С тюрьмой тянуть было нельзя. Помимо беседы насчет похищенной из Эрмитажа картины, Лешка просил срочно подписать у Бородинского протоколы, без которых нельзя было отправить дело на экспертизу.
Удивительно, но мне повезло, и народу в изоляторе было немного. Правда, на первом контрольно-пропускном пункте, где отбирают удостоверения, оружие и мобильные средства связи, а взамен выдают карточки-заместители, назревал какой-то скандал, но я, не особо прислушиваясь, прошла на выход, миновала металлоконтроль, предъявила сумку, в которой даже не пыталась пронести в изолятор что-либо запрещенное, чего, впрочем, и без меня хватало там в избытке, и направилась в следственные кабинеты.
Не успела я раскрыть принесенную с собой газету, как выводной открыл дверь в занятый мною следственный кабинет и представил моему взору господина Бородинского, одетого в белоснежный спортивный костюм, чисто выбритого и довольно улыбающегося.
— О! Какая встреча! Мария Сергеевна! — радостно восклицал Барракуда, осознав, что вызвали его ко мне. — А я-то, грешным делом, подумал, что меня не в тот кабинет привели. Думаю, следак болен, а адвокат вчера был. Чем обязан?
Я вкратце объяснила ему ситуацию, и не удержавшись, выразила удивление тем, что он меня помнит.
— А как же! Век не забуду!
Несмотря на свою внешнюю лощеность, Костя Барракуда был по натуре парнем довольно простоватым и абсолютно необразованным. Но к культуре тянулся и всегда использовал возможность поговорить с культурным человеком. В данном случае, по его представлению, со мной. Я с ним виделась второй раз в жизни, а познакомилась при довольно смешных обстоятельствах.
Несколько лет назад мне по одному из дел было очень нужно допросить некоего Альберта Бородинского, на которого в подтверждение своего шаткого алиби ссылался один из задержанных бандюганов. Поскольку сведениями о местонахождении искомого свидетеля я не располагала, я отправила в РУБОП, осуществлявший оперативное сопровождение моего дела, отдельное поручение с просьбой найти и представить ко мне в прокуратуру господина Бородинского. Отдельное поручение, как водится, потерялось, а сроки по делу потихоньку текли, и настал день, когда они должны были кончиться. Я позвонила начальнику отдела РУБОПа и раздраженно напомнила про свое затерявшееся поручение. Буквально через пять минут мне перезвонил оперативник, специализирующийся на борьбе с карапузовской группировкой и попросил подтвердить, что мне нужен Бородинский. Я подтвердила, совершенно забыв, что помимо моего свидетеля, в карапузовской группировке существует некий Костя Барракуда по фамилии Бородинский, в то время уже являвшийся заметной фигурой, собственноручно замочивший по заказу Карапуза несметное количество видных отечественных бизнесменов и, по досадной случайности, одного иностранного, оказавшегося на линии огня в казино, где Барракуда исполнял очередной заказ.
В семнадцать часов того же дня, когда я уже отчаялась получить нужные свидетельские показания, открылась дверь моего кабинета, и на пороге встал во всей красе молодой человек с лицом типичного представителя криминалитета, одетый, однако, в шелковый костюм и благоухающий невероятным парфюмом. Мои коллеги потом еще два дня принюхивались в коридоре и закатывали глаза.
Молодой человек спросил:
— Бородинского вызывали?
— Документы, — рявкнула я, пребывая в гневе оттого, что этого вшивого Бородинского мне пришлось домогаться полгода, а он еще и улыбается.
Молодой человек растерянно развел руками:
— У меня с собой нету документов. Я, знаете, с собой не ношу…
Тоном чрезвычайно язвительным, способным с ног свалить кого-нибудь более впечатлительного, я высказалась в том смысле, что если человек не полный идиот от рождения, то, идя в прокуратуру, он уж как-нибудь догадается прихватить какую-никакую корочку для подтверждения своей личности, а то мало ли кто тут шляется.
Молодой человек смутился еще больше.
— У меня права в машине, — тихо сказал он. — Можно, я принесу?
— Жду ровно три секунды, — я не сбавляла тон, — одна нога здесь, другая там.
Через три секунды он, запыхавшись, появился в кабинете и положил передо мной права, из которых явствовало, что он — Бородинский Константин Алексеевич, а вовсе не требуемый Альберт Аркадьевич. Мне стало ужасно стыдно, и смешно одновременно, поскольку я сообразила, что за ксивой бегал сам страшный Барракуда, за свои молодые годы успевший навалить столько коммерсантов, сколько вся его группировка, вместе взятая.
Но не признаваться же мне было ему, что вышла ошибочка. Я допросила его по каким-то незначительным темам и отпустила с Богом. Этот «левый» протокол я даже не подшила в дело, он так и валялся у меня в сейфе, напоминая про знакомство с выдающимся киллером современности.
— А вы-то сами, Мария Сергеевна, помните, как мы встретились? — спросил Барракуда, присаживаясь на привинченную к полу скамейку и закуривая «Мальборо лайт».
— Да, — хихикнула я и призналась Барракуде, что тогда мне нужен был вовсе не он, а его однофамилец.
— А я это понял, — сказал Барракуда.
— Правда? Что ж, у вас тогда ни один мускул не дрогнул, вы стоически это издевательство вытерпели.
Барракуда хмыкнул и потушил сигарету.
— Это у вас мускул не дрогнул. А я потом пил два дня. Вы помните, как мы расстались?
— Ну, как… Попрощались, и вы ушли.
— Ага, попрощались… Я, Мария Сергеевна, уже встал и к выходу пошел, а вы вдруг мне и говорите: мол, Константин Алексеич, что это у вас за перстень на руке? Я так и обмер.
— А про перстень я не помню, — призналась я. Барракуда расхохотался.
— Неужели? А у меня ноги подогнулись. Я — дело прошлое, теперь могу и сказать, — я тогда этот перстень с убитого «зверя» снял. Думаю — ну все, кранты, поеду отсюда прямиком на Каляева. А вы посмотрели и отпустили. А чего вам этот перстень тогда сдался?
Слушая Барракуду, я начала припоминать, что у меня в розыске тогда был человек, не снимавший с пальца массивный золотой перстень с оригинальной печаткой, и я тогда машинально присматривалась к похожим украшениям. Надо же, я всего лишь задала невинный вопрос, а Барракуда чуть не описался. Если бы можно было всегда правильно оценивать впечатление, которое мы производим, раскрываемость преступлений близилась бы к уровню мировых стандартов. Ну ладно, еще пара реплик в качестве дани приличиям, и вечер воспоминаний пора закрывать.
— Как сидится, Константин Алексеич?
— Не жалуюсь, — Барракуда довольно ухмыльнулся. — Тренажерник здесь приличный, сауна два раза в неделю, ну, девочки там, массаж, все, как у людей.
— Рада за вас.
Я вытащила из сумки протоколы и попросила Барракуду в них расписаться.
— Надеюсь, что вы из-за этой ерунды не станете требовать адвокатов.
Алексей Евгеньевич просто не успел эти протокольчики оформить и прихворнул.
— Знаю-знаю, — пропел Барракуда, размашисто расписываясь в бланках. — Ногу сломал, бывает.
Меня всегда поражало, как молниеносно распространяется информация в определенных кругах. Интересно, что он еще знает.
— Еще Алексей Евгеньевич просил поговорить с вами насчет одного громкого преступления. Есть информация, что вы к нему причастны, хотя Алексей Евгеньевич придерживается другого мнения.
Барракуда насторожился.
— Вы про что? — опасливо сказал он. — Про опера, что ли, вашего? Клянусь, ни сном, ни духом.
Подивившись еще раз, что им тут и про опера известно, я заметила, что даже и в мыслях не держала примеривать его к убийству опера, поскольку он сидит уже довольно длительное время. Но Барракуда возразил, что заказать и организовать и отсюда можно, и даже еще и удобнее, в смысле наличия алиби.
— Господи, только не говорите, что вы меня на актрису крутите, — замахал на меня руками Бородинский, и я удивилась еще больше. По факту смерти Климановой даже дело еще не возбуждено, а тут уже данный факт муссируют.
— Да нет, Константин Алексеич, успокойтесь. Горчаков считает, что с вами можно говорить откровенно, поэтому крутить не буду и скажу прямо: на вас есть показания по краже картины из Эрмитажа.
— Что-о?! — я испугалась, что у Барракуды глаза выскочат из орбит. — Меня подозревают… в краже картины?! — он даже стал заикаться от негодования.
— Ну что вы так раскипятились? Не скрою, что есть показания одного господина, который якобы слышал, как вы вступили в сговор на похищение картины со своими знакомыми.
— Так, — Костя мгновенно посерьезнел. — И как фамилия этой гниды, которая меня закладывает таким образом? Вы верите, что я к картине не имею ни малейшего отношения? Я-то, грешным делом, думал, что меня на убийство какое примеряют, а тут кража «антиквара»… Это ж надо — меня! И по краже «антиквара»! — Костя покрутил головой, разлохматив суперукладку, и выставил напоказ свои трудовые ладони, как бы демонстрируя, что эти руки в жизни не держали никаких инструментов хитрее автоматического оружия.
Поколебавшись немного, я назвала Косте фамилию. Буквально в течение пяти минут мы разобрались, что данный господин состоит с Барракудой в неприятельских отношениях, и таким образом просто свел с ним счеты, поскольку, по уверениям Барракуды, очень похожим на правду, в том месте, где якобы происходил сговор, данный господин присутствовать никак не мог, по объективным обстоятельствам, — в силу того, что его туда просто на порог не пускали.
Я быстро зафиксировала на бумаге комментарии Бородинского по поводу инсинуаций в его адрес, он подписал их, но долго не мог успокоиться и призывал на голову кляузника кары небесные.
— Нет, Мария Сергеевна, это ж надо, на меня повесить кражу из Эрмитажа!
Это ж уму непостижимо! Я на такое не пойду никогда.
Я глупо спросила, почему, и Костя распалился еще больше.
— Как почему? Да потому, что я люблю свой город. У меня бабушка — блокадница, и чтобы я из музея картину спер?! Как я ей потом в глаза смотреть буду?!
Я согласилась, что это серьезные доводы. Дела между нами были закончены, и оставалось еще немного времени на светский треп. Барракуда, несмотря на свой отягощенный анамнез в виде шлейфа заказных убийств, был очень обаятельным парнем, харизмой обладал сокрушительной.
На смерть актрисы Каймановой Барракуда свел разговор сам. Вернее, сначала он поведал, что знавал ее мужа, Латковского.
— Этот Латковский лет пять назад денег искал, вместе с режиссером, Генкой Фиженским. Им очень хотелось кино снять. Латковский сценарий написал, а бабок не хватало. Они как-то по знакомым до Карапуза дошли и денег попросили. А наш Папа — известный покровитель изящных искусств, — Костя усмехнулся, — бабок он им дал. И сняли они такую лажу, не помню, как называлась, в общем, что-то типа «Бандитского Петербурга». Про наше житье-бытье, с этим, известным… Ну, как его…
— Казаровым, — подсказала я. Картину «Денежный залог», очень смешную и острую криминальную комедию, я смотрела. Героями там, действительно, выступали бандиты, но изображены они были с изрядной долей социальной сатиры и одновременно с авторской симпатией. В общем, насколько я знала, это был уникальный продукт современного кинематографа, который одинаково нравился и братве, и интеллигенции.
— Во-во. В общем, дал Папа им денег, сняли они картину, и Папа устроил просмотр. Прокрутили кино, свет зажгли, они смотрят, ждут, а Папа молчит. Потом говорит: мол, ладно, ребята, деньги у вас назад забирать не буду, только вы никому не говорите, что это я вам бабки давал.
Костя заржал, а я удивилась.
— Что, ему не понравилось?
— Ага. Не понравилось. Но с тех пор этот Латковский с Папой закорешился.
Вроде даже будет избираться в Законодательное собрание на Папины бабки. Вы не слышали, выборы-то в декабре будут?
Я кивнула. Значит, Латковский собрался баллотироваться. Тогда он явно не будет жаловаться на отказ в возбуждении уголовного дела по факту смерти его жены. Ему сейчас шумиха ни к чему, ни скандал, ни даже тень скандала.
— Там в кино Казаров на черном «порше» рассекает, — продолжал Барракуда. — Они эту тачку из Москвы пригнали. А у нас в городе только одна такая была, у меня. Я как-то сижу у шефа, а мне ребята звонят, говорят — где тачка твоя? Я говорю — как где? В гараже стоит. Они мне — нет, мы ее в городе видели. Я даже в гараж позвонил, мне сказали, там она. А это Казаров по городу катается, а ребята на номера-то не смотрят, думают, что моя тачка. Потом артист этот заехал в кабак пожрать, выходит, а у его тачки ребята стоят. А Пузо, — ну, знаете, здоровый такой, его спрашивает лениво так: слышь, а где Коська? Он чуть не обделался…
Барракуда опять захохотал, здоровым смехом человека с чистой совестью.
Хотя можно признать, что он человек с принципами. Лешка мне рассказывал, что когда Барракуду взяли, убоповцы его пытались примерить на тройное убийство — президента топливного холдинга, его жены и дочки, которых расстреляли в машине из любимого оружия Барракуды — короткоствольного автомата «Узи». Но Костя гневно отверг эти инсинуации, а мотивировал, знаете, как? «Я, Алексей Евгеньевич, — сказал он, — человек с принципами. Сейчас много отморозков, которые за двести баксов маму родную грохнут. Но я не такой, чтобы детей вместе с родителями мочить. Я вот, если кого-то держал на мушке, то всегда одного мочил. А если заказанный вместе с ребенком идет, или там с бабой, я лучше подожду, пока один пойдет. В детей и женщин не стрелял». Вот так.
Из беседы с Барракудой, нечаянно свернувшей на интересующую меня тему, я вынесла убеждение, что мне надо срочно допрашивать всех членов съемочной группы фильма «Сердце в кулаке», а в первую очередь — режиссера Фиженского. И, конечно, целесообразно сделать это еще до моего отъезда в командировку в Коробицин. Вопрос только, когда. Собираясь в командировку, я как-то упустила из виду, что помимо своих собственных дел со сроками, на мне еще по крайней мере пять Лешкиных дел, которые надо срочно закончить и сдать, не говоря уже про то, что если я уеду, то оголю район, и дежурить будет некому. Ну, и я совершенно не принимала во внимание, что дело об убийстве оперуполномоченного может запросто осесть в городской прокуратуре, как общественно значимое; а я-то уже в мыслях распоряжалась им, как своим собственным…
Выйдя из следственных кабинетов, я столкнулась с летевшим по коридору начальником оперчасти СИЗО Симановым. Потирая ушибленное при столкновении плечо, я поинтересовалась, что за пожар.
— Надеюсь, не захват заложников?
— Тьфу-тьфу-тьфу, — сплюнул Симанов через плечо. — Пойдем со мной, может, пригодишься.
Он направлялся к первому КПП, а поскольку именно там был выход из изолятора, мне ничего не оставалось, как следовать за ним. По дороге он рассказал волнующую историю про то, как из области приехала молоденькая милицейская следовательница.
— А ты же знаешь, их клиенты в нашем изоляторе сидят, и на экспертизы городские их следственные отделы завязаны. Если кто-то в Питер у них выбирается, то ему обязательно поручений надают выше крыши, по всем экспертизам пробежаться. Вот она и пробежалась. Пришла в изолятор с пакетом. Контролер ее спрашивает, что в пакете, она ему честно отвечает — анаша с химической экспертизы. Контролер ей предложил оставить пакет в камере хранения; знаешь, у нас камеры прямо в шлюзе на КПП?
Конечно, я знала. Далее Симанов поведал, что девушка сделала свои дела, вышла из изолятора, забрала из камеры хранения свой пакет, и уже в метро решила проверить, все ли там в пакете в целости и сохранности. Пересчитала, как она выразилась, стебельки анаши, и ужаснулась, так как вместо шестидесяти четырех в наличии было лишь пятьдесят восемь стебельков.
Она не поленилась вернуться в тюрьму и потребовать у контролера недостающую анашу. Контролер возмущенно ответил, что никакой анаши не брал, и сто лет она ему не нужна. Девушка настаивала, в процессе у нее потекли слезы.
Кончилось тем, что Симанову позвонил растерянный контролер, который не вправе был оставить пост, но полноценно продолжать работу не мог. Он пожаловался, что девушка не хочет покидать шлюз, требует анашу и по мобильнику звонит папе. Туда уже вызван замначальника изолятора по режиму и начальник дежурной части, которые не знают, что делать в этой ситуации, а вырывать у нее мобильник боятся.
— Кто у нас папа? — спросила я. — Случайно, не начальник ГУВД?
— Вроде нет, — на бегу ответил Симанов. — Правда, я не всех замов министра по имени-отчеству помню. Но ничего, отобьемся. Если что, поможешь?
Я заверила, что помогу.
Перед шлюзом скопилась громадная толпа, поскольку впуск и выпуск были приостановлены до выяснения обстоятельств пропажи анаши. Рыдания девушки были слышны аж на втором КПП. На правах помогающего разобраться я пробилась сквозь очередь и прошла в шлюз вслед за Симановым.
— Вот начальник оперчасти, — представил Симанова молоденький контролер, по лицу которого было видно, что за время этого шоу ему безумно осточертела не только девушка с ее анашой, но и вся тюрьма вкупе с начальником оперчасти, про себя уж я не говорю.
Услышав, что Симанов какой-то там начальник, девушка моментально бросилась ему на грудь и зарыдала еще громче. Сквозь рыдания были отчетливо слышны ее отчаянные слова:
— Скажите, Бога ради, где у вас здесь можно купить анашу?! Я уже и деньги собрала…
Симанов не то чтобы грубо, но бестрепетно оторвал от своего мундира выпачканные в туши для ресниц пальцы девушки и предложил не задавать глупых вопросов, а сначала разобраться.
— Что ж ты не скажешь, что у вас анашу можно купить в любой камере? — шепотом поинтересовалась я, стоя за плечом у Симанова. Он дернул этим самым плечом, и отвернувшись от девушки, вполголоса возразил:
— Обижаешь. У нас в камерах можно купить героин. А анаши давно уже нету.
— После чего оборотился к девушке и мужественной дланью стер с ее левой щеки потеки туши.
— Сейчас разберемся. Вот я привел вам Марию Сергеевну, — при этих словах я чуть заметно наклонила голову, как народная артистка, представляемая публике в рабочий полдень, а Симанов продолжал:
— Она опытный следователь, прокурорский работник, женщина; она мать, наконец. — Он обернулся ко мне за подтверждением:
— Ты мать?
Я кивнула и шепотом спросила, при чем тут это.
— Но она же папе звонила, — так же шепотом пояснил мне Симанов, — может, это ее успокоит… — Ну вот, — обратился он к девушке, — сейчас все решим.
Я поняла, что надо что-то делать. Девушка уже икала от рыданий, а туши по лицу ее было размазано столько, что она казалась загримированной под Аиду. Я решительно вытащила у нее из подмышки пакет с анашой, и пока Симанов елозил по ее лицу своей лапой, добавляя черных разводов, я стала пересчитывать стебельки.
Насчитав шестьдесят четыре штуки, я стала вспоминать, а сколько было нужно. Пока я вспоминала, я перепроверила себя и посчитала еще раз. Ошибки не было, ровно шестьдесят четыре. Начальник дежурной части и зам по режиму все это время стояли навытяжку и явно думали о чем-то своем.
— Прошу прощения, — вмешалась я в общение Симанова и юной следовательницы, — а сколько надо стебельков?
— Шестьдесят четыре, — прорыдала девушка.
— Ну так здесь шестьдесят четыре, — я отдала ей пакет.
— Не может быть, — закричала она и зарыдала с новой силой.
— Да как же не может быть, — мы стали пихать пакет друг другу, я ей, а она мне. Мы пихались до тех пор, пока мне это не надоело. Я сунула пакет в руки потерявшему бдительность Симанову, и протянула свой пропуск совершенно ошалевшему контролеру, махнув рукой, чтобы он меня выпускал.
Идя к метро, я подумала, что справилась со своей ролью женщины и матери, сделав то, чего до меня никто не догадался сделать, — пересчитать анашу.
Четверо мужиков слушали вопли, что анаши не хватает, и принимали это за чистую монету, соображали, где взять недостающую анашу. А все потому, что они не следователи. Мы-то постоянно сталкиваемся с ситуациями, когда на слово верить никому нельзя. Все нужно проверять. Даже то, что кажется очевидным. Вот Климанова, проживая в гостинице в городе Коробицине, всем рассказывала, что ей кто-то звонит в номер и говорит гадкие слова. А ее подружка Райская перепроверила и выяснила, что звонков не было. Да, но почти то же самое Климанова говорила мне в прокуратуре — что ей звонит кто-то и молчит в трубку, и это подтвердилось, такой звонок я слышала своими ушами, и даже больше — в трубку сказали гадость. Так все же были звонки или их не было?
.Дойдя до метро, я посмотрела на часы и помчалась со всех ног. Через пятнадцать минут у ребенка кончатся уроки. Нужно притащить его домой, собрать и отвезти к бабушке. И предупредить бывшего мужа, чтобы присмотрел за сыном и обеспечил его безопасность.
От школы мы добирались на такси, поскольку я отчетливо поняла, что если сегодня еще раз проедусь на метро, то просто сдохну. Добравшись до дому, я оставила Гошку внизу. А сама проверила парадную. Лестница была пустой, никто не таился за поворотами, и я быстро протащила ребенка наверх к квартире.
Мой многоопытный ребенок совершенно спокойно воспринял известие о том, что я еду в командировку, а ему придется пожить у бабушки. Я договорилась с прокурором, что к бабушке нас доставят на прокуратурской машине, которая должна подойти за нами через сорок минут. Ребенок с космической скоростью собрал свои манатки и занялся игрой на гитаре. Заглянув к нему, я униженно попросила помыть посуду, брошенную в раковину после завтрака, — не Бог весть что, две чашки и два блюдца, ну, и там по мелочи. А я пока простирну его носки.
Через двадцать минут, провернув носки и повесив их на обогреватель, я обнаружила, что посуда нетронута. Сил на полемику уже не было, поэтому я еще раз засучила рукава.
Как раз когда я ставила чашки в сушилку, на кухню прибрел Гошка.
— Ты чего, посуду, что ли, помыла?
— Помыла.
— А зачем?
— Ну так тебя ведь не дождешься.
— А я как раз хотел помыть.
— Не ври.
— Да правда, я собирался уже.
— Ты уже часа полтора собираешься (про себя я отметила, что мы с ним дома всего-то полчаса, но из воспитательных соображений не стала это уточнять).
— Ну и что? Я правда хотел помыть. А ты меня даже не поуговаривала.
— А я вообще не люблю мужчин уговаривать.
— А я не мужчина.
— А кто же, интересно?
— Я? Большой ребенок.
— Все вы мужики — большие дети, с рождения и до старости. И любите, чтобы вас уговаривали.
Сын ушел доигрывать на гитаре, а передо мной со всей очевидностью открылась суть проблемы моих взаимоотношений с доктором Стеценко. Конечно, ему нужно, чтобы его по-уговаривали. В его представлении должно быть так, а не иначе. А все, что развивается не по плану, сбивает его с толку, поэтому он так глупо себя ведет.
А вот фиг тебе, мстительно подумала я. Его уровень развития вполне позволяет отказаться от стереотипов и не дать сбить себя с толку.
Организовывать кофе в койку не буду, и не надейтесь.
Раздался Телефонный звонок. Это звонил наш прокуратурский водитель, сказать, что машина сломалась, он застрял где-то на выселках, и сегодня мы на него можем не рассчитывать.
Замечательно, в сердцах подумала я, достойное завершение трудового дня. А я еще собиралась найти и допросить режиссера Фиженского. Но я-то женщина, меня, в отличие от особей мужского пола, внеплановым развитием событий из седла не вышибешь. Я набрала телефон Регины.
— Дорогая подруга, — взяла я быка за рога, как только она отозвалась, — удели мне полчаса твоего драгоценного времени, отвези мое чадо к бабушке.
— Нет проблем, — тут же отозвалась подруга. — Сейчас буду, я как раз неподалеку от тебя.
Через десять минут она уже звонила в дверь и претендовала на чашку кофе.
— Что-то у тебя бледный вид, — сказала она, сделав первый глоток.
— Устала, — коротко ответила я. Мне не хотелось вдаваться в подробности насчет событий последних дней и особенно насчет звонков маньяка.
— Зачем тогда тебе командировка? Отдохни.
— Не могу.
— А ты через «не могу». — Совет, достойный Регины.
— Я не могу бросить дела на полдороге.
— А почему, собственно? Ты вот не интересуешься жизнью ближайшей подруги, а я тут на две недели легла в клинику неврозов. Отдохнуть от этой сумасшедшей жизни. И мне там провели курс психотерапии.
— Ив чем он заключается? — мне стало смешно.
— В том, что себя надо беречь. Вот ты похожа на пугало огородное, потому что ты слишком много ответственности на себя взвалила.
— Спасибо, — пробормотала я.
— Не за что. Я еще мягко выразилась, щадя твои чувства. Так вот, основной принцип: будь проще. Пыль у тебя дома лежит? Ляг рядом с ней и отдохни.
— Ну и как там в клинике неврозов? — я мягко изменила тему.
— Нормально. Публика там, конечно, зашибись. Но больных ни одного. В основном все отдыхающие.
— То есть?
— Клиника неврозов, — популярно объяснила мне Регина, — это место, где модно отдыхать от нервной жизни под присмотром специалистов. Там полно актеров, телеведущих, еще там были две дамы-романистки.
Я подумала, что отвезя Гошку к бабушке, можно сегодня не искать Фиженского, а съездить в клинику неврозов, Регина с удовольствием мне там все покажет и расскажет.
Я погрузила Гошку с гитарой и рюкзаком в машину к Регине, и мы двинулись в путь. По прибытии ребенок был сдан бабушке по описи в целости и сохранности, получил от меня ценные указания по безопасному поведению, как всегда, отмахнулся от них, считая себя умнее всех, и я вместе с Региной отбыла на экскурсию в заведение, где нынче модно отдыхать от превратностей судьбы.
Регина заверила меня в том, что в силу заведенных ею там прочных связей она может проникать туда в любое время суток. Нас действительно пустили туда беспрепятственно, и даже, на мое счастье, дежурил доктор, который два года назад обслуживал актрису Климанову, — колоритнейший пожилой дядечка, с роскошными усами и англоманской курительной трубкой.
Я и оглянуться не успела, как он уже поил нас кофе в ординаторской, и даже достал бутылочку ликера. Ликер оказался ароматным, доктор симпатягой, его белый халат вкусно хрустел, и вообще обстановка тут была такой располагающей, что я ощутила острую зависть к Лешке Горчакову, который лежит себе сейчас в больничной палате и имеет уважительную причину не думать о работе.
Доктор поинтересовался, какой у меня стаж следственной работы, и выразил вежливое удивление, что я до сих пор еще не была пациенткой их богоугодного заведения.
— А вы не хотите у нас полежать? — спросил он. — Палату отведем самую лучшую…
— Вы думаете, уже пора?
— Конечно. Ваша работа связана со стрессами и перегрузками. Более того, простите за неделикатность, с личной жизнью у вас тоже не все в порядке.
— А это вы откуда знаете? — ощетинилась я, переведя грозный взгляд на Регину, но та сделала вид, что кофе очень горячий.
— Вижу, — сказал доктор. — Лучше восстановиться, пока не дошло до галлюцинаций. Выйдете отсюда как новенькая, и со всеми расправитесь одной левой.
— А как у Татьяны Климановой, получилось компенсироваться?
— Вы имеете в виду мою бывшую пациентку? Увы. Но моей вины тут нет.
Раскрою вам одну маленькую тайну. Она только по документам у нас лежала.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |