Виктор Потиевский. «Мертвое ущелье». 6 страница

Хромой стоял в стороне, он понимал, что вожак запретил трогать собаку.

Игнат долго смотрел на рычащего пса, потом достал из-за пазухи кусок мяса, специально захваченный для него и бросил голодному животному.

Пес сначала настороженно зарычал, но Игнат спокойно сказал ему:

— Возьми, ешь...

Была в этом голосе доброта, которую понял Помор. Он снова услышал знакомую человеческую речь, такие же слова говорил ему хозяин. Он осторожно понюхал мясо и тут же мгновенно проглотил его, почти непроизвольно. Ведь он уже третьи сутки ничего не ел...

Долговязого Игнат поджидал невдалеке от подножия холма. Притаился за камнями, наблюдая за выходом из подземного логова. Чуть в стороне залег в камнях его серый брат.

Едва стало светать, как немец осторожно выбрался наружу, присел на корточки и стал неторопливо осматривать в бинокль побережье-Игнат не спеша снял с плеча лук. Вложил стрелу, на всю ее длину натянул тетиву, прицелился и так же не спеша пустил стрелу.

Тонко запев, она рванулась к цели, острый каменный наконечник глубоко вошел в грудь штурмфюрера, немец рухнул навзничь, не естественно подогнув ноги, и его «парабеллум», который он успел выдернуть судорожным движением, отлетел далеко в сторону. Крюгер смотрел пустым бессмысленным взглядом мертвых глаз в чужое холодное небо, и из груди его торчал хвост стрелы с оперением из тетеревиных перьев.

Игнат повернулся и пошел прочь. Снова подошел к одинокой собаке, бросил ей второй кусок мяса и двинулся обратно к своему логову. Врагов больше не было на побережье.

Море слегка волновалось, выбрасывая на камни бурлящие волны и белую легкую пену. Тайга привычно гудела под ветром. Игнат шел, Хромой не отставал от него. Юноша думал. Он не знал — как быть? Куда идти? Как поступить с серым братом, ведь он никуда не может уйти из тайги? Теперь Игнат знал все и не мог дальше жить одиноко в лесу. Он был человеком. Он хотел быть с людьми. Он хотел прогнать врагов со своей земли. В его памяти теперь снова и снова звучали слова той плачущей старой женщины: «Ты должен жить... Чтобы прогнать их с нашей святой земли...» Он думал. И не знал, с чего начать... Как он найдет людей, и поймут ли они его? Но ему теперь было ясно одно: его дикая жизнь в тайге кончилась.

Он сидел на камне и смотрел на Хромого. Волк тоже глядел ему прямо в глаза. Казалось, он понимал, что вожак скоро покинет его.

Что же будет с ним, с серым другом, вместе с которым Игнат зимовал, мерз, голодал, охотился, рисковал жизнью, бок о бок с ним принимал бой, встречая с ним чужую стаю? Волк был его верным товарищем, надежным, неутомимым и все понимающим помощником. Что же будет с ним, когда юноша оставит его одного? А ничего. Он прекрасно проживет и без человека. Он волк. Сильный и умный.

А собаку, оставшуюся без хозяина, надо взять с собой. Она не сможет жить без людей и погибнет в лесу.

Игнат всматривался в глаза серому брату, долго глядел на него и понял... Понял, что ему легче будет уйти из тайги именно потому, что здесь остается Хромой. Не только часть его жизни, но и часть души остается здесь с его волком. И где бы он, Игнат, ни был, Хромой всегда будет ждать его. Он заведет свою семью, стаю, будет водить ее по тайге, выращивать волчат. Он — это сама тайга, он ее часть, ее жизнь.

Часть 2. БРАТ ВОЛКА

. ВЗРЫВ

Игнат полз по снегу, зажав в левой руке автомат. Извиваясь, он бесшумно продвигался между деревьями, то и дело замирая и чутко прислушиваясь к ночным звукам вражеского тыла. Совсем рядом были немцы. Игнат отчетливо слышал ходьбу нескольких часовых по периметру расположения танкового батальона. Они прохаживались взад-вперед, изредка окликая друг друга или покашливая. По крайней мере, двое из них были простужены и кашляли часто, приглушенно, болезненно. Русская зима не радовала их.

Время от времени немцы заводили двигатель одного, другого танка, он глухо урчал, выпуская вонючий выхлоп, едко пахнущий гарью. Игнат невольно морщил нос, для его обостренного обоняния этот дух был трудно переносим.

Танки базировались прямо в лесу, но вблизи дороги. Удобно устроившись в сугробе, Игнат рассматривал расположение противника, стараясь увидеть и сосчитать танки. Но даже с его глазами, хорошо видящими во тьме, нельзя было сделать этого. Только две машины находились в поле зрения. Остальные, замаскированные в укрытиях, были заслонены снеговыми насыпями, и разглядеть их можно было, только пройдя через линию часовых.

Воевал он уже четвертый месяц после того, как пришел в Архангельск и обратился к первому военному. Пока его провели в военкомат, все прохожие останавливались и удивленно разглядывали человека в звериных шкурах и с луком и стрелами за плечами, идущего по дощатым тротуарам военного северного города. И у прохожих, уже немало испытавших и повидавших за войну, на лицах было изумление.

Его тогда сразу направили в разведку. Пожилой военный с совершенно белой головой, услышав, что он два года жил в лесу, никак не мог поверить в это. Два дня Игната продержали в комендатуре, выясняя все, связанное с разведгруппой немцев, что была на побережье. Но когда патрульный корабль высадил матросов на берег, когда землянка и тела убитых были обнаружены, Игнату поверили. Через час после получения радиограммы с побережья ему уже объявили номер части, куда его направляют служить в войсковую разведку.

Воевать он начал далеко от своей Архангельской тайги, однако в тех же краях, где был сожжен его родной дом. Война шла, можно сказать, везде. От теплого Черного до студеного Баренцева моря. Но военная судьба забросила его на северо-запад России, в состав Ленинградского фронта. Кольцо Ленинградской блокады уже было прорвано в нескольких местах, но город еще был зажат этим кольцом, и оно продолжало нести ленинградцам голод и смерть. В десятках и сотнях километрах от окруженного города шли бои, тяжелые и ожесточенные, шли на заснеженных полях и промороженных болотах, заметенных и заваленных сугробами лесных массивах.

На задание он ходил только ночью, днем отсыпался и почти не выходил на свет. Командиры знали о его судьбе и вместе с ним старались сохранить его обостренное ночное зрение, слух, чутье. Это было очень полезно для разведки.

Когда он уходил в тыл немцев, то надевал не сапоги, как все, потому что в сапогах или валенках невозможно было двигаться бесшумно, а это было ему необходимо. Он снова сделал себе свою меховую таежную обувку из трофейной немецкой меховой куртки. И теперь в них он ходил совсем бесшумно.

Часовые прохлаждалась, а Игнат выжидал. Ночь была темной — ни звезд, ни луны. Легкий колючий ветер высвистывал из сугробов поземку, жестоко хлестал Игната по лицу жгучей снежной плетью, но юноша привычно не замечая этого и, по-звериному подобравшись, напружинившись, выжидал. Надо было уловить ту секунду, когда один часовой повернет за угол, а другой будет менять направление движения и на миг повернется к Игнату боком. За этот миг юноша должен успеть проскользнуть за ближний танк, причем без малейшего шороха, как это умеют только волки. Преодолеть надо было не более восьми метров.

Игнату повезло. Немец медленно повернулся, и в этот же момент порыв ветра зашуршал поземкой, совсем скрыв от часового тот слабый шорох, который оставили в морозном воздухе шаги разведчика.

За первыми двумя, почти рядом с ними, танки стояли еще в четыре ряда. Он насчитал двадцать восемь машин и вдруг обратил внимание на штабель в рост человека, накрытый брезентом. Что это? Подполз ближе, приподнял брезент, и горячая волна возбуждения обдала его лицо. Значит, можно все-таки разворошить это гнездо!

Его все время жгла мысль: он находится между этих машин, в самой середине немецкого расположения, и уйдет просто так, ничего не сделав врагу... А теперь можно сделать? Можно! В ящиках — снаряды для танковых пушек, целый штабель ящиков. А может быть, они пустые? Может, снаряды успели погрузить в танки, а ящики составили в штабель?.. Надо успокоиться. И он замер, затаился, как перед охотой на оленя. Прислушался — все было тихо. Попробовал приподнять крайний верхний ящик, тот не поддавался, значит, порядок, там — снаряды.

Откинул два замка патефонного типа и приоткрыл верхний ящик. Не спеша достал из кармана гранату Ф-1, «лимонку», извлек длинную, тонкую бечеву, из которой когда-то делал тетиву для лука и которую всегда теперь носил с собой, отрезал кусочек и прочно привязал им гранату к снаряду, продевая шнур под рычагом взрывателя так, чтобы он мог свободно развернуться, когда чека освободит его. Затем остальную бечеву продел в кольцо чеки, завязал и распустил шнур, чтобы можно было отходить.

Едва он пробрался мимо часовых, и не успел еще отползти на десять метров, как услышал негромкую немецкую речь. Осторожно высунул из-за сугроба голову, скрытую под капюшоном маскхалата, и понял, что пришла смена караула. Да, успел вовремя. Только-только. При сдаче поста, осматривая объект, немцы вполне могли обнаружить разведчика.

Зарываясь в снег головой, он быстро полз, раздвигая сугроб плечом, как это всегда делал Хромой, когда скрытно подползал к добыче. Отдаляясь от танковой стоянки, юноша все время проверял шнур, ждал, когда он кончится.

Натяжение почувствовал метрах в тридцати от немцев. Шнур был прочный, Игнат сушил и заплетал его сам и был уверен в его надежности. Теперь оставалось выдернуть чеку. Разведчик повернулся назад, выглянул. Солдаты уже сменились, и новые часовые пошли по периметру. Он зарылся глубоко в снег, лег лицом вниз и рванул бечеву...

Тяжелый взрыв сотряс землю, она качнулась под Игнатом. Казалось, что сама земля сейчас развалится и поглотит его. Он прижался к ней, но она снова и снова как бы покачивалась под ним, то вздрагивая, то наклоняясь в стороны. В ушах была боль, их будто забило ватой...

Снаряды еще рвались, а он полз, торопливо разгребая снег, потом уже в глубине леса встал и пошел, немного пошатываясь от долгого ползанья, от взрыва, который оглушил его, от пережитого волнения. Что-то там, позади него горело, и пламя уже издалека наплывало на зимний лес заревом, наполняя сугробы алыми отблесками, а сердце юноши — радостью и гордостью от одного сознания, что все это сделано им самим.

В разведку он ходил один. Его, как человека лесного, посылали всегда одного. Знали, что он пройдет незаметно и неслышно, что проберется там, где не сможет пройти больше никто, Такое мнение о нем существовало в разведвзводе, и он всегда оправдывал надежды товарищей и командования.

Игнат шел. Не больше километра оставалось двигаться по лесу, а там уже была линия фронта, передовая, где за проходом, проделанным через минное поле и колючую проволоку, его ждали товарищи.

Далеко за спиной осталось зарево, в лесу было темно, а он все видел как днем, но ничего теперь не слышал. Взрыв оглушил его, лишил чуткого слуха, он понял это и заволновался, потому что не знал, пройдет глухота или останется навсегда...

. КАРЬЕРА ХАРТМАНА

Вальтер Хартман, высокий, хорошо сложенный и, как полагается чистокровному арийцу, голубоглазый блондин, прогуливался по берлинским улицам, засматриваясь на встречных фрейлейн с небрежно заинтересованной улыбкой занятого и важного человека. У него было немного времени для отдыха и развлечений.

В Германию он приехал в тридцать седьмом с родителями из России, из Поволжья, где родился и рос. Поначалу работал в берлинской полиции, куда его устроил отец при помощи влиятельных родственников. И его скромная должность инспектора по уголовным делам все-таки позволяла ему быть на виду. Ему поручали все более сложные дела, которые он с успехом распутывал, и когда в тридцать девятом вступил в национал-социалистическую партию, его неожиданно перевели в гестапо. Там тоже нужны были способные работники. Он старался и там и, набирая положительные очки для своей карьеры, пытал и отправлял в концлагерь всех, кто был неугоден его начальству, ну и начальству повыше.

Однако его романтические мечты стать сверхсильным и сверхнаходчивым — стать разведчиком, сбылись только перед самой войной с Россией, осенью сорокового, когда его, наконец, вызвал главный шеф оберштурм-банфюрер и сказал, что за особые заслуги перед рейхом, учитывая его знания русского языка и России, его направляют в спецшколу, где готовят агентурных разведчиков.

Он щелкнул каблуками и задохнулся от восторга. Это была его голубая мечта.

В спецшколе занятия шли целыми днями и с полной нагрузкой. Но он был готов к этому. Несколько месяцев он изучал там шифровальное и радиодело, методы конспирации и приемы рукопашного боя, учился метать нож и стрелять без промаха. Он попал в особую группу, которая, в отличие от остальных слушателей школы, изучала способы и приемы бесшумной ходьбы по лесу, чтение следов и еще кое-что в этом роде. Он понимал, что все это ему дают не для того, чтобы он шастал по Гитлерштрассе, и несказанно радовался предстоящим событиям, где он сможет в полную силу проявить себя.

По окончании школы он был уже оберштурмфюре-ром — эсэсовским оберлейтенантом, и его направили в Польшу, а в конце лета сорок первого — в Россию. Приезжая в качестве специального эмиссара главного управления в местные отделения гестапо оккупированных городов, Хартман изучал обстановку и начинал действовать. Не спеша, обстоятельно внедрялся он в подпольные организации русских или в партизанский отряд. После длительной и детальной разработки и подготовки, привлекая и гестапо, и войска, он сам руководил или контролировал операцию по ликвидации подполья. И сразу же исчезал из города. Так что арестованные подпольщики и партизаны до самой гибели не знали, что он провокатор.

Как правило, он начинал дело со знакомства с русской девушкой, которую подозревали в связях с партизанами, умело входил к ней в доверие, обычно «влюблялся». Конечно же, он был не Хартманом, у него были для этого другие фамилии, русские, ну и документы и проверенная надежная легенда к каждому новому его имени.

Хартмана проверяли, но в конце концов подпольщики доверяли ему, что и становилось причиной гибели людей, а зачастую и всей организации.

К зиме сорок третьего на его счету уже были три разгромленных подполья, сотни арестованных, расстрелянных, повешенных, отправленных в концлагеря людей. Он был красив, здоров, как будто даже весел, гулял по Берлину, прибыв с восточного фронта для получения нового назначения и награды.

Берлин уже был далеко не тот, что перед войной. По вечерам окна затемнены. Даже на улицах не видно праздничной суеты, хотя сегодня было воскресенье.

Он шел, пружиня на длинных ногах, поскрипывая новыми сапогами. Завидя его кожаный ппащ и черную фуражку с белым черепом кокарды под высокой тульей, одни прохожие прятали взгляд, стараясь быстрей скрыться с его глаз, другие, чаще всего девушки, заискивающе улыбались, искательно заглядывая ему в лицо. Но он оценивающе окидывал их взглядом и проходил мимо, высокомерно поскрипывая кожаными подошвами сапог по заснеженной панели.

И прежде, еще до войны, он задумывался о том, что было в прошлом и что ждет его впереди. Он считал, что прошлое будет связано с его будущим, и там, в России, где он вырос, ему придется воевать и, пожалуй, снова играть роль «товарища» среди советских русских. Он играл эту роль с детства. К этому приучил его отец, убежденный националист, разочаровавшийся в русских просторах, которые повсюду оказались заселены людьми совсем другого сорта, чем он. И русские, и немцы Поволжья трудились, строили дома и заводы, радовались удачам, вместе горевали над общими бедами. И только Хартман-старший, а вместе с ним и его семья — жена и сын — жили замкнуто, втайне презирая тех, среди кого они жили, и все время надеясь на возвращение в фатерлянд, которого наконец дождались, получив разрешение на выезд.

Может быть, увлеченный юношеской мечтой, тщеславием и романтикой, Вальтер Хартман сначала еще не представлял себе в полной мере всех тех сложностей и опасностей, которые будут там, на земле его детства, куда он придет врагом. Но он давно думал об этом, о своем предназначении — прийти и покарать! За обиды, снесенные в детстве и юности, за унижение, которое он испытывал, уступая тем, кого он считал ниже себя. Все эти обиды существовали из-за его замкнутости, порождавшей злобу, из-за его презрения, подчас плохо скрытого к другим ребятам. Но это накопилось в его душе, наболело и созревало тогда ядовитой раной, готовой прорваться и выплеснуть смертельную отраву на землю, которая вырастила его,— на Россию.

Он зашел в небольшой ресторанчик-кабаре, выпил рюмку шнапса и долго смотрел на сцену, где шло представление. Красивые полуголые блондинки танцевали под «Розамунду» опереточный танец, высоко вскидывая стройные ноги, щеголяя перед зрителями замысловатыми белыми и розовыми кружевами своих коротких панталон.

Теперь он уже знал все: партизан, подпольщиков, которые бесстрашно шли на казнь, не боялись виселицы, не ломались под пытками. Знал русских солдат, стоявших насмерть по двое и по трое против целых батальонов. Они держались часами или даже сутками, не отдавая высоту. Он помнил девушек, которые стрелялись, чтобы не попасть в руки гестапо, помнил старух, плевавших ему в лицо и получавших за это пулю в живот...

Хартман смотрел на сцену, он то видел быстрые движения танцовщиц, то снова не видел их. Перед его взором опять возникали леса и поля России. Нет, не те, где он бегал в детстве, а те, которые горели под его ногами. Его не тревожила совесть, вовсе нет. Ведь он воевал во имя великой идеи фюрера, во имя величия нации. Но в его душе уже созрела тревога, беспокойство, которое к зиме сорок третьего поселилось в душах многих из них, очень многих из тех, считающих себя будущими властителями мира. Безотчетная, глухая, скрытая от других, иногда даже от себя, тревога о будущем. Когда же будет победа?.. Ведь она была обещана еще в сорок первом... Так думал и Хартман. А после разгрома под Сталинградом и прошедшим летом на Курской дуге многие солдаты фюрера уже поняли, что победы придется ждать долго, очень долго... И тогда об этой тревоге в своих воинственных душах они заговорили. Но все равно шепотом, потому что даже у стен есть уши. Уши гестапо.

Он сидел в плаще и фуражке, хотя здесь полагалось снимать верхнюю одежду. Однако он так сидел, пил шнапс, молча смотрел на сцену, и никто не посмел ему напомнить, что надо раздеться.

На другой день около полудня он явился в имперское управление безопасности, и старый, невысокий, с нездоровым одутловатым лицом штандартенфюрер поблагодарил его от имени рейхсфюрера за службу и, торжественно глядя на него снизу вверх, вручил орден — Железный крест и регалии гауптштурмфюрера. В строю награжденных фронтовиков-эсэсовцев стояло более двадцати офицеров, но только двоим — Хартману и еще одному — было объявлено о повышении в чине. В тот же день он получил назначение. Его направляли в небольшой среднерусский город, расположенный неподалеку от линии фронта.

. СКРЫТЫЕ СЛЕДЫ

— Углов!

— Я!

— К командиру!

Игнат на нарах навернул портянки, в секунду надел сапоги и спрыгнул на земляной пол. Старшина, который окликнул его, сидел в сторонке, поодаль, командир взвода был здесь же, в блиндаже. За столиком в углу, где стоял полевой телефон, он набрасывал карандашом на планшете какую-то схему.

— Товарищ лейтенант, сержант Углов...

— Садись,— перебил его командир,— вот смотри, это та самая местность, где тебе предстоит работать этой ночью. Узнаешь участок передовой?

— Да.

— Вот здесь — мы, а здесь, за немецкими траншеями, в их втором эшелоне, еще траншеи.

— Узнаю, я там уже был.

— Хорошо. Идем дальше. Вот здесь, в полутора километрах от переднего края, как будто танковая стоянка, такая же, как та, где ты пошумел вчера.

— Понятно...

— Вот в том-то и дело, Углов, что не совсем понятно... Точнее, совсем непонятно. Авиаразведка снова подтвердила, что там стоит усиленный танковый батальон. Они насчитали около сорока машин. Но это все в лесу, может, там и больше. Но дело не в этом. В общем, наш комдив сомневается, что там танки. Может, только макеты, а для дезориентации один-два танка переходят с места на место и создают видимость полка. Вот и надо выяснить...

— Слушаюсь!

— Не спеши. Посмотри, проверь расстояние на карте... Что-то хитрят немцы, что-то готовят. Комдив считает, что не должно быть танков на этом месте.

— Проверим, товарищ лейтенант!

— Проверим-то проверим... Но ты вот что запомни: я уже посылал группу. Их было трое, во главе с Ребровым.

— Так вот куда они ушли...

— Туда. И не вернулись. А тебя, как бывшего... — лейтенант на секунду замялся, подбирая слово,— волка, что ли... Не обидно так?

— Чего ж обидного? Волк зверь умный и честный, не сравнить с немцем!

— Ладно. Так- вот, только тебя мы всегда посылаем одного. Вопреки уставу. Потому что ты человек в этом смысле особый. Но и надежда на тебя особая. Ты — один, и ты пройдешь.

Игнат молча кивнул.

— Только ты имей в виду: там надо побывать незаметно не оставив следов. Не говоря уже о шуме или стрельбе. Понятно?

— Так точно!

— Если немцы узнают, что там был наш разведчик, они поймут, что мы их разгадали. Если, конечно, там макеты. В общем, сегодня ночью. Понял?

— Понял!

— Проход тебе подготовят. И отвлекут, если потребуется. Старшина!

— Сделаем, товарищ лейтенант!

— Все, Углов, до ночи отдыхай,— и командир взвода разведки стал накручивать ручку полевого телефона.

...Передовую удалось пройти спокойно. Ползком Игнат проскользнул в проход колючей проволоки, по вешкам, по коридору прополз через минное поле и быстро углубился в лес, в тыл к немцам.

Часа три ушло на поиски объекта, он разобрал, осмотрел все подходы и сразу насторожился, когда среди сугробов и сосен вдруг возник слабый, но ясно ощутимый запах танковой гари. Где-то не дальше чем в полсотне метров от него, совсем недавно прогревали двигатель танка. Игнат замер, и его зоркие глаза разглядели впереди буквально в десятке метров темный предмет. Не шевелясь, разведчик присмотрелся к нему и различил лежащего в засаде немца. Так вот почему не вернулась группа Реброва... Объект охраняется не часовыми, а секретами. Значит, особо важный. Секреты — дело на фронте нечастое. Вот ребята и напоролись...

Игнат скользнул назад, пополз, огибая танковую стоянку. Метров через двадцать увидел второго немца, в засаде, а вскоре нашел в снегу нашу солдатскую шапку, понюхал снег вокруг и обнаружил кровь. Значит, так и есть, погибли ребята...

Дважды обогнул по кругу весь объект и с тыловой стороны заметил более длинные интервалы между лежащими в засаде солдатами. В одном месте было около сорока метров. Решил здесь и пробираться. В глубоком снегу, осторожно, по-волчьи, вполне можно проползти. Двинулся вперед, не приподнимаясь из-под снега. Полз беззвучно только по привычке. Потому что не мог контролировать себя слухом. Глухота прошла, но и острота слуха, прежняя, почти звериная острота, пока не вернулась.

Метров за десять до линии часовых чуть приподнял голову в белом капюшоне и увидел впереди колючую проволоку. Кусачки-ножницы были с собой, но именно это оказалось самым трудным — беззвучно перекусить колючку. Дважды откусил беззвучно, в третий раз слегка щелкнул. Замер, зарывшись в снег, и полчаса лежал не шевелясь.

Потом очень медленно прополз, углубляясь в расположение объекта. Метров через пятьдесят Игнат обнаружил то, что искал. Они стояли в небольших снежных углублениях в шахматном порядке. Танков было много. Он сразу увидел перед собой не менее десятка. Однако запах горелого топлива не усиливался, пахло только справа, и то слабо. Он подполз вплотную к ближайшему танку и все понял. Машина была фанерной. Обследовал не спеша, обстоятельно, почти все макеты, нашел только одну настоящую машину. Ее-то и прогревали перед его приходом, от нее и шла гарь из выхлопа.

Теперь оставалось одно: уйти без следов. А как это сделать, когда в снегу, пушистом и сыпучем, утром немцы увидят борозду и следы там, где полз разведчик?.. Как же скрыть следы?..

Между макетами он ползал по дорожкам, уже натоптанными немцами, там его следы заметить трудно, но возле проволоки... Немцы специально не нарушали там снежную целину.

До рассвета оставалось еще много времени, и он все-таки нашел решение. Заравнивая руками в рукавицах за собой борозду, он черпал своей солдатской шапкой сыпучий и мелкий снег и сверху посыпал этим снегом свой след. Сыпучая пелена мягко и гладко закрывала неровности, и следы как бы размывались на снежной поверхности. При этой утомительной и долгой работе нельзя было ни на миг забывать об осторожности.

Уже прошло не менее трех часов упорного и непрерывного труда, а Игнат только прошел линию секретов. Оставалось еще продвинуться, засыпая след, не менее чем метров на сорок, а рассвет уже был недалек. Игнат забеспокоился и стал торопиться, но тут вдруг пришла неожиданная помощь. Он даже сразу не поверил в такую радость: его лица коснулись и стали щекотать щеки, губы, ресницы сначала мелкие снежинки, а потом крупные мохнатые хлопья снега. Он лег на спину и некоторое время лежал неподвижно, наслаждаясь холодными хлопьями, приятно тающими на разгоряченном лице.

На обратном пути возле передовых позиций немцев его ждал сюрприз. Когда он ночью пробрался сюда с нашей стороны, то проходил между двумя дотами фрицев. Там не было сплошной траншеи. Но сейчас в этом месте он заметил изменения. За ночь снег нагребли кучами, вырыли сплошную траншею позади дотов, и в ней были солдаты, он слышал их голоса.

Долго ждал, пока они заснут или уйдут. Но перед самым рассветом, когда ждать уже нельзя было, решил прорываться.

Взяв автомат наизготовку, подполз к траншее вплотную, и только собрался извлечь из карманов две свои «лимонки», как из траншеи прямо на него вылез немец. Он шел по своим делам, но, увидев Игната, сразу бросился к нему, выхватив из-за пояса штык-кинжал. Фриц был крупен, высок и, видимо, силен. Но это не тревожило Игната. Несмотря на совсем юные годы, он и сам был в разведвзводе первым по силе, да и по ловкости тоже. Лесная его дикая жизнь пришлась как раз на то время, когда формировался молодой организм, и за два года юноша стал удивительно жилистым и быстрым. В разведке его научили нескольким необходимым приемам рукопашного боя, и в сочетании с его ловкостью и немалой силой это создавало ему надежную помощь для выполнения заданий.

Он уклонился от ножа, схватил немца за кисть и, выворачивая, так рванул его руку, что локтевая кость хрустнула. Фриц закричал, Игнат хрястнул его прикладом по шее (голову защищала каска) и бросился обратно к лесу. Вслед ему по предутренней зыбкой мгле хлестнули трассирующие очереди из «шмайссеров», но он благополучно почти уже добежал до леса, как • вдруг почувствовал резкий удар в правую ногу. Боли не было, но его меховая обувка сразу же захлюпала от крови.

Немцы не преследовали его. Пожалуй, и не будут. Он уже в лесу, да и здесь ведь передовая, чего тут только не бывает?.. Зайдя за деревья, он сел, разорвал санпакет, протер ногу снегом, перетянул бинтом. Пуля попала в голень. Вылил из обувки кровь, надел, попробовал встать. Превозмогая боль, шел до рассвета. Потом вырыл себе нору в снегу, удобно устроился и заснул.

Проснулся около полудня от боли в ноге. Развязал бинт, осмотрел рану. Кровь вокруг засохла, сгустками и коркой остановив кровотечение. Икру ломило, словно она была зажата в челюстях зверя. Смазал кожу вокруг раны йодом, снова забинтовал и двинулся в глубь леса, чтобы обойти опасное место и снова выйти к передовой. Прошел около километра, и боль стала невыносимой, клонило в сон, может быть, от потери крови. Он снова устроил себе берлогу в снегу, улегся и проспал до темноты...

. НЕМЕЦКАЯ ЛОШАДЬ

Длинные колючие звезды лежали на лапах елей, ночь была тихой, только изредка слышалась стрельба со стороны переднего края. Игнат шел с трудом превозмогая боль и в ноге, и во всем теле, которое налилось жаром, и в голове, которую эта боль делала огромной и тяжелой. Он сделал себе палку и двинулся, опираясь на нее, так было немного легче.

В полукилометре от передовой он вышел на просеку, проходившую через лес вдоль линии фронта, использовалась она как дорога. Огляделся. И заметил, что вдалеке по дороге, приближаясь к нему, движутся сани. Лошадь неторопливо тянула их. Игнат затаился за деревом. В санях на сене сидели два немца и негромко о чем-то разговаривали.

Он срезал их одной очередью, но лошадь, привыкшая к стрельбе, не испугалась выстрелов и продолжала спокойно двигаться шагом.

Пересиливая мучительную боль, Игнат догнал сани и повалился на сено. Некоторое время отдыхал, потом столкнул мертвых фрицев в снег, оставив только оружие. Дорога стала отдаляться от линии фронта, углубляясь в лес. Игнат забеспокоился. Во-первых, ему надо найти наиболее удобное место для перехода к своим, так что нельзя удаляться, а во-вторых, на пути в тыл немцев могут быть тыловые охранения и караулы, фронтовые он все прошел, а тыловые как раз могут оказаться на дороге.

Пока он раздумывал, впереди вдруг возникли три темные фигуры.

— Хальт!

Голос немца был спокойным, здесь, видимо, привыкли к конным упряжкам в своем прифронтовом тылу. Сани двигались ровно, без спешки, лошадь шла быстрым шагом. Игнат извлек обе гранаты, приготовил автомат.

Все трое стояли на дороге, и, не доезжая до них метров тридцать, Игнат решил бросить гранату. Подальше, чтоб не ранить лошадь... Хотя осколки летят далеко, но может, и обойдется. Другого выхода все равно нет. Немцы не увидели его броска — он пригнулся, прячась за лошадью,— и взрыв застал их врасплох, на дороге...

Игнат нахлестывал лошадь, и когда еще несколько фрицев выбежали на дорогу, он уже проскочил кордон, полоснул по ним из автомата и швырнул назад вторую гранату. После глухого взрыва выстрелы немцев смолкли, а он нахлестывал и нахлестывал лошадь, которая мчала его по лесной дороге.

Дата добавления: 2015-10-21