Жарко До чего же все таки жарко. Лондон в июле превратился в саму преисподнюю на Земле. Асфальт плавится, окутывая город душным маревом. Хоть бы дождь что ли пошел как на зло на небе ни облачка, да 1 страница

Лев и Единорог

Часть 1.

Жарко…До чего же все таки жарко. Лондон в июле превратился в саму преисподнюю на Земле. Асфальт плавится, окутывая город душным маревом. Хоть бы дождь что ли пошел…как на зло на небе ни облачка, да и синоптики не обещают ничего утешительного на ближайшую неделю.

Тонкая подошва летних кожаных ботинок ничерта не спасает, даже наоборот, кажется, будто идешь по углям босыми ногами. Слава тебе, Господи, наконец-то дошел. Хоть ненадолго можно укрыться от этого ада.

Супермаркет приветливо встречает меня прохладой кондиционеров и запахами свежей зелени. Сегодня я даже рад, что ходить за едой – это моя обязанность, была бы воля, я бы поселился в этом магазине и жил бы в холодильнике, пока это чертово лето не кончится. К сожалению, как ни крути, Афганистан накладывает на всех, кто там воевал, определенный отпечаток. После него я совершенно разлюбил лето. Сразу начинает вспоминаться липкая, удушливая жара, пыльная, каменная взвесь, клубящаяся в густом, раскаленном мареве, вездесущее, тяжелое, как утюг, солнце над головой и постоянный привкус крови и металла на губах, приторно-сладкий, со смесью соленого пота и спиртовой горечи.

Проезжающая мимо пожилая леди задела меня тележкой, заставив очнуться. Только тогда я понял, что уже минут пять сжимаю в руках пучок салата, чьи листья от моей хватки уже превратились в неаппетитную, болотно-зеленую тряпку.

-Во всем виновата жара. – Сам себя утешил я, стыдливо положил испорченный салат обратно на лоток, небрежно замаскировав более зелеными и привлекательными пучками, схватил корзинку помидоров, лоток огурцов и пару сладких перцев, решив, что сегодня можно обойтись и без салатных листьев, потому что кроме меня их никто не ест, а быть «коровой о двух ногах», как меня презрительно зовет Шерлок, выковыривая зеленые листья из своей тарелки, в этот вечер решительно не хотелось.

Вроде бы стоило бы наплевать на эти слова, казалось бы, кому какое дело до моего рациона, но…но вот почему-то именно сегодня плевать не хотелось. Видимо усталость таки накопилась и взяла свое.

За овощами в корзинку последовала пачка риса, небольшой цыпленок, пакет молока, пачка масла и пачка творога. Я обычно стараюсь брать продукты на один-два дня. Мне не сложно сходить в магазин, но зато я точно буду знать, что ничего не испортится, не выкинется и не сгниет…к тому же, в холодильнике всегда не так много места, потому что его постоянно занимает то отрубленная голова, то еще какие части человеческого тела, кстати, холодильник…хорошая мысль, надо взять пару мороженых.

Ненадолго затормозил у кондитерского отдела. Мне очень нравится, что в этом супермаркете своя пекарня. Хлеб всегда свежий, а еще постоянно витают вкусные запахи, почувствовав которые невольно останавливаешься. Я люблю хлеб во всех его видах и проявлениях, от сладкой печенюшки до горелой, черствой лепешки, это еще одна печать, которую на меня поставил так и не покорившийся Афганистан.

Беру два багета на завтрак, большую ржаную круглую краюху для готовки на вечер и пару пакетиков овсяного печенья с шоколадной крошкой. Постоял…подумал…взял еще два пакета на всякий случай, потому что неизвестно, насколько длинной будет ночь и куда опять придется бежать. В связи с этим заглядываю в соседний отдел и беру две плитки черного горького шоколада, если что, будет чем зарядить мозг.

На кассе почти пусто, передо мной всего один человек. Пока он рассчитывается, рассеянно блуждаю взглядом по полкам у кассы, пытаясь чем-нибудь себя занять. Взгляд внезапно падает на стойку с презервативами. Разноцветные коробочки заставляют меня надолго задержать на них взгляд. Все же, стоит отдать дань уважения маркетологам или дизайнерам, или и тем и другим, потому что палитра цветов была подобрана очень удачно, ровно для того, чтобы перехватывать взгляд человека. Не слишком яркие, чтобы резать глаза, но и не слишком темные, чтобы быть незаметными.

-Ваша очередь. – Раздается справа голос, заставляющий меня выйти из гипнотического оцепенения. Девушка-кассирша приветливо мне улыбается. Я машинально улыбаюсь ей в ответ, проходя чуть вперед, начиная упаковывать продукты.

-Это все? – Снова приветливо спрашивает она. У нее приятный голос, мягкий, но при этом звонкий.

-Еще, пожалуйста, пачку Dunhill Gold. – Невольно срывается у меня с языка.

Девушка достает черную с золотым тиснением коробочку, пробивает ее на кассе и протягивает мне, кладя прямо в руку. Про себя отмечаю, что у нее красивые пальцы. Длинные и тонкие, с хорошим маникюром. Видимо, студентка. Учится, а в магазине подрабатывает на учебу.

-У Вас красивая улыбка. – Отвешиваю я ей какой-то избитый и, как мне самому кажется, неуклюжий комплимент. Она улыбается еще шире.

-А мне нравится Ваша рубашка.

-Спасибо.

-Лев или единорог?

-Что, простите?

-Я спрашиваю, кого Вы выбираете. Льва или Единорога?

-Хм…Пусть будет лев.

-Я знала, что Вы выберете льва. У вас лицо такое. Мягкое на первый взгляд, но при этом сильное. Вы, наверное, были военным, у Вас храброе сердце.

-Я был военным врачом…Хотя, бывали и плохие дни. – Шучу я. – А если бы я выбрал единорога?

- Вы бы не выбрали. Единорог бы выбрал Вас, впрочем, мне кажется, что Вы даже одного такого знаете. – Она улыбается в последний раз, забирает деньги и пропускает следующего покупателя.

Улыбаюсь ей, собираю бумажные пакеты с продуктами и иду на выход.

Лев и Единорог…

Надо же. Девушка скорее всего учится на психолога…или культуролога. Хотя, нет, руки…шишечка на среднем пальце правой руки. Скорее всего филолог, много приходится писать от руки.

Черт…Шерлок как Афганистан. Даже хуже. Второй является лишь в полузабытых снах и редких воспоминаниях, а Шерлок…А Шерлок просто незаметно на тебя влияет. Не хочешь быть идиотом – учись думать как он, что в принципе невозможно, но кое-каких привычек можно нахвататься.

Хотя…если честно, я все еще до конца не отошел…

Это примерно как анестезия. Отходит частями. Что-то двигается, а чего-то все еще не чувствуешь. Вот так и у меня… Что-то уже более или менее становится в прежнее русло, а что-то до сих пор происходит на уровне автоматизма, как у робота.

На все нужно время. Видимо, мне требуется еще чуть больше.

Останавливаюсь у лавки зеленщика. Фрукты я обычно беру у него, они дешевле, чем в супермаркете и, как мне кажется, вкуснее. Набираю себе немного яблок, пару горстей больших фиолетовых слив, персики, лоток клубники и лоток ежевики.

Теперь домой. Все же сегодня слишком жарко для долгих прогулок, особенно с пакетами наперевес.

Бейкер-стрит 221b встречает меня душной тишиной.

-Миссис Хадсон! – Зову я с порога и не получаю ответа. Боже, как же тут жарко…

Поднимаюсь по лестнице. Понятно, почему так жарко. Кто-то закрыл все окна, а еще занавесил шторы для пущего эффекта. Оставляю пакеты на кухне, раздергиваю шторы, распахиваю окна, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха.

-Миссис Хадсон! Вы дома? Шерлок? – Ответом тишина.

Иду обратно на кухню и только тогда замечаю на столе записку, написанную аккуратным, женским почерком.

«Мальчики, я уехала в Чичестер к своей кузине. Вернусь через пару дней. Постарайтесь оставить хотя бы стены.»

Ага, теперь хотя бы понятно, почему в доме так тихо и душно. У меня была затянувшаяся ночная смена в больнице, Миссис Хадсон, видимо, уехала утром, потому не расшторила шторы, а Шерлоку вообще наплевать на такие вещи, потому…хорошая новость в том, что никто хотя бы не заберется в открытое окно, чтобы нас ограбить. Хотя…что у нас можно украсть? Очередную мороженую голову из холодильника? О, черт, надо вытащить мороженое, а то растает.

В морозилке было пусто. В холодильнике тоже. Даже куда-то делись кровавые подтеки на стенках…как и вся еда.

Быстро распихав по местам все продукты, я посмотрел на часы. Пять часов. Время чаепития. Выпить, что ли, чашечку? Нет, слишком жарко, не хочу. Лучше пойти немного полежать, но перед этим было бы неплохо озаботится ужином.

Мою и разрезаю курицу, натирая ее солью, остатками карри и различными найденными мною в полке пряными травами, обмазываю вустерским соусом и добавляю немного меда для разнообразия. Пусть маринад сегодня будет сладковатым. Готовка примерно как хирургия. Сосредотачивает и даже успокаивает, дает возможность занять руки. Наверное из-за любви методично и монотонно копаться в мелочах я и стал врачом.

Кладу курицу в пакет и кладу в холодильник. Пусть промаринуется немного, а пока можно заняться своими делами.

Я с наслаждением разделся и залез в прохладный душ, подставив уставшую, почти кипящую голову под ласковые струйки воды, уперевшись лбом и ладонями в стенку. Жест почти на уровне инстинкта. Показываешь что у тебя нет оружия, ты беззащитен и все, что у тебя есть – единственная опора в виде стены. Сколько раз меня вот так вот ставили к стене, производя обыск. Нормально. Сначала чувствуешь себя не очень комфортно, когда мужчина ощупывает тебя ниже пояса, проверяя кучу карманов дурацкой униформы цвета хаки, но со временем привыкаешь и не обращаешь внимания ни на характер обыска, ни на неизменные скабрезные шуточки во время него, воспринимаешь это как часть работы.

Мысли немного остыли и прояснились, а кожа наконец-то перестала гореть как от перца. Закрываю кран, срываю с перекладины полотенце темно-сливового цвета и выхожу из душа. Беспощадное, холодное, равнодушное ко всему зеркало отражает усталого мужчину с синяками под глазами и глубокими морщинами на лбу, к которому прилипли еще немного влажные волосы. Я выгляжу старше своего возраста, я знаю это. Взгляд невольно утыкается в шрам в виде солнца на левом плече. Пуля прошла навылет, раздробив ключицу и слегка задев подключичную артерию, но даже этого тогда хватило. Пальцы ощущают твердость зарубцевавшейся кожи на этом месте. Шили шелком за неимением нормальной хирургической нити, рана не раз гноилась из-за антисанитарии, приходилось вскрывать, откачивать, перевязывать и зашивать заново, чтобы не допустить сепсиса и гангрены. Сейчас я бы назвал того, кто это делал, коновалом с электропилой, но тогда этот коновал спас мою жизнь, потому…я до сих пор ему обязан.

На плечах все еще лежала какая-то необъяснимая тяжесть, особенно на простреленном левом, неприятно потягивая. Медленно одеваюсь, оставляя кожу все еще немного влажной после душа, не вытирая ее до конца, и выхожу в спальню. Открытое окно совершенно не спасало от жары, потому я включил еще и вентилятор, который из-за своей длинной трехпалой «ноги» напоминал мне сунувшего голову под крыло журавля, и блаженно повалился на кровать, чувствуя, как приятный прохладный ветерок обдувает мое лицо и грудь в так и не застегнутой рубашке. Приятная, вязкая темнота обволокла тело, сделав его почти невесомым, расслабляя уставшие плечи, распрямляя позвоночник, принося такой сладостный покой…

Часть 2.

День выдался на редкость жарким, настолько, что морг был самым удачным местом для спасения от удушливого городского марева. Молли даже радушно уступила мне место у микроскопов и принесла стакан ледяного чая, хотя я ее об этом не просил. Под ее форменный халатом угадывалось легкое цветастое платье, целомудренно спускавшееся чуть ниже колен. Надо признать, что ей оно было даже очень к лицу. После того случая весной…после того, как я попросил у нее помощи…Я проникся к Молли особым уважением, хотя и раньше всегда считался с ее мнением, но тут удалось посмотреть на нее с другой стороны.

Если честно, в моей жизни существуют только три женщины, к которым я испытываю подобные чувства. Это моя мать, которая, несмотря ни на что, принимает меня ровно таким, какой я есть, Эта Женщина, единственная из всех, кто почти смогла обвести меня вокруг пальца, и Молли, которая прошла испытание на прочность, увидев тропу раньше меня и пройдя по ней до самого конца. Неожиданно, конечно, но не могу сказать, что неприятно. Миссис Хадсон немного не в счет. Мне кажется, что именно такой милой, заботливой и мягкой я видел в далеком детстве свою бабушку, или хотел видеть.

-Шерлок, тебе что-нибудь еще нужно? Я собираюсь идти на обед, по правилам, я должна закрыть лабораторию. – Прозвучал над ухом ее робкий голос.

Я колебался ровно секунду.

-Могу я составить тебе компанию?

Тишина в ответ.

-Ч-что п-прости?

-Могу я составить тебе компанию в обеде? Я так и не поблагодарил тебя за то, что ты для меня сделала. – Отрываюсь от микроскопа и улыбаюсь ей, как меня когда-то учила мама. Она говорила, что на любую женщину это подействует безотказно. Мама была права. Молли заикается, теряется, бледнеет, но кивает.

-Х-х-хорошо, Шер…Шерлок.

Я ставлю в холодильник штатив с пробиркой, в которой плещется полученная мною вытяжка из коры белой омелы, которую использовал незадачливый химик под видом морфина, и выхожу вслед за хозяйкой лаборатории. Сегодня Лестрейд раскрыл еще одно дело.

-А я думала, ты трапезничаешь только с Джоном. – Произносит Молли, когда мы садимся за столик в кафетерии недалеко от университета.

Я не слышу ее, лишь вижу как двигаются ее губы, слегка тронутые помадой, и читаю по ним. Она как всегда выдергивает меня из моих мыслей.

-Я просто подумал…Молли, я хотел сказать тебе спасибо за твою помощь. За все, что ты сделала. Это было неоценимо.

Я вижу, как она краснеет и опускает глаза в тарелку с овощной лазаньей.

-Если тебе что-то еще нужно…обращайся… - Мямлит она.

- Ты знаешь, что мне всегда нужна твоя лаборатория.

-Да…знаю, но, могу я попросить тебя тоже кое-о-чем?

-Пожалуйста.

-Обедай иногда со мной.

Наши взгляды встречаются. Мне всегда было ее немного жаль, особенно после того Рождества, когда я довел ее до слез. Тогда я впервые понял, что с нее хватит. Она простит, как прощала всегда, отойдет от вспышки моего плохого настроения, продолжит обманываться и тешить себя ложными надеждами на поиск моего сердца, но я не хотел, чтобы она продолжала калечить себя.

Я не разговаривал с ней месяц, не появлялся в лаборатории, давая ей время, потом она вроде бы отошла, снова приносила мне чай и пропускала свои обеды, а потом она меня спасла. Глупая, маленькая, но самоотверженная женщина.

-Молли, я…

-Я прошу просто обедать. Ничего больше. Знаешь, так иногда делают друзья.

Лазанья на ее тарелке уже превратилась в кашу.

-Хорошо, но при условии.

-При каком?

-Мы обедаем не здесь и плачу я. Я не хочу давиться полу холодной, сухой слоеной едой, претендующей на звание итальянской кухни.

На мгновение ее лицо вытягивается, а потом она смеется. Я смеюсь в ответ.

-Нет, ну, серьезно, посмотри сама, это же не лазанья, а черт знает что. Я уже молчу о поваре, что ее готовил, о чистоте его рук и фартука, который он не стирал уже неделю. Я даже отсюда чувствую запах рыбы, которая жарилась в понедельник, оставляя жирные разводы на его фартуке, о который он вытирает руки, а сегодня уже пятница.

-Фу! Все, все, Шерлок, не надо, пожалуйста! Гадость какая. – Она отодвигает от себя тарелку с малоаппетитным месивом, от которого отщипнула лишь пару кусочков и пьет холодный чай из картонного стаканчика. Я следую ее примеру. В такую жару есть совершенно не хочется.

-Лев или единорог. – Неожиданно спрашивает она меня.

-В каком смысле? На гербе изображены они оба. – Пытаюсь глазами найти что-нибудь, какой-нибудь предмет или вещь, натолкнувший Молли на этот вопрос. Кроме банки с зубочистками мне ничего не приходит в голову.

-Нет, кого ты выбираешь? Льва или единорога? Мне просто интересно.

Видимо этот вопрос она придумала загодя и искала удобного случая, чтобы задать. Вопрос, зачем? Психологический тест? Тест на политическую принадлежность? На знание мифологии?

-Хм…ну, пусть будет единорог. Животное – загадка, которое везде упоминается, но которого никто не видел и нет никаких следов его существования на этой земле, кроме разве что клыков нарвала.

-Я знала, что ты выберешь именно его. По легендам единорог был воплощением мудрости, благоразумия, осмотрительности и строгости. Это похоже на тебя.

-Хм…а если бы я выбрал льва?

-Ты бы его не выбрал. Лев бы сам пришел за тобой. – Смотрит на часы. – Все, перерыв закончился, пора возвращаться в институт. Ты идешь?

-Нет, знаешь, я на сегодня закончил, пожалуй, пойду домой. – Я встаю, подхожу к ней и целую ее в щеку. Как тогда, когда она подарила мне подарок на Рождество. Я ведь так его и не открыл…

Молли ошалело смотрит на меня и прикладывает руку к щеке, мгновенно краснея.

-Спасибо тебе еще раз. Хорошего вечера, Молли.

Я оставляю ее сидеть за столиком, а сам выхожу из прохладного кафетерия в липкую июльскую городскую жару. На часах всего четыре часа. С делом удалось разобраться до неприличия быстро. Я думал, оно займет у меня время хотя бы до шести, но все оказалось гораздо проще. Звоню Лестрейду, подробно рассказываю, в чем было дело, диктую название химического препарата со сходным действием. Белая омела – это не только цветы, которые вечно развешивают где ни попадя на Рождество, пытаясь принудить посредством глупой, ненужной древней традиции людей к тесным контактам, но еще и обезболивающее лекарство, которое может так же легко превратиться в сильнейший яд. Надо признать, что в роли яда это растение мне нравится больше.

Повесив трубку, я огляделся по сторонам. Нет, все же Молли я наврал, домой я пока не пойду, совершенно не хотелось смотреть Джону в глаза. Еще не так много времени прошло, он до конца еще не отошел от моего внезапного «воскрешения». Рука машинально тянется к лицу. Разбитая скула все еще немного побаливает. Не могу сказать, что я этого не заслужил, но иногда люди слишком остро реагируют на стрессовые ситуации.

Легкая льняная рубашка намертво прилипла к телу. Нужно было срочно найти место попрохладнее, потому я пошел в парк, расположенный недалеко от университета.

Недалеко от входа располагалась кафе-пекарня, в которой я купил простую белую булку и не устоял перед куском яблочного пирога. Взяв белый бумажный пакет из пахнущих корицей рук продавщицы, я пошел в парк, стараясь не выходить из тени деревьев, игнорируя дорожки, предпочитая им мягкую, зеленую траву. Несмотря на то, что день был в самом разгаре не я один, видимо, решил пораньше “уйти с работы”, если так можно было сказать, потому что под раскидистыми ветвями старых дубов повсюду лежали на траве люди, преимущественно обнимавшиеся парочки. Не то, чтобы меня это очень коробило, но было как-то немного неловко. Хотелось одиночества. Потому я свернул вбок, в самую старую часть парка и, пройдя немного по уже слегка заросшей тропинке, шмыгнул в кусты ежевики, стараясь, чтобы меня не заметили.

Это место я нашел случайно, когда был еще подростком. Я мог просиживать тут часами, не обращая внимания ни на что, зачастую приходя в себя уже поздним вечером, а то и ночью, промерзшим насквозь от холода и чертовски голодным. Наверное, это единственное место, где мой мозг может поддаться соблазну отдыха.

Тихий, полузаросший камышом и ряской прудик встречает меня кряканьем уток и плеском воды. Сажусь на скамейку почти у самой воды под развесистые ветви старой ивы, скрывающей меня от всего мира.

Растираю в ладонях мягкий, ароматный, еще теплый хлеб и кидаю его понемногу подплывающим к берегу уткам, наблюдая за тем, как они едят нежданное лакомство, крякая друг на друга и толкаясь. Животных я люблю больше, чем людей, мне они кажутся более честными. В детстве я просил у отца щенка. Это был, наверное, единственный на моей памяти случай, когда я что-то попросил у него. Я видел как соседский мальчишка резвится с собакой во дворе, как кидает ей палку, играет со связанной в узел тряпкой, а пес, весело повизгивая, кидается на игрушку. Тогда я смотрел за ними и думал, что если бы у меня была собака…она была бы моим самым лучшим другом, преданным, молчаливым, всегда готовым слушать.

Но вместо собаки я получил от отца скрипку, ноты и репетитора. Больше я ничего не просил. Ничего и никогда. Со временем мечты о собаке как-то истерлись, забылись, я поругался с родителями, с Майкрофтом, переехал из дома в квартиру, где большую собаку было бы тяжело содержать, учитывая мой ритм жизни, а потом…потом появился Джон…

Джон…

Он мне напоминает пса. Верного, преданного, забавного, доброго, с грустными уставшими глазами. Когда я стоял на крыше Бартса…когда говорил с ним по телефону…даже тогда он заставил меня улыбнуться лишь одной своей фразой.

-Никто не может быть таким умным, Джон.

-Ты можешь, Шерлок.

Он до самого последнего момента был со мной, верил в меня, в мою непогрешимость, как храбрый, верный пес, вечно следующий за хозяином.

Я оторвал взгляд от плавающих серых уток и посмотрел наверх. Там, на противоположном берегу за холмом было старое кладбище, на котором пустую могилу обозначил черный надгробный камень с простой надписью “Шерлок Холмс”.

Джон приходил туда каждую неделю, два с половиной месяца, пока мне нужно было закончить все дела, связанные с Мориарти, приносил свежие цветы. Стоял молча пару минут и уходил, хотя путь от дома неблизкий, точнее не от дома, а от его прежней квартиры, в которую он снова переселился, когда я “умер”.

Я был с ним рядом все это время, ходил хвостом, чтобы проверить, все ли у него нормально, проезжал мимо на велосипеде, когда он покупал газету в ларьке, садился за его спину в больничном кафетерии, прикрывался зонтом от его глаз в дождь. За долгое время я научился ходить так, чтобы меня не замечали, сливался с толпой…люди вообще никогда не видят дальше своего носа. Но Джон, казалось, не видел ничего вокруг себя. Слишком резкими и отточенными были движения, как у машины. Я видел его слезы всего один раз, но мне хватило. В день “похорон”. Он отправил Миссис Хадсон прогуляться, а сам в этот момент сорвался. Это всегда тяжело видеть, как кто-то сильный сгибается, пусть не ломается, металл в воле слишком крепок для этого…но погнуть можно все. Всего на секунду дал слабину, а потом по-военному распрямился, повернулся через левое плечо и зашагал прочь. И с тех пор я наблюдал этот военный разворот каждую неделю до своего возвращения.

Но тот день был абсолютно другим. В тот день он пришел снова. С новым свежим цветком белой лилии, положил его у надгробья и сел рядом, прислонившись лбом к холодному черному мрамору. До меня долетали отдельные тихие слова, но я не мог их расслышать на том расстоянии. Я не хотел появляться так, хотел выцепить его в квартире, объяснить все, но не смог сдержаться и подошел чуть ближе.

И тогда я увидел то, что не дает мне покоя до сих пор. Я увидел, как Джон, тот самый Джон, которого я знал, который прошел Афганистан, который сопровождал меня во всех моих делах, который недрогнувшей рукой застрелил кэбмена из окна противоположного корпуса….Я увидел как мой, да-да, именно МОЙ Джон, касаясь губами камня с ничего не значащим именем и пустой могилой под ним, тихо говорит:

-У меня все хорошо, Шерлок…все хорошо…все хорошо…

И в этот самый момент я понял, что не хочу больше тянуть.

-Ты лжешь, Джон.

Я стоял за его спиной. Он поднялся с земли и медленно повернулся, глядя мне в глаза. Я делаю шаг навстречу ему и падаю на спину от хорошего удара в челюсть. Он мутузит меня кулаками уже на земле, молча, не издавая ни звука, сильно, больно, затем быстро поднимается, дергает меня за руку, едва не выворачивая ее из сустава, помогает подняться и утыкается лбом мне в плечо. Мне ничего не остается, как обнять его за плечи, надеясь, что это хоть как-то поможет, и различаю его шепот:

-Никогда…никогда больше так не делай…Никогда…Если захочешь умереть – умри навсегда, но никогда больше не смей так мучить меня…

-Я обещаю…этого больше никогда не повторится.

Джон…Мой Джон. Да, я собственник, не только в отношении вещей, но и в отношении своих близких. Я долго и упорно гнал от себя эти мысли, гнал от себя людей, потому что знал, что однажды на моих слабостях сыграют…И я поддался слабости…И на них сыграл Мориарти, хотя и не вышел из этой игры победителем. Но я никогда…никогда больше не позволю никому отбирать у меня то, что мое: от моего честного имени до моего дорогого Джона.

Руки непроизвольно сжались в кулаки, кроша остатки хлеба, впиваясь ногтями в ладони до боли. Вдох-выдох. Успокоиться, все уже прошло, все закончилось.

На часах половина седьмого, потому кидаю оставшиеся крошки уткам, дожевываю яблочный пирог и выбираюсь из своего укрытия. Интересно, что Джон приготовил сегодня на ужин? Он сейчас большинство времени проводит в больнице, которая вечно оставляет на нем тошнотворный запах лекарств. Мне нравится его стряпня, хоть я никогда об этом не говорил ему. Наверное стоит ради разнообразия, потому что я до смерти рад, что он не жарит рыбу с картошкой, которая почему-то стала едва ли не кулинарным символом этой страны, причем в плохом смысле этого слова.

Снова выбираюсь из кустов ежевики, старательно царапающих мои руки и иду к выходу из парка. Жара все еще не желает спадать, потому, лучше всего взять такси.

Не успеваю поднять руку, как передо мной тут же тормозит черный кэб.

-Бейкер-стрит 221b, пожалуйста. – Говорю я водителю и откидываюсь на прохладную спинку заднего сиденья.

Квартира встречает меня легким ветерком из распахнутых окон, значит, Джон уже дома, вот и его туфли у входа. Едой не пахнет, значит пришел только недавно, не успел приготовить, но в доме относительно прохладно, значит окна открыты уже давно. Странно, где же он тогда?

Поднимаюсь наверх в его спальню, слышу звук шелестящего вентилятора, стучу в дверной косяк два раза и открываю дверь.

Джон лежит на кровати, положив руки за голову и мирно спит. Видимо жара, которую он плохо переносит, сморила его после затянувшейся ночной смены. Во сне виден его настоящий возраст, тот, что скрыт за усталыми мимическими морщинами, делающими его старше положенного. Скулы расслаблены, лоб абсолютно ровный, только синяки под глазами как последствия всего пережитого за последнее время, распахнутая рубашка отражает рельефную мускулатуру бывшего военного, которому явно не приходилось сидеть на месте.

«Бывали плохие дни», отшучивался он, когда я напоминал ему о том, что он был врачом. И хотя я и раньше не сомневался в том, что такие дни у него иногда затягивались на недели, но сейчас могу видеть воочию подтверждение его слов. Джон слегка пошевелился во сне, и я заметил шрам в виде солнца с расходящимися лучами у него на левом плече. Я никогда раньше его не видел. Несмотря на все домыслы, что ходили о нас с Джоном в полицейском участке и в книжном клубе миссис Хадсон, я никогда раньше не видел его даже с расстегнутым воротом рубашки, а сейчас…

Меня притягивал этот шрам каким-то необъяснимым образом, очаровывал. Очень хотелось его коснуться, провести пальцем по лучам к самому центру, ощутить огрубелость зарубцевавшейся кожи.

К сожалению, не люблю сдерживаться, не в таких вещах, потому я протянул руку и коснулся его плеча. В конце-концов, можно было бы оправдаться тем, что я хотел его разбудить. Пальцы обожглись о сухую горячую кожу. Джон буквально горел. Теперь я по-настоящему схватил его за плечи и слегка тряхнул.

-Джон…Джо-он..Джон, проснись!

Мой друг застонал, заворочался и открыл мутные, темно-синие глаза.

Часть 3.

Должно быть я задремал и мне приснился какой-то очень странный сон. Мне снилось, что я был львом. Большим, как мне кажется, больше обычных львов, с мощными лапами и длинными, острыми когтями. Я чувствовал себя царем зверей, только вот зверей рядом не было. Я был один, совсем, шел по пустыне, теряясь в песках, утопая лапами в постоянно меняющихся раскаленных барханах. В морду дул горячий ветер с песком, очень хотелось пить, но воды нигде не было, только огромная песчаная гладь до самого горизонта. Огромное, раскаленное солнце зависло над головой, оставаясь абсолютно недвижимым. Я почему-то знал, что мне нужно было идти на север, но не знал зачем и постоянно путался в направлении. Казалось, что ветер дует специально именно в ту сторону, в которую я иду и не важно, какое это направление света, главное, что я туда иду и мне надо всеми силами помешать. Ступать с каждым шагом становилось все труднее, лапы почти по колено погружались в песок, при чем левую я успел где-то занозить и она немного ныла, а острые как бритва когти упорно застревали во всем, что ни попадя, в камешках, в кусочках высохших деревьев, в чьих-то костях и черт знает в чем еще, лишь бы мешать мне идти. Я и сам был не рад тому, что был львом, но мы не выбираем. Нас выбирают. И тут, когда сил уже почти не осталось, а направление севера было окончательно потеряно, внезапно впереди возник оазис, и не просто оазис, клочок земли с тремя пальмами и лужей, а огромный тропический лес. Я видел что мне навстречу оттуда кто-то приближается, но никак не мог разобрать, кто. Слышал только оглушительный, почти металлический топот, видел облако пыли, которое вздымало это существо, приближаясь ко мне и чувствовал нависшую угрозу. Оно приближалось с чудовищной скоростью, а я не мог даже пошевелиться, потому что мои лапы полностью увязли в песке. Я понимал, что нужно что-то делать, куда-то двигаться, но не мог даже пошевелиться. Еще и проклятая лапа так невовремя поцарапанная колючкой противно ныла. Существо было все ближе и ближе, оно неслось ко мне, окутанное песчаной дымкой, как буря, сквозь которую я все отчетливее слышал бряцанье металла и как будто лошадиное хрипение. И когда до меня оставалось всего несколько метров, существо внезапно остановилось и взвилось на дыбы с оглушительным ревом, разорвав пыльную пелену вокруг себя. Я увидел что-то среднее между лошадью и косулей, огромное, с одним рогом во лбу и когтистыми лапами вместо копыт, закованными в нечто похожее на металлические рыцарские латы. Вот откуда был звон. Длинный рог ковырнул песок, блеснули ярко-голубые, абсолютно чистые, как лондонское небо после дождя, глаза и…

Дата добавления: 2015-10-21