Татьяна Викторовна Полякова 10 страница

Но в тот момент даже это обстоятельство меня не особенно занимало. Мыслями я то и дело возвращалась к Пашке. Странно было думать, что он рядом. Все эти годы я была уверена: мы больше никогда не встретимся. Бог знает причину этой уверенности, просто знала, и все. И была убеждена, что так лучше для него. По крайней мере, безопаснее уж точно. И для меня, наверное, тоже. Потому что легче знать, что никогда его не увидишь, чем надеяться, а еще бояться за его жизнь. И вдруг он вернулся. И сегодня вечером я его увижу. Холодок прошел по спине, и я с удивлением поняла, что боюсь. На сей раз не за его жизнь, просто боюсь. Увидеть его, говорить с ним… Я покачала головой, глядя на проезжающие мимо машины. Неужто все так просто, войду в бильярдную на Чехова и его увижу? Я вновь покачала головой, точно речь шла о каком-то невиданном фокусе: хождению по воде или летающих слонах.

Руки дрожали, когда я потянулась с ключом к замку зажигания, и сердце вдруг забилось сладко и тревожно.

– Черт-те что… – буркнула я и поехала домой.

Я едва дождалась семи часов, времени, когда в прежние времена в бильярдную на Чехова подтягивались завсегдатаи. Я запрещала себе думать о том, какой будет наша встреча, и предположения типа «а он…», «а я…» только раздражали. Я хорошо представляла, как далека бывает реальность от фантазий, но одно знала точно: если компромат существует, Ник его не получит. Впрочем, скорее всего, и я не получу. Пашка отлично знает цену того, что случайно попало ему в руки. Значит, моя задача убедить Ника, что у него ничего нет. Задача не из легких.

Я вздохнула и внезапно подумала: а что мне следует надеть? Вот уж неожиданная мысль, но она теперь захватила меня целиком, точно ничего важнее на свете не было. В крайней досаде я принялась вытаскивать из шкафа одежду, разбрасывая ее по комнате, примеряла, невольно хмурилась, пока вся эта суета не показалась мне ужасно глупой. Из духа противоречия я осталась в джинсах, только сменила футболку на рубашку и, не глядя больше на себя в зеркало, заспешила к двери. Возле плаката, на котором красовался Че Гевара, все-таки задержалась – он вроде бы смотрел укоризненно, а я отмахнулась:

– В женщинах ты ничего не понимаешь, команданте.

Я и сама мало что понимала. Неужели я чего-то жду от сегодняшней встречи? Через столько лет? Такое чувство, будто бегу на свидание.

Машина некоторое время не желала заводиться, и я сочла это дурным предзнаменованием, по-настоящему расстроившись. Затем на центральном проспекте угодила в пробку, потеряв терпение и полчаса времени, и наконец-то свернула на улицу Чехова. Я очень торопилась, потому что вдруг подумала: он, может быть, и не придет сегодня, в конце концов, о встрече мы не договаривались. Припарковав машину возле бильярдной, я уже собралась выходить, когда почувствовала странную слабость и некоторое время вынуждена была посидеть, откинувшись назад, слыша стук своего сердца. «Только этого не хватало!» – в досаде подумала я и заставила себя выйти из машины. Я быстро шла от стоянки к бильярдной, считая шаги, чтобы отвлечься.

Посетителей было не так много, как я ожидала, – то ли еще слишком рано, то ли золотые деньки данного заведения уже прошли. Я окинула взглядом зал: кажется, никого, похожего на Пашку. И тут заметила его. Он сидел возле стойки спиной ко мне, и отражение его лица я увидела в зеркале над баром. И сразу же почувствовала боль, а еще снова страшную слабость.

Я замедлила шаги и оттого подошла почти бесшумно, сдерживая дыхание, так что он до последнего мгновения не оглянулся.

– Салют, – сказала я и не узнала свой голос – он звучал хрипло, почти болезненно.

Павел обернулся. Передо мной было его лицо с большими, фантастически синими глазами с приглушенным блеском. Удивительно красивое лицо, но недоброе, насмешливое, настороженное, и я поразилась тому, как изменился Пашка. И вдруг имена, которыми я привыкла называть его – Паша, Павлик, а когда сердилась, Пашка, – показались чужими, мой язык не поворачивался назвать его так.

Много лет назад он был красивым парнем, а теперь передо мной сидел красивый мужчина. Лицо дерзкого мальчишки, от которого млели девицы и матери семейств, изменилось, и теперь я с трудом находила в нем что-то общее с тем Пашкой, которого любила и так хорошо знала. И я пыталась разглядеть знакомые черты сквозь маску равнодушия с застывшим на ней особым презрительным выражением, свойственным сильным, сознающим свою силу и жестоким людям. Лицо этого красивого мужчины было злым и грустным одновременно.

– Привет, – ответил он. Голос его остался прежним: нежным, бархатным.

Я села рядом с ним, положив руки на стойку. Он все еще держал в руке пустой бокал, мы смотрели друг на друга, и я разом забыла, зачем я здесь, и только мучительно искала слова, которые должна была сказать ему.

– Ты очень изменился, – наконец произнесла я совсем не то, что хотела.

Он усмехнулся краешком губ.

– Ты тоже. Очень красивая и очень уверенная в себе женщина. Успешная, – добавил он и улыбнулся шире.

– Шутишь? – хмыкнула я.

– Нет, – покачал он головой. – Хотя впечатление может быть обманчивым, тут я спорить не буду. Ты зачем пришла? – резко сменил он тему. – Ведь не станешь же ты утверждать, что заглянула сюда случайно и с удивлением обнаружила меня сидящим у стойки.

– Давно в городе? – ответила я вопросом на вопрос.

– Почти месяц.

– Вот как… И не позвонил?

«Зачем я это говорю, – думала я в панике. – Зачем? Глупые ненужные слова».

– Не предполагал, что ты все еще живешь с отцом, – пожал он плечами.

– Но мог бы предположить, что у него есть мой телефон.

– Извини, как-то не пришло в голову. Значит, ты узнала, что я приехал, и поспешила сюда.

– Тебя это удивляет? – спросила я едва ли не со злостью.

– Нет, почему же. Я рад, что вижу тебя, и вообще… От кого ты узнала, что я здесь? – Он улыбнулся, а взгляд был насмешливым.

– От Ника, от Никиты Полозова, – ответила я, глядя в его глаза. На мгновение они изменили выражение, но лишь на мгновение.

– Вот как… – кивнул он. – Говорят, вы с ним большие друзья.

– Говорят.

– Да? – Он засмеялся. – А мне твой друг никогда не нравился, полное дерьмо, по-моему.

– Кто бы спорил, – усмехнулась я.

Павел покачал головой, вроде бы сомневаясь в моих словах, и продолжил:

– Так что Нику от меня понадобилось?

Он был уверен: я здесь потому, что мне приказал Ник, другие варианты вроде бы даже не рассматривались.

– Чашку кофе, – попросила я бармена. Павел наверняка решил, что я тяну время. Впрочем, так оно и было. Я получила кофе, сделала глоток, а потом ответила на вопрос:

– Ты слышал что-нибудь о типе по кличке Гадюка-Ден?

– О боже! – закатил глаза Павел и головой покачал. – Он кто-то вроде терминатора?

– Вроде. Нет, во много раз хуже, потому что неприятности от него вполне реальные.

– Сколько лет прошло, а ничего не изменилось, – хихикнул он. – Дурацкие клички и кто-то снова играет в войнушку…

– Денис Миронов, тип с такой занятной кличкой, по сведениям Ника, тобой интересовался. Будь поосторожней. Ты прав, в этом городе ничего не изменилось.

– А чем я ему интересен?

– Все тем же. Ник считает, у тебя могут быть…

– Ничего у меня не может быть, – перебил Павел резко. – О чем твоему Нику хорошо известно. Сотрясение мозга, отбитые внутренности… мелочи вроде выбитых зубов и сломанных ребер я даже не считаю… Я был рад избавиться от этой чертовой кассеты, и мне больших трудов стоило…

– Тем более будь осторожен, – перебила я.

Он посмотрел на меня и вздохнул.

– Пожалуй, придется уносить отсюда ноги, пока еще одному придурку не пришла охота затеять со мной разговор по душам.

– Хорошая идея, – кивнула я.

– А что, Ник действительно думает… – начал Павел, немного помолчав, в голосе слышалось беспокойство, но глаза по-прежнему смотрели насмешливо.

– Он думает, что ты мог оказаться гораздо умнее, чем он предполагал.

– Вот как… Премного благодарен. Чего ж тебя послал, а не сам явился?

Я пожала плечами.

– Считает, что мне ты скорее доверишься.

– Да? Интересная мысль. – Он, кажется, с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться. – Сожалею, что ничем не могу помочь тебе, – развел он руками.

– Не сожалей, – вновь усмехнулась я, и мы опять уставились друг на друга.

Он смотрел на меня, и в его взгляде было только презрительное любопытство. И я поняла, что ничего он мне не скажет. Я не смогу убедить его, и все, что мне хотелось бы сказать, было бы оправданием моего собственного предательства, жалким, ничего не значащим для него сентиментальным бредом. Для него я подлая девка, которую подкладывают в постели, чтобы узнать чужие тайны. И он прав. Все слова сразу стали ненужными, и я забыла про них. Просто смотрела на него, удивляясь, что так долго, так мучительно долго могла жить без него.

Мы молчали уже минут десять, и молчание становилось тягостным. Я не находила слов, а он, похоже, их и не искал. Взглянул на часы. Я, конечно, заметила жест, не могла не заметить, и он рассчитывал на это, а я испугалась. Мысль о том, что он сейчас уйдет, и я, скорее всего, теперь уж точно никогда больше его не увижу, показалась чудовищной.

– У тебя есть время? – поспешно спросила я и невольно поморщилась, уж слишком по-бабьи жалким прозвучал мой вопрос.

– Время – единственное, что у меня есть. И даже в избытке, – улыбнулся Павел.

– Может, выпьем за встречу?

– Выпьем.

Когда бармен поставил перед нами два бокала, я спросила:

– Как ты жил эти годы? – И мне опять стало неловко.

– Мотался по свету. От Москвы до самых до окраин. – Он засмеялся чему-то и покачал головой. – И вот, как видишь, вернулся.

– Тосковал по городу?

– Нет, просто жизнь везде одинаково паршивая, и для того, чтобы жить паршиво, вовсе не обязательно тащиться на край света.

Я невольно задержала взгляд на отличных часах на его правой руке. Одет он был в джинсы и трикотажную рубашку с короткими рукавами, но вещи были фирменные и, безусловно, дорогие. Он всегда любил стильные шмотки, а привычки держатся долго.

– По тебе не скажешь, что ты живешь паршиво, – улыбнулась я, улыбкой надеясь смягчить фразу, которая могла показаться ему насмешливой. Я по-прежнему не находила нужных слов, а молчать боялась, он ведь мог уйти в любой момент.

– По тебе тоже, – усмехнулся он. – Хотя именно в этом ты пытаешься меня уверить. И что ты долгие годы ждала и все такое прочее… Или нет? Ты зачем пришла, детка? Думаешь, сможешь то, что не смог твой Ник? И какого хрена вы опять вспомнили о той чертовой кассете через столько лет?

– Ты вправе не верить мне, – пожала я плечами, – но кассета нужна мне. Мне, а не Нику, хотя ему она тоже нужна.

– Вот как? – засмеялся он, покачал головой и спросил: – Любопытно, зачем она тебе? – Глаза его смотрели зло и настороженно, а мне вдруг стало не по себе. «Может, он работает на Ника?» – всплыло в мозгу, но вслед за опасным вопросом во мне возникло странное безразличие. Меня только пугало, что он может сейчас уйти.

– Попытаться отправить Долгих в тюрьму, – ответила я и сама засмеялась. – Должна же быть у человека мечта. У меня она есть. А у тебя?

– Сколько угодно, но с Долгих мои мечты не связаны. Бабы, деньги, яхта, тачка клевая – пожалуйста, а всякая там хреновая политика… Хорошо, что кассеты у меня нет, это избавит меня от необходимости присутствовать на твоих похоронах. Да и на моих тоже. – Лицо его стало серьезным. – Вот что, дорогая, у меня нет ничего, что могло бы заинтересовать тебя или твоего Ника, или… как его там… Гадюку, кажется… И я больше не хочу слышать о старых днях и прежних делах. И тебе не советую ворошить их, если, конечно, то, что ты сказала, правда. – Он поднялся, спросил деловито: – Ты на машине?

– Да.

– Отлично. Значит, доберешься. Что ж, приятно было тебя увидеть.

Я покорно встала и пошла рядом с ним к выходу, но так и не смогла поверить, что сейчас он сядет в машину и исчезнет из моей жизни, как уже сделал однажды. Я осторожно взяла его за руку, удивляясь своей робости.

– Я могла бы отвезти тебя… или ты меня. Без разницы.

Он внимательно посмотрел, а я опустила глаза, потому что увидела снисходительную жалость, но теперь мне уже было все равно. Волна отчаяния, презрение к себе и яростная жажда чуда захватили меня, и я не способна была – да и не хотела! – что-либо замечать вокруг, я только боялась, что он исчезнет.

– Твоя тачка? – кивнул он на мою машину.

– Моя.

– Жуткая развалюха. Твои хозяева скупердяи или ты деньги жалеешь?

– Скупердяи.

– Не повезло. Ладно, поехали. Давай ключи, я за руль сяду.

Он устроился на водительском кресле, огляделся, покачал головой.

– Давненько я на таких не ездил.

– Ну, вот, выдался случай.

– Да, – нахмурился он. – Выдался.

Мы тронулись с места. Он не спросил, где я живу, а я ничего не сказала. Мы проехали по проспекту, потом свернули к мосту и по бульварам направились к центру города. Павел молчал, сосредоточенно о чем-то размышляя, глубокая складка легла между бровей. Казалось, он забыл обо мне, а может, наоборот, как раз обо мне и думал. Вряд ли поверил хоть одному слову и гадал, почему Ник вновь решил взяться за него. И еще, наверное, думал, что если запастись терпением, то я в конце концов проговорюсь и он узнает то, что его так интересует.

Он положил руку мне на колено, а я вздрогнула, незаметно отстраняясь. Он почувствовал сопротивление, но, притормозив у тротуара, обнял меня и поцеловал, потом, откинувшись на спинку сиденья, спросил:

– Ты ведь этого хотела?

– Да, – кивнула я и заставила себя улыбнуться, понимая, какая жалкая, некрасивая у меня сейчас улыбка.

Наверное, он был уверен, что никогда не встретится со мной, и это его не огорчало, а теперь перед ним сидела женщина, которая изо всех сил пыталась вернуть его к прошлому, сыграть на его чувствах, чтобы выслужиться перед своими хозяевами, и делала это очень неумело, как старая проститутка, которая разыгрывает перед юнцом роль порядочной женщины. Отвращение, обида, даже желание отчетливо читались на его лице, пока он сидел вот так, ни разу больше не взглянув на меня и чувствуя мой взгляд – беспомощный и жалкий.

– Где ты живешь? – недовольно спросил он. Я ответила, ощущая звенящую пустоту в душе. Теперь не было даже страха перед его неминуемым уходом, я просто отупела от бессилия и мысленно махнула на все рукой.

Он остановил машину возле моего подъезда и, не сказав ни слова, поднялся со мной в квартиру. Все, что последовало дальше, было чудовищной пыткой, невыносимее и ужаснее того, что мне уже пришлось испытать. Я чувствовала себя вывалянной в грязи, я чувствовала эту грязь физически, так что хотелось содрать ее с себя вместе с кожей. Я знала, что не способна вызвать у него даже чувство жалости, и вызывала отвращение в самом желании. Пытка казалась тем ужаснее, что источником ее был не мерзавец Ник, не осточертевший мне Рахманов, а человек, которого я любила когда-то. Хуже того – любила и сейчас.

Я смотрела на него, едва сдерживаясь, чтобы не кричать от боли, гладила его лицо, надеясь обнаружить хотя бы тень чувства, и с ужасом понимала, что ничего не значу для него. И моя нелепая любовь, и мое отчаяние были так сильны, что я не видела выхода для себя и теперь нашла бы, наверное, извращенное удовольствие в предательстве Павла, окажись он и в самом деле человеком Ника.

А он как будто вымещал на мне свое разочарование. Его раздражало, что я не даю себе труда играть нужную роль, оставаясь покорной и жалкой. Наверное, он бы предпочел сильного врага, с которым стоит бороться.

Да, наше свидание было полно безнадежности и горя, но я была согласна и на такое. Сейчас я бы согласилась на что угодно, лишь бы быть рядом с ним. «Если я и это переживу, – с невеселой усмешкой подумала я, – значит, человеческого во мне совсем не осталось».

Однако ему быстро надоело играть в былую любовь. Павел взглянул на часы и поднялся.

– Мне пора, котик, – сказал он, и от того, что он назвал меня этим чужим и таким пошлым в его устах словом, мне стало так тоскливо, что мои душевные страдания дошли до спасительного отупения чувств, я просто фиксировала те или иные слова, не пытаясь их осмыслить. Они скользили по поверхности сознания и казались даже забавными.

Я сварила кофе, ожидая, пока Павел примет душ и оденется, и с улыбкой пристроилась рядом с ним в кресле. Он сделал пару глотков, но видно было, что ему не терпится уйти.

– Ну, что ж… – Взгляд его натолкнулся на мое лицо, и он вдруг удивленно замер. – Эй, с тобой все в порядке? – спросил он.

– Да, – пожала я плечами. – А в чем дело?

– Так… ерунда. А знаешь, у тебя очень неприятный взгляд. Твоему Нику надо крепко подумать, стоит ли подставлять тебе спину.

– Непременно передам ему твои слова, – кивнула я.

– Лучше не стоит, не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

– Почему ты не спросишь, с какой стати я с ним? – зачем-то спросила я.

Он засмеялся.

– А мне неинтересно. Хочешь поведать свою историю?

– Обойдусь.

– Слава богу, времени у меня совсем нет, а не выслушать было бы невежливо. Спасибо за кофе. И за все остальное.

Я проводила его до двери.

– Я позвоню, – поспешно сказал он, а я знала, что не позвонит.

– Звони, если будет время и желание, – ответила весело.

Он поцеловал меня и ушел.

Я отправилась в ванную, посмотрела в зеркало, усмехнулась своему отражению и постучала по нему, как стучат в окно.

– Это очень глупо, моя милая, – сказала громко. – Прав был Вадим Георгиевич. Надо знать свое место. А твое место где? Знаешь, конечно, знаешь. Так что перестань валять дурака, святые чувства не для нас, грешных.

Я торопливо отвернулась от своего отражения и запела песню кубинских партизан, воодушевляясь все больше и больше, и под конец уже так орала, что соседи, не будь они приучены к моим выкрутасам, принялись бы стучать по батарее. Я маршировала по комнате, высоко вскидывая ноги, повторяя один куплет в восьмой или девятый раз, и чувствовала, как боль уходит. А потом долго сидела у окна, наблюдая за возней ребятишек во дворе. Собралась и пошла к Виссариону.

– Что это у тебя такой вид, точно на тебе черти воду возили? – спросил он, с недоумением приглядываясь ко мне.

– Черти – предрассудок.

– Ну, не скажи. Иногда я их вижу так же ясно, как ты мою старую рожу.

– Ну, так это после литра водки. Я, бывает, тогда не только их вижу, но и вполне дружески с ними беседую. Ведут себя прилично, не гадят, матом не ругаются…

– Где ж ты таких чертей встречала? – усмехнулся Виссарион.

– Надо знать, что пить, тогда даже гости из преисподней будут вести себя интеллигентно. Ты мне вот что скажи – на свете счастье есть?

– Нет. Но есть покой и воля. А у тебя свобода ограничена и в душе полный кавардак.

– А как с этим бороться?

– Медитировать, – пожал плечами Виссарион. – Посиди в тишине, подумай о боге.

– И что?

– Что-нибудь да высидишь. Ты влюбилась, что ли? – после паузы додумался спросить он.

– Неужели заметно?

– Заметно. О счастье заговорила – это большой прогресс. Сколько лет тебя знаю, все зубы скалишь…

– Что ж мне еще остается, если в душе-то кавардак? – хихикнула я.

– Радоваться надо, что сподобил господь, – глубокомысленно изрек он.

– Туго у меня с радостью, Виссарион, – со вздохом ответила я.

– Что, парень никудышный?

– Не парень, я.

– Это ты брось. И тому, кто тебе внушил такие мысли, плюнь в физиономию. А парень твой дурак, если не разглядел, что ты есть такое на самом деле. Что хоть за тип, очень мне интересно?

– Ты его не знаешь.

– Да? Ну, ладно, придет время, познакомишь.

– Непременно, – вздохнула я и перебралась к роялю.

Посетителей было немного, и я могла сколько угодно предаваться меланхолии. Виссарион время от времени поглядывал на меня из-под очков и хмурился. Должно быть, мой сегодняшний репертуар не пришелся ему по душе, а может, была иная причина.

На следующий день я задержалась на работе, чтобы, не заходя домой, сразу же отправиться к Виссариону. Машки не было, и выходило, что податься не к кому, а родная квартира вызывала стойкое отвращение. Я даже подумала: может, нам с команданте окончательно перебраться к Виссариону? Могли бы жить в подсобке, истинные революционеры неприхотливы. Кафе еще не открылось, и, за неимением слушателей, я решила не музицировать, а вымыть окна, чтобы принести пользу заведению и своей душе, ведь общеизвестно, что труд облагораживает.

Я мыла окно, весело распевая, когда у меня зазвонил мобильный, и едва не свалилась с подоконника, потому что звонил Павел.

– Юлька? – услышала я, и сердце, как ему и положено, замерло в блаженной истоме, в горле пересохло, и некоторое время я не в состоянии была ответить, а когда наконец обрела голос, звучал он, точно у пьяной.

– Салют, – прохрипела я и мысленно выругалась.

– Чем занимаешься?

– Трудотерапией.

– Мне такое слово ни в жизнь не выговорить, – хихикнул он, и я с удивлением поняла, что Павел волнуется. – Объясни, ради бога, что за штука такая?

– Я пытаюсь избавиться от мыслей о тебе и с этой целью мою окно.

– И что, помогает?

– Нет, конечно.

– Ну и брось ты тогда свою… хм… трудотерапию. Я жду тебя в кафе напротив твоего дома.

– Виссарион! – заголосила я, захлопнув крышку телефона. – Прости, друг, но сегодня у меня прогул.

– Что ты орешь? – проявил он интерес, появляясь из подсобки, – я как раз умудрилась налететь на ведро и разлила воду, скакала теперь среди лужи на одной ноге и визжала. – Сумасшедший дом, – сказал со вздохом. – Что, объявился твой парень?

– Ага, ждет меня в кафе. Окна завтра домою.

– Сгинь с моих глаз, – махнул он рукой. – Я здесь сам все уберу. Иди, что встала?

– Виссарион, – ухмыльнулась я, – на свете счастье есть?

– На твой век хватит.

И я бросилась со всех ног к своему дому, благо что он неподалеку, а на мне кроссовки и бегаю я отлично. Вернее, мчалась я не к дому, а к кафе, что там рядом. Запыхавшаяся девица в облезлых джинсах, без прически и макияжа – не бог весть какой подарок для мужчины, но мне казалось очень важным встретиться с Павлом как можно скорее, и тут такая ерунда, как макияж, не в счет.

Он сидел возле окна и, конечно, видел, как я, размахивая сумкой, несусь по улице с дурацкой улыбкой от уха до уха. Он сделал сквозь стекло приветственный жест рукой и засмеялся. И когда я оказалась рядом с ним, на лице его, сменяя друг друга, отразились очень разные чувства: радость, подозрительность, презрение и гордость. Он не был уверен, правильно ли сделал, что позвонил, и все-таки был рад, что я сижу напротив.

– Поставила мировой рекорд? – улыбнулся он.

– Была близка к этому.

– Я бы подождал.

– Знаю. Но хотелось увидеть тебя побыстрее.

– Как приятно очертя голову прыгнуть в омут… – сказал он, и неясно было, кого он имеет в виду, меня или себя. Он взял мою руку и шепнул: – Ты очень красивая.

– Правда? – Я была так счастлива, точно до него мне никто никогда этого не говорил. Улыбнулась, потом засмеялась и в ту минуту точно знала, что никого на свете нет счастливее меня. – Я бы хотела быть в тысячу раз красивее. Мне очень хочется быть красивой, чтобы ты влюбился в меня. – Я прижала его ладонь к своим губам и опять улыбнулась. И он улыбнулся в ответ, и из его глаз исчезла настороженность, хотя со вчерашнего дня ничего не изменилось: и я была я, и он – самим собой. Хотя нет, он изменился. Или все-таки я? – Я не думала, что ты позвонишь, – сказала я тихо.

– И я не думал.

Мы оба засмеялись. Его лицо стало дерзким и очень молодым, и я на мгновение решила, что мы каким-то фантастическим образом перенеслись в свою юность, все стало просто и ясно. Я вздохнула с облегчением, точно после долгого путешествия вернулась домой.

– Я все еще не свыкнусь с мыслью, что ты позвонил и сидишь напротив, – сказала я, проводя пальцами по его губам. – Забавно, правда? Ты ведь просто так позвонил? А не по делу, да?

– Конечно, какие могут быть дела у бездельника вроде меня.

– Чудесно. Куда пойдем? Или останемся здесь?

– Я предлагаю напиться.

– Принято, – хихикнула я.

– Тогда начнем с самого шикарного ресторана.

– Кто из нас угощает?

Он засмеялся.

– Дорогая, ты меня оскорбляешь. На один день хорошего загула моих денег все-таки хватит.

– Ты чудо, и я так рада, что ты позвонил.

– Я тоже рад, что додумался до этого.

К часу ночи мы с ним оказались в каком-то переполненном клубе. Ревела музыка, возбужденные, потные лица мелькали перед глазами. Несмотря на все это, а может, как раз и благодаря, мне было очень весело. Мы танцевали, перебрасываясь ничего не значащими словами, и беспричинно смеялись. Оба были пьяны и счастливы.

Музыка на минуту смолкла. С трудом сквозь толпу мы пробились к стойке и сели на свободные места.

– Классно танцуешь, – сказал Павел.

– Да, если учесть, что я совсем пьяная и раза три наступила тебе на ногу.

– На твое счастье, я этого не заметил. Скажу по секрету, я вообще ничего не замечаю, только смотрю на тебя в полном обалдении.

– Моя пьяная физиономия так на тебя действует?

– Она еще прекраснее, чем трезвая.

– Хм, комплимент какой-то сомнительный.

– Это не комплимент, а констатация факта.

– Ты не пьян. Пьяный человек ни за что не выговорит конст… Черт, видишь, у меня не получается!

– У меня тоже. Случайно вышло.

– Ты смеешься надо мной?

– Я тобой любуюсь. Обожаю пьяных женщин. Тебя я никогда не видел пьяной, и, оказывается, это восхитительное зрелище.

– Скажи еще раз.

– Восхитительное, – по слогам произнес он. – Ты просто восхитительна.

– Все-таки смеешься. Даже не знаю, что теперь делать: то ли мне рассердиться и бросить пить, то ли напиться еще больше.

– Лучше напейся. Повторить! – бросил он бармену, и мы оба рассмеялись.

Я взглянула в зеркало над стойкой, хотела поправить волосы, но рука вдруг замерла: из зеркала на меня смотрели глаза. Пристально смотрели, цепко, и я несколько секунд, точно в трансе, завороженно глядела в них, потом медленно повернулась. Человек исчез, мгновенно растворившись в толпе. Вроде бы его и не было вовсе, и все это пьяный бред, но я готова была поклясться, что он и сейчас таращится мне в затылок, так отчетливо я ощущала его взгляд. Я заставила себя встряхнуться, попыталась вспомнить, о чем только что говорила с Павлом, повернула к нему голову и натолкнулась на его взгляд: насмешливый, недобрый. Он усмехнулся и поспешно отвел глаза в сторону, но этого мгновения было достаточно, чтобы понять: Павел засек наблюдателя так же, как и я, – нет, гораздо раньше! – и что вовсе он не пьян.

Я должна была что-то сказать, но странное безразличие как будто сковало меня. Я залпом выпила бокал вина и пробормотала, глядя куда-то в пространство:

– Кажется, пора на покой.

– Пожалуй, – согласился Павел.

Я встала и направилась к выходу, он чуть задержался, расплачиваясь за выпивку.

Вереница такси замерла возле клуба, Павел что-то долго объяснял таксисту, должно быть, надеялся засечь «хвост». Наконец машина тронулась с места. Я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

– Устала? – спросил Павел. Несмотря на заботу, в голосе слышалась ирония.

«Все напрасно, – хотелось сказать мне. – Все напрасно». Только кому я это должна сказать? Павлу? Он все знает лучше меня, разумнее промолчать. Молчать, наблюдая, как за окном плывет город с разноцветными огнями, коробками домов и лужами на асфальте там, где прошли поливальные машины.

Павел тоже смотрел в окно, и его рука была далека от моей руки, может, он даже не заметил, как отодвинулся от меня, подобрался. И вот уже нет «нас», а есть он, и есть я, и кожаное сиденье – как разделительная полоса, за которой чужая территория. И хоть он был рядом, но я-то знала, что полосу отчуждения преодолеть удается далеко не всем, и я не из их числа.

Возле моего дома мы простились, торопливо и равнодушно. В квартиру я не пошла, что там делать, надоедать команданте своей болтовней? У него и так, поди, от нее уши вянут. Я поднялась на крышу и долго лежала под звездами, раскинув руки, и на ум то и дело приходили слова: «На свете счастья нет, но есть покой и воля», и сейчас от них не щемило жалобно сердце, а казалось, все так и должно быть, и даже бог с ней, с волей, главное – покой. Тишина. Здесь, над городом, и в моей душе.

Я проснулась оттого, что в глаза бил яркий свет. Нехотя разлепила тяжелые веки и машинально взглянула на часы. Двадцать минут четвертого. Хотела отвести настольную лампу в сторону, чтобы не слепила глаза, и только тогда увидела Ника. Разумеется, это не удивило и уж точно не обрадовало. Он развалился в кресле напротив и терпеливо ждал, когда я приду в себя.

– Ох, мама дорогая, – пробормотала я, приподняв голову и тут же опуская ее на подушку. – Башка-то как болит. Черт… Когда-нибудь у меня будет сердечный приступ от твоих внезапных появлений.

– Ты скончаешься раньше, чем я или алкоголь успеем причинить серьезный вред твоему организму, – ответил Ник со смешком.

– Мрачноватый юмор, ты не находишь? Слушай, зачем ты меня разбудил? Лучше б убил, ей-богу, чтоб не мучилась.

– В следующий раз так и сделаю, – сказал Ник. – Хотя хотелось бы все-таки проститься.

Дата добавления: 2015-10-21