— Надо бы про Бендерю выяснить побольше, — посоветовал мне Лешка, и я огрызнулась:
— Сама знаю! Я уже тетушек из жилконторы выдоила досуха.
— Он же с Западной Украины, да? Вот бы там и узнать все досконально.
— Естественно, — согласилась я. — Только быстро это не получится, теперь на Украину в командировку никого не пошлешь.
— Да, пиши ходатайство об оказании правовой помощи, подписывай в городской, отправляй в Генеральную прокуратуру, оттуда в МИД, наше Министерство иностранных дел зашлет в их министерство, те в свою Генеральную прокуратуру, а Генеральная уже спустит исполнителям, а назад оно пойдет через все инстанции в обратном порядке, так что года через полтора, может, чего и узнаешь про Бендерю.
— И то, если уважаемые хохлы все-таки сподобятся ответить клятым москалям, а то так и сгинет ходатайство о правовой помощи на просторах незалежной Украины.
— Да уж, из Англии проще получить сведения, чем от братьев-славян.
Мы еще посокрушались о старых добрых временах, когда в дружественные республики достаточно было направить поручение от себя, а не от Генерального прокурора или министра иностранных дел, и, самое главное, поручение должны были исполнить в течение десяти дней…
— Ладно, Машка, пошли домой, — Горчаков с хрустом потянулся. — Уже девятый час, пока доберемся, а мне еще тебя провожать.
Я не стала спорить, именно сегодня я как раз нуждалась в провожатом. Пока мы с Лешкой добрались до моего дома, Горчаков, естественно, проголодался, и я затащила его к себе, чтобы он подкрепился чем Бог послал. Меня не насторожили громкие звуки музыки, раздававшиеся явно из наших окон. По мере приближения к квартире, однако, какофония усилилась. Я смутно припомнила, что накануне ребенок клянчил, чтобы я пришла домой попозже, а еще лучше — чтобы вообще не пришла, так как собирался устраивать светский раут.
Лестничная площадка была усеяна тлеющими окурками и пустыми банками из-под джина-тоника. В душе у меня зашевелились нехорошие предчувствия, но если бы я знала, что предчувствия просто померкнут перед действительностью!..
Дрожащими руками я отперла дверь и обомлела. На полу в квартире сидела орава ровесников моего сына, под рев музыки (если это слово применимо к звукам, исторгаемым аппаратурой) они отхлебывали из банок слабоалкогольные напитки, курили и тушили окурки прямо об пол.
Завидев меня и Горчакова, застывших в обалдении, вся эта компания (видимо, бывалые, пронеслось у меня в голове) в мгновение ока подобралась, подхватила недопитые емкости и пронеслась мимо меня и Горчакова, как смерч, только их и видели.
Когда за последним закрылась дверь, и на пепелище остался только мой собственный великовозрастный балбес, правда, без сигареты, зато с банкой пива в руке, я обратила внимание на изменившийся интерьер и с трудом сдержалась, чтобы не зарыдать в голос. Все вокруг было почему-то свалено на пол — подозреваю, для того, чтобы на полу было удобнее сидеть. Тем не менее светлая обивка мебели хранила отчетливые следы подростковых ботинок, что меня даже озадачило на минуту: логичнее ведь было бы все-таки ходить по полу, а сидеть — на диване.
Но самое главное — в квартире стоял отвратительный запах дешевого разгула, сочетавший амбре плохих сигарет и мерзкого пойла. Именно такие запахи я обоняла и такой бардак многократно наблюдала на местах происшествий, что и высказала Хрюндику, стоявшему передо мной с бессмысленным лицом.
— Ты вообще-то понимаешь, — кричала я, — что вот такое безобразие бывает в притонах, где убийства совершаются?! Боже, Боже… — я обвела взглядом осколки посуды под ногами, какие-то клочки бумаги и плохо выскобленные коробки из-под лапши “Доширак”. — Только там люди годами, десятилетиями пьют и гадят; но как можно за день привести квартиру в непригодное для жилья состояние?!
Тут я окончательно осознала, что мои тихие мечты — придти домой, принять душ и залечь на диван перед телевизором, вытянув ноги, — раскололись в прах, и расплакалась. Не говоря уже про пропащую судьбу ребенка; Горчаков растерянно наблюдал все это, не зная что и сказать. Мысль о том, что в этом загаженном помещении можно совершать какие-то обыденные человеческие действия, — есть, спать, читать, — выглядела кощунственной. От запаха, типичного для притона, подступила дурнота. Я снова оглядела оскверненное пространство и тихо заскулила. Лешка похлопал меня по плечу:
— Ну-ну, Машка, не реви.
— Нет, ты это видел?! Это же бардак! Тут для антуража не хватает только парочки окровавленных трупов, — призвала я Горчакова в свидетели, и Леша с присущей ему деликатностью пошутил:
— Да они наверняка тут были, просто их уже на помойку вынесли.
И он заржал, а я, услышав это, зарыдала еще горше. Горчаков обнял меня за плечи.
— Знаешь что? Поехали, переночуешь у нас. Здесь оставаться вредно для здоровья. А ты, чудовище, — обратился он к Гошке, так и стоявшему перед нами с банкой пива, — чтоб прибрался здесь и сделал ремонт. Завтра в шесть я вместе с мамой приеду, проверю.
Он развернулся и повел меня за собой. Мы хлопнули дверью и спустились по лестнице. От рыданий я уже начала икать, Горчаков гладил меня по руке и успокаивал:
— Ну правда, Машка, трупов нет — уже хорошо. И еще, заметила? Он не хамил.
— Да-а, — заливалась я слезами, — не хамил… Ты видел, что эти твари окурки в пол тушили?! И стекло в фотографии разбили… Даже мои друзья не считают возможным курить у меня в гостях! Мои друзья! Взрослые люди! А эти сопляки… Тьфу!
— Ну, а чего ты хотела? Чтобы они чинно сидели в гостиной и вели разговоры об искусстве?
— Да, представь себе! А что, это несбыточная мечта? Сидеть в гостиной и вести разговоры об искусстве?
— Да у тебя нормальный ребенок, какие, к черту, разговоры об искусстве?!
Всю дорогу я давилась злыми беспомощными слезами, и даже не заметила, как мы доехали до Лешкиных новостроек.
Жена Горчакова, увидев мое состояние, молча принесла мне тапочки и повела на кухню. После моего разгромленного жилища тихая квартира Горчаковых вызвала у меня сложную гамму чувств; и сдавило горло от неестественной чистоты в уютной комнатке Лешкиных дочерей, куда я заглянула по дороге на кухню, чтобы поздороваться с девчонками.
За ужином я в красках рассказывала Лене Горчаковой про хитрую, лживую, бездушную тварь, затесавшуюся мне в сыновья и готовую растоптать здоровье и благополучие собственной матери ради глотка пива с сомнительными типами из подворотни.
Лена пыталась, как могла, утешить меня, но ее жалобы на дочерей выглядели бледно и неубедительно на фоне моей семейной катастрофы. Например, младшая девочка, придя из школы, не переодевалась, а так и щеголяла в школьном костюме (ха-ха, горько подумала я, мне бы ваши проблемы), а старшая вчера отказалась мыть посуду (это вообще без комментариев).
Наконец Горчаков не выдержал: он сытно поел, размяк душой, и мое зареванное лицо в поле его зрения разрушало картину всеобщей гармонии.
— Машка, ну что такого, в конце концов, он сделал? Пожар устроил? Проституток привел? Ценности из дома вынес? Прекрати ты реветь уже!
— Да-а, — провякала я по инерции и всхлипнула, — тебе хорошо, у тебя девочки, вам такие проблемы не грозят…
Но сейчас, когда картина вселенского бардака в родном жилище уже не стояла перед глазами, к сердцу остро подступила жалость к моему родному глупенькому отпрыску, доверчиво пригласившему в гости вахлаков, не умеющих себя вести в приличных домах, и поплатившемуся за это. Нехорошо, конечно, что дурачок стесняется одернуть дружков, свинячащих в чужом доме, а может, ему это просто не приходит в голову, что не лучше. Но ведь действительно — просто балбес, но не подлый и не совсем пропащий. Как-то он там сейчас, посреди бардака, брошенный дружками, отвергнутый матерью?..
Я с шумом отодвинула стул и вскочила:
— Поеду домой. Как там мой ребеночек без меня? И так я дома не бываю…
Горчаков с силой нажал мне на плечо, усаживая обратно.
— Ты с ума сошла? Куда ты поедешь на ночь глядя? И не волнуйся, ничего с твоим большим ребеночком не случилось. Я ему сейчас позвоню, и ты убедишься, что он жив-здоров и прекрасно себя чувствует.
Горчаков решительно снял телефонную трубку:
— Гоша? Да, это дядя Леша Горчаков. Почему не сразу к телефону подошел? Убираешься? Правильно, убирайся. Да, я завтра приеду, проверю. Я же обещал. Куда?! Ну ты даешь! В унитаз, конечно. А то раковина засорится. Ну ладно, не буду отвлекать. Ну да, мама у меня. Хорошо, договорились.
Он положил трубку, и я тут же вцепилась в него:
— Что он собирается в раковину сливать? Небось уже засорилась?
— Да не волнуйся ты так! Тебе, конечно, мерещатся части расчлененного трупа? Он просто пол помыл и интересовался, куда воду грязную сливать.
Я задохнулась:
— Та-ак! Это, значит, он в раковину на кухне решил слить воду с пола?! Ах, паразит!
Супруги Горчаковы синхронно схватили меня за руки.
— Спокойно, Машка! — прикрикнул Горчаков. — Он же не профессиональная домработница! Сама виновата, надо было ребенка приучать к труду, а то вырос захребетником.
Я с трудом перевела дыхание.
— Я же еще и виновата! У вас, мужиков, всегда мама виновата! Или жена!
— Или первая учительница, — поддержала меня Лена Горчакова. — Нормальный человек в тринадцать — четырнадцать лет уже на автомате должен матери сочувствовать, сумки тяжелые таскать и мусор выносить.
— Так это человек, — обрадовалась я поддержке, — а мы про мужчин.
— О-о! — застонал Горчаков, сжал голову руками и удрал из кухни. Конечно, после его ухода обсуждать мужиков стало не так интересно, но кое-какое удовольствие мы все же получили.
Мне, правда, наедине с Леной с некоторых пор было не совсем уютно, поскольку я все время подсознательно опасалась каких-нибудь ее вопросов про соперницу. Но Лена, даже если и подозревала что-то, то, как умная женщина, не стала ничего выяснять. Я в глубине души горячо одобрила ее поведение; ведь стоит ей задать хоть один вопрос, мне ли, мужу ли, про былые отношения можно забыть. Лешка уже не сможет с прежней безмятежностью смотреть ей в глаза, да и я больше в их дом никогда не приду, не говоря даже о том, что не смогу ни соврать ей, ни правду сказать…
Уложили меня на диванчике в кухне, и я порадовалась, поскольку кухня — самое милое место в квартире Горчаковых. Она совсем небольшая, но обставлена как комната, Лена так и шутит: что ее комната — это кухня. Кухонный гарнитур у них не из пластика, а из темного дерева, под цвет него стол и стулья, у стены перед телевизором стоит диванчик, и присутствуют даже книжные полки. Если абстрагироваться от плиты и холодильника, тихо урчащего в углу, — полное впечатление жилого помещения.
— Ты чем косметику снимаешь? — крикнула мне Лена из ванной.
— Водой и мылом, — бесхитростно ответила я, и Лена тут же прибежала на кухню и стала пристально изучать мою кожу. Ясно было, что она приготовила лекцию на тему “раньше моя кожа была сухой и безжизненной, но, к счастью, в доме отключили воду…”
Другая моя подружка Регина регулярно внушает мне, что для женской кожи нет ничего страшней воды и мыла, и для усиления эффекта употребляет словосочетание “увядающая кожа”, так что у меня уже выработался иммунитет. Но если еще и Лена начнет меня воспитывать на этот счет, я, пожалуй, стану считать себя дикаркой, которую из милости пустили в приличное общество в юбочке из пальмовых листьев.
Однако инспекция состояния моего лица, произведенная Леной Горчаковой, полностью реабилитировала воду как средство снятия макияжа, и мне было разрешено это вопиющее варварство. В ванную я отправилась в твердом убеждении, что я последняя женская особь на земле, позволяющая себе такое некомильфо, как контакт лица и воды. Спасибо, что мытье рук и ног еще не считается нарушением приличий…
Смыв с лица косметику, я вернулась на кухню и подошла к окну, засмотрелась на полную луну, уже начавшую слегка убывать, и вздрогнула, услышав отдаленный вой собаки. Мне живо представилась наша долгая ночь над канавой, где был обнаружен труп страшилища с колом в груди, и опять заныло сердце при мысли о ребенке, брошенном на произвол судьбы в непосредственной близости от логова маньяка… Хорошо, что от самых мрачных раздумий меня отвлек Лешка, тихо заскребшийся в дверь кухни.
— Ты еще не спишь? — прошептал он, засунув голову.в кухню.
— Не сплю, заходи.
Лешка протиснулся в тесное помещение и присел на краешек стула. Убедившись, что дверь плотно притворена, он одними губами задал мне вопрос про жену — не колола ли она меня на предмет его супружеской измены. Я отрицательно покачала головой, и он перевел дух.
— Ладно, — заговорил он уже громче, — что с вампирами будем делать?
Я присела на подоконник и запахнула плотнее Ленкин халат.
— Леш, мне неловко ехать Витю допрашивать, — призналась я. — Эксперты думают, что это я виновата в том, что с ним случилось.
— Но ты же не виновата?
— Конечно. Но все равно мне неловко будет с ним разговаривать. Меня совесть мучает.
— Вот интересно: не виновата, а совесть мучает!
— Представь себе! А вот тебя совесть не мучает из-за того, что ты Ленке изменяешь?
— Тише ты! — Лешка машинально оглянулся на плотно прикрытую дверь кухни.
— Вот именно! Так что если бывает, что виноват, а совесть не мучает, то возможен и обратный вариант.
— Ты не отвлекайся, — недовольно поморщился Горчаков, — давай по делу.
— Давай. Съезди в больницу к криминалисту, а? А я тогда успею осмотреть вещи Бендери и назначить экспертизы по ним.
— Слушай, а где искать этого санитара чертова? — вспомнил Лешка. — Вдруг он опять в морг придет? Вот там бы его и повязать! Он бы все нам рассказал. Сдал бы все явки и пароли, все свои вампирские секреты… Надо в морге засаду поставить.
— Размечтался, Лешенька, — вздохнула я. — Кто же тебе засаду поставит?
— Ну все-таки, их же сотрудник пострадал, пусть уголовный розыск напряжется.
— Уголовный розыск скорее на меня засаду поставит. Мигулько еще не знает, что я глухарей чужих в район натащила, а вот когда узнает, то мне точно охрана понадобится.
— Проси в Англии политического убежища, — хмыкнул Горчаков. — Ладно, я Витьку допрошу, а еще чего надо?
— Надо бы соседку Бендери осмотреть с участием врача. Что у нее за укусы на шее?
— А соседа? — прищурился Горчаков. — Там же еще дедок лежачий. Может, он тоже весь искусан? Слушай, ты вообще понимаешь, что происходит? Версии какие-нибудь у тебя есть?
Я вздохнула. Если бы дело ограничивалось одним Страшилищем с колом в груди, можно было бы придумать правдоподобную версию. Например, о сумасшедшем, возомнившем себя вампиром, и о другом сумасшедшем, начитавшемся Стивена Кинга. Осиновый кол, серебряная пуля… Но тут!
Жуткого вида труп в канаве, кол в груди, человечья кровь в желудке и на клыках. Трупы, из которых кто-то высасывает кровь, оставляя ранки на шее; нападения с той же целью на живых людей, загадочный пьянчужка, шатающийся по моргу спустя восемь месяцев после того, как в лесу нашли его голову отдельно от тела… Да еще летучая мышь, пьющая кровь у бомжей, свихнуться можно. Версии, в которую уложились бы все эти события, у меня не было, в чем я честно призналась Лешке.
Горчаков с его практическим складом ума подуспокоил меня, напомнив, что я еще не всю возможную информацию собрала. Надо сделать все, что запланировано, поговорить с областным следователем, получить экспертизы. В конце концов, я до сих пор не знаю, чем причинены раны шеи у пострадавших от кровопотери.
Наше производственное совещание прервала Лена Горчакова, пришедшая обсудить мой свадебный туалет. Я честно призналась, что туалета еще нет и в ближайшее время не предвидится, если только в Лондоне повезет; но денег пока нету. Горчаковы в один голос предложили мне свои скромные накопления, синхронно заявив “отдашь, когда сможешь”, и Ленка тут же сбегала за деньгами и вручила их мне. Я не стала отказываться, сердечно поблагодарив друзей, но Лена этим не ограничилась.
— А ты хоть знаешь, чего ты хочешь? — спросила она, и я покачала головой.
— Пока даже не представляю. Знаю только, что не белое, не декольтированное и без шлейфа. Чтоб потом можно было в театр носить.
— А фасон? — не отставала Лена.
— Да не знаю я…
— Боже, как можно быть такой легкомысленной! Пошли.
— Куда?
— Пошли, померишь мои шмотки, хотя бы с фасоном определишься.
Лена так загорелась, что даже потянула меня за руку, и Горчаков ее поддержал:
— Иди-иди, а то я тебя знаю, в Лондоне будешь бегать по музеям да конференциям, а в последний момент в дешевой лавке отхватишь что-нибудь индийское, на наши кровные денежки.
Я позволила увести себя в спальню, где Лена вытряхнула на кровать практически все содержимое своего платяного шкафа. Сначала она примеряла на меня все нарядные вещи, потом увлеклась сама.
— Ой, — причитала она, разглядывая скомканное шифоновое платье, — а я про него и забыла! Год не носила! Смотри, как мне? Еще влезаю?
Она быстро оделась в забытое платье, закрутилась перед зеркалом, и примерка пошла по другому руслу: в шкафу нашлось большое количество туалетов, лежавших так долго, что они опять вошли в моду. Мы с упоением рылись в тряпках, и мерили их обе по очереди, пока внимание Лены не привлекли странные звуки, доносившиеся с кухни. Отправившись туда, мы застукали Горчакова за вылавливанием мяса из борща. Лена, одетая в коктейльное платье из блестящей тафты, произвела на Лешку неизгладимое впечатление; гораздо более сильное, чем я в купальнике и ярком парео. По мне он только мазнул взглядом и, прожевав контрабандное мясо, спросил:
— Ты так, что ли, жениться будешь? — и даже не выслушал моего ответа.
Ленка увела его разбираться по поводу несанкционированного приема пищи, а я, порадовавшись за супругов Горчаковых, вдруг поняла, что безумно хочу спать. С сожалением размотав парео и сняв купальник, я легла, погасила свет, и, закрыв глаза, стала обдумывать цвет свадебного платья. Но мысли все время сбивались на проклятых вампиров, и перед тем, как заснуть, я поняла одно: только не красное.
* * *
Утром Лена пыталась впихнуть в меня столько провизии, сколько я не смогла бы съесть за неделю. Мне по утрам тяжело есть; строго говоря, по утрам мне вообще все тяжело. Вот ночью и работа спорится, и закусить плотно — самое то. Я с сонным удивлением наблюдала, как Горчаков набивает желудок и своей, и моей порцией, уписывая яичницу, бутерброды, печенье, салат, запивая все это кофе с молоком, а Лена ему только и знай подкладывает лучшие куски.
В метро я хныкала и жаловалась на судьбу, но Горчаков уверенно проталкивал меня сквозь толпу, и впервые за несколько месяцев я прибыла к дверям прокуратуры без опоздания.
Вошли мы в эти двери одновременно с Зоей, тащившей в обеих руках набитые деликатесами полиэтиленовые пакеты. Понятно, для кого это изобилие предназначалось, но я про себя пожалела Зою, вспомнив чрезвычайно плотный Лешкин завтрак, достойный Гаргантюа. Однако Горчаков плотоядно подхватил Зойкины пакеты и так явственно сглотнул слюну, что я засомневалась — а не приснился ли мне завтрак на Горчаковской кухне?
Зоя так засветилась, завидев Горчакова, что на стоящие возле двери канцелярии поганые коробки у нее эмоций не хватило. К тому же Горчаков, не переставая ворковать со своей возлюбленной, и, главное, не выпуская из рук пакетов со жратвой, умудрился оперативно затащить коробки в камеру вещдоков. Я вздохнула свободно; сейчас у Лешки по расписанию второй завтрак, обед с ужином ему тоже обеспечены, главное, чтобы он сумел втиснуть между ними поездку в больницу к криминалисту. А мне надо вытаскивать начальника кримотдела и осматривать как следует вещички Бендери. В который раз я мысленно пыталась обозвать его “покойным Бенедерей”, и в который раз тормозила, сомневаясь, а правильно ли это будет.
Дождавшись окончания процесса кормления, я всучила Лешке упакованные стаканы из коробок с вещами Бендери и отправила его в сторону бюро судебно-медицинской экспертизы: сначала пусть отдаст биологам посуду на предмет определения, что в нее наливали, а потом — за забор, в больницу Мечникова, разговаривать с потерпевшим криминалистом.
— И если ты еще не все сожрал, что Зоя принесла, взял бы чего-нибудь с собой побаловать потерпевшего, — посоветовала я. Горчаков нехотя опустил в пакет к вещдокам бутерброды с севрюгой. Но подумав, вытащил упаковку, развернул ее, слопал, не отходя от кассы, один бутерброд, и с видимым сожалением все-таки завернул обратно в фольгу второй.
К моменту появления начальника криминалистического отдела с фотооружием я расстелила на столе чистый лист оберточной бумаги и красиво разложила на нем трофеи из коробок: два блокнота и сверток, замотанный скотчем. Пусть он сначала сфотографирует внешний вид, потом вскроем сверток, и блокнотики пролистаем. Конечно, я бы сунула нос в блокноты и до прихода криминалиста, но по срезам они были залиты чем-то темным и липким, и я рисковала порвать тонкие страницы, попытавшись раскрыть их.
Криминалистический начальник прибыл с недовольным видом, но в процессе общения отмяк; все-таки здравый смысл им должен был подсказать, что я в нападении на Виктора не виновата.
— Мы когда Витьку навещали, — сказал он, — я раны у него на шее сфотографировал; может, тебе пригодится.
И царским жестом выложил на стол снимки Витиных повреждений. Я схватила их и стала изучать, вспоминая, как выглядели раны на срезанных с мертвых тел кожных лоскутах. Похоже, но лучше показать экспертам. Когда я видела пятнышки на шее потерявшего сознание Виктора, на них была запекшаяся кровь; а на фотографиях запечатлены промытые раны, и четко видна их полулунная конфигурация. Эксперт через мое плечо тоже смотрел на фотографии и комментировал:
— Мы голову сломали, чем же его в шею тыкали. Консультировались в Военно-медицинской академии, но те по фотографиям отказались делать выводы, обещали съездить, живьем на Витьку глянуть.
Отложив, наконец, снимки в сторону, мы занялись вещдоками. Начальник кримотдела щелкнул композицию и предложил мне развернуть пакет. Скотч, намотанный на полиэтилен, жалеть было нечего, — это не узлы, по которым можно определить профессиональную принадлежность их завязавшего, а иногда и пол, и национальность. Я без сомнений разрезала липкую ленту ножницами, пакет распался, и нашему взору предстала куча странных металлических инструментов, представлявших собой нечто среднее между толстыми иглами и сплющенными стержнями для шариковых ручек.
— Что это? — вымолвил эксперт, наклонившись к столу и ногтем указательного пальца отогнав в сторону одну из игл. — Смотри, она полая. И, между прочим, полулунной формы!
Я взяла эту штуку со стола и посмотрела на свет.
— Интересно, для чего они? Видишь, это не игла, у нее кончик срезан. А с другого конца, действительно, как полумесяц. Надо медикам показать, может, они знают, что это.
Эксперт взял у меня из рук этот металлический желобок и приложил его к фотографии Витиных ран. Мы уставились на снимок, потом переглянулись.
— Тебе не кажется, — медленно сказал он, — что именно такой штукой Витьке тыкали в шею?
Я остро пожалела, что отправила Горчакова со стаканами на экспертизу, не дождавшись осмотра пакета. Конечно, эти штуки надо тоже везти в морг и отдавать экспертам, пусть сравнивают с повреждениями. И если они скажут, что раны на шеях причинены именно такими предметами, то это еще одна ниточка, соединившая Бендерю с делом о вампирах.
С большим сожалением мы отложили, наконец, в сторону загадочные штыри, или желобки, или иглы, — им трудно было подобрать определение, и взялись за блокноты.
Какая-то темная засохшая субстанция, подозрительно похожая на кровь, пропитывала их по краям листов, так что нам удалось лишь приоткрыть оба блокнота с угла. И нас постигло разочарование: все страницы в них были густо исписаны шариковой ручкой, только на незнакомом языке, да еще и неразборчивым почерком. Прочитать мы смогли только несколько слов, и вовсе не были уверены, что поняли их правильно. Но поскольку написаны они были кириллицей, мы сделали вывод, что это, скорее всего, украинский язык.
Правда, криминалист сделал остроумное предположение, что язык румынский.
— Раз уж мы имеем дело с вампирами, логично думать, что это тайный дневник графа Дракулы.
Но я не очень уверенно возразила, что в Румынии вроде бы пишут латинскими буквами.
— И в Польше тоже, — согласился эксперт. Он опять приоткрыл уголок блокнота и вгляделся в неровные буквы. — То ли украинская мова, то ли нет, не могу понять. У нас есть кто-нибудь, кто на украинском сечет?
Мы оба стали лихорадочно вспоминать, кто бы из наших сослуживцев не только говорил, но и читал по-украински. Никого не вспомнили и расстроились.
— Ладно, Машка, не журись, — потрепал меня эксперт по плечу. — Это ж не австралийский диалект какой-нибудь и не древне-шумерская клинопись, найдешь переводчика. Главное, что записи есть. Может, тут черным по белому написано — “я вампир и каждую ночь выхожу на охоту по таким-то адресам”, а потом — приметы жертв.
Я уныло покачала головой; нет, на такие подарки судьбы мне давно рассчитывать не приходилось. Скорее всего, тут какой-нибудь бред, на расшифровку которого я потрачу уйму времени и денег, потому что такие экспертизы у нас платные, и на выходе получу или дурацкие вирши типа “Бог создал вора, а черт — прокурора”, или наброски писем в родное село, или перечень расходов по хозяйству. Но все равно интересно, чем залиты эти невзрачные блокнотики? Небось, кровью невинных жертв. И что там все-таки написано?
Красиво оформив протокол осмотра вещ-доков, я попыталась уговорить криминалиста посетить вместе со мной квартиру Бенде-ри. И, к своему удивлению, уговорила. Правда, мы оба вовремя сообразили, что для этого мероприятия нам понадобится еще и доктор: во-первых, в комнате вполне могут быть следы крови, изымать которые лучше специалисту в области судебной медицины; во-вторых, пусть доктор освидетельствует обоих жильцов — что там у них с шеями?
Нечеловеческими усилиями я добилась участия в мероприятии судебного медика. Руководитель дежурного отделения судебных медиков, которому я позвонила и изложила свою просьбу, раз триста повторил, что заказывать эксперта надо за три дня, что если в городе произойдет убийство, то закрыть вызов будет некем, и что порядок должен быть для всех один. Поскольку я не возражала, а терпеливо слушала, и даже вставляла какие-то уважительные междометия, он, наконец, выдохся. Закрыв трубку ладонью, он с кем-то пошептался, после чего уже с меньшим энтузиазмом заговорил о том, что делает это исключительно из уважения к моей личности, и что я теперь обязана ему по гроб жизни… В это время криминалист по своему мобильнику договаривался с Костей Мигулько о выделении нам оперативного сопровождения (мы посчитали, что грамотнее получится, если просьба будет исходить от нашего криминалистического отдела — все-таки их человек пострадал в неравной схватке с вампирами; своему брату милиционеру убойный отдел не откажет).
Пока мы ждали, я упаковала блокноты и металлические штуки в конверты, заклеила, надписала и приколола к конвертам постановления о назначении экспертиз. Пусть сначала эксперты определят, чем запачканы страницы, а потом я буду искать переводчиков с вампирского.
Через полчаса в мой кабинет входил сияющий Дима Сергиенко — как всегда, в камуфляже, с тяжелым экспертным чемоданом в одной руке и бутылкой пива в другой.
— Дима, — радостно приветствовала я эксперта, — как мне повезло! Только теперь меня совесть замучает…
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |