Я лежу на кровати, глядя в открытое настежь окно, доносящее до меня звуки никогда не засыпающего Лондона. Там ведь что-то творится, кого-то уже убили, кого-то ограбили, кто-то получил передоз. Мой телефон молчит, информаторы ничего не говорят, Лестрейд не звонит, трупов к Молли не поступало.
Молли…Мне почему-то вспоминается ее сегодняшний вопрос про льва и единорога. Хм... Лев. Да, Джон мне напоминает льва, ушедшего из прайда. Я когда-то читал о том, что больных львов выгоняли из семьи, оставляя на произвол судьбы. Джон отнесся точно так же к тому, что его комиссовали из Афганистана по травме. Он был львом, защищавшим свой неблагодарный прайд, выгнавший его, как только тело дало небольшую слабину. Он сильный, очень сильный. Возможно, даже не понимает насколько, только эта сила постепенно превращается в тяжесть, которую он несет один.
Яблоко кислое и при этом мягкое, как картошка. Джон любит этот сорт и покупает только себе, зная, что я не ем яблоки. Он знает обо мне больше, чем все остальные вместе взятые. Раньше я посчитал бы его опасным, но сейчас мне не справиться с этим в одиночку. Я отвык за все это время соседствования быть одним, а к хорошему, как выяснилось, привыкаешь быстро.
И сегодня я, как мне кажется, все сломал. Все то, что было и что могло бы быть, взял и единственным порывом разметал все в щепки. Я не знаю, что заставило меня сегодня сделать это. Просто понял, что именно это делают люди в знак глубочайшей признательности. Я не знал, как еще можно выразить то, что у меня внутри, то, что захлестнуло мой разум похлеще всасывающегося в кровь никотина.
Просто крошечный момент близости, человеческое физическое прикосновение, затрагивающее верхние слои кожи и термические рецепторы, спрятанные в них, идущее по нейронным связи и синапсам в мозг, выбрасывая в кровь эндорфины, дающие легкое наркотическое опьянение, снижающее боль, поднимающее настроение. Как сухо сейчас звучит привычное объяснение. Всего лишь биохимия мозга, ничего больше, то, что дает человеку возможность выживать, тягу к соплеменникам, возможность развития, продление жизни. И все это Джон. Мой Джон, тот единственный человек, ради которого я и разыграл этот спектакль весной, думая, что так могу его спасти, но при этом причинив подкосившую его здоровье боль. Из-за меня он заболел.
Я не знаю, что теперь делать. Я чувствую себя столь же беспомощным, как когда впервые увидел галлюцинацию, представшую передо мной в виде гигантской, страшной собаки, только сейчас тот поцелуй в спальне наверху не был галлюцинацией. Стоит ли просто все забыть, убедить Джона, что ему все показалось, что он не так все понял или же стоит как-то поговорить с ним, постараться объяснить свои мотивы и намерения?
Эти мысли невыносимо жгли меня. Настолько сильно, что я не мог больше спокойно лежать, потому встал с кровати, надеясь, во что бы то ни стало, прекратить это именно сейчас, неважно с каким исходом, главное прекратить.
И когда я распахнул дверь, то чуть не сшиб того, к кому сейчас так рвался.
-Джон?! – Я не сдержал удивления.
-Шерлок!
-Нам надо поговорить! – Мы сказали одновременно одно и тоже, а потом неловкая тишина заставила нас смотреть каждого в свою сторону.
-Да, надо. Пойдем к тебе, там прохладнее. – Это просто нужно было закончить.
Мы поднимаемся вверх по лестнице, я слегка поддерживаю Джона и молюсь лишь о том, чтобы он не заметил, как у меня дрожат руки.
Часть 9.
Включаю настольную лампу и сажусь на кровать. Шерлок снова опускается на пол, скрещивая ноги по-турецки, и смотрит на меня. Мне опять жарко под его взглядом, от которого никуда невозможно деться. Он смотрит не на меня, а как будто сквозь, пронизывая, опутывая и сшивая вместе. Я опять экспонат на столе в его лаборатории. Или еще одна картонная папка с делом, подшитая аккуратными, почти хирургическими стежками.
Между нами все еще висит тяжелая, гнетущая тишина, которую никто не решается нарушить первым. Я старательно пытаюсь подобрать слова, но все равно так и не знаю, с чего начать.
-Ты хотел мне что-то сказать, Джон. – Взгляд Шерлока становится более живым, кажется, что он рассмотрел уже все, что хотел и сейчас вернулся в нормальный человеческий мир. И опять “перевел стрелки”, повесив все на меня…
-Ты первый. – Я решил не сдаваться во что бы то ни стало.
Шерлок вздыхает, отводит на мгновение взгляд, а потом снова возвращается ко мне.
-Ну, что ж, попытка была хорошей, жаль, не удалась. Джон – ты мой друг.
Он снова замолчал, глядя на меня и я понял, что он не намерен говорить дальше. Действительно, а чего я ожидал? Что Шерлок начнет оправдываться, объяснять, разжевывать? Нет, он сказал свое веское слово и доволен, а после него пусть хоть потоп. Нет, я не сдамся.
-И?
-Что, и?
-Я твой друг, и что дальше?
-И все. Ты мой друг. Я очень этому рад. И я решил сказать тебе это так.
Меня оторопь берет от его рассуждений. Порой у меня складывается ощущение, что это его форма защиты. Он просто берет и отключает все чувства, становясь логичным до линейности, потому что так убедительно изобразить дурака невозможно.
-А ты знаешь, что нормальные друзья пожимают друг другу руки? Ну, может быть иногда обнимаются. – Пытаюсь в темноте его разума нащупать рычажок, включающий эмоции.
-Ну и что? Кто-то обнимается, кто-то жмет руку, кто-то пьет пиво, а я тебя поцеловал. Что в этом такого? Если уж на то пошло, то Иуда целовал Христа. Ладно, согласен, пример неудачен, но как факт. В те времена это было принято. Во многих культурах поцелуем скреплялся союз дружбы, братства и прочей социальной отношенческой чепухи.
-Шерлок…просто, это…ну, неправильно это, понимаешь? – Мне неудобно под его взглядом, потому самому приходится трусливо отводить глаза.
-Почему? Что в этом неправильного?
-Ну, потому что, мужчины нормальной ориентации так не поступают. – Стараюсь при этих словах смотреть в пол перед собой.
Я слышу мягкий шорох одежды, когда он поднимается с пола и вижу его босые узкие ступни с длинными пальцами. Природа не обошла стороной даже мелочи в его внешности.
-И только поэтому, Джон? Только поэтому это неправильно? Потому что мужчины нормальной ориентации так не поступают? Только поэтому я не могу выразить все то, что я думаю о тебе и чувствую к тебе? Я никогда никого раньше не называл другом. Никогда. И сейчас, когда у меня появился шанс это сделать, когда кто-то или что-то решило дать мне шанс на хоть какое-то подобие нормальной привязанности, которая требует от меня выражения моих эмоций, ты говоришь мне об ориентации?! Да к черту эту ориентацию! Тебе не все равно, что подумают люди?! Ты сам не хуже меня знаешь шептания Миссис Хадсон и прочей компании, которая более или менее нас неплохо знает. Им не нужно давать повода, они уже сами все за меня и за тебя придумали, развили и всячески поддерживают! Им не интересно, ошиблись они или оказались правы! Да даже если нас застукают голыми на диване в гостиной, то лишь пожмут плечами и скажут “мы так и знали”! Им от этого будет ни горячо, ни холодно, потому что они уже придумали свой мирок, в котором сотворили с нами все, что только позволила их фантазия! Может быть, если они застанут нас в подобном виде, даже будет лучше, потому что эти дурацкие слухи наконец-то прекратятся! Им все станет ясно, наши отношения в их понимании себя исчерпают, они поставят клеймо и будут заниматься чем-то еще, возможно изредка спрашивая, все ли у нас в порядке! – Он почти кричал, наверное, слышно было даже на улице, а я продолжал разглядывать его чуть поджавшиеся пальцы ног, однако, недолго, потому что пальцы превратились в колени, обтянутые серыми мягкими брюками. Его прохладные ладони легли мне на виски, приподнимая голову, заставив все же смотреть в глаза.
-Джон, пожалуйста…Я прошу тебя, не отталкивай меня…Забудь ты об этой ориентации, это полнейшая глупость, навязанная одними глупцами другим! Ты сам не хуже меня понимаешь, что нас связывает нечто большее, чем общая квартира, холодильник, интерес к криминальным делам и просто обычная дружба! Иначе ты бы не ходил к пустой могиле каждую неделю, не приносил бы цветы и не пришел бы потом прощаться, желая совершить самоубийство! Ты бы не ел горстями антидепрессанты, запивая дешевым виски…
-Бренди. – Машинально поправляю я.
-Да какая к черту разница?! Хоть яблочным уксусом! Разве это можно назвать простой обычной дружбой? Стэмфорд пил бы антидепрессанты, узнай, что ты погиб в Афганистане? Он ходил бы к тебе каждую неделю на могилу? Нет! За время твоей службы он даже ни разу не соизволил написать ни одного письма, а сейчас зовет тебя вечерами в паб, мерзко лицемеря о том, что ты его лучший друг! Джон, пожалуйста…если дело только в ориентации, я прошу тебя…забудь об этом, хотя бы ненадолго, хотя бы на один день! Забудь это слово, сотри его из памяти, раздвинь рамки, в которые, как в колодки, заключили твой разум! Нет никакой ориентации! Дело не в том, кого ты любишь, а как! К кому ты привязан! Кому ты признателен настолько, что даже не находишь ничего, что может адекватно выразить это чувство в реальности! Я не могу это выразить иначе! У меня не хватает слов! А остальное, то, что делают мужчины – жалкая сублимация! Потому, я прошу, не отталкивай меня сейчас. Хотя бы сегодня, просто будь человеком, чистым от домыслов и незашоренным, незавешанным ярлыками! – Я никогда не видел его в таком состоянии. Он был почти что на грани помешательства, его руки дрожали, да его всего била крупная дрожь. Черные омуты зрачков затопили почти полностью всю прозрачно-голубую, чистую, как небо после дождя, радужку. И я понял, что сейчас он говорит от сердца. Он действительно не справляется с эмоциями, действительно не знает, что с ними делать и как. Передо мной сидел абсолютно эмоционально чистый человек, далекий от предрассудков, не имеющий граней, прозрачный и духовно свободный. Так изображали на витражах соборов и аббатств святых и мучеников. Нет, не людей…ангелов. С абсолютно таким же взглядом небесно-голубых глаз. Ангелы же бесполы, верно? Их любовь не делится на мужскую и женскую, она просто есть, как и у Шерлока…
Он тянется ко мне, хватается за меня, как будто бы сейчас земля разверзнется и он упадет в пропасть…Я не могу ему это позволить, не сейчас, не тогда, когда он сам вытащил меня из самых глубин ада. Я никому не позволю забрать у меня МОЕГО Шерлока.
Наши губы встречаются в неумелом, неловком, но очень нежном поцелуе, цепляясь друг за друга, прижимая, слегка щипая и прикусывая. И это приятно. Шерлок напоминает мне девушку, худенькую, гибкую, пластичную, неумелую и робкую, но пытающуюся хоть как-то выразить свою любовь, которая буквально наболела в ней, а сейчас выплеснулась в поцелуе, как в отчаянии. Наверное это играет свою роль, потому что где-то внутри, на уровне инстинкта, срабатывает чисто мужское качество доминирования. Теперь в нашей паре я ведущий. Я раздвигаю его губы языком, углубляя поцелуй, а он сильнее, до боли, вцепляется в мои плечи и как будто бы обмякает в руках, позволяя мне поднять его с пола, перетянув на кровать.
У меня кружится голова, то ли все еще от болезни, то ли от нехватки кислорода, заставляя разорвать поцелуй, чтобы сделать хоть один глоток воздуха, но потом снова, так и не насладившись им, отдать ему, и я понимаю, что это действительно больше, чем дружба. Когда тебе хочется отдавать больше, чем получать взамен – это любовь. И я бы отдал ему весь воздух, лишь бы только он дышал, улыбался, ворчал, язвил, обзывался, был невыносимым, но только рядом, близко, в досягаемости, в возможности прикоснуться, прижаться, вдохнуть запах, поцеловать…Пусть шепчутся, уже все равно. Его трясет, я чувствую это обнимая за плечи, спускаясь ниже, там, где у женщин обычно талия, ощущая упругость мышц пресса. Шерлок как натянутая струна, предельно напряжен.
Его мягкие губы сменяются острыми зубами, весьма ощутимо прикусывая, а затем, как будто бы извиняясь, теплый, подвижный язык проводит по травмированной нижней губе, зализывая, щекоча, поглаживая, чтобы снова проникнуть за барьер зубов, быть ими прижатым и тут же отпущенным, чтобы получить свою порцию ласки. Тонкие нервные пальцы, до этого желавшие, видимо, проткнуть мои плечи, сползли вниз по груди, как будто случайно зацепившись за пояс брюк, заставив меня снова жадно глотнуть воздуха, а потом требовательно потянули вверх края футболки. Нет, прости Шерлок, тут я тебе не уступлю, не потому, что пытаюсь сохранить как-то то, что в нормальном мире называется мужественностью, а потому что тебе страшно, и только я смогу здесь стать твоим учителем, который, как бы то ни было, но из нас двоих лучше разбирается в том мире, в который ты так робко постучался. Я перекладываю его руки на свои плечи, ощущая, как в левое плечо пальцы впиваются сильнее, и тяну полы его футболки со спины, ненадолго прерывая поцелуй, чтобы, освободившись сам от надоевшей хлопковой брони, ставшей невероятно тяжелой, потом его возобновить.
-Иди ко мне. – Я тяну его ближе к себе, обнимая, чувствуя прохладную кожу, прижимающуюся к моей груди, держа за загривок, целую его плечи, провожу носом по шее, стараясь разобрать, распробовать, почувствовать уже давно знакомый, но сейчас такой близкий и на редкость приятный запах, похожий на запах талого снега на руках в меховых варежках, на запах грозы, на запах чистой воды…Я чувствую как его сердце бьется в бешеном ритме, готовое разорвать грудную клетку, а руки оглаживают мои плечи и спину. Движения рваные, метущиеся, как будто от каждого прикосновения он получает разряд тока. Касаюсь его лица ладонью, пытаясь поймать ошалевший, затуманенный взгляд.
-Шерлок…смотри на меня. Я хочу видеть твои глаза, не отводи взгляда. – Я вспоминаю свой первый раз, первый раз, когда я говорил это своей девушке в семнадцать лет, пытаясь казаться старше и опытнее, чтобы она не распознала во мне, по крайней мере сразу, наглого юнца, впервые коснувшегося обнаженного женского тела. История почти повторяется.
В тот момент, когда моя вторая ладонь добралась до пояса его брюк, давая ему свободу, высвобождая напряженную горячую плоть, сжимая ее у самого кончика, мне показалось, что он сейчас окончательно сойдет с ума, потому что в глазах, уже давно ставших почти полностью черными от расширившихся до предела зрачков, читалась паника.
-Смотри на меня, прошу тебя, на меня. Не отводи взгляда, не закрывай глаз. Будь со мной, Шерлок, просто со мной. – Я знаю, что он проваливается так внутрь себя, в свой собственный мир, неведомый мне, спасаясь от эмоций, которые не может переварить, от всей ситуации, которая не подчиняется ему, где главный кто-то другой. Я выуживаю его оттуда, пытаясь быть ближе, не отпуская его ни на секунду, совершая движения, знакомые каждому мужчине, возможно иногда даже постыдные наедине с самим собой, не говоря уже о наблюдателе или даже участнике своего пола, но сейчас это неважно, границы смазались и ушли, оставив лишь две руки. Ведущую и ведомую. Он слишком сильно впивается в мое простреленное плечо, потому я лишь перехватываю его ладонь, сжимая в своей, сплетая пальцы. Я не думаю о том, сколько раз за всю жизнь я вот так сплетал руки с кем-то из своих женщин, я не думаю о том, кто передо мной, я не думаю о том, что я делаю. Я вижу лишь глаза цвета серебра, осмысленные, хотя и все еще немного испуганные новыми ощущениями. Этот мир я знаю лучше него, потому и веду, стараясь, чтобы переход был как можно более легким и приятным, не оставляющим незарастающих шрамов.
Разомкнутые розовые губы в форме лука толчками выбрасывают и вбирают воздух, что-то шепча, но я его не слышу. Он твердый, даже очень. Мне самому тесно, неудобно в оставшейся одежде, но, я не хочу останавливаться, я хочу довести это до конца. Всего немного, всего чуть-чуть. Ногти царапают мою правую руку, пытаясь остановить, удержать, но это бесполезно, черные кляксы затапливают серебристую гладь, а дыхание сбивается окончательно. Сжатая ладонь ощущает пульсацию расслабляющихся мышц и белое, полупрозрачное семя изливается на его напряженный живот. Он все же не выдерживает, срываясь с пика, закрывает глаза, запрокидывая голову, но не стонет, а рычит, по-звериному оскаливая зубы, сжимая чуть ли не до хруста мою ладонь, а когда спазм удовольствия проходит, и он снова поднимает веки, наталкиваясь на мой взгляд…я вижу, как из уголков миндалевидных, голубых, как горные озера глаз скатываются к подбородку, оставляя две влажные дорожки, две прозрачные слезинки.
Я собираю двумя пальцами с его живота беловатые капли и касаюсь его губ, которые он тут же покорно размыкает, позволяя мне дать ему распробовать себя на вкус, ощущая, как влажный острый язык приятно щекочет кожу, стирая другой рукой мокрые дорожки с его лица.
В его взгляде читается удивление и…кто бы мог подумать, благодарность?
Он внезапно резко хватает меня за плечи и шепчет на ухо хриплым, не восстановившимся еще после пережитого голосом:
-Спасибо…спасибо тебе, Джон…спасибо…я…я могу…я хочу…просто, направь…
Он касается губами моей шеи, плеч, трется о меня, оставляя на коже следы своего семени, свой запах, спускается ниже по груди, заставляя меня откинуться на спинку кровати, по немного влажному животу, заново касаясь пояса брюк, приспуская их, освобождая, давая простор, а затем теплый влажный язык проводит по всей длине, заставляя пальцы ног поджаться от пробежавшего по всему телу электрического разряда.
Мне никогда не нравилось, когда такое простое удовольствие мужчине доставляет женщина, не потому что я брезгливый, хотя это тоже, но не в этом смысле, а потому что женщины, пусть даже и самые опытные, не умеют это делать, норовя иногда задеть зубами, причиняя небольшие, но все же неудобства. Наверное, у каждого мужчины в подсознании живет небольшой страх перед лаской такого рода. Мой первый опыт в этом закончился неудачно. Самую нежную, самую чувствительную часть, где кожа тоньше и ранимей всего, после долгих и не могу сказать, что приятных упражнений, весьма чувствительно прикусили и, если бы не мое самообладание, то статус джентльмена, никогда не посмевшего даже в крайнем случае поднять руку на женщину, был бы утерян давно и невозвратно.
Но сегодня был вечер настоящих откровений, потому что, видимо влекомый какими-то своими воспоминаниями и инстинктами, я позволил Шерлоку коснуться меня, а затем привычным жестом положил ладонь на его затылок, проведя по коротковатым мягким как шелк волосам. Еще одна стена рухнула, оставив лишь дурманящие ощущения мягких губ и влажного языка внизу живота.
Он двигался мягко, где-то до середины моей возбужденной плоти, но даже этого было достаточно, потому что кончик языка, ласкавшего уздечку, доделывал все остальное, накапливая приятное томление. Мне оставалось лишь мягкими касаниями направлять его, задавая темп.
До определенного момента…потом приятное тепло сменилось жаром, дав заряд адреналина в кровь, подначивая желание скорости, страсти. Он откликнулся на мое желание, почувствовав, как я сжимаю волосы на его затылке, пригибая его ниже. Мне так хотелось видеть все то, что происходит, запечатлеть в памяти и оставить навсегда, на всю жизнь, а после смерти, когда я попаду в ад, облегчать свои муки этим воспоминаниям. Да, я малодушно выбираю рай на земле, не думая ни о чем, но этот короткий рай того стоит, ведь это настоящий рай, с настоящим ангелом в нем.
Я цепляюсь за него по-птичьи, чувствуя, что ускользаю, что меня смывает, как тогда в ванной, затягивает в какую-то неведомую мне бездну, растворяя в чистейшей ледяной воде миндалевидных глаз, не давая дышать, а потом разрывая легкие от кислорода. Я слышал какой-то шепот, но не мог понять, кто говорит со мной, как, а главное, зачем? Зачем сейчас говорить? Все уже было сказано, а то, что происходит – лучше любых слов.
Горячий комок внизу живота разрывается оглушительной волной, идущей электрическим током к груди, заставляя мое тело выгибаться, а сознание плыть. Я сорвался с самой вершины вместе с мелькнувшей вспышкой и полетел вниз, чтобы быть подхваченным мягкими руками. Это Шерлок, он цепляется за мою впившуюся в простынь руку. Я тяну его ближе к себе, размыкая губы языком, деля с ним вкус своего семени, ощущая всю его терпкость. Мы целуемся долго…и я точно не знаю, сколько это длится.
Кажется где-то вдалеке я слышу мерзкое и до боли знакомое хихиканье. Это Гарри до одури довольна собой, точнее, тем, что доказала свою правоту. Мне все равно. Сегодня для меня ориентация просто не имеет значения. И я почему-то думаю…жаль, что я купил вчера именно сигареты…
Часть 10.
Он не дает мне уйти в себя, не дает спастись, не позволяет закрыться, вырывая меня из чертогов моего разума, заставляя все видеть и осознавать. Он действительно меня знает и, что самое главное, принимает сейчас, беря за руку увлекая за собой. Голова кружится как во время болезни, и я не уверен, что осознаю доподлинно, что происходит. Вроде бы минуту назад я увещевал Джона забыть о глупых предрассудках, а сейчас сам стараюсь заглушить в себе голос о “неправильности” всего происходящего. Я не предполагал, что это зайдет так далеко, но в тот же момент я был счастлив от того, что Джон не оттолкнул меня, что он наконец-то простил меня, так или иначе.
Меня буквально разрывает изнутри горячее чувство радости и ужаса одновременно. Еще никогда не было так хорошо. Горячая волна затапливает меня, поднимаясь к груди и выплескиваясь на живот. Это похоже на долгое падение, точно так же перехватывает дыхание, только как будто я падаю не вниз, а вверх, к яркой вспышке, ударившей по глазам, настолько сильно, что даже потекли слезы.
Еще никогда я не испытывал такого чувства благодарности, настолько сильного, пронзительного…Я облизываю его пальцы, чувствуя солоноватый привкус, тяну его к себе, покрывая поцелуями все тело, спускаясь ниже…
У меня все еще кружится голова, я не вполне понимаю, что делаю, но, я смогу это сделать, я хочу дать ему хоть частичку той эйфорической радости, которая сейчас гуляет во мне…
Я не знаю сколько это длится, я ускользаю во времени, растворяя в нем всю свою индивидуальность, оставляя лишь голое “я” и звук постепенно успокаивающегося сердца, бьющегося в его груди.
Мы лежим в так до конца и не сброшенной одежде, цепляясь друг за друга до боли в мышцах. Его кожа горит, опять подскочила температура, надо принести еще воды, но чуть позже…еще минуту…еще на минуту продлить это теплое ощущение близости, радости от самых простых прикосновений.
-Я знаю, что сейчас нужно… - Неожиданно врезается в мои мысли его мягкий, тихий голос.
Джон лезет в ящик тумбочки и достает оттуда пачку сигарет, протягивая мне. Я осторожно беру из его рук черную с золотым тиснением коробочку и меня начинает душить смех. Наверное, со стороны это выглядело совсем странно, потому что Джон даже сел на кровати, подтянув ноги к груди, непонимающе глядя на меня.
-Хочешь, я расскажу тебе, почему ты купил мне пачку сигарет? – Отсмеявшись, спрашиваю его я.
Он кивает, ожидая очередного “чуда”.
-Ты пришел на кассу, стоял в очереди, от скуки разглядывая товары вокруг и наткнулся взглядом на третью сверху полку, на которой в ряд стояли коробочки с презервативами. Достаточно яркие, чтобы цеплять внимание, но при этом не режущие цветом, стоящие ровно на уровне глаз. Потому ты, глядя на них, машинально подумал о никотиновых пластырях, но их нет на кассе, они продаются только в аптеках. Новое дело – мне нужен никотин, а пластырей дома уже нет. Потому ты купил мне пачку сигарет.
-Ну, почти, я не знал, что дома нет никотиновых пластырей. Просто наткнулся взглядом и как-то плавно перетек на сигареты…Но, все равно…я не перестаю тебе удивляться…
-А, знаешь, как я об этом узнал?
-Нет.
-Я точно таким же образом понял, что ты получил тепловой удар. Наткнулся взглядом на презервативы и вспомнил о том, что, когда я пришел, ключей от твоей старой квартиры не висело на крючке. А как ты узнал, что это мой любимый сорт сигарет? – Я вытаскиваю одну и щелкаю зажигалкой, заботливо поданной Джоном. Сладкий дым наполняет легкие. Наверное, еще никогда эти сигареты не были такими вкусными.
-Я не знал. Просто они…ну, как тебе сказать, они типично английские, достаточно дорогие, чтобы табак в них был более или менее приличным, а крепость средняя…но теперь я знаю, что это твои любимые сигареты.
Джон улыбается, глядя на меня, а я молча курю, стряхивая пепел в украденную мной из Букингемского дворца хрустальную пепельницу, которую мой друг забрал у меня на память о том приключении. Никогда не понимал такой клептоманической сентиментальности. Зачем собирать всякий ненужный хлам, когда от нужного уже некуда деваться?
-Шерлок…-Тихо зовет меня Джон, и я оборачиваюсь к нему, передавая сигарету. Я не ошибся. Он берет ее у меня из пальцев, делает короткую затяжку и передает обратно.
-Шерлок…я давно хотел спросить…просто как-то не получалось…ты всегда был таким?
-Каким?
-Ну, таким как сейчас? Просто…ну…у тебя же сегодня подобное было в первый раз…я прав?
Сигарета дотлела до фильтра и благополучно закончила свою жизнь на хрустальном дне пепельницы. Я сажусь на кровати, прижимаясь спиной к стене, так, что Джон оказывается слева от меня, а глаза выхватывают в полутемной комнате узор в виде геральдических лилий на черных обоях. У меня дома был похожий узор. Когда меня ругали, я от скуки пересчитывал лилии-шишечки, ожидая, когда бесполезный поток слов иссякнет. Сейчас у меня почти такое же чувство, только вот говорить будут не мне. Это я должен сейчас что-то сказать. Так или иначе, но, может быть уже пришло время?
-Да, ты прав. Такое у меня было в первый раз, но…нет, Джон, я не всегда был таким. Лет до двенадцати я был обычным мальчишкой, который жил далеко от города, воспитывался не в меру заботливыми родителями, по этим двум причинам почти не имея возможности общаться со своими сверстниками где-либо, кроме школы, ненавидел старшего брата и от скуки учился шпионить за людьми, чтобы застать их врасплох. Так я узнал, что Майкрофт таскает печенье с кухни, пока никто не видит.
-И что ты сделал, когда это узнал? – Интересуется Джон.
-Я потребовал у него свою долю за молчание. Теперь печенье пропадало в два раза чаще, а у меня появился повод для шантажа. Я понял выгоды своей наблюдательности. Люди боялись разоблачения, потому, с них можно было что-то стребовать за свое молчание. От Майкрофта мне доставалось печенье, от кухарки миссис Браун лакрица, от одноклассников куча всего, от жвачек до газировки. Я мечтал о том, что вырасту и стану пиратом, а люди сами мне будут нести свои сокровища, потому что я всегда найду способ их вытребовать для себя. Наверное, правду говорят, что психологический потрет преступника и полицейского идентичны. В тот момент я действительно был преступником, хоть этого и не понимал, точнее, не признавал, а потом нарвался на более наглого и взрослого парня, который как следует навешал мне тумаков. Объяснений хватило с первого раза, к тому же дало желание развиваться еще и физически, чтобы уметь отразить атаку, постоять за себя.
-А что случилось после двенадцати лет? – Джон подобрался чуть ближе ко мне. Он сейчас был похож на голодного пса, у которого перед носом водили отменным мраморным стейком.
-Я начал понимать, что что-то не так. Мои одноклассники стали меня сторониться, перестали звать на игровую площадку, в столовой все столы были вечно заняты. Я видел их насквозь, каждого из них, мог предугадать следующий шаг, два, три, пять. Они стали для меня скучными и одинаковыми, а я для них – больным психопатом, что не могло меня не удручать, потому что мать всегда убеждала меня в том, что мне нужны друзья, хоть какие-нибудь, но если не друзья, то хотя бы товарищи в школе. Всем нужно было улыбаться, быть дружелюбным, тактичным…И я старался, честно, ради нее нося эту маску, как дурацкий колючий рождественский свитер. Выгляжу глупо, ходить неудобно, но мама расстроится, если я его сниму. Я пытался стать лучшим во всем, думая, что так меня оценят, так я смогу вернуть прежнее расположение к себе. Мне особенно нравилась химия, которую никто особенно не понимал. А для меня это наука стала чем-то вроде святого Грааля и ковчега заветов. Такое вот маленькое, доступное каждому чудо. Я мог часами сидеть в библиотеке, изучая учебники, тайком пробирался в лабораторию, воруя ключи у завхоза, чтобы увидеть все те чудеса в реальности, сделать их самому. Но, чем больше я старался, тем больше меня ненавидели. Терпение лопнуло, когда я учился в старшей школе. Я вежливо поздоровался с одноклассником, а он послал меня, не стесняясь в выражениях. После чего я, не стесняясь в действиях, вульгарно, совершенно недостойно джентльмена, набил ему морду, провез за шкирку по коридору от одного конца до другого, запер в подсобке, а потом высказал директору все, что я он нем думаю, забрал документы из школы и больше туда не возвращался. Дома был скандал, но я жалел лишь о том, что он не произошел года на три раньше. В тот день я сорвал с себя надоевший до зубовного скрежета ярлык милого и вежливого мальчика, взглянул в зеркало и с облегчением понял, что наконец-то стал самим собой. Меня с трудом перевели в другую школу, потому что характеристика была не самой лучшей, где я доучился оставшийся год, а потом поступил в университет.
В груди почему-то висела тяжесть. Она ощущалась настолько сильно, что я даже как-то машинально потер реберное сочленение, желая сдвинуть этот камень.
-И ты…всегда был один с тех пор? – Джон отнимает мою руку от груди, перекладывая ее себе на колено.
-Это был осознанный выбор. Я и до этого был один, просто старался убедить…кого-нибудь, наверное даже себя, в том, что одному быть нельзя, не принимая очевидного. Для меня одиночество было способом выживания. Я разошелся с подавляющим большинством людей по дороге развития еще в детстве, но тогда это было не так очевидно, как в подростковом возрасте, когда каждого непохожего откровенно боятся и стараются ударить побольнее. Особенно, если учителя так или иначе это поощряют. И потом, с книгами было общаться гораздо интереснее, чем с людьми. Люди для меня стали игрушками, с которыми я играл так, как умел лучше всего – посредством наблюдения. Мне были недоступны социальные отношения, но я мог познавать их со стороны, изучая повадки и ритуалы, с легкостью просчитывая дальнейшее поведение, подставляя переменные в зияющие пустоты абсолютно и полностью линейных уравнений. И когда я это понял… мне стало тесно в собственной голове.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |