В то время как Генрих отнесся к нам с неподдельной теплотой, Конде, судя по всему, не собирался скрывать своего недоверия. Выглядел он слабее Наварра, его лицо было безлико красивым, а улыбка — сдержанная и немного кислая.
— Monsieur le Roi, — весело произнес Генрих. — Рад видеть тебя и твое семейство. Рад тому, что вхожу в Лувр как друг.
Он не поклонился, поскольку сам был королем. Карл хранил серьезность.
— Что ж, вот ты и с нами, кузен. Советую вести себя с нашей сестрой как положено. Мы умеем обращаться с еретиками, которые ведут себя неподобающим образом.
Наварр непринужденно рассмеялся.
— Буду относиться к ней как к принцессе, каковой она и является. Впрочем, скоро она станет королевой. Я знаю, что стою на вражеской земле — даже еще страшнее, стою перед братьями своей будущей супруги, а потому каждый мой шаг должен доказать мои лучшие намерения.
Карл что-то удовлетворенно проворчал. Адмирал Колиньи очень уважал Наварра и в прошедшие несколько недель часто говорил королю об уме Генриха, о его смелости и честности.
Эдуард поднялся и поцеловал кузена. Наварр, на полголовы ниже моего сына, грубоватый и простой, проигрывал рядом с гибким и элегантным герцогом Анжуйским, нарядившимся в изумрудный китайский шелк, вышитый крошечными блестящими золотыми карпами.
— Добро пожаловать, кузен, — улыбнулся Эдуард.
— Я слышал, ты великолепно играешь в теннис, — ответил Наварр. — Предпочитаю соперничать с тобой на площадке, а не на поле боя.
— Возможно, мы организуем матч. — Эдуард положил руку на плечо Наварра и повернул его ко мне. — Моя мать, королева.
Наварр обратил на меня теплый открытый взгляд.
— Madame la Reine.
Я быстро подошла к нему и заключила в объятия.
— Очень сожалею о смерти твоей матери, — прошептала я ему на ухо. — Она была мне дорогой подругой.
Наварр крепко меня обнял, а когда отпустил, глаза его сияли.
— Моя мать всегда любила вас, Madame la Reine.
— Тетя Катерина, — поправила я Генриха и поцеловала в губы.
Он рассмеялся, стараясь развеять охватившее нас чувство потери.
— Тетя Катерина, у меня еще не было случая поблагодарить вас за книгу Ринальдо. Мне она так нравится, что я постоянно ее перечитываю.
— После стольких лет ты все помнишь, — поразилась я. — Но вряд ли ты проделал такой долгий путь, просто чтобы поболтать со своей старой тетей.
Я взяла Генриха за руку и кивнула на распашные двери. В проеме появилась Марго — темноволосое, темноглазое волшебное видение в платье из синего атласа. Прозрачная накидка из тонкого шелка переливалась голубым и фиолетовым. Прирожденная кокетка, она высоко держала подбородок, из-за чего ее длинная шея напоминала лебединую. Она слегка наклонила голову и взглянула на Генриха с игривой улыбкой. Он был по-настоящему поражен и с трудом отвел глаза, смутившись, что все заметили его плотоядный взгляд.
— Monsieur le Roi, — промолвила Маргарита, слегка присев и протянув ладонь, бархатную и белую, точно молоко.
Наварр прижался к руке губами. Выпрямившись и успокоившись, он произнес:
— Ваше королевское высочество, вы по-прежнему бегаете быстрее меня?
Моя дочь рассмеялась.
— Очень может быть, ваше величество. К сожалению, сейчас мне мешают эти ловушки.
Она указала на свои тяжелые юбки.
— А! — Наварр изобразил разочарование. — А я-то надеялся, что после ужина мы с тобой посоревнуемся.
Марго рассмеялась, притянула его к себе и поцеловала в губы, как и надлежало кузенам. Затем мы поприветствовали принца Конде; эти приветствия с обеих сторон были более сдержанными. Потом все проследовали в обеденный зал.
Собравшиеся были в восторге от Генриха. Беседа постоянно прерывалась смехом. После ужина я повела его на балкон, выходящий на Сену. В последнюю неделю лето обрушило на город всю свою мощь. С грязной реки не доносилось ни дуновения, ощущался лишь слабый запах разложения. Генрих облокотился на перила и посмотрел на реку и на город с видом любовника, вернувшегося после долгой разлуки.
Мы помолчали, и я спокойно сказала:
— Твоя мать говорила, что ты писал мне письма, но она их не отправляла.
Выражение лица Генриха не изменилось, однако я почувствовала вдруг какую-то настороженность. Он пожал плечами.
— Думаю, что моя… юношеская фантазия ее пугала. У меня были вопросы о предметах, которых она не понимала.
— В тот день, когда ты бежал за теннисным мячом, мне показалось, что нас с тобой поразила одна и та же воображаемая картина, — призналась я. — Я не ошиблась?
Он ответил не сразу.
— Моя мать размышляла только о Боге и о грехе. Но в отличие от моих товарищей-гугенотов я не религиозный человек. Я воевал рядом с ними, потому что верю в справедливость их дела. А что касается меня лично, то я верю в реальные вещи — в землю, небо, людей и животных…
— А кровавые видения? — уточнила я.
Наварр отвернулся.
— Мне мерещились мои товарищи, умирающие страшной смертью.
— Я не различаю их лиц, но мои сны и видения в последнее время стали ужаснее. Я всегда принимала эти сны за предупреждения, словно открывалась дверь в будущее, которое можно исправить. Но если ты не веришь в Бога, то, возможно, считаешь, что все это не имеет смысла?
Генрих посмотрел мне в глаза.
— Я верю, Madame la Reine, в то, что этот брак даст нам возможность либо разрушить Францию, либо спасти ее.
— Поразительно, но мы оба пришли к одному и тому же выводу.
— Я прибыл сюда против воли своих советников и друзей. Они боятся этой свадьбы. Думают, что это ловушка и нас здесь уничтожат. Я приехал, потому что верю вам, тетя Катерина. Я верю, хотя все это невероятно, в то, что мы с вами видели одно и то же и желаем предотвратить худшее.
Подняв руку с тяжелой Головой Горгоны, я положила ее на плечо Наварру и пообещала:
— Вместе мы остановим зло.
Заслышав шаги принца Конде и его адъютанта, я повернулась. Они явились за своим королем.
Первые дни августа выдались знойными. За древними стенами Лувра жара, как черный удушающий призрак, висела над дорогой. Дверь в мой кабинет без окон была постоянно открыта не только в надежде на свежий воздух, но и для удобства гостей, советников и портних, которые ко мне приходили. Как-то утром я сидела за столом против кардинала Бурбона, дяди жениха и брата Антуана де Бурбона, которого кардинал много лет назад отлучил от церкви. Убеждения кардинала остались прежними, и здоровье было в полном порядке. У него, пятидесятилетнего, не имелось ни одного седого волоса.
Мы обсуждали свадебный ритуал как внутри, так и снаружи собора, когда охранник постучал в дверной наличник.
— Madame la Reine, — обратился он ко мне, — вас дожидается испанский посол. Просит о немедленной аудиенции с глазу на глаз.
Я нахмурилась. Я плохо знала нового посла, Диего де Цунигу, но его предшественник имел склонность к драматическим заявлениям, и была вероятность, что дон Диего такой же.
Поднявшись, я вышла в коридор. Там, возле моих покоев, переминался с ноги на ногу Цунига со шляпой в руке. Это был маленький, очень серьезный человек среднего возраста. Напомаженные волосы, иссиня-черные и редкие на висках, были зачесаны назад.
— Что у вас за срочное дело, дон Диего? — спросила я без улыбки. — Из-за вас я вынуждена была прервать встречу с кардиналом де Бурбоном.
Посол кое-как поклонился. Видно было, что он разгневан, словно я чем-то его обидела.
— Случилось умышленное нападение, Madame la Reine, и учинила его Франция против Испании.
Я молча уставилась на посла. Он сердито на меня смотрел. В узком коридоре Лувра толпились слуги, придворные и гости Наварра.
— Пойдемте.
Взяв испанца за руку, я привела его в комнату заседаний и посадила в кресло короля за длинным овальным столом.
— Слушаю, дон Диего, — сказала я. — Как Карл обидел своего бывшего шурина?
Брови посла удивленно приподнялись. Он понял, что я действительно не имею представления, о чем речь, и глубоко вздохнул.
— Семнадцатого июля пять тысяч французских солдат, гугенотов, вторглись на территорию испанских Нидерландов. Их командир — лорд Женлис. К счастью, командиры короля Филиппа узнали о предстоящей атаке и преградили путь вашим войскам. От ваших людей осталось лишь несколько человек, среди них — Женлис. Простите мою смелость, но я предлагаю вам откровенно поговорить с его величеством, поскольку его действия нарушили договор с Испанией.
Я прижала руку к губам, удерживаясь от резких слов. Колиньи! Лживый надменный мерзавец совершенно забылся: осмелился послать войска в Нидерланды. Сделал это тайно, надеясь на победу, которая после убедит Карла поддержать безумную войну.
— Это дело предателя. — Мой голос дрожал. — Франция никогда не покусится на суверенность Испании, заверяю вас. Дон Диего, Карлу наверняка не было известно об этом вторжении, он бы его не одобрил. Мы добьемся, чтобы виновник…
Цунига позволил себе неслыханный поступок: прервал королеву.
— Виновник сейчас дожидается аудиенции. Встреча наверняка будет сердечной. Говорят, что у Женлиса есть письмо от короля с выражением поддержки.
— Это невозможно, — прошептала я, поднимаясь на ноги.
— Madame la Reine, все так и есть.
Я покинула комнату и протиснулась по узкому душному коридору мимо потных тел, приветствующих меня, мимо черно-белых испуганных гугенотов. Я остановилась у закрытых дверей апартаментов короля. Там собралась небольшая группа людей.
Среди них был Колиньи. Он держал за плечо усталого гугенота с рябым лицом и густыми рыжими волосами, рука которого висела на черной шелковой повязке. Рядом был молодой принц Конде. Сейчас он улыбался вполне искренне.
Тут к ним подошел Генрих Наваррский. Он обнял Колиньи и расцеловал его. Затем Колиньи представил Наварру незнакомца. Тот попытался встать на колено, но Наварр поднял его. Они обнялись — осторожно, из-за ранения незнакомца. Потом Наварр и незнакомец расцеловались и оживленно заговорили.
«Я снова вижу приближение предательства», — прошептал Руджиери.
Я шагнула вперед, проигнорировала поклоны мужчин и, ни на кого не обращая внимания, посмотрела на незнакомца.
— Скажите мне, сэр, я имею честь видеть лорда Женлиса?
Остальные мужчины притихли. Незнакомец молча пошевелил губами и ответил:
— Да, ваше величество.
— А! — Я протянула руку к его черной повязке. — Ваша рана… Это было ужасно, месье?
У Женлиса покраснели щеки и шея.
— Нет, Madame la Reine. Все почти зажило. Я ношу повязку только по настоянию врача.
— Слава богу, что вас не постигла суровая судьба ваших товарищей. — Я изобразила глупую улыбку суеверной женщины. — Не сомневаюсь, все дело в талисмане, который вы носите.
От мадам Гонди я слышала, что гугеноты считают меня ведьмой, связавшейся с дьяволом.
— Талисман? — удивился Женлис.
— Письмо от его величества с выражением поддержки вашего предприятия, — пояснила я. — Наверное, оно и сейчас у вас?
Лорд в отчаянии взглянул на Колиньи, но глаза адмирала ничего не выражали. Возможно, Женлис почувствовал мою решимость или просто допустил глупейшую промашку.
— Да, — признался он.
Я протянула руку и терпеливо ждала, пока он — неловко из-за ранения — вытащит из кармана письмо. И сразу схватила бумагу. Восковая королевская печать была сломана, мятый лист в пятнах, словно Женлис запачкал его своим потом.
Когда я открыла письмо, прочла его и увидела подпись сына, барьер, сдерживавший мою ярость, рухнул. Не вымолвив ни слова, я оставила мужчин и с бумагой в руке подошла к стражникам, преграждавшим вход в апартаменты короля.
— Разойдитесь! — скомандовала я.
Они не подчинились, тогда я протиснулась между ними, открыла незапертую, к счастью, дверь и пронеслась мимо слуг и аристократов в королевскую спальню, где его величество Карл IX сидел на горшке, в то время как один из господ читал ему вслух стихи. Я красноречиво взглянула на чтеца, тот закрыл маленькую книжку и покинул комнату. Я шумно захлопнула за ним дверь и, помахав письмом, накинулась на Карла.
— Дурак! — крикнула я. — Безмозглый невозможный идиот!
Карл правой рукой неуклюже натянул панталоны, а левой закрыл крышку горшка. Он привык гневаться на весь мир, но так редко слышал, чтобы критиковали его, тем более его мать, поэтому поднял руку, словно обороняясь, и съежился.
— Пять тысяч французских солдат погибли из-за твоей глупости, — продолжала я. — А испанский король узнал об этом прежде меня. Его посол явился сегодня ко мне и сообщил, что Филипп считает это… сумасшествие в Нидерландах началом войны.
— Что из того? — слабым голосом спросил Карл.
— Что из того? — возмутилась я. — Ты рехнулся? Думаешь, мы можем одержать победу над Испанией?
— Адмирал утверждает, что можем, — промямлил король. — Не надо меня оскорблять, мадам.
Я понизила голос.
— Ты мечтаешь о военной славе, но в дурной войне ее не обретешь. Тебя ждут поражение и позор. Люди восстанут против тебя и посадят на трон гугенота.
— Колиньи любит меня, — заявил Карл, — и он любит Францию. Война против общего врага объединит страну.
— Я прожила долгую жизнь, сынок, и видела, что принесла нашей стране война с Испанией. Твой дед потерпел чудовищное поражение, а твой отец провел в плену четыре года. Армия Филиппа нам не по зубам. Ты разве не понимаешь, что Колиньи играет с тобой? Не замечаешь, что он старается настроить тебя против меня?
Карл сжал зубы и закатил глаза.
— Адмирал предупреждал меня, что ты станешь так говорить. Ненормально давать женщине столько власти. Ты слишком долго меня узурпировала.
Эти слова вызвали у меня разлитие желчи: сын как попугай повторял слова Колиньи.
— Если ты так убежден, что война с Испанией в интересах Франции, — произнесла я спокойно, — то адмирал Колиньи должен представить свои предложения Тайному совету, и там разберутся, принять его план или отвергнуть. Если доводы адмирала сочтут разумными, то члены совета поддержат его точку зрения. Невозможно хранить в секрете план успешной войны. Почему бы открыто не обсудить его со всеми?
Карл кивнул.
— Я поставлю в известность адмирала. Мы подготовим презентацию.
— Хорошо, только ты должен кое-что запомнить.
Карл, нахмурившись, посмотрел на меня.
— Ты будешь поступать в соответствии с решением Тайного совета. Если они согласятся с адмиралом, ты объявишь о войне публично. Если нет, такая идея должна быть вычеркнута. Временно.
Сын поразмыслил и ответил:
— Очень хорошо.
— Отлично! Я доложу Совету и назначу дату заседания, а ты передай адмиралу Колиньи: пусть продумает аргументацию.
Я покинула спальню Карла с фальшивой улыбкой на устах. Когда я оказалась в коридоре, где Колиньи и Женлис беседовали с Наварром, то по-прежнему улыбалась.
Колиньи первым обернулся и отвесил мне поклон. Мы улыбнулись друг другу, хотя он наверняка слышал мои крики. В его глазах промелькнул вызов: он ждал, когда я скроюсь из виду, чтобы сразу поговорить с королем.
Когда я проходила, Наварр тоже улыбнулся. Я отвернулась, не в силах вынести его взгляд.
ГЛАВА 40
За восемь дней до бракосочетания собрался королевский Тайный совет. Ночью шел дождь, окна были приоткрыты, и бумаги на столе слегка промокли. Однако воскресное утро не принесло передышки от удушающей жары.
Я устроилась во главе длинного овального стола. По одну руку от меня был Эдуард, по другую — маршал Таванн — беззубый, совершенно лысый шестидесятитрехлетний старик, который сражался за Франциска I у Павии, и вместе они попали в плен. В бою Таванн ослеп на левый глаз. Я любила его, потому что однажды он предложил убить Диану де Пуатье за ее заносчивость. И еще больше я любила маршала за то, что помог Эдуарду одержать победу в Жарнаке.
Подле Таванна сидел его боевой товарищ маршал Коссе. В военное время он был моим представителем у Жанны. В отличие от маршала Коссе был по-прежнему подтянут, с аккуратно подстриженной седой бородой.
Напротив Коссе находился энергичный герцог Неверский, дипломат по имени Луи Гонзага. Родился он в Тоскане, но образование получил в Париже. В юности Гонзага воевал вместе с Монморанси в Сен-Кантене. И наконец, еще одним членом Совета был страдающий подагрой стареющий герцог Монпансье. Его жена когда-то входила в маленькую банду короля Франциска.
Адмирал Колиньи опоздал на несколько минут. При появлении он весело заметил, что Господь велел отдыхать по субботам. Но возможно, Всевышний простит его, поскольку «сегодня, надеюсь, мы займемся богоугодным делом». На его слова никто не ответил, лишь вдали прозвучал раскат грома.
От порыва ветра задрожали свечи, и я сказала:
— Господа! Адмирал Колиньи представит свой план войны, после чего состоится обсуждение.
Я кивнула адмиралу. Тот поднялся, легко опираясь на стол пальцами.
— Пять лет назад, — начал он, — король Филипп направил своего генерала герцога Альбу на завоевание Нидерландов и устроил местному народу террор. С тех пор десять тысяч людей погибли лишь за то, что хотели по-своему молиться Богу. — Колиньи повернулся ко мне. — Вы, Madame la Reine, всегда выступали от имени страны за толерантность. Пусть Франция возвысит свой голос против тирании и добьется свободы. Спасем же невинных, ведь если мы этого не сделаем, прольется кровь десятков тысяч. Остановите, прошу вас, потоки крови.
Я молчала. Колиньи так блестяще обратился к моим чувствам, что я была тронута. Более того, он сыграл на моих темных страхах, словно знал о моих ночных кошмарах. Я подумала, что это невозможно, но потом вспомнила Наварра, облокотившегося на перила и глядящего на остров Сите. «Мне мерещились мои товарищи, умирающие страшной смертью…»
Стараясь избавиться от душевной горечи, я уставилась на тускло поблескивающую столешницу. А взяв себя в руки, подняла глаза на адмирала.
— Я бы им помогла, — заметила я, — но надо смотреть правде в глаза: у Франции недостает средств сместить Альбу. И гугеноты, и королевская армия понесли тяжелые потери. Многолетняя гражданская война почти обанкротила страну. На кампанию, о которой идет речь, у нас нет ни людей, ни оружия, ни денег. Даже если бы мы попытались поддержать ваших невинных, они все равно погибли бы вместе с тысячами французов.
— Этого не случится, — быстро возразил Колиньи, — потому что бороться мы будем не одни. Принц Оранский сразится вместе с нами, тем более что недавно он получил помощь от Германии и Англии.
— Однако уже пять тысяч наших солдат погибли, — напомнила я. — Французская кровь уже пролилась.
— Я считаю, что война с Испанией неизбежна, — заявил адмирал. — Мы можем начать ее сейчас, в Нидерландах, или позднее на нашей земле, когда Филипп захочет расширить свою территорию. Потому мы и должны ударить немедля, пока у нас есть поддержка принца Оранского, Англии и Германии.
— Я помню, — тихо проворчал Таванн, — как два короля совершили ошибку: развязали войну, надеясь взять верх. Им тоже обещали помощь. В конце концов нам пришлось отступить. Мы понесли огромные потери и разорили страну. Война потребует от нас больше жизней и золота, чем мы можем себе позволить.
— Я сражался вместе с Монморанси в Сен-Кантене, когда был зеленым юнцом! — горячо произнес Гонзага, герцог Неверский. — Я шел на битву с мечтой о легкой победе. Испанцы охладили мой пыл, взяв нас в плен.
— Я был в Сен-Кантене, — сообщил Колиньи.
— Да, вы там были. — В голосе Гонзаги слышалось осуждение. — Вы отвечали за оборону города, насколько я помню. Как же мы можем доверить вам жизни солдат, если пять тысяч уже погибли по глупости?
Все загалдели одновременно. Гонзага снова оскорбил адмирала. Герцог Монпансье твердил о вреде, который война нанесет экономике. Старик Таванн прикрикнул на всех и, когда в комнате стало тихо, спросил:
— Адмирал Колиньи, у вас есть еще что сказать?
— Да, — кивнул Колиньи. — Его величество король Генрих Второй выслушивал предложения советников и тщательно их обдумывал, хотя и не обязан был их учитывать. У короля Карла другое положение: по закону он обязан следовать решению Совета. Сначала это можно было понять, потому что, когда король взошел на престол, ему было десять лет. Но сейчас он мужчина, ему двадцать два года. Я считаю оскорбительным для него слушаться старших, даже когда они, на его взгляд, неправы. Я гугенот и выступаю сейчас перед католиками. Тем не менее каждый из вас согласится, что Карл — король, потому что сам Господь посадил его на трон. Разве не так, господа?
Таванн и Монпансье согласились. Мы с Эдуардом обменялись мрачными взглядами, а Гонзага проигнорировал вопрос, ответ на который был очевиден.
— Если Совет отвергнет желание Карла, — продолжал Колиньи, — это будет означать, что отвергнуто желание Бога. Король хочет идти войной на Испанию.
Я задохнулась от такой наглости.
Колиньи пронзительно взглянул на меня.
— Ее величество изумляется. Должен напомнить, что правление — дело мужчин, а не женщин. Так гласит салический закон. И я интересуюсь: кто правит Францией? Кто правит этим Советом? И кто правит Карлом? Каждый присутствующий должен заглянуть в свое сердце, чтобы познать истину. Прислушайтесь к тихому голосу Господа внутри вас. Разве справедливо, если желание короля будет отвергнуто из женского страха перед войной?
Мое лицо горело. Эдуард тихо выругался.
— Клянусь Богом, вы сумасшедший, — бросил Таванн, — и к тому же невежа. Как можно так говорить о нашей королеве?
Я не взглянула ни на Таванна, ни на других советников. Я смотрела на Колиньи и видела уверенность в своей правоте с примесью безумия.
— Это священная война, — изрек адмирал. — Мы освободим людей, мечтающих о свободном вероисповедании. Этой войны хочет Бог, и только дьявол препятствует ей.
В комнате повисла тишина. Я собралась с силами и холодно произнесла:
— У вас все, адмирал? Вы закончили вашу презентацию?
— Да, — отозвался он.
Было заметно, что он чрезвычайно собой доволен.
В обсуждение вклинился герцог Монпансье.
— Ваше высочество, ваше величество, я бы предложил перейти к обсуждению. Адмирал Колиньи изложил нам свою точку зрения и выслушал мнение присутствующих. Чтобы не накалять страсти, давайте тотчас приступим к голосованию.
— Хорошо, — кивнула я. — Если нет возражений.
Возражений не было. Колиньи был убежден в том, что его речь растопила сердца. Его попросили подождать в коридоре. На пороге он задержался и с торжеством на меня посмотрел.
Голосование прошло быстро. Члены Совета единодушно отвергли предложение Колиньи.
Я поднялась и жестом остановила советников, которые собрались вскочить вместе со мной.
— Я сама доложу адмиралу Колиньи о нашем решении.
В коридоре кроме двоих охранников никого не было. Колиньи стоял у стены, сложив руки и опустив голову: он молился. При звуке открывшейся двери он нетерпеливо поднял глаза.
Взглянув на мое лицо, он явно изумился, глаза его приняли жесткое выражение.
— Вот, значит, как. Мне стоило догадаться, что вы заткнули уши. Да что там, вы ведь сами их назначили, они преданы вам.
— Я выбрала их не за преданность, а за мудрость, — возразила я. — Они преданы моему сыну, но ему недостает твердости, которая требуется правителю. Если вы воспользуетесь его слабостью, адмирал, я изгоню вас из двора.
Глаза Колиньи — пронзительно синие под золотистыми ресницами — сощурились, в них промелькнуло упрямство, которое я так часто наблюдала у Карла. Адмирал шагнул ко мне, словно напоминая, что он крупный мужчина, а я — маленькая женщина.
Медленно и выразительно он сказал:
— Мадам, я не могу выступить против того, что вы сделали, но заверяю вас: вы об этом пожалеете. Ведь если его величество не начнет эту войну, вскоре он неминуемо увязнет в другой, из которой не выберется.
Хотя адмирал дышал мне в лицо, я не попятилась. Властно, без страха, смотрела на него.
— Мы принимали вас здесь как дорогого гостя. А вы под крышей короля угрожаете нам гражданской войной?
— Вы будете сражаться не со мной, — уточнил Колиньи, — а с Богом.
Адмирал повернулся ко мне спиной и пошел прочь. Когда он исчез из виду, я прикрыла глаза и прислонилась к стене.
«Под челюсть, вот так», — прошептала тетя Кларисса и накрыла ладонью мою руку, сжимавшую стилет.
ГЛАВА 41
К Карлу я направила бесстрашного Таванна — сообщить о решении Тайного совета. Затем отвела в сторону Эдуарда и поведала ему об угрозе адмирала.
Я попросила герцога Анжуйского сопровождать меня в наше имение в Монсо, до которого из Парижа можно было добраться за день быстрой езды. Мы немедленно выехали, не оповестив короля, чтобы его удивил наш отъезд и чтобы он поверил, будто я действительно оставила его. Я очень надеялась, что Карл ринется в Монсо и станет умолять меня вернуться. Это позволило бы мне вырвать сына из когтей Колиньи, по крайней мере до того, как начнется свадебная церемония.
Через три часа после заседания Совета мы с Эдуардом в экипаже направлялись на юг. Дождь окончился, ветер разогнал облака, и августовское солнце обрушило на нас всю свою мощь. Улицы снова заполнились торговцами, аристократами, клириками и нищими. На фоне католического города выделялись черно-белые одежды гугенотов, которые прибыли праздновать бракосочетание своего лидера — Наварра.
Прислонясь спиной к стенке кареты и глядя в окно, я так погрузилась в свои мысли, что прослушала долгую обличительную речь Эдуарда, направленную против адмирала. На коленях у сына стояла украшенная драгоценностями корзинка, а через его шею был перекинут длинный бархатный шнур от нее. В корзинке поскуливала собачка. Я продолжала молчать, и когда воздух стал слаще, а стук колес приглушила грязь деревенских улиц. Каменные дома сменились деревьями в уборах из темно-зеленых листьев, над дорогой поднималась дымка. Казалось, это души устремляются к небу.
Я все еще не могла разобраться в своем последнем разговоре с Колиньи. Карета подскакивала на ухабах; я закрыла глаза и представила возле себя тетю Клариссу, потрясенную, но бесстрашную, в порванном роскошном платье.
— Каков наглец! — воскликнул Эдуард. — Он думает, что он Моисей, а мы — фараоны.
Собачонка в корзинке задергалась, и сын стал ее гладить. Я открыла глаза.
— Он думает, что он Иисус, — поправила я и затихла, размышляя над собственной аналогией.
Сын взглянул на меня.
— Он не отступится, maman. Ты видела его глаза? Это сумасшедший. Мы должны его остановить.
— Что мы можем сделать? Арестовать его сейчас, до бракосочетания, немыслимо. Представь, какой крик начнется. Колиньи почетный гость на свадьбе. Этим мы подставим Наварра, да и все нас осудят.
Несколько дней я не вспоминала о Наварре. До сих пор я любила его как сына, собиралась выдать за него дочь. Сейчас я вдруг посмотрела на него с недоверием. Знает ли он, что замыслил адмирал?
— Колиньи не скрывает своего желания направить наши войска в Нидерланды, — продолжала я, словно пытаясь убедить саму себя. — Он втерся в доверие к королю. Со стороны Колиньи неразумно напасть на нас сейчас.
— Напасть на нас? — Эдуард резко подался вперед. — Ты имеешь в виду, что все его предложения служат лишь для отвода глаз? Что мы являемся для него главной целью?
Я смотрела на меняющийся пейзаж за окном и думала о парижских улицах, наводненных гугенотами, о Лувре, по коридорам которого сновали люди в черно-белых одеждах.
— Нет, — сказала я. — Конечно нет, если только…
«Вы об этом пожалеете. Ведь если его величество не начнет эту войну, вскоре он неминуемо увязнет в другой, из которой не выберется».
— Если только это не часть более крупного замысла, — закончил за меня Эдуард. — Если только Колиньи, Наварр и все остальные не явились к нам, чтобы захватить корону. Генрих привез в город сотни и тысячи своих последователей. Все кабаки в Париже кишат гугенотами. Они разместились даже в церквях.
— Не могут они быть настолько глупы, — заметила я, дотрагиваясь до тяжелого железного кольца с головой Горгоны.
— Речь же идет Колиньи, а он настолько глуп, что уверен, будто выполняет миссию по воле Господа. — Длинное красивое лицо Эдуарда выражало недоверие. — Он сделает то, что ему «повелит Господь». Даже если он не собирается устроить бунт, даже если не хочет причинить нам вред, он манипулирует Карлом. Мы должны что-то сделать.
— Если мы начнем действовать сейчас, в городе, переполненном гугенотами и настроенными против них католиками, начнется резня.
— Maman! — Эдуард в раздражении прищелкнул языком. — Мы не можем позволить маньяку втянуть нас в войну.
— Обсудим это в Монсо, — предложила я. — Не хочу сейчас рассуждать об этом.
Меня убаюкивало покачивание экипажа. Я снова закрыла глаза и увидела круглое, словно луна, лицо пророка.
«Берегитесь нежности, — изрек он, — и милосердия».
Карл явился в Монсо посреди ночи. Я изобразила гнев, когда взволнованный король поднял меня с постели, но едва могла скрыть свою радость, когда Карл упал передо мной на колени и, обняв меня за ноги, поклялся, что примет решение Тайного совета. Он умолял меня вернуться в Париж.
Я настояла на том, чтобы Карл остался с нами в Монсо на четыре дня. Мы с Эдуардом старались убедить короля, что Колиньи пользуется им без зазрения совести. Много раз Карл хныкал как ребенок или впадал в неконтролируемый гнев, но на третий день выдохся и начал к нам прислушиваться. В итоге он согласился избегать компании Колиньи до свадьбы Марго.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |