В то первое утро меня представили монашкам. Второй по положению после аббатисы была сестра Антония — высокая, стройная немолодая женщина. Сестра Мария-Елена, испанка, обладала ангельским голосом и солировала на хорах. Пансионерка Маддалена, пятью годами старше меня, с падающими на плечи каштановыми волосами, была из рода Торнабуони, семьи, породившей мать Лоренцо Великолепного. Сестра Рафаэла имела талант художницы; она украшала законченные рукописи восхитительными рисунками. Познакомилась я и с сестрой Пиппой, красивой молодой женщиной с рыжими бровями и светло-зелеными глазами. В обрамлении белого чепца и черной вуали ее лицо казалось очень выразительным. В тот момент, когда нас представляли друг другу, на ее щеках и шее вспыхнул румянец. Я подумала, что это от застенчивости, но тут поймала выражение лица ее постоянной тени, смуглой сестры Лизабетты, в глазах которой я прочла откровенную ненависть.
Тем утром, сидя на подушке, я смотрела из большого окна на увядший сад и наслаждалась веселым треском поленьев в камине. Николетта принесла мне шелковые нитки, иголку и ножницы. Она показала, как вдевать нитку в иголку, и сделала первые стежки на платке, который принесла мне для практики. Вскоре сестры начали шептаться. Эти звуки меня успокаивали, пока я не услышала вопрос сестры Пиппы:
— Почему она должна ходить так свободно? В конце концов, она арестована.
Лизабетта тут же сказала:
— Возле ее спальни прошлой ночью не стояла охрана. Она спокойно могла бы сбежать.
Сестра Николетта бросила на колени кусок парчи, на которой делала вышивку, и строго произнесла:
— Она ребенок, которому выпали ужасные испытания. И не стоит о них напоминать.
Шея и щеки Пиппы сделались пунцовыми. Больше эту тему никто не поднимал. Вскоре я узнала, что Пиппа и Лизабетта вышли из семей, принадлежащих к Народной партии — самой радикальной фракции в новом правительстве.
Дважды в неделю мать Джустина приводила меня в свою комфортабельную келью, где лично учила этикету. Она не забывала о том, что я герцогиня и мне уготована роль правительницы Флоренции. Тогда я тоже начала понимать: многие в городе не оставили надежду на то, что Медичи вернутся к власти. Джустина учила меня держаться за столом, вести беседу, правильно обращаться к королям, королевам и к моему дяде, Папе Клименту.
Сестра Маддалена тоже давала мне уроки. Кроме того, я занималась французским языком с сестрой Розалиной. Французский посол наносил мне регулярные визиты и докладывал обо мне королю Франциску. Во время первого урока я чувствовала себя не в своей тарелке и не понимала, почему сестра Розалина обращается ко мне «Катрин». Однажды таким именем по рассеянности назвал меня Руджиери, этим же именем называл меня окровавленный человек в ночном кошмаре.
В монастыре ле Мюрате я вновь стала страдать от ночных кошмаров. Я не могла понять, в чем дело, пока не вспомнила слова Козимо.
«Марс находится в вашем двенадцатом доме, доме прячущихся врагов и снов».
Я поклялась никогда не разлучаться с талисманом. Надеялась на него, на Козимо и на перемену в своей жизни.
«В вашем гороскопе много ужасных препятствий, а сейчас — первое. Я сделаю так, чтобы вы его пережили».
Судьба вернула мне Фичино и талисман. Такими дарами я не могла пренебречь. По вечерам при свете лампы я вчитывалась в «De Vita Coelitus Comparanda». Дальнейшее исследование книжных полок в комнате открыло для меня еще один подарок: рядом с Фичино стоял древний на вид томик, озаглавленный «Книга наставлений по основам искусства астрологии». Автором являлся араб по имени Аль-Бируни. [8]
Для такой маленькой девочки текст был сухим и устрашающим, но я чувствовала, что от этой книги зависит мое будущее. Я запомнила двенадцать знаков зодиака, двенадцать домов и семь планет.
В ночных кошмарах все тот же человек выкрикивал мое имя, а позднее лежал у моих ног, и вместо лица у него был бьющий кровью родник.
«Катрин…»
Значит, будет еще кровь? Француз обращался ко мне за помощью, хотел, чтобы я предотвратила возможную резню, вовремя уловила опасность и не допустила ее. Судьба давала мне шанс исправить положение.
Зима закончилась. Весной пришло несколько посланий от Клариссы и от Пьеро. Тетя сообщала, что Папа Климент сейчас в Витербо, [9]ему ничего не угрожает. Император Карл извинялся за ужасы, которые его войска причинили Риму. Пьеро писал: «Я теперь такой высокий, что ты меня не узнаешь». Воздух наполнился ароматами, а я — оптимизмом. Я ощущала себя защищенной и надеялась вскоре управлять своей жизнью. Об этом говорила мне астрология.
Затем наступило одиннадцатое мая 1528 года. Минул год с тех пор, как я узнала, что Папу Климента выгнали из Ватикана. Сестра Николетта явилась проводить меня к мессе, я заметила, что улыбка у нее вымученная, и тут же почуяла что-то неладное. Когда мать Джустина объявила, что французский посол встретит меня в гостиной, беспокойство мое усилилось.
Я сидела в залитой солнцем комнате. Посол де ла Рош не замедлил с приходом. Бородку он сбрил, а под крупным носом оставил узкие усики. Одет он был по-весеннему: фарсетто из бледно-зеленой парчи и желтое трико.
— Герцогиня. — Посол низко поклонился и широко взмахнул рукой. — Надеюсь, у вас все хорошо.
Он не улыбался, голос его звучал сумрачно.
— Очень хорошо, посол, — подтвердила я. — А у вас?
— Весьма неплохо, благодарю. — Он промокнул нос платком. — Надеюсь, со здоровьем у вас в порядке? А как дела с вашими занятиями?
— Я здорова. И занятия мне очень нравятся. У меня отличные учителя.
— Стало быть, все хорошо.
После этой фразы посол замолчал.
— Будьте добры… — Я даже охрипла от страха. — Вы хотели сказать мне что-то. Я вас слушаю.
— Ах, милая герцогиня. Мне так жаль. — Он действительно выглядел очень печальным. — Поступила ужасная весть. Кларисса де Медичи Строцци умерла.
Эти слова показались мне поначалу абсурдными. Я не могла ни говорить, ни плакать. Я лишь смотрела на француза в его неуместно радостном наряде.
— Герцогиня, позвольте выразить вам соболезнования. Вы так юны, но перенесли уже столько ударов.
Посол вынул из кармана на поясе письмо и подал мне.
мая 1528 года
С прискорбием сообщаю тебе, что моя жена Кларисса Строцци вчера скончалась. Последнюю неделю она пролежала в лихорадке, однако настаивала на том, чтобы мы не суетились вокруг нее, а занимали гостя из Рима.
Накануне своей смерти она сидела за столом и писала людям, которые могли бы помочь Медичи. Утром мы там ее и застали. Она была так больна, что не могла подняться. Мы отвели ее в постель и пригласили врача, но к тому моменту было понятно, что она умирает.
Даже в своих страданиях она о тебе не забыла. Велела написать тебе письмо с заверениями, что твоя судьба скоро изменится к лучшему.
Обращайся к послу ла Рош. Он позаботится о твоей безопасности и благополучии. Король Франциск по-прежнему твой верный союзник.
Я остался один.
Как и дядя Филиппо, я была безутешна. Я чувствовала себя покинутой: дядя Филиппо не был связан со мной кровью, мое будущее зависело теперь от смутного и отдаленного интереса ко мне короля Франции. Я зарылась лицом в колени сестры Николетты, и она меня обняла.
Два дня я провела в кровати, отказываясь от еды. Обложившись книгами, я читала о Сатурне, предвестнике смерти, о его тяжелых холодных свойствах и прикидывала, как он встал в гороскопе Клариссы в час ее кончины. Так прошла ночь. Когда утром сестра Николетта вместе с преданной служанкой Барбарой появились в моей комнате, я все еще читала. Глаза жгло от напряжения.
— Duchessina, — обратилась ко мне Николетта, — к вам посетитель. Он хочет выразить свои соболезнования.
— Кто? — нахмурилась я.
— Я не интересовалась, — ответила Николетта, — но мать Джустина знает его и позволила вам встретиться с ним у решетки. Мне нужно поторопиться в комнату для рукоделия, Барбара вас проводит. — Николетта повернулась к служанке. — Проследи, чтобы поведение гостя было пристойным и чтобы их никто не подслушал.
Дядя Филиппо? — недоумевала я. Неужели он рискнул приехать во Флоренцию? Или — эта мысль вызвала у меня небольшое волнение — Пьеро сумел до меня добраться?
— Этот человек молод или стар? — быстро спросила я.
Николетта непонимающе на меня посмотрела.
— Мать Джустина не сказала.
Барбара вывела меня к стене монастыря. Верхняя решетка двери была занавешена, но нижняя, возле корзины с пожертвованиями, от которой несло уксусом, предотвращающим чуму, была открыта, и я увидела мужские ботинки.
Барбара постучала в дверь и громко объявила:
— Девочка здесь, сэр. При беседе будьте осмотрительны.
Она сделала слабую попытку дать мне свободу, то есть отступила в сторону на два шага.
— Донна Катерина, — произнес человек таким звучным и глубоким голосом, словно не говорил, а пел. — Я пришел выразить вам соболезнования по случаю смерти вашей тети. Для вас настало тяжелое время.
Если бы я была повыше, то отбросила бы вуаль и посмотрела на его уродливое лицо, на рябую, болезненную кожу, на кривой нос и огромные уши. Выяснила бы, изменился ли он за последние бурные месяцы. Я встала на цыпочки в желании стать к нему поближе.
— Господин Козимо, — удивленно отозвалась я. — Как вы нашли меня?
— Неужели вы решили, что я вас оставил? Я принес вам в монастырь Святой Катерины камень. Думал, вы догадаетесь, кто его прислал. Он ведь сейчас при вас?
— Да. Я с ним не расстаюсь.
— Это хорошо. — Козимо помолчал. — И книги, спасенные из дворца.
— Так это были вы… — Оказывается, это сделала не Кларисса, а Козимо Руджиери. — Но как вам удалось уберечь книги от повстанцев? А камень я вообще оставила в Поджо-а-Кайано. Как вы узнали?
— Вам не нужно об этом задумываться, мадонна. Просто помните, что вы не одна и никогда не останетесь в одиночестве.
Я чуть было не заплакала, но удержалась.
— Благодарю вас. Но как мне связаться с вами в случае необходимости?
— Через французского посла.
— Почему вы так добры ко мне?
— Я вам уже объяснял, Катерина. Я просто защищаю собственные интересы. Мы с вами связаны звездами.
— Звезды, — подхватила я. — Хочу изучить все, что с ними связано.
— Вы всего-навсего девятилетняя девочка, — быстро ответил Козимо и вздохнул. — Но очень необычная. Читайте Фичино и аль-Бируни — это был выдающийся ум.
— Я должна научиться вычислять, что со мной произойдет, — настаивала я, — придут ли к соглашению Папа и император Карл, спасут ли меня.
— Папа и император придут к соглашению, — уверенно заявил Козимо. — Вам не нужно сейчас беспокоиться о будущем. Просто знайте, что я в вашем распоряжении, нуждаетесь вы во мне или нет. — Козимо отошел, и голос его сделался тише. — Сейчас мне пора идти, ради вашей безопасности. Меня не должны увидеть. Да пребудет с вами Господь, Катерина.
Я прислушивалась к удалявшимся шагам.
— Господин Козимо, — пробормотала я и прижала к двери ладонь.
И не двигалась с места, пока Барбара не взяла меня за локоть и не повела за собой.
Лето пролетело без каких-либо особых событий, как и осень и последовавшая за нею зима. Я росла и делала успехи во французском языке. А ночью во сне разговаривала с окровавленным человеком. «Je ne veux pas ces reves» — «Я не хочу этих снов».
Когда опять настало лето, я, как и большинство монахинь, обрадовалась новости, что Папа вскоре вернется в Рим. Климент согласился короновать Карла, если король станет поддерживать семейство Медичи. Потерпев слишком много поражений в борьбе с имперскими войсками, французский король Франциск заключил с Карлом мир и перестал оказывать поддержку мятежникам Флорентийской республики.
Жарким июньским утром, в окружении занятых рукоделием сестер, я смотрела в открытое окно: на горизонте собирались темные тучи. За городом горели поля и овины: их подожгли солдаты революционного правительства. Император Карл был в пути, по крайней мере его войска, ведомые принцем Оранским. Повстанцы не собирались оказывать им помощь у стен Флоренции.
Недалеко от монастыря формировалось ополчение численностью в десять тысяч человек. Находясь в саду или во дворе, я слышала приказы командиров, пытавшихся обучить неопытных солдат. В страхе перед неминуемым сражением из Флоренции сбежали сотни людей. С Маддаленой, стоявшей на стреме, я вскарабкалась на ольху и попыталась заглянуть за городские стены, но увидела лишь крыши домов и серую дымку над городом. Флоренция пропахла дымом. Им пропиталась наша одежда и волосы, дым проник во все уголки монастыря.
Сентябрь принес добрую весть: король Франциск подписал договор с императором Карлом. Отныне французские войска не станут поддерживать восставшую республику. Я тихо ликовала, но в то же время немного боялась, помня об ужасном разграблении Рима, когда люди императора проигнорировали приказы и устроили осаду святому городу. Они выбивали двери монастырей и насиловали монахинь.
Двадцать четвертого октября я сидела за шитьем на своем привычном месте между Маддаленой и сестрой Николеттой. Обе они были встревожены, как и Пиппа, и Лизабетта. Те в молчании склонились над своей работой. Лицо сестры Антонии, как обычно, хранило абсолютный покой.
День за окнами был темен от дыма и от надвигавшейся осенней бури. Ольха потеряла почти все свои листья и стояла теперь темная и сучковатая.
Я трудилась над белым алтарным покрывалом. Дело не ладилось: шелк казался чересчур толстым, а ушко иглы — слишком узким. Первые мои стежки получились неаккуратными, и я их распустила.
Наперсток прохудился в месте постоянного трения. В рассеянности я захватила за один раз слишком много ткани, и пришлось сильно нажать на иглу. В результате она проткнула кожаный наперсток и глубоко впилась в палец.
Я вскрикнула и вскочила на ноги. Алтарное покрывало свалилось на пол. Все монахини замерли и посмотрели на меня. Я сжала зубы, с ощущением тошноты схватилась за иглу и с силой выдернула ее, а затем уставилась на кровь на пальце.
— Ничего, — успокоила меня Николетта.
Она оторвала длинную нить от клубка шерсти, лежавшего у нее в корзине, сложила ее и прижала к ранке.
В отдалении послышался гром, открытые оконные рамы содрогнулись. Маддалена и сестра Пиппа подбежали к окну, в котором виднелись поднявшиеся вдалеке клубы дыма.
— Вернитесь, — попросила сестра Антония ровным голосом. — Позаботьтесь о работе, и Господь позаботится о вас.
Не успела она произнести эти слова, как снова громыхнуло.
— Пушка, — прошептала Николетта.
Сестра Пиппа осталась у окна, всматриваясь вдаль, словно что-то могла разглядеть за стенами монастыря.
— Армия императора, — произнесла она громко. — Семь тысяч солдат, а у нас — десять. — Она взглянула на меня, и глаза ее сверкнули ненавистью. — Вы никогда не победите.
— Пиппа! — резко одернула ее Антония. — Сядь и помолчи.
Пушка пальнула в третий раз. Четвертый выстрел прозвучал с противоположной стороны. Флоренция была окружена. Лизабетта вскочила и встала рядом с Пиппой.
Щеки Пиппы покраснели от ярости.
— Они не дадут тебе уйти.
— Пиппа! — прикрикнула Антония.
Однако та ее проигнорировала.
— Знаешь, что сделает с тобой республика? — продолжала она с усмешкой. — Тебя спустят в корзине с городских стен, и люди императора раздерут тебя на куски.
Сестра Николетта уже всерьез негодовала.
— Пиппа, прекрати! Прекрати!
— Или отведут в бордель, будешь шлюхой для наших солдат. Климент не успеет выдать тебя замуж.
Николетта отвесила Пиппе пощечину. Сестра Антония встала между двумя женщинами.
— Хватит! — приказала она.
Антония была выше и внушительнее их обеих. Пиппа непримиримо на нее смотрела.
— Вы пожалеете, что защищали ее. Она враг людей и плохо кончит.
Антония на миг окаменела, потом сказала:
— Отправляйся к себе. Иди в келью и моли Господа, чтобы простил тебе твой гнев. Оставайся там, пока я за тобой не пошлю.
Наступившую враждебную тишину нарушила пушка. Николетта уселась подле меня и положила руку мне на плечо.
Сестра Пиппа наконец-то удалилась. Лизабетта, мрачно покосившись на сестру Антонию, вернулась к своему стулу.
— И ты, — обратилась Антония к Николетте, уже более мягко, — тоже помолишься, когда будешь в часовне.
Мы все снова взялись за работу. Я позабыла о пальце, и шерсть с него свалилась. Когда я взяла алтарное покрывало, то запачкала его кровью.
Пушки гремели до темноты. В тот день к решетке в воротах примчалась паникующая мать Маддалены и подтвердила наши подозрения: армия императора окружила город.
Вечером я передала письмо Козимо Руджиери. Моя переписка с ним до сих пор ограничивалась астрологией, но отчаяние побудило меня открыть ему сердце.
Я в ужасе и совсем одна. По глупости я думала, что приход императорских войск обеспечит мне безопасность. Но война подогрела ко мне ненависть. Боюсь, Крыло ворона не защитит меня. Пожалуйста, придите и успокойте.
С войной начинаются трудные времена, но на самом деле Крыло ворона хранило Вас и продолжает хранить. Доверьтесь талисману, однако прежде доверяйте собственному рассудку. Вы обладаете умом, необычным для мужчины и неслыханным для женщины.
Ждите, и пусть все идет, как идет.
Чувствуя себя покинутой и преданной, я забросила книги, не прилагала усилий на занятиях. В трапезной сидела подле Николетты, уставившись на кашу. Еда вызывала у меня тошноту. Три дня я вообще не ела. На четвертый легла в кровать и слушала крики солдат и гром пушек.
На пятый день меня навестила аббатиса. От нее слабо пахло дымом, охватившим Флоренцию.
— Дитя мое, — начала она, — ты должна есть. Чего бы тебе хотелось? Я принесу.
— Спасибо, — поблагодарила я. — Но мне ничего не надо. Я все равно умру.
— Не умрешь, пока не состаришься, — возразила Джустина. — Не говори больше таких глупостей. Сестра Николетта передала мне слова Пиппы. Ужасные слова, непростительные. Ей уже сделали внушение.
— Она сказала правду.
— Она повторила глупые слухи, только и всего.
Я в изнеможении отвернула лицо.
— Ах, Катерина…
Кровать тихо вздрогнула: аббатиса опустилась подле меня и взяла мою руку в свои прохладные ладони.
— Тебе пришлось так много страдать. Ужасные времена. Как тебя утешить?
«Мне нужна тетя Кларисса», — чуть не сорвалось с моего языка, но такой ответ был бы напрасным.
— Пусть придет господин Козимо, — попросила я. — Козимо Руджиери.
Мать Джустина сказала, что с нее довольно и одного визита астролога. Она разрешила мне изучать астрологию, хотя этот предмет непозволителен для женщины, а тем более — для девочки. Она передала мне письмо Козимо, потому что он был другом семьи. Но ходили сплетни о его связях с подозрительными личностями, о возмутительных поступках…
Я снова отвернулась к стенке.
Джустина тревожно вздохнула.
— Наверное, раньше, до кончины твоей тети, нам следовало больше стараться… Но даже тогда повстанцы наблюдали за каждым нашим шагом, читали каждое посланное тебе письмо. Мы не могли вывезти тебя из городских ворот. А теперь…
Я по-прежнему на нее не смотрела. В конце концов она дала согласие на мое дальнейшее общение с Козимо.
Следующие три дня я тоже провела в постели, но уже сделала несколько глотков бульона. Сестра Николетта пришла ко мне с улицы; буря обрушилась на город ледяным дождем, и на ее плаще таяли ледяные крошки. В руке она держала сложенный лист бумаги, и, прежде чем протянула его мне, я поняла, кто автор письма.
Добрая аббатиса, мать Джустина, сообщила мне о Вашей болезни. Молю Господа, чтобы Вы скоро поправились и воспряли духом.
Для нынешних смутных времен нет лекарства, кроме осторожности и благоразумия. Я был бы рад дать Вам еще один талисман, если бы он Вас успокоил. Принимая во внимание положение Юпитера, можно немного приободриться, но…
Я скомкала бумагу и швырнула в огонь. Сестра Николетта смотрела на меня во все глаза.
Потом я стала отказываться не только от бульона, но и от воды. В тот день у меня началась лихорадка. За окном выл ветер, заглушая пушки. Зубы стучали, я тряслась от озноба, одеяла не согревали. От огня в камине жгло глаза, они слезились.
Я впала в забытье — и уплыли куда-то стены, кровать и ветер, передо мной появилась каменная стена, окружавшая поместье Медичи, и мальчик с конюшни. Он был жив, из его шеи торчала рукоятка стилета, мы обсуждали необходимость его смерти. Затем я оказалась на поле боя. Там лежал мой окровавленный француз. Мы с ним долго о чем-то говорили; черные вороны отбрасывали длинные тени на кровавый пейзаж. Может, я выкрикивала имя Клариссы или звала Руджиери.
Когда, заплаканная, страдающая и растерянная, я обнаружила, что лежу в кровати в монастыре ле Мюрате, за окном сгущались сумерки. Пламя в очаге по-прежнему было слишком ярким, воздух — слишком холодным, а простыни так же больно давили на кожу.
Барбара глядела на меня, держа в руках одно из моих лучших платьев.
— Вам легче, — объявила она. — Вы должны сесть и нормально одеться.
Это предложение было таким абсурдным, что я, совершенно ослабев, не смогла ничего ответить. Я несмело встала, сделала пару шагов и плюхнулась в кресло. Барбара натянула на меня платье и зашнуровала его.
Кровать была от меня слишком далеко, ноги ненадежны. Мне не хватало сил отвести от себя поднятую к моим губам чашку. Чашка, стул, Барбара… Все это на первый взгляд казалось настоящим, но постепенно начинало расплываться.
— Сидите, — велела Барбара. — Я скоро вернусь.
Она вышла и притворила дверь.
Я вцепилась в подлокотники, чтобы не соскользнуть с кресла, и смотрела, как огонь вспыхивает фиолетовыми, зелеными и голубыми искрами.
Дверь открылась и снова закрылась. Перед очагом стоял ворон — высокий, в плаще с капюшоном, скрывающим лицо. Он медленно откинул капюшон.
И я осталась наедине с Козимо Руджиери.
ГЛАВА 9
Я заморгала. Руджиери не исчез. Теперь он выглядел старше: рябые щеки прикрывала густая черная борода. В оранжевом свете очага кожа астролога приобрела дьявольский оттенок.
Я дрожала и думала: «Наверное, он мне чудится. Сестры ни за что не впустили бы его в монастырские стены».
— Прошу прощения, если напугал вас, Катерина, — начал Козимо. — Сестры сказали, вы очень больны. Вижу, что это правда.
Откинув голову на спинку кресла, я молча на него смотрела.
— Просто сидите, — продолжал он. — Не двигайтесь. Не говорите.
Руджиери дернул плечами, и плащ упал на пол. Астролог стоял передо мной весь черный — одежда, волосы, глаза; на груди, против сердца, медный талисман размером с монету. Он шагнул на середину комнаты и оказался перед моим креслом. Глядя на огонь, Козимо снял с пояса кинжал, прижал плоскую сторону лезвия к губам, а потом обеими руками поднял кинжал над головой, устремив кончик лезвия в невидимое небо.
И запел. Звук был мелодичным, но слова резкие и совершенно неразборчивые. Не прекращая петь, он опустил кинжал, слегка прикоснулся им к своему лбу и к талисману на груди, а затем к плечам — к правому и левому. И еще раз поцеловал.
Затем он подошел к камину на расстояние вытянутой руки, резко рассек кинжалом воздух, ткнул им в центр очага и выкрикнул какой-то приказ. Четырежды совершал он одно и то же действие: рисовал кинжалом большие звезды и объединял их в круг. Я сжалась в кресле. Мне мерещились раскаленные добела звезды. Наверное, виной тому было мое лихорадочное состояние.
Козимо вернулся на середину комнаты, раскинул руки и превратился в живое распятие. Затем произнес имена: Михаил, Гавриил, Рафаэль. Наконец он присел возле подлокотника моего кресла и тихо сказал:
— Теперь мы в безопасности.
— Я не глупый ребенок, — пробурчала я. — Меня не проведете.
— Вы боялись будущего, — заметил он. — Боялись, что не хватит сил его пережить. Давайте вместе чему-то учиться. — Он посмотрел мне в глаза. — Один вопрос. Сформулируйте ваши страхи в одном вопросе.
Мне сделалось не по себе.
— Кому я должна задать его?
— Духу, — пояснил Козимо. — Одному из тех, кого я назову, поскольку я знаю, кому можно доверять.
По моим рукам пробежали мурашки.
— Вы имеете в виду демона?
Он не отрицал, просто ждал.
— Нет, — заявила я. — Никаких демонов. Только Бог.
— Бог не открывает будущее. Ангел может, но ангелы слишком медлительны. — Козимо перевел взгляд на тени на западной стене. — Но есть другие, кто может…
— Кто?
Он снова на меня посмотрел.
— Мертвые.
«Тетя Кларисса», — собиралась я ответить. Но что-то шевельнулось в душе, боль, настолько глубокая, что я и не подозревала о ней.
— Мама, — сказала я. — Я хочу поговорить с ней.
Охвативший меня порыв придал сил. Я поднялась, встала подле Козимо, повернулась к западной стене и зажмурилась. Руджиери вынул бутылочку, открыл пробку, обмакнул в нее указательный палец и начертил на моем лбу звезду.
В воздухе повис запах крови. Значит, я зашла слишком далеко, погрузилась в объятия зла.
— Это кровь, — прошептала я и открыла глаза, чтобы увидеть реакцию Козимо.
Широко распахнутые глаза Руджиери казались странными, словно душа его вдруг увеличилась и стала больше его самого.
— Ничто даром не достается, — изрек он и начертил на своем лбу звезду, оставив на коже темно-коричневый след.
Затем уселся за письменный стол.
— Бумагу, — потребовал он.
Я достала из ящика чистый лист и положила перед гостем. Но не успела убрать руку, он схватил ее и кольнул мой средний палец кончиком кинжала.
У меня вырвался возглас.
— Тсс! — прошипел Козимо.
Я попыталась высвободиться, но он крепко держал меня за руку и давил на палец, пока на бумагу не капнула капля крови.
— Прошу прощения, — пробормотал он и отпустил руку. — Свежая кровь необходима.
Я прижала палец к губам.
— Зачем?
— Ее привлечет запах крови.
Козимо убрал кинжал, закрыл глаза, глубоко вздохнул и стал покачивать головой.
— Мадлен, — прошептал он имя моей матери. — Мадлен… — Его веки затрепетали. — Мадлен.
Колдун застонал, его торс и руки задрожали. Так продолжалось с минуту, пока он не упал на стул. Из его груди вырвался резкий непроизвольный выдох.
Правой рукой он взял перо и опустил его в чернила. Перо бесновалось над бумагой, а рука, державшая его, порывисто дергалась. Затем она успокоилась и начала писать с невиданной скоростью.
Открыв рот, я смотрела на возникавшие на листе слова. Почерк был женский, язык — французский, родной язык моей матери.fille, m'amie, ma chère je t'adore
Дочь моя, любимая, дорогая, я тебя обожаю
Мои глаза наполнились слезами, такими чистыми и горячими, словно они исходили из раны, о существовании которой я не подозревала.
Женщина, самая великая из всего Дома
Ты встретишь своего благодетеля
Вопрос
Перо взлетело над бумагой. Рука Руджиери подрагивала. Пауза, потом снова быстрое письмо:
Вопрос
— Повстанцы меня убьют? — спросила я. — Меня освободят?
Рука поколебалась, а потом решительно вывела:
Не бойся, дорогая, Сильвестро позаботится о том, чтобы ты благополучно вернулась
Перо упало, оставив на бумаге темную кляксу. Рука Козимо совершенно расслабилась, а потом сжалась в кулак.
— Это все? — в отчаянии воскликнула я. — Должно быть еще…
Козимо потряс головой, затем замер. Его глаза открылись, пустые и затуманенные, они медленно прояснели, и астролог снова меня увидел.
— Твоя мама ушла, — сообщил он.
— Верните ее.
— Не могу.
Я смотрела на невероятные слова, записанные на листе.
— Но что это значит?
— Время расставит все на свои места, — сказал астролог. — Мертвые видят все: вчера, сегодня, завтра — это для них неважно.
Я взяла со стола лист бумаги и прижала его к сердцу. Вдруг Руджиери, стол, пол — все закружилось. Я пошатнулась. Комната накренилась, и я провалилась в темноту.
Проснулась я в своей кровати. Подле меня сидела сестра Николетта. Она держала в руке маленький псалтырь. Из окна струился свет и отражался от линз ее очков. Сестра подняла глаза и тепло мне улыбнулась.
— Милая девочка, проснулась.
Она отложила книжку в сторону и опустила прохладную ладонь мне на лоб.
— Лихорадка прошла, благодарение Господу! Как вы себя чувствуете?
— Пить хочу, — ответила я.
Николетта поспешно повернулась к столику, на котором стоял кувшин и чашка. Я села и быстро похлопала себя по груди. Я помнила, что положила туда лист с посланием матери, однако нашла лишь шелковый амулет и Крыло ворона. Я запаниковала: неужели посещение Руджиери было лишь бредом?
Тогда я стала ощупывать постель. Под подушкой мои пальцы почувствовали острый край бумаги, и я быстро ее вытащила. Она была сложена пополам, текст находился внутри, однако я узнала большую кляксу.
«Ma fille, m'amie, ma chère, je t'adore».
Когда сестра Николетта повернулась ко мне с чашкой в руке, я уже спрятала письмо под одеялом.
— Есть хочу, — заявила я. — Можете что-нибудь принести?
Единственной вещью, связывающей меня с матерью, было ее послание; все остальное забрали повстанцы. Я хранила листок под подушкой и каждую ночь туда заглядывала. Теплота, печаль и любовь окутывали меня. Письмо дарило мне утешение, с которым не мог сравниться ни один талисман.
Прошло Рождество, настал новый 1530 год. В феврале Папа Климент короновал Карла Испанского, императора Священной Римской империи. Климент выполнил свою часть договора, теперь Карлу предстояло передать Флоренцию в руки Медичи.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |