко легли на плечи.
Виен внимательно разглядывал её лицо.
Бледное, со слегка ассиметричными чертами, и присыпано яркими-яркими веснушками, как пыльцой. Она была встревожена. Чем-то очень сильно, если ни сказать напугана.
-Мы что-нибудь придумаем. Только дверь больше не запирай, ладно?
***
Через рощу гуськом тянулась вереница теней. Шли тихо, и шаги укрывал завывающий ветер. Ночь низко пела, дышавшая близким холодом, и рваное дыхание лилось через скрипучие ветви, залатанное сорванной листвой. Рваное, истёртое до мелких дыр, таких, чтобы на латку хватило берёзового листа.
Темнота вспыхивала под шагами жёлтыми пятнами.
Свеча трепыхалась в фонаре, как запертая бабочка, трещала, гнулась, завёртываясь в восковой саван, и за ним почти не светила.
В темноте Мирра постоянно спотыкалась и загребала ногами листву.
-Малютка, тебе сапожки не жмут? –кто-то ехидно спросил из темноты.
-Не умничай, -огрызнулась Мирра мрачно, едва поспевая и опасаясь потерять по дороге сапоги, которые были ей заметно велики.
-Зачем ты её вообще взял?
Из темноты кто-то издевательски рассмеялся:
-У неё отец колдун, разве не слышала?
Мирра слишком волновалась и запыхалась, чтобы что-нибудь отвечать.
Каждый год, во второе осеннее полнолуние, люди крепко запирали ставни и устилали пороги крапивой.
Кто-то поговаривал, что слышал ночью на лестнице скрипучие шаги, у кого-то выли собаки и отпирались ворота.
Воздух леденел, побелевший от бесплотных телец тех, кто неясным туманом сочился сквозь промёрзшую землю, ещё на одну ночь вернуться в свой единственно любимый и покинутый мир.
Отчаянная компания ребятишек (наверное, из тех, кто и во веки веков ничего не боялся, потому то бояться просто не умел), из года в год отправлялись искать их.
Мирра не нашла ничего лучше, как к ним прибиться.
Тропа вышла из рощи и резко вильнула вверх.
В темноте обозначился контур полуразрушенного святилища, как бы вросшего в холм. Просторная землянка, крытая каменной плитой.
Ведший процессию первым шагнул за порог, освещая фонарём дорогу.
Мирра зажмурилась. Крепко пахло листвой.
Дыхание подёрнулось по краям пространства изжелта-белым контуром тумана. Шёпот таял в нём, раскладываясь на шуршащие полутона, на равное количество звуков, вдохов и выдохов, и прятался по углам комками несмолкающего эха.
Странная жутковатое предчувствие пробирало до дрожи, проникая до самого сердца.
В темноте кто-то чихнул.
-Ты не очень-то шуми!
Поднялось шевеление.
-Тихо! Тихо! Всем тихо! Начинаем! Иначе они вообще никогда не придут.
Свеча ещё теплилась, но её света не хватало, чтобы пробить темноту.
Мирра спряталась за спинами собравшихся и молча наблюдала. Видно было плохо, и ориентировалась она, скорее, по звукам.
Кто-то запел, высоко и протяжно; слов было не разобрать, но мелодия лилась и затекала во все щели, заткала темноту, как паутина.
Кто поёт, было не видно, но ему вторили новые и новые голоса, сливаясь в единое многоголосое звучание, конца и края которому не было. Мирра знала только, что звук прокрадывается сквозь одежду и откликается в каждой клеточке тела трепещущим звоном.
В центре комнаты стоял большой жертвенник из глыбы белого известняка. Несколько человек обступили его с четырёх сторон. На камень возложили круглое зеркало с неровными краями.
Белокурая девушка, стоявшая к Мирре спиной, вынула из потасканной сумы чёрную курицу.
Птица отчаянно квохтала и била крыльями.
В воздухе сверкнуло широкое лезвие ножа, отразившего пламя свечи. Кто-то завёл руку, но ладонь непроизвольно дрогнула, и металл застучал об зеркало. Мимо.
Птица топталась по стеклу, стуча когтями, и начала что-то склёвывать с рябящей пламенем поверхности. В зеркале плавились силуэты собравшихся, кипящие в отражённом пламени.
- «Мама… Мама тоже где-то там, совсем рядом, за стеклом», -отчаянно думала Мирра, эта мысль не давала ей спокойно дышать.
Хор голосов на мгновение смолк, и все онемели от ужаса, что, казалось, восклик застыл, замер, распирая лёгкие: в местах, где курица стукнула клювом, расползались кривыми звёздами трещины, а через них… Через них сочился белый туман, крупный, словно распылённый с мелкой крупой.
- «Пепел с погребальных костров», -догадалась девочка.
Курица, топтавшая стекло, истошно заквохтала и запрыгала, силясь спуститься с камня. Не тут-то было. Лапки прилипли к полированной темноте, вылезающей из трещин зеркала, которая тянулась, как смола.
Отражения зарябили и скрылись во мраке, съеденные пеплом и липкой тьмой.
Стоявшая близко девушка, было, наклонилась, и тут же отшатнулась прочь, но поздно: светлые кудряшки влипли в зеркало и постепенно туда утягивались.
Зеркало треснуло, и кипящая темнота хлынула вон.
-Прочь, прочь отсюда! –зал огласился испуганным ором.
Мирра прижалась к стене.
- «Теперь-то уж точно где-то здесь», -и с замиранием сердца бросилась в другую сторону, к камню.
А остальные, крича и сбивая друг друга, уже ломились в дверь.
- «Да куда тебя несёт?! Ты в своём уме?» –отставший паренёк схватил её за руку, но Мирра вырвалась. И, неловко повернувшись, потеряла равновесие и упала спиной на камень.
Темнота заполнилась шуршащими звуками выползающих на волю отражений. Пепел понемногу оседал, только завихрения подкрашенного ветра неяркими спиралями висели в воздухе. Шумно свистел сквозняк, словно кто-то дышал, совсем близко, почти на ухо.
Сильно кружилась голова, что тёмное пространство уходило вверх крутым штопором, пробивая каменный потолок.
Мирра чувствовала, как её медленно утаскивает сквозь зеркало. Намокшие кудряшки стали непомерно тяжёлыми и тянули голову вниз. Но Мирра и не думала сопротивляться; только бормотала не переставая.
-«Мама, мамочка… Только держись! Цепляйся сильнее! Чуть-чуть осталось», -она понимала, что кто-то хватается за её одежду, пытаясь выбраться из зеркального мрака. Но пустота была слишком топкой, чтобы выдержать их, и Мирра только сама уходила глубже.
Краем сознания она почувствовала, как вокруг немеющей ноги обвились бледные костлявые пальцы. Над поверхностью показалась тонная прядь волос, блеснувшая в темноте медно-рыжим.
Мирра попыталась было её ухватить, и только в этот момент поняла, что не может шевельнуться: так крепко увязла в смоле. Над зеркалом осталось только лицо.
И в этот момент раздался крик петухов. Где-то далеко-далеко. Звук рвался из птичьей гортани и разносился за поля и сквозь землю.
Землянка наполнилась шуршанием и стонами. Тени мгновенно исчезли.
Остались только слабость и шум в ушах, пополам с отчаянным сердцебиением.
Мирра готова была зарыдать от досады: у неё так ничего и не вышло. Она даже не понимала, что была в шаге от гибели.
А где-то за пологом туч небо начинало медленно розоветь.
Гряло новое утро.
И где-то далеко отсюда, через зарю и петушиный крик, бежала женщина в красных сапожках.
***
Торговая площадь кишела людьми.
Продираясь через толпу, Хьянти с грустью заметила, что прилавки на две трети пусты.
- «Как всё переменилось», -с грустью подумала девушка, сворачивая в ряды с орехами.
-Спички! Купите спичек! -из-за поворота вылетел маленький вихрь в пёстром плаще.
-Спички! -девочка лучезарно улыбнулась, яростно откидывая с глаз непослушные спутанные кудряшки.
-А? - и Хьянти уже хотела было пойти дальше, но в последний момент передумала: -Ладно, давай.
Девочка достала из сумки четыре десятка спичек, перевязанных витой ниткой, и, схватив блестящий грошик, вприпрыжку понеслась дальше.
Хьянти покачала головой. - «Везёт же некоторым», -с затаённой завистью подумала она. Сама Хьянти с детства хромала на левую ногу. Но в этот раз причиной зависти было совсем не это.
- «Как у них получается ничего не бояться? Или она просто не знает?» -но ответа на это ей никто дать не мог.
За облаками было толком не разглядеть, но солнце уже стояло высоко, и плыло вровень со звездой на верхней башне святилища.
Хьянти любила это место. Впрочем, оно стоит того, чтобы рассказать о н ём подробнее.
Черепахин дом, как звали его в народе, было центральное святилище всей Холмистой окраины. Кроме самого святилища там располагались обсерватория, монетный двор, аптека и школа, куда набирали преимущественно сирот.
С другой стороны, это и школой назвать было трудно: учеников набирали от силы пару десятков, раз в несколько лет.
Больше всего Хьянти печалило, что в ученики не принимали девушек. Скорее, не из-за строгих монастырских порядков (они хотя и не одобряли, но ничего строго не запрещали), а просто из принципа, что девушка приносит несчастье.
На самом деле, кроме того, что над ней иногда беззлобно подшучивали, печалится было не из-за чего.
Родителей Хьянти никогда не знала, и всю свою жизнь провела при монастыре.
Только научившись читать, почти всё свободное время она проводила в библиотеке, а став постарше, занялась изучением аптекарского дела. В котором, вопреки предрассудкам, очень преуспела.
И всё-таки самым большим счастьем для неё было выбраться глухой ночью на крышу обсерватории, где Алмир с учениками наблюдали за звёздами. Рассказывал он обычно шёпотом, чтобы не спугнуть царившую над городом тишину. На шпиле был крючок, куда вешали тусклый фонарь, под которым ученики записывали получившиеся расчёты. Но сама она обычно ничего не писала, только слушала.
В ясные ночи бывало зябко. И тишина над городом застывала, присыпанная, как сахаром, бесчисленными звёздами, прочно вмерзшими в небеса. Город спал и дышал тихо-тихо, над разбитыми мостовыми и домами, пригревшимися под грушевой зеленью.
А по весне протяжно сладко пахло цветами и землёй с распаханных холмов.
Иногда Хьянти заваривала в старый глиняный чайник чабрец и брала с собой. До краёв полную чашу пускала по кругу, пока Алмир не заметил.
Впрочем, он часто притворялся, будто чего-то не замечал. Свежий чабрец благоухал так, что, наверное, и мёртвый бы проснулся.
В остальное время Хьянти помогала на кухне или выполняла мелкие поручения.
Или (хотя и бывало крайне редко) бесцельно бродила по улочкам.
Впрочем, сейчас всё переменилось.
- «Как всё переменилось, Черепаха святая, как! Что теперь будет только?» -над городом висел туман безысходности.
Старая черепаха, державшая на себе весь мир, умирала. А когда она всплывёт кверху брюхом, вряд ли кто-то уцелеет.
Сколько осталось, в точности никто не знал. Посчитали, что чуть меньше месяца.
Раньше Хьянти часто задавалась вопросом: что было бы, будь люди чуть смелее. Сейчас поняла: было бы ничуть не хуже.
Пока остальные молились и наблюдали за звёздами, Хьянти ходила по городу и наблюдала за людьми.
Первое время мало кто верил. До того, как дней десять назад не пошёл дождь. Бордовый.
Так и подумать, что кровь- но всё же вода, просто цвет такой. И ни выпарить пигмент, ни чем-то подкрасить не получалось –пойди пойми, что это. А к утру высохла, будто и не было, даже следов почти не осталось.
Иногда, ночами, бушевали грозы- среди осени подобное было неслыханно; и такие, что небо горело белым пламенем.
И вот что изменилось: самым первым в обречённом мире умер страх. Страх перед потерять нажитое, страх перед будущим, перед людьми, перед тем, что они говорят- и всё стало иначе.
Наверное, так выглядел бы мир неизлечимо больных.
Самым ценным ресурсом стало время. Понимание, что копить и хранить больше не для кого и некуда произвело волшебное действие.
- «Как странно: они всегда знали, что умрут- но кому было до этого дело? Неужели всё было только в том, чтобы назвать конкретную дату?» Всё поразительное оказалось до смешного, до абсурда просто: «когда-нибудь ты умрёшь»- это одно; а «ты умрёшь через месяц»- совсем другое.
Хьянти никогда не предполагала, что так бывает.
Первые несколько дней она жалела, зачем решили это обнародовать: было странно и почти страшно, полная потерянность в глазах абсолютно всех встречных. Они потерялись, сразу же и многие безвозвратно. Как будто только вчера народились на свет. Ни что делать, ни чего они хотят делать- они ничего, ну просто ничегошеньки не знали ни о себе, ни о мире.
Люди боятся смерти. Все боятся смерти, кто бы что ни говорил.
Но, положа руку на сердце, надо было признать: как в её преддверии, никогда ещё жизнь не была такой прекрасной.
Хьянти тоже боялась.
В голове поселилась тишина, которая жила над городом в звёздные ночи: такая же густая и певучая, и звонкая-звонкая, до пронзительного эха в висках. Хьянти спала по несколько часов в сутки, а остальное время ночами разбирала старые записи, с тех времён, когда ещё тужит было не о чем, и наблюдала грозы. Мир на невыспанную голову виделся как сквозь плотный туман; если о её о чём-нибудь спрашивали, то отвечала не сразу или не слышала вовсе.
Улицы распахнулись навстречу переплетениями стен и ветра. У прохожих в глазах появилось новое выражение, лёгкое безумие пополам с надеждой. И всё чаще все куда-то спешили. Они боялись не успеть.
И воздух на вкус был другой, и солнце светило иначе. Было страшно не успеть надышаться, не успеть наглядеться, не успеть наговориться. И в широко распахнутых глазах трепыхалось небо.
Шаги звучали частой дробью по выбитой плитке.
Тучи над городом потрескалось, и через разломы сочилось бледное осеннее солнце. Влажный ветер гулял, натыкаясь на стены, и горько пахло листвой и недавним дождём. Пожелтевшие листья лоснились, пламенеющими лоскутами солнца укладываясь под ноги.
Хьянти плотнее запахнулась в плащ. Холодало.
Узкая улочка, прилегавшая к рыночной площади, резко оборвалась, упираясь в кованую решетку забора.
-Эй ты, хромоногая! -Хьянти обернулась.
Шагах в десяти стояла длинноволосая девушка, демонстративно державшая руки в карманах клетчатого плаща. -Так это ты собак травишь?
Только сейчас Хьянти заметила, что за ней увивается маленький зверёк, силясь схватить за подол платья. Наверное, заинтересовавшись чем-то из содержимого карманов (Хьянти любила таскать с собой кусочек чего-нибудь вкусного).
- «Ух ты, а я и не думала, что их ещё разводят», -отстранённо подумала Хьянти, рассматривая собачку.
Существо было раза в полтора меньше кошки, с короткой шерстью какого-то неопределенного, рыжевато-красного цвета, лопоухое и черноглазое. Тонкие лапки мелко дрожали, и дышал пёсик шумно и часто, подслеповато тычась простуженным носом в колени.
- «Какой спичконогий, -Хьянти улыбнулась про себя, -а если он научится быстро махать ушами, то взлетит», -подумала она. Особенной уверенности, правда, не было.
Золочёная медная цепь, прикреплённая к ошейнику на тоненькой шейке, часто звенела на ветру.
-Пойдём, -хозяйка присвистнула, подзывая питомца. Но тот не спешил, не оставляя надежды исследовать содержимое карманов.
И в это момент из-за угла вылетела Мирра, громыхая рассыпавшимися в сумке спичками. И, споткнувшись об цепь, с размаху упала животом в лужу.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |