Последнее как раз и заставило ее досадливо поморщиться. Были причины. С некоторых пор — не первый год пошел — она частенько при визитах камергера к старшему брату ловила на себе недвусмысленный взгляд столичного визитера, нисколько не соответствовавший, кстати, Дуняшиному выражению — «глянет — как шильями кольнет». Если рассудить с позиций кое-какого жизненного опыта, нет ничего странного в том, что как раз таким взглядом нестарый и довольно ветреный дворянин поглядывает украдкой на девушку… скромно выразимся о себе самой, не лишенную обаяния.
Тем более что господин камергер ни разу не только не переходил границ светских приличий, но и даже никогда не оказывался в опасной близости к таковым. Ни разу не дал повода себя упрекнуть. И тем не менее Ольге эти взгляды были отчего-то откровенно неприятны без каких бы то ни было вразумительных объяснений. С определенного времени многие на нее так поглядывали, а кое-кто и пытался легонько ухаживать со всем политесом, полагавшимся воспитаннице князя Вязинского. Нормальные девушки (а какая же она, по-вашему?) в жизни не обижаются на подобные знаки внимания и не тяготятся ими, скорее уж наоборот. И все же камергер вызывал у нее некое внутреннее отторжение. Совершенно непонятно, почему: мужчина был видный, галантный, обходительный, способный заинтересовать своей персоной превеликое множество особ женского пола — а вот поди ж ты, не лежала к нему душа, и все тут. Абсолютно необъяснимая антипатия…
Досадливо пожав плечами, в очередной раз не найдя объяснений своим мыслям, она направилась к лестнице — во дворе уже раздавалась пронзительно-медная трель охотничьего рожка. Не в первый раз бывавшая на охоте Ольга сразу определила, что этот сигнал не имел никакого смысла — вероятнее всего, начиналась показуха, устроенная для заграничного гостя из тех самых высших политических соображений…
Когда не более чем через четверть часа они с Татьяной легкой рысью подъехали к парадному крыльцу, там уже царило сущее столпотворение. У крыльца гарцевали не менее полусотни верховых, причем ловчие, псари, доезжачие и прочие княжеские охотничьи люди вопреки обычной практике щеголяли в ярких парадных казакинах с цветными кушаками — алых, ярко-синих, малиновых и изумрудно-зеленых. Последний раз такое случалось девять лет назад, в честь визита цесаревича Константина. За поясом у каждого торчало совершенно ненужное на настоящей охоте количество охотничьих ножей в богатых ножнах, добрая половина вооружилась пистолетами и ружьями, что и вовсе категорически противоречило традициям волчьей охоты: настоящий волчатник скорее со стыда сгорит, чем отправится в поле с огнестрельным оружием.
Княжеские люди наперебой старались принимать как можно более картинные позы, без нужды хлопали арапниками, горячили коней, усатые то и дело браво покручивали усы, а те, кто был лишен этого мужского украшения, старались щегольнуть какой-нибудь другой ухваткой. Несомненно, до всех до них через посредство Данилы было доведено княжеское строжайшее указание избегать откровенного балагана, так что на всех без исключения лицах читалась преувеличенная азартная серьезность — но вовсе без ужимок не обошлось. Сам Данила с видом величайшей сосредоточенности время от времени подносил к губам витой рожок, начищенный так, что от него отскакивали мириады солнечных зайчиков, и, надувая щеки до предела, с побагровевшей физиономией испускал очередную трель, лишенную внятного смысла.
Собак, разумеется, на сворках было приведено множество — и, как следовало ожидать, это были сплошь не достигшие и года щенки. Никак нельзя было портить добрых, состаенных собак бутафорской охотой. Ну, с точки зрения иностранца, в жизни не видевшего настоящей русской псовой охоты, все выглядело крайне убедительно: картинные псари, чуть ли не сотня собак, пение рожков, блестящее оружие, деловитая суета…
Курьезная все-таки вещь — высокая дипломатия, подумала Ольга, натягивая поводья у парадной лестницы.
Показался князь на чалом жеребце, державшийся столь торжественно и строго, что трудно было бы догадаться о фальши сегодняшней охоты, не знай Ольга всего заранее. Рядом на смирном мерине Воронке (еще Ольга с Татьяной в раннем детстве учились на нем премудростям верховой езды, а следовательно, знатный гость — наездник не из умелых) трусил прусский сановник, на сей раз в простом коричневом фраке, без единой регалии. Сейчас его вытянутая по-лошадиному физиономия вовсе не выглядела желчной и угрюмой, как давеча, — и Ольга не без фривольности подумала, что причиной надо полагать, ночное общение с княжескими актрисами. Пруссак с откровенным любопытством таращился на скопище людей и собак, всерьез увлеченный русской национальной забавой. А вот среди полудюжины кавалеров его свиты…
А вот среди полудюжины кавалеров его свиты, чинных и подтянутых, Ольга заметила рыжего круглолицего молодого человека в прусском гусарском мундире, который вопреки общему настроению держался что-то очень уж вольно — откровенно ухмылялся во весь рот, озираясь весьма даже критически, с таким видом, словно его распирал смех. Положительно, у него был вид человека, единственного здесь отягощенного знанием некой тайны, которую его так и подмывает по легкости характера огласить всему свету. Случайно встретившись с девушками взглядом, гусар состроил неподражаемую гримасу, из которой стало совершенно ясно: этот немец достаточно разбирается в русской псовой охоте, чтобы с ходу понять, какой балаган перед ним разворачивается. Ну, это уже были не Ольгины заботы…
Тем более что в конце аллеи показалось семейство Челищевых в полном составе: отставной подполковник, тучный и краснолицый, со всегдашним выражением брюзгливого чванства на сытой физиономии, его супруга, костистая дама в фиолетовой амазонке, и, наконец, два добрых молодца в палевых с серебром мундирах Белавинского гусарского полка, Борис и Мишель…
Ни один посторонний наблюдатель, будь он самым проницательным выжигой на свете, глядя на обмен приветствиями двух блестящих гусар с Ольгой и Татьяной, не смог бы заподозрить подтекста. Вежливые поклоны, исполненные светской любезности взгляды, и не более того…
Запело, залилось медными трелями сразу с полдюжины рожков. Торопливо семенивший ливрейный лакей поднес князю на серебряном блюде серебряную же чарку доброй запеканки,[5] князь ее с удовольствием осушил, не дав упасть на землю и капельке, не поморщившись. Со звоном отставив чарку на овальный поднос и дождавшись, когда лакей отбежит, медленно извлек из-за обшлага мундира большой красный фуляр, расправил его, встряхнул — и, подняв платок над головой, крестообразно махнул им в воздухе.
Все моментально пришло в движение. Вслед за князем и его гостем деловито зарысил Данила, щеголявший золотыми позументами, мохнатой черкесской шапкой и шейной медалью на Аннинской ленте, выхлопотанной ему кем-то из знатных гостей. За ними — все остальные. Молодые, не натасканные толком гончие и борзые производили невероятный шум, с лаем и визгом пытаясь опередить друг друга, так что в любую минуту сворки могли перехлестнуться, и у егерей начался жаркий денек…
Охота, растягиваясь длинной кавалькадой, двигалась меж полей и перелесков под неумолчное зудение рожков, совершенно неуместное в настоящем предприятии. Хотя никто и не посвящал Ольгу в детали бутафории, она обладала достаточным охотничьим опытом, чтобы примерно представить, что же произойдет: Данила пожертвует одним из давно разысканных волчьих логовищ, выведет охоту к гнезду (время близится к девяти часам утра, так что серые должны уже там собраться), а дальше, на взгляд несведущего пруссака, все произойдет опять-таки картинно: убегающие волки, спущенные своры, гам вселенский… Волков наверняка пристрелят, чтобы преподнести шкуры важному гостю, одним словом, все пройдет как по маслу…
Ну а что касается их с Татьяной дел, то никто не удивится, если кто-то из участников охоты, оказалось, исчез из виду, отбился, пропал на короткое время…
Ехавшая совсем рядом Татьяна подтолкнула ее локтем. Ольга бросила взгляд в ту сторону — ага, оба гусара, находившиеся уже на значительном отдалении, мелькнули меж деревьями на петлястой боковой тропинке и очень быстро исчезли из виду. Пора…
Девушки придержали лошадей, дождались, когда их минуют последние егеря, свернули на ту же тропинку и пустились вскачь. Вряд ли кто-то заметил их исчезновение.
Минут через десять они оказались на проезжей дороге, довольно широкой, но столь густо заросшей высокой травой, что даже нездешнему стало бы ясно: путники здесь чрезвычайно редки. И в самом деле, вот уже лет пять, с тех пор как проложили Игуменский тракт, эта дорога, очень старая и некогда одна из самых оживленных в губернии, потеряла былое значение и оказалась заброшенной.
А потому в глазах всей округи новый хозяин постоялого двора, к которому девушки сейчас подъезжали, выглядел блажным растяпой, выбросившим пусть и совсем невеликие, но все же деньги, совершенно зря. Никакого мало-мальски солидного дохода от проезжающих ждать не приходилось за полным отсутствием таковых. По этой причине (странности не должны оставаться без попыток объяснения) досужая молва стала изощряться, пытаясь усмотреть в действиях нового хозяина потаенный смысл: то ли он натворил где-то дел и хоронился теперь в глуши, то ли был колдуном наподобие Сильвестра и жаждал уединения, то ли… Гипотезы кружили самые идиотские, в зависимости от полета фантазии. Кто-то уверял даже, что новый владелец постоялого двора — не кто иной, как Наполеон Бонапарт, который вовсе не погиб при Аустерлице, а, видя несомненный крах своих дерзких планов по завоеванию всей Европы, поступил, в общем, благоразумно: изменил внешность, прихватил все алмазы из королевской сокровищницы и, притворившись мелким хозяйчиком, забился в здешнюю глушь, полагая не без оснований, что уж тут-то его искать не станут. Поскольку свои сторонники по какому-то неведомому закону природы находятся у самых завиральных теорий, кое-кто всерьез верил, что у старой дороги поселился сам Бонапарт, и даже частенько езживал мимо, пытаясь высмотреть хозяина и отыскать в нем сходство с неистовым корсиканцем, четверть века назад не на шутку взбудоражившим Европу…
И никто, понятное дело, не мог знать, что «хозяин» был доверенным слугой блестящих братьев-гусар, ради собственных целей выложивших на эту покупку пригоршню рублевиков…
Их, конечно же, ждали — не успели девушки подскакать к высоким потемневшим воротам (перед которыми виднелись свежие следы копыт гусарских коней), как их правая половинка, словно по волшебству, распахнулась внутрь, и Ольга с Татьяной влетели во двор, не останавливаясь, а створка без всякого скрипа моментально захлопнулась за их спинами — ну, разумеется, не по волшебству, а благодаря проворству стоявшего за ней слуги. Двор, где в старые времена умещалось не менее двух десятков телег, был пустехонек, зарос травой столь же буйно, как и заброшенная дорога, собачья цепь возле пустой конуры успела проржаветь, бочка неподалеку от нее совершенно рассохлась, окна приземистого здания покрыты пылью, а тесовая крыша в нескольких местах начала гнить. Всеобщее запустение, одним словом.
Бросив слуге поводья и нисколько не озабочиваясь более лошадьми, девушки уверенно поднялись по широкому крыльцу — доски поскрипывали под ногами, но пока что держались. Оказавшись в обширных сенях, девушки лукаво переглянулись и разошлись в разные стороны, Ольга направо, Татьяна налево. Бодро простучав каблуками сапог по голым доскам коридорного пола, Ольга распахнула скрипучую дверь — и оказалась в совершенно другой обстановке, разительно не похожей на здешнюю заброшенность и пыльное запустение.
Комнатка была старательно побелена, выметена, окошко занавешено плисовой портьерой в сине-красную полосочку, постель застелена свежими простынями, столик, тумбочка и пара легких кресел выглядели безукоризненно, нигде ни пылинки…
Борис, не теряя времени, кинулся навстречу, и Ольга привычно забросила руки ему на шею, прикрыла глаза, закинула голову, подставив шею жадным поцелуям. Все происходило в совершеннейшем молчании, достаточно привычно, бравый поручик, с нешуточной сноровкой расстегивая крючки ее украшенного витыми шнурами кафтанчика, теснил Ольгу к постели, чему девушка нисколечко не сопротивлялась. Кафтанчик полетел на пол рядом с гусарским доломаном, прозвучали два-три невразумительных словечка, взлетели белоснежные простыни, слились тела…
В тихом омуте черти водятся, знаете ли. Частенько может оказаться, что благонравные девицы из лучших домов не столь уж и благонравны, но держат сие в величайшей тайне, приобретя опыт, в котором их никто и заподозрить не мог. В свое оправдание, выпади ситуация, когда придется давать какие-то объяснения, Ольга с Татьяной, вероятнее всего, сослались бы на жизненные обстоятельства. А обстоятельства следующие: князь Вязинский, пусть и с тщательным соблюдением внешних приличий, давно содержит настоящий гарем из крепостных красавиц — что в надлежащее время стало известно и его дочке, и его воспитаннице, обогатив их знания об окружающем взрослом мире. В библиотеке имения немало фривольных французских романов, будоражащих девичье воображение, где многие вещи названы своими именами, а иные гравюры заставляют щеки гореть и уноситься фантазиями в весьма легкомысленные области бытия. К этому можно добавить и рассказы Бригадирши о ее бурной молодости посреди лишенного всякого пуританства восемнадцатого столетия. Учитывая все это, а также деревенскую, по сути, жизнь, где не одни лишь крестьянские детишки сызмальства знакомятся со взрослыми сторонами того же бытия, ничего удивительного нет в том, что две чуточку ветреные красавицы с горячей кровью, которых никто, в сущности, толком и не воспитывал, однажды в общении с двумя красавцами-гусарами зашли довольно далеко, пусть и не теряя головы. Случается…
Глава четвертая Печальное свидание
К сожалению, в любом, даже самом бурном романе рано или поздно наступает время, когда улетучивается сладостное забытье и настает пора думать и говорить всерьез, совершенно трезво и даже холодно. Примерно это и произошло с Ольгой — накопилось достаточно оснований для серьезного разговора… Включая самые свежие открытия, с которыми неизвестно еще, правда, как поступить…
Она мягко, но непреклонно отстранила обнимавшую ее руку, приподнялась и уселась в постели, положив под спину пышную подушку. Сердечный друг, ее первый и пока что единственный мужчина, недоуменно взглянул, вновь попробовал было заключить ее в объятия, но, уловив что-то, оставил попытку.
— Оленька, солнышко, что…
— Солнышко, — произнесла она с расстановкой, с легкой улыбкой глядя в беленый потолок. — Звезда моя, золотце, пленительная прелесть, гений чистой красоты… последнее, как я недавно точно установила, заимствовано у санкт-петербургского поэта, что, впрочем, неважно… Что еще? Насколько мне помнится, чуть ли не полный набор классических эпитетов из древней мифологии: наяда, дриада… разумеется, нимфа…
— И амазонка, конечно, — сказал Борис, старательно переводя разговор на самый шутливый тон. Что-то он явно почувствовал, но пока не относился к этому серьезно…
— Ах да, я и запамятовала, — сказала Ольга с той же ироничной улыбкой. — И амазонка, конечно… Милый, это прекрасно, спору нет, это красиво, романтично. Наш роман протекал пылко, бурно, мне не в чем тебя упрекнуть… И все же позволь тебя спросить: что дальше?
— То есть?
Ольга терпеливо произнесла, предельно внятно выговаривая слова:
— Я имею в виду будущее. Наше с тобой. Должно же у нас быть какое-то будущее, не правда ли? Это прекрасно, все, что здесь происходит. — Она небрежным жестом обвела комнату рукой. — Действительность оказалась даже приятнее смутных девичьих фантазий. Но, Борис… Рано или поздно настает время, когда начинаешь задумываться над будущим. Такие уж мы, женщины, приземленные и практичные существа… Меня вдруг охватило неодолимое желание узнать, каким ты видишь наше будущее.
— Тебя что-то не устраивает?
— Угадали, милый поручик…
— Что?
— Я же говорю, полная непроясненность будущего. Мы уже с дюжину раз были здесь, и это, повторяю, прекрасно… Ну а дальше? Я этой темы до сих пор не затрагивала, но сейчас, уж не посетуй, настал такой момент… Хочется полной ясности. Если ты намерен просить моей руки, я, признаюсь по секрету, готова…
Она ощутила тягостный и горький сердечный укол — видя, как изменилось, даже исказилось его лицо, как на нем мелькнули самые разнообразные и, как на подбор, неприятные для нее чувства: досада, недовольство, раздражение, пожалуй, даже легкая злость. Услышанное, убито констатировала про себя Ольга, ему пришлось крайне не по вкусу…
— Ты знаешь, я совершенно не думал…
— А не пора ли подумать? — спросила Ольга тоном, исключавшим всякие шутки. — Прости за откровенность, но я все же не деревенская девка, которую уманивают на сеновал, а потом дарят дешевый перстенек и с прибауточкой отправляют восвояси. Наши отношения, согласись, приняли достаточно серьезный оборот. Такой, что впору думать о будущем…
Судя по лицу Бориса, все те чувства, что она подметила прежде, лишь углубились. У него был вид не застигнутого врасплох неожиданным оборотом разговора, а человека, услышавшего нечто совершенно для себя неприемлемое…
— Оленька, — наконец промямлил он с жалкой улыбкой. — Не все так просто…
— То есть? Ты меня не любишь? Только, пожалуйста, ответь по существу, без всяких нимф и дриад. Не водятся в нашей глуши дриады, да и нимфы, подозреваю, тоже…
— Я люблю тебя.
— Тогда?
— Это все очень непросто… — он старательно избегал Ольгиного взгляда.
— Так непросто, что я не пойму? Попробуй изложить как можно доступнее для глупой деревенской девчонки.
— Ну, видишь ли…
— Это, по-моему, не доступные объяснения, — сказала Ольга. — Это называется — увертки…
— Оленька…
— Ну увертки же…
— Боже мой, — сказал он убитым тоном. — Было так хорошо… Тебе непременно нужно все опошлить? Что ты ухмыляешься?
— А как тут не ухмыляться? — воскликнула Ольга. — Если я наконец-то вживую переживаю сцену из французского романа. «Ссорящиеся любовники»…
— Что ты хочешь?
— Ясности, милый, одной ясности… Я уже не спрашиваю, намерен ли ты просить у князя моей руки: по твоему лицу вижу, что мысль эта тебе категорически поперек души, как выражается наш Данила по другому поводу… Но почему? Ты дворянин, офицер, неужели не можешь быть предельно честным с девушкой, которой внезапно потребовалась полная ясность?
Он резко обернулся к ней и вскрикнул незнакомым голосом:
— Но ты же не можешь упрекать меня в том, будто я что-то обещал! Я ничего не обещал, вспомни хорошенько, никогда, ни единым словечком. Или ты решила, будто что-то подразумевалось?
— Интересные реплики, интересный тон, интересное выражение лица, — нараспев сказала Ольга, притворяясь веселой, хотя на душе скребли кошки. — Сочетание всего этого, вместе взятого, о многом свидетельствует прямо, какие там загадки… Ясно теперь, что предложения руки и сердца мне от тебя не дождаться. Но могу я узнать причины? Я за собой не знаю ничего такого, что дало бы тебе повод со мной порвать… Тогда?
Борис был хмур.
— Ты не понимаешь, — сказал он, глядя в сторону. — Родители никогда не согласятся… Прости за откровенность, но положение в обществе у тебя самое неопределенное. Воспитанница в богатом доме, девушка неизвестного происхождения… Одно ясно, что не крепостная, но этого мало.
— Для тебя или для папеньки с маменькой?
— Я от них, знаешь ли, завишу всецело, — отрезал Борис. — Не хотелось признаваться, но… Они фактически разорены, имение перезаложено. Мне… У меня… Короче говоря, я давно уже подозреваю, что они мне подыскали в Санкт-Петербурге подходящую невесту. Разговора ни разу не заходило, но, судя по некоторым обмолвкам…
— С великолепным приданым, надо полагать?
— Надо полагать, — грустно кивнул он. — Оленька, душа моя, ты должна понять… Если я пойду наперекор — это совершеннейший крах. Все рухнет. Все. У меня не будет достаточно средств, чтобы служить в Санкт-Петербурге, придется уйти в какой-нибудь глухой полк, в жуткую дыру… Вся жизнь будет кончена. Останется только пуля в лоб. Есть обстоятельства, которые сильнее нас…
— Иными словами, роман аббата Равешоля «Эмили, или удары рока», том второй, страница сто тринадцатая, — сказала Ольга, обнаружив вдруг, что испытываемые ею чувства все же далеки от черной печали. — А может, какой-то другой французский роман. Где-то я эти реплики уже читала.
— Это не роман, это жизнь! — почти крикнул поручик. — По крайней мере я тебе ничего не обещал…
— А моей предшественнице?
— Ты о чем?
Ольга разжала кулачок, и с ее ладони свесилась синяя лента из дешевенького атласа.
— Ленточка сия забилась меж постелью и изголовьем, хозяйка, надо думать, о ней забыла, так и не хватилась. Атлас дешевенький, такие коробейники носят по деревням для крестьянских девок. Ты даже простыни после нее не распорядился сменить. Впрочем, судя по отсутствию запахов, моя предшественница довольно чистоплотна — ну разумеется, блестящий столичный гусар не имел бы дел с распустехой…
— Послушай…
— Это не сцена ревности, не бойся, — сказала Ольга. — Смешно было бы таковую устраивать в моем положении. Так что можешь обойтись без объяснений…
Она поднялась с постели и принялась одеваться, повернувшись спиной к человеку, внезапно ставшему совершенно чужим. На душе по-прежнему скребли кошки, но все обстояло легче, чем ей представлялось, гораздо легче…
— Оля… — послышалось чуть ли не просительно.
Она не спеша обернулась, спокойно застегивая последние крючки кафтанчика, презрительно изогнула бровь:
— В чем дело, поручик?
— Но нельзя же так…
— А как, интересно, следует в подобной ситуации поступать? — спросила Ольга спокойно. — Махнуть на все рукой и по-прежнему навещать это уютное гнездышко? — она ехидно улыбнулась. — Тщательно следя, чтобы не встретиться со своими… не знаю, как и сказать? Компаньонками? Сослуживицами? Или для всех нас, дурочек, годятся мужицкие слова?
— Но…
— Вот теперь я начинаю кое-что понимать, — безжалостно продолжала Ольга. — Твой братец, в отличие от тебя, с Татьяной уже раза два заговаривал о законном браке. Что ж, учитывая, что она — единственная наследница князя, твои папенька с маменькой будут только рады… — и спросила тоном самого живейшего участия: — Интересно, она хоть привлекательная, эта особа с богатым приданым, которую тебе подыскали? Иногда среди богатых невест попадаются сущие крокодилы, и мне больно думать, в какую пытку превратится выполнение супружеского долга. А впрочем, кто ж тебя неволит?
— Я и не знал, что ты можешь быть такой…
— Интересно, какой? — пожала плечами Ольга. Ее голос звучал холодно и презрительно. — А чего вы, собственно, ожидали, поручик, в ответ на этакие откровения? Истерических слез на манер французских романистов? Или дальнейших отношений, как будто ничего и не было? По-моему, вы не настолько глупы… Ну что же, самая пора подвести некоторые итоги. Я вам бесконечно благодарна, дорогой Борис Владимирович, за все, что вы для меня сделали в отношении приобретения мною определенного жизненного опыта. Как знать, окажись на вашем месте кто-то другой, возможно, все обстояло бы не вполне удовлетворительно. Но что до прочего… — она злорадно ухмыльнулась. — Не объясните ли, как прикажете поступить с нашим будущим ребенком? Бог мой, что с вами, господин поручик? У вас, право, вид человека, пораженного молнией… Вот именно. Я уже начинаю чувствовать под сердцем плод нашей грешной любви… Что прикажете делать?
Какое-то время царило напряженнейшее молчание, и Ольга не без удовольствия любовалась ползущими по лбу поручика капельками пота. Все же из сострадания (не к данному субъекту, конечно, просто садистического в ее характере не было) она не стала затягивать паузу надолго. Сказала с улыбкой:
— Да полно, успокойтесь, я пошутила. Может юная и легкомысленная девушка рискованно пошутить, или это чисто мужская привилегия?
Насколько она разобрала, поручик пробормотал себе под нос самые что ни на есть мужицкие словеса — с которыми благонравная девица, обитая в деревне, рано или поздно все же познакомится.
— Зато какая радость охватила вас при известии о том, что ребенок — не более чем шутка, — сказала Ольга, печально покривив губы. — Самая лютая, я бы сказала, радость изобразилась на вашем лице… Прощайте, поручик. Искренне надеюсь, что мужчины, которые мне еще встретятся в жизни, будут ничуть на вас не похожи…
Резко развернувшись на каблуках, она вышла, решительно прошагала по коридору, твердо ставя ноги. Честно говоря, к глазам так и подступала предательская влага, но Ольга изо всех сил старалась держать себя в руках — тоже мне сокровище, не стоит слез, постараемся превозмочь… Жаль, конечно, что именно так закончился первый настоящий роман, но ее положение в этой жизни таково, что без твердости характера ни за что не выстоять. Девица самого непонятного происхождения и неопределеннейшего положения в обществе — тут он кругом прав, послушный сынок разорившихся родителей…
Остановившись на крыльце и окинув взглядом пустой двор, она, не церемонясь, крикнула громко:
— Коня!
Откуда-то сбоку вынырнул тот самый лакей, глянув ей в лицо, что-то для себя определил и проворно кинулся в конюшню, не задав ни единого вопроса и не промедлив ни секунды.
— Что случилось? Ты так неслась по коридору, что я решила, будто что-то стряслось…
Татьяна уже стояла рядом, застегивая верхние крючки. Ольга молчала, правду сказать язык не поворачивался: с младенчества вместе, почти родные сестры, неизвестно, что она испытывает к своему Мишелю…
В молчании они сели на коней и шагом выехали за ворота. Предательские слезинки вновь искали выхода, и Ольга их старательно удерживала.
— Что-то произошло?
Ольга не ответила.
— Объяснились?
— Можно и так сказать.
— И результаты, судя по твоему лицу, отнюдь не блестящие, — сказала Татьяна как-то очень уж печально. — Так?
Ольга кивнула:
— Блестящему гвардейскому гусару, как оказалось, не пара бесприданница самого неясного происхождения…
— Не переживай, — сказала Татьяна. — У меня, собственно, то же самое. То есть… Мне-то как раз был в самых цветистых и чувствительных выражениях предложен законный брак, но до меня дошли известия, что Челищевы совершенно разорены и ищут выхода в невесте с хорошим приданым… А это заставляет относиться к Мишелю с некоторыми подозрениями… — она натянуто улыбнулась. — В особенности если вспомнить, что решето мне показало кого-то совсем другого… Короче говоря, полный разрыв. У тебя, как я понимаю, тоже? Две несчастных девицы, соблазненных и злодейски брошенных, ехали шагом по унылой дороге…
Они переглянулись и рассмеялись, хотя и чуточку невесело.
— Ну, по крайности, теперь есть некоторый опыт, — сказала Ольга. — А это, согласись, немаловажно. Жизнь, в конце концов, отнюдь не кончена?
— Ну, безусловно. Особенно если вспомнить, что завтра имеет честь пожаловать господин камергер. Который на тебя, Олюшка, порой бросает совершенно недвусмысленные взгляды. — Татьяна подняла глаза к небу и выразительно продекламировала: — Госпожа камергерша, Ольга Ивановна…
— Вот уж бред, — с чувством сказала Ольга. — Уж не настолько я его очаровала… А ты, значит, тоже эти взгляды подметила?
— Трудновато было бы не подметить. Что ты хмуришься? Если быть практичными, то муж из него получился бы идеальный — состояние, положение в обществе, да вдобавок более чем вдвое тебя старше…
— А вот не лежит у меня к нему душа, и все тут, — сказала Ольга. — Сама не могу понять, в чем тут дело, но не лежит душа, хоть ты тресни…
— Жаль. Многие на твоем месте ситуацию бы использовали. Мне он, к сожалению, родной дядя, и я не могу строить планов, а вот тебе следовало бы задуматься. Ловя на себе столь заинтересованные взгляды такого мужчины, быть может, и имеет смысл строить практические планы…
— Уймись, искусительница, — сказала Ольга беззлобно. — Бог ты мой, ну и хороши же… Слышал бы кто… Благонравные девицы из хорошего дома…
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |