Под воздействием новой системы производства повсюду усиливается сопротивление «тигельному» процессу. Расовые, этнические и религиозные группы отстаивают свое право на существование и продолжают гордо сохранять свою самобытность. Ассимиляция была идеалом индустриального общества, отвечавшим его потребностям в однородной рабочей силе. Новым идеалом становится разнообразие, что соответствует новой системе создания материальных благ.
Правительства могут оказаться вынужденными, несмотря на враждебность, давать пристанище определенным группам, как это произошло с турками в Германии, корейцами, филиппинцами и выходцами с островов Южно-Китайского моря в Японии или североафриканцами во Франции. Одновременно властям придется посредничать между ними.
Постепенно делать это будет все труднее, поскольку идеал однородности (как, например, в Японии) или «тигеля» (в США) теперь сменяет идеал «салата», где различные ингредиенты сохраняют свой вкус.
Лос-Анджелес с его корейскими торговыми кварталами, вьетнамскими предместьями, большим числом жителей мексиканского происхождения, его 75 этнически ориентированными изданиями, не говоря уж о евреях, афроамериканцах, японцах, китайцах и большой иранской колонии, представляет собой такой новый пример разнородности. Но если иметь в виду идеал «салата», правительствам нужны будут новые правовые и социальные средства для
его достижения, которыми они в данный момент не располагают, а ведь они должны будут взять на себя роль арбитра во все более сложных и яростных дебатах. Как раз когда регионы, страны и международные силы борются за власть, это создает почву для растущего антидемократического экстремизма и насилия.
МОЗАИЧНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
Массовая демократия предполагает существование «масс». Она опирается на массовые движения, массовые политические партии, средства массовой информации. Но что происходит, когда массовое общество начинает рассредоточиваться, когда движения, партии и средства массовой информации распадаются на части? В то время как мы переходим к экономике, базирующейся на невзаимозаменяемом труде, в каком смысле мы можем продолжать говорить о «массах»?
Если технология позволяет производство продукции по индивидуальным заказам, если рынки разбиваются на области применения, если средства массовой информации множатся, а культура становится все более разнородной, почему в политике нужно по-прежнему ориентироваться на существование однородных «масс»?
Все эти перемены, касаются ли они усиливающегося «местничества», сопротивления глобализации, экологического активизма или роста этнического и расового самосознания, лишь отражают возрастающую социальную разнородность в странах с передовой экономикой. Они свидетельствуют о конце массового общества.
Но при демассификации потребности людей — а отсюда и их политические требования — разнообразны. Как исследователи рынка в коммерческом деле обнаруживают все более различающиеся сегменты и «микрорынки» для продукции, что отражает увеличивающееся разнообразие стилей жизни, так и политиков донимают содержащие все больше различий требования со стороны их избирателей.
Несмотря на то что массовые выступления могут заполнить площадь Тяньаньмэнь в Пекине или Вацлавскую площадь в Пра-
ге, в развитых странах массовые движения, хотя и являются по-прежнему важным фактором, переживают ускоряющийся распад. Встретить массовое единодушие (за исключением небольшой группы первоочередных проблем) становится все труднее.
Первым результатом распада массового общества является резкое смещение в и без того чрезвычайно сложной политической жизни. С точки зрения победы на выборах, перед ведущими лидерами индустриальной эпохи стояла сравнительно легкая задача. В 1932 г. Франклин Д. Рузвельт смог создать коалицию из полдюжины групп — городских рабочих, малоимущих фермеров, иммигрантов, интеллектуалов. Этого было достаточно, чтобы его демократическая партия находилась у власти в стране почти треть века.
Сегодня кандидату в американские президенты приходится собирать коалицию не из четырех или шести основных блоков, а из сотен группировок, каждая из которых имеет свою программу, каждая весьма изменчива, а многие существуют лишь несколько месяцев, а то и недель. (Отсюда расходы на чрезвычайно дорогую телевизионную рекламу, что помогает объяснить возрастающую стоимость американских выборов.)
Таким образом, как мы видим, это уже больше не массовая демократия, а взрывоопасная, весьма динамичная «мозаичная демократия», которая соответствует мозаичной экономической структуре и действует по своим правилам. Это заставляет нас по-новому взглянуть на самые основные исходные положения демократии.
Массовые демократии предназначены главным образом реагировать на массовые входные данные — массовые движения, массовые политические партии, средства массовой информации. Они до сих пор не знают, как совладать с таким разнообразием. Это делает их еще гораздо более уязвимыми при наступлении тех, кого мы могли бы называть «решающими меньшинствами».
РЕШАЮЩИЕ МЕНЬШИНСТВА
Ученые, изучающие турбулентность, нестабильность и хаос в природе и обществе, знают, что одни и те же системы, будь то химические соединения или страна, ведут себя по-разному в зави-
симости от того, в каком они состоянии — равновесия или неуравновешенности. Если слишком сильно раскачать какую-либо систему — систему пищеварения, компьютерную сеть, систему городского транспорта или государственный строй, это нарушит ее законы и приведет к странным результатам.
Когда окружающая обстановка становится слишком бурной, системы перестают быть линейными, а это предоставляет широкие возможности для маленьких групп. Фактически мы стремительно входим в новый этап политической жизни, который можно было бы назвать «временем возможностей» для решающих меньшинств.
Поскольку политическая жизнь утрачивает черты массовости, лидеры, которые прежде имели дело с более или менее предсказуемой политической клиентурой, видят, как она распадается на великое множество мелких, временных, однопроблемных группок, которые беспрестанно объединяются, разъединяются и вновь объединяются в альянсы, причем все это происходит очень быстро.
Какая-нибудь одна из них, оказавшись в нужный момент на стратегически важном политическом перекрестке, может усилить свое влияние. В 1919 г. железнодорожный машинист Антон Дрекслер возглавил маленькую политическую группу в Мюнхене, которая не пользовалась известностью. На ее первое общее собрание явилось только 111 человек. Выступавший держал речь перед собравшимися 30 минут. Его звали Адольф Гитлер6.
Существует множество объяснений политического взлета Гитлера, но еще одно можно найти в новой научной теории о неуравновешенных системах. Эта новая теория учит нас, что в моменты крайней нестабильности, как это было в Германии того времени, происходят три вещи. Предоставляется абсолютный шанс увеличить размах деятельности. Давление со стороны внешнего мира оказывается чрезмерным. И положительная ответная реакция дает эффект растущего снежного кома.
Эффект снежного кома в сегодняшних условиях жизни вполне могут создать средства массовой информации. Наведя свою ручную камеру, репортер может тут же запечатлеть даже самую маленькую группу политических маньяков или террористов, тем самым придать ей в сознании многих людей по всему миру гораздо большее значение, чем то, на что они сами рассчитывали. Как
только это происходит, группа оказывается в центре внимания, другие средства информации освещают ее деятельность, что в свой черед придает ей все большую популярность. Обеспечен «цикл положительной ответной реакции».
Эффект снежного кома может также происходить и другими путями. В условиях экономики, связанной со всем миром, иностранцы, имеющие свои политические или экономические интересы, способны обеспечить приток денег и средств к маленькой группе, которая внезапно проявит большой размах и тем самым привлечет еще больше средств.
Шанс, помощь извне и эффект снежного кома — вот те факторы, которые помогают объяснить, почему повсеместно в истории массовой демократии экстремистские культы, революционные клики, хунты и подпольные организации возносились во времена бурной сумятицы, почему прежде совсем незначительная группа внезапно может стать «решающей». При мозаичной демократии возникает совсем особая ситуация. В прошлом большинство могло временами обуздать или сокрушить опасных экстремистов. А если этого объединенного большинства нет?
Разумеется, некоторые решающие меньшинства могут быть вполне хорошими. Но многие губительны для демократии. Они весьма разнообразны. Масонская ложа П-2 в Италии стремилась захватить государственную власть. Еврейская Лига Защиты при поддержке граждан США стремилась к власти в Израиле. Неонацистские группы, иногда отлично вооруженные, изрыгающие антисемитскую и расистскую хулу, мечтают быть у власти в Вашингтоне. Некоторые из их членов уже участвовали в вооруженных стычках с Федеральным бюро расследований. Одна афро-американская организация в США, возглавляемая почитателем Гитлера, рассчитывает увеличить число своих сторонников с помощью беспроцентного займа в 5 млн. долл., предоставленного главой Ливии Каддафи. Добавим к этой адской смеси страдающее мегаломанией движение ларушистов с его «разведывательными операциями», филиалами и боевыми группами, распространившимися от Соединенных Штатов до Западной Германии и Мексики7.
По утверждению доктора Уильяма Тафойа, знаменитого эксперта ФБР, специалиста по прогнозам, поскольку в предстоящее десятилетие общественное недовольство в Соединенных Штатах
будет усиливаться, число групп, разжигающих ненависть, увеличится. Эти группы будут пытаться внедриться в полицейские органы США, с тем чтобы содействовать актам внутреннего терроризма. «Если бы я был расистом, то, конечно же, самым подходящим вариантом для меня было, получив жетон полицейского, проводить в жизнь свои планы», — говорит Тафойа8.
Называя безработицу, нищету, отсутствие жилья и неграмотность причинами, порождающими общественное недовольство, Тафойа связывает с этим рост числа преступлений на расовой почве, бесчинств и уличных нападений и предупреждает, что структура общественного правосудия превратилась в «ворох сухой соломы», ожидающей искры, чтобы заполыхать.
Но не только социальные условия внутри страны имеют в данном случае значение. Такие группы эмигрантов, как курды в Швеции или сикхи в Канаде, и на новом месте проживания находятся во власти тех же политических страстей и ощущения несправедливости, с которыми они покинули родные края. В прежние времена эмигранты были в значительной степени разъединены со своим отечеством. Сегодня при современных средствах коммуникации и авиасообщении их связи с родиной не прерываются, и политические движения продолжают свою жизнь за границей. Такие группы вынашивают планы захвата власти не в стране пребывания, а в родной стране, и данное обстоятельство усложняет и создает напряженность в международных отношениях.
При нормальных условиях такие группы не имеют существенного значения, но они могут послужить толчком, когда культурная и социальная обстановка спокойна, а политическая жизнь парализована или же политические партии вяло соперничают, в подобной ситуации даже малый партнер в коалиции может нарушить равновесие власти.
Жизнеспособные демократии должны допускать возможно большее разнообразие, ведь нет ничего необычного, а тем более пугающего в существовании таких групп, но это пока политическая система пребывает в равновесии. А если нет?
Мы уже живем в мире, где фанатизм едва сдерживается. Группы стремятся навязать тоталитарную догму не одной стране, а всему миру. Высшие духовные лица шиитов подстрекают к расправе, призывая убить Салмана Рушди, писателя, который своим творче-
ством оскорбил их. Лица, протестующие против абортов, бомбят клиники. Сепаратистские движения, выступающие в защиту своей национальной самостоятельности, оставляют начиненные взрывчаткой автомашины, приводя к массовым жертвам. А религиозно-политические террористы не находят ничего лучшего, как бросить гранату в кафе или учреждение, словно смерть простого служащего или коммивояжера с портфелем рекламных проспектов сможет увеличить их заслуги перед Богом.
Вследствие устарелого понимания прогресса многие на Западе полагают, что фанатичные, противоречащие здравому смыслу, разжигающие ненависть идеологии исчезнут с Земли, когда общества станут более «цивилизованными». Нет большего заблуждения, заявляет профессор Еврейского университета в Иерусалиме Йецкель Дрор. Будучи известным во всем мире политологом и специалистом по прогнозам, Дрор утверждает, что «конфессиональные конфликты, «священные войны», добровольно обрекающие себя на смерть и мученичество «воители за веру» не являются всего лишь реликтами, сохранившимися как пережиток прошлого. Он считает их предвестниками будущего9.
В своем исследовании «высокоинтенсивных агрессивных идеологий» он обосновал их угрозу для всего мира. Но для демократий существует внутренняя угроза, поскольку культура и экономика преобразуются в новую структуру, возникают новые взрывоопасные проблемы, опасность существует как со стороны решающих меньшинств, так и возрастающего в мире фанатизма.
Подъем экономики нового типа, доселе неведомого, несет с собой угрозу для многих людей, требуя быстрых перемен в методах работы, стиле жизни, привычках, что вызывает у огромных масс народа, страшащегося будущего, приступы консервативной реакции. Это приводит к брожению умов, которым спешат воспользоваться фанатики. Это предоставляет исключительные возможности опасным меньшинствам, которые живут в надежде вырваться на национальную или мировую арену и ввергнуть всех нас в новое средневековье.
Вместо широко разрекламированного «конца идеологии» мы видим, как и внутри страны, и в мире в целом появляется множество новых идеологий, причем каждая вдохновляет своих приверженцев только ей присущим видением действительности.
В то время как мы занимаемся славословием в отношении предполагаемого конца идеологии, истории и холодной войны, мы можем оказаться перед концом демократии, как мы ее понимаем — массовой демократии. Передовая экономика, опирающаяся на компьютеры, информацию, науку и высокоразвитые средства коммуникации, ставит под вопрос все традиционные представления о демократии, требуя от нас их переосмысления в соответствии с реалиями приближающегося XXI в.
Чтоб сделать это, нам надо яснее представить себе, как работает система и насколько она уже изменилась.
21. НЕВИДИМАЯ ПАРТИЯ
Вскоре после того как Рональд Рейган был избран американским президентом, Ли Этуотер, один из его главных помощников (вслед за тем возглавивший избирательную кампанию Джорджа Буша и ставший председателем Национального комитета республиканской партии), встретился с друзьями на званом завтраке в Белом доме. Его откровенность в разговоре за столом была поразительной.
«В предстоящие месяцы вы много услышите о рейгановской революции, — сказал он. — Во всех выпусках новостей будет сообщаться о резких переменах, которые он намерен осуществить. Но не верьте этому. Рейган много чего хочет изменить. Но реальность такова, что он не в состоянии сделать это. Джимми Картер сдвинул «систему» на пять градусов в одном направлении. Если мы с вами здесь хорошенько возьмемся за дело и нам будет сопутствовать удача, то Рейгану, возможно, удастся повернуть на пять градусов в противоположном направлении. Так что в сущности рейгановская революция будет возвращением на прежний курс»1.
Несмотря на то что средства массовой информации сосредоточивают внимание на отдельных политиках, замечание Этуотера дает понять, в какой степени даже самый известный и высокопо-
ставленный лидер является пленником «системы». Разумеется, речь здесь не идет ни о капитализме, ни о социализме, система эта — бюрократизм. Ибо бюрократия есть самая распространенная форма власти во всех промышленных странах.
В действительности именно бюрократы, а не демократически выбранные должностные лица обеспечивают работу всех правительств на повседневной основе и подготавливают подавляющее большинство решений, которые обычно приписываются президентам или премьер-министрам.
«Все японские политики, — пишет Йоши Цуруми, глава Центрального фонда стран тихоокеанского бассейна, —...стали полностью зависимы от главных бюрократов в составлении и прохождении законопроектов. Как в театре Кабуки, они разыгрывают сцены «обсуждения» законопроектов по сценариям, разработанным верхушкой бюрократии каждого министерства»2.
То же самое в той или иной степени можно отнести к государственным учреждениям Франции, Англии, Западной Германии и других стран, которые принято считать демократическими. Политические лидеры постоянно жалуются на трудности, с которыми им приходится сталкиваться, когда они пытаются добиться от бюрократов выполнения своих пожеланий. Дело в том, что вне зависимости от того, сколько партий ведут между собой борьбу на выборах, кто их них получает большинство голосов, есть одна партия, которая побеждает всегда. Я говорю о невидимой партии бюрократии.
МИНИСТЕРСТВО XXI ВЕКА
Новая революционная экономика преобразует не только бизнес, но и сферу государственного управления. Это будет происходить путем изменения основного взаимоотношения между политиками и бюрократами и коренной реструктуризации самой бюрократии.
Уже это вызовет перераспределение власти самой бюрократии. Отличным примером может служить японское министерство по-
чтовой связи и телекоммуникаций. С 1949 г. это министерство выполняло три основные функции. Оно осуществляло руководство почтовыми отделениями и, подобно многим европейским почтовым службам, предлагало клиентам заключение договоров страхования и открытие счетов. (Изначально это было сделано для жителей отдаленных сельских районов, которые в основной своей массе не были охвачены банками и страховыми компаниями.) В могущественном Токио Тейшиншо, как тогда называлось это правительственное учреждение, считалось второстепенным министерством.
Переименованное теперь в министерство почтовой связи и телекоммуникаций, данное учреждение невероятно разрослось и приобрело огромное влияние, его часто называют «министерством XXI века». Свой новый статус оно получило после 1985 г., когда, выдержав острейшую конкурентную борьбу, стало отвечать за развитие всей японской телекоммуникационной индустрии, от радио- и телевещания до информационной связи.
Таким образом, оно объединяет в себе финансовые функции (которые все больше зависят от передовых телекоммуникаций) и непосредственно телекоммуникационное обеспечение. Отсутствие организационного пересечения, вероятно, стратегически важно.
Объясняя восхождение этого министерства к власти журнал «Jornal of Japenese Trade and Industry» пишет: «Сложное информационно ориентированное общество, в котором информация беспрепятственно циркулирует благодаря телекоммуникациям, само по себе не является совершенным. Чем больше информации, тем больше людей, товаров и денег. Когда распространяется информация об изделии, как в рекламе, люди идут и покупают его. Поток информации подкрепляется «материальным потоком» и «денежным потоком». Министерство почтовой связи и телекоммуникаций, единственное среди министерств, имеет прямую заинтересованность во всех этих трех проявлениях»3.
Разумеется, другие правительства по-иному распределяют функции между своими министерствами и департаментами, но едва ли нужен провидец, чтобы предсказать, что власть будет перетекать к тем управлениям, которые в суперсимволической экономике контролируют информацию и расширяют сферу своих полномочий.
Когда образование и профессиональное обучение станут основными факторами для повышения экономической эффективности, когда научные исследования и новые разработки будут более результативными, когда будет осознана важность проблем окружающей среды, тогда учреждения, занимающиеся этими отраслями, приобретут больший вес в обществе по отношению к тем ведомствам, функции которых утрачивают свое значение.
Но это внутрибюрократическое перераспределение власти лишь малая часть раскрывающейся картины.
ГУЛЯЮЩЕЕ ПО МИРУ УЧЕНОЕ СЛОВЕЧКО
По прошествии полувека, когда правительства непрерывно брались решать многочисленные задачи, десятилетия с момента старта суперсимволической экономики демонстрируют поистине замечательный рост.
В промышленно развитых странах разные лидеры, такие непохожие, как республиканец Рональд Рейган и социалист Франсуа Миттеран, начали систематически сокращать круг деятельности правительства. Их поддержали Карлос Салинас де Гортари в Мексике, Саддам Хусейн в Ираке и множество других государственных лидеров, а что более важно — реформаторы в странах Восточной Европы, которые вдруг все разом начали требовать, чтобы основные государственные предприятия были денационализированы или их задания свернуты с тем, чтобы выполнялись другими. Приватизация стала модным словечком, гуляющим по миру4.
Так громко звучавшее повсюду, оно стало символизировать победу капитализма над социализмом. Но поворот к приватизации не может расцениваться как «капиталистический» или «реакционный» политический курс, что происходит довольно часто. Противодействие приватизации и подобным ей мерам отнюдь не «прогрессивно». Так или иначе это есть защита от устроившейся у власти невидимой партии, от которой в значительной степени зависит жизнь людей безотносительно к тому, «либеральные» их
правительства или «консервативные», «правые» они или «левые», «коммунистические» или «капиталистические».
Более того, некоторые обозреватели проводят параллели между поворотом к приватизации в государственном секторе и происходящей сегодня реструктуризацией бизнеса в частном секторе.
Мы уже были свидетелями, как большие фирмы распадаются на мелкие прибыльные центры, их пирамиды выравниваются, образуются свободно организованные информационные системы, которые разрушают бюрократические гнезда и перекрывают к ним пути.
Трудно было предположить, что если мы меняем структуру бизнеса, а правительство оставляем прежним, то тем самым создаем поразительное организационное несоответствие, которое может нанести ущерб обоим. Передовая экономика требует постоянного взаимодействия между ними. Таким образом, подобно супружеской паре, живущей бок о бок много лет, бизнес и правительство в итоге должны перенять друг у друга кое-какие черты. И если один реструктуризуется, нам следует ожидать соответствующих изменений в другом.
ДЕМОНСТРИРОВАТЬ, ЧТОБЫ ДЕЙСТВОВАЛО
В 1986 г., когда во главе фирмы встал Аллен Меррей, Мобил Корпорейшн была в Америке третьей по счету крупной компанией. Подобно другим нефтяным компаниям в начале 80-х годов Мобил стремилась вкладывать капитал в различные предприятия. Она приобрела Монтгомери Уорд, громадную фирму розничной торговли, и Контейнер Корпорейшн, производившую упаковочную тару.
Как только Меррей возглавил руководство, он перешел к энергичным действиям. Менее чем через два года он распродал имущества на 4,6 млрд. долл., включая фирмы Монтгомери Уорд и Контейнер Корпорейшн. «Мы вернули Мобил на главную дорогу, — заявил Меррей. — Мы будем заниматься тем делом, которое хорошо знаем». Нефтяные инженеры, свернувшие не на тот путь, оказа-
лись не очень-то хорошими продавцами женской одежды или картонных ящиков5.
Такой же пересмотр функций начинает теперь происходить в правительстве. То, что в коммерческих делах означает «отделаться», политики мира определяют как «приватизировать».
Так, правительство Японии решило снять с себя железнодорожный бизнес. Когда оно объявило о своем намерении продать Японские национальные железные дороги, служащие объявили забастовку. Во время скоординированной кампании саботажа, руководимой группой радикалов Чукаку-ха, или «Средний центр», было повреждено сигнальное оборудование в 24 местах семи районов и движение поездов в Токио оказалось парализованным. Пожар уничтожил одну станцию. Профсоюз железнодорожников осудил саботаж. Почти 10 млн. пассажиров оказались в затруднительном положении. Но правительство осуществило свои планы, и теперь железнодорожные линии находятся в частной собственности6.
Японское правительство решило то же самое предпринять и в отношении телефонного бизнеса. Это привело к продаже Японской телефонной и телеграфной сети, крупнейшей фирмы, где работали 290 000 человек. Когда собственность фирмы перешла из государственного в частный сектор, она через какое-то время стала одной из наиболее высоко оцениваемых корпораций в мире7.
Из других стран поступали аналогичные новости. Аргентина приватизирует 30 компаний... Западная Германия продает «Фольксваген»... Французское правительство освобождается от фирмы оборонной промышленности «Матра», а заодно распродает такие крупнейшие государственные предприятия, как «Сент-Гобен», «Парибас», «Компания Женераль д'Электриситэ» и даже рекламное агентство «Авас».
Великобритания продает акции английской авиакосмической компании и национальной телекоммуникационной компании... Хитроу, Гэтуик и другие аэропорты теперь принадлежат частной ВАА (некогда государственному управлению аэропортами), приватизируется и автобусное обслуживание. Канада продает частному сектору акции авиационной компании «Эр Канада»8.
Если посмотреть в перспективе, то приватизация во всем своем объеме всего лишь укус блохи в тело динозавра, и даже недавно
приватизированные фирмы могут быть снова национализированы в случае резкой смены политического курса или мирового экономического краха.
Тем не менее происходит глубокое переосмысление — первый смелый шаг для сокращения и реструктуризации правительств в том же направлении, в каком в данный момент происходят организационные изменения в частном секторе.
Однако ничто не свидетельствует, что приватизация есть панацея, как утверждает Маргарет Тэтчер и пуристы свободного рынка. Она часто таит в себе довольно большое число изъянов. И все же в то время, когда все правительства сталкиваются с калейдоскопичным, запутанным окружающим миром, приватизация помогает лидерам стран сосредоточиться на стратегических приоритетах, а не расходовать попусту средства налогоплательщиков.
Что еще более важно, приватизация ускоряет время реакции и в деле освобождения от лишнего и в деле сохранения нужного. Она помогает правительствам не отставать от темпов жизни и соответствовать потребностям суперсимволической экономики.
Однако же приватизация — не единственный способ, которым правительства, сознательно или нет, пытаются справиться с новой реальностью.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ИЕРАРХИЙ
Как мы уже выяснили ранее, многие корпорации — от автомобилестроения до авиалиний — стремятся к сокращению на уровне «вертикальной интеграции», к опоре на собственные кадры, сосредоточению на главном направлении деятельности, избегая принимать на себя обязательства за пределами фирм-поставщиков.
Многие правительства, несомненно, тоже пересматривают, что им выгоднее — принимать решения или «покупать» их, и размышляют над тем, стоит ли им руководить лабораториями и прачечными и выполнять тысячи других обязанностей, которые могут быть переданы на сторону. Правительства начинают понемногу осознавать, что их задача — передать функции, а не исполнять их.
Сама такая попытка нового подхода в правительственной сфере, стремление освободиться от лишних обязанностей и передать руководство отдельными направлениями в частный сектор являются зеркальным отражением происходящей в промышленности переоценки вертикальной интеграции.
Кроме того, как и бизнесмены, правительства начинают действовать в обход своих иерархий, содействовать ниспровержению бюрократического засилья. «Сегодня в Вашингтоне государственных иерархий гораздо меньше, чем во времена Рузвельта, — заявляет политолог Сэмюэл Попкин из Калифорнийского университета в Сан-Диего. — Меньше стало руководителей, с которыми президенту нужно было общаться, и хочется надеяться, что они успешно справляются со своими обязанностями в своих управлениях или комитетах»9.
Власть изменилась, ушла от старой иерархии, создавая гораздо более подвижную, разнородную систему с постоянно меняющимися центрами власти.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |