докладах, рапортах, протоколах, журналах и других официальных документах, а также
подчистки и исправления в таких актах, носящие злонамеренный характер. К третьей группе
принадлежали нарушения правил делопроизводства и оформления официальных актов.
В случаях, когда должностное лицо по небрежности или самонадеянности включало
те или иные неверные сведения в доклады, рапорты и прочие служебные документы, оно
несло ответственность по ст. 448 Уложения. Не подлежали наказанию по статьям о подлоге
подчистки и переправки в официальных документах в тех случаях, когда не были
установлены противоправные намерения виновного. Нарушения правил оформления
официальных документов, если они не были совершены из корыстных или иных личных
побуждений, подлежали наказанию по ст. ст. 441–442 или по статьям о нарушениях особо
предусмотренных специальных обязанностей.
В соответствии с разъяснениями Сената, хотя в настоящей статье говорится о
похищении документов, под ее действие подпадали только те случаи, когда хищение было
направлено на достижение цели подлога, а не те, когда оно совершалось с целью
Большая библиотека редких книг на: goldbiblioteca.ru
присвоения похищенных документов. В последнем случае виновный нес наказание по ст.
330 Уложения238 [УКДС, 1893, №48]. По данной статье могло быть квалифицировано лишь
хищение документов, вверенных виновному в подлоге должностному лицу239 [ОС, 1900, №
18]. Вместе с тем не требовалось, чтобы должностное лицо совершило подлог лишь в
пределах его прямых служебных обязанностей. Статья применялась и в случае превышения
виновным пределов предоставленной ему власти.
Частное лицо, замешанное в служебном подлоге, привлекалось к ответственности,
только если в его действиях был состав общего, а не должностного преступления, т. е. по ст.
ст. 2202–2209 Уложения.
Должностной подлог считался совершенным с момента внесения виновным в
документ заведомо ложных данных независимо от того, сумел он воспользоваться этим
документом или 240 [УКДС, 1904, №7].
Статья 392
Статьей предусмотрено наказание за выдачу подложного свидетельства, не
предоставляющего непосредственно каких-либо имущественных и иных личных благ или
прав, а подлежащего представлению в государственные или общественные учреждения,
которые после проверки и оценки этого свидетельства могут оказать помощь или
предоставить льготы его обладателю241 [УКДС, 1891, №31].
Статья 393
Данная норма была впервые установлена Уложением о наказаниях 1845 года и
отменена в 1889 году 242 [ПСЗ 3-е, т. IV, № 5730].
Глава пятая
Статья 394
Неправосудие – первое из должностных преступлений, возникшее в русском праве.
Ответственность за него устанавливалась еще судебниками. Большое внимание уделило ему
Соборное уложение 1649 года. Там же, в ст. 1 главы X, мы находим определение понятия
неправосудия: «...судом судити и росправа делати по государеву указу вправду, а своим
вымыслом в судных делах по дружбе и по недружбе ничего не прибавливати, ни убавливати,
и ни в чем другу не дружити, недруги не мстити и никому ни в чем ни для чего не норовити,
делати всякие государевы дела, не стыдяся лица сильных, и избавляти обидящего от руки
неправеднаго»243 [Российское законодательство X – XX веков, т. 3, с. 102]. В статьях 5 и 6
той же главы предусмотрено наказание за умышленное неправосудие (лишение чести для
думных чинов и торговая казнь и отрешение от службы для остальных), а в ст. 10 – за
неосторожное неправосудие («что государь укажет»). Специальным указом от 5 февраля
1724 г. Петр I усилил наказание за неправосудие, установив смертную или политическую
казнь с конфискацией имущества244 [ПСЗ, т. VII. № 4460].
Наряду с ужесточением наказания законодатель в борьбе с неправосудием стремился
использовать и страстные призывы о необходимости строго придерживаться рамок закона.
Вот почему в XVIII веке нередки указы в подтверждение ранее принятых законов, например
от 8 декабря 1733 г. «О подтверждении, чтобы чиновники высших и низших судебных и
присутственных мест поступали, при отправлении должности своей, по Генеральному
регламенту и дополнительным к оному указам»245 [ПСЗ, т. IX, №6514], от 24 апреля 1738 г.
«О подтверждении обер-секретарям и секретарям, чтобы должность свою в точности
исправляли по прежним указам»246 [ПСЗ, т. X, №7567]. Наиболее выразительным
примером в этом отношении может служить манифест от 23 октября 1740 г., в котором
торжественно провозглашалось: «... все те прежние, в народе опубликованные указы и
манифесты о правосудии чрез сие наикрепчайше подтверждаем и всемилостивейше
Большая библиотека редких книг на: goldbiblioteca.ru
повелеваем иметь суд повсюду равный и правый без богоненавистного лицемерия и злобы и
противных истине проклятых корыстий, несмотря на лицо сильных и избавляя обидимых от
рук неправды»247 [ПСЗ, т. XI, №8262].
Свод законов установил за умышленное неправосудие лишение всех прав состояния
и отдачу в солдаты, либо ссылку, либо каторгу. Причем специально оговаривалось, что
мотивы преступления значения не имеют. Неосторожное неправосудие влекло наказание
только по делам межевым.
Объектом неправосудия являлись, с одной стороны, правомерная деятельность
судебных органов, а с другой – права физических и юридических лиц. С объективной
стороны преступление неправосудия состояло в неправильном, незаконном разрешении
гражданского или уголовного дела, в нарушении норм материального или процессуального
права. В то же время не признавалось неправосудием и не могло быть квалифицировано по
настоящей статье нарушение процессуальных норм в ходе судебного разбирательства, если
был вынесен справедливый приговор. Сенат обращал внимание, что «самое преступление
это может быть учинено только в главнейший момент отправления правосудия, а именно: в
постановке решения и приговоров»248 [УКДС, 1874, №72]. Той же точки зрения
придерживалась и наука уголовного права. Н. А. Неклюдов, в частности, утверждал, что
если нет ущерба от неправосудия, то нет и преступления. В качестве примера он приводил
«заведомо неправосудный отказ судьею, решающим дело, в допросе свидетелей
обвиняемого, если приговор судьи был все-таки оправдательный»249 [Неклюдов Н. А. Указ.
соч., с. 95].
Теория уголовного права выделяла два вида неправосудия – фактическое и
юридическое. Первое состояло в признании или непризнании событий и фактов, т. е.
вопросов, решавшихся судьями по внутреннему убеждению. Признаки второго –
юридического – неправосудия, как отмечал Сенат, «определить возможно и они ясно
выражены в ст. 366 (ст. 394 в редакции Уложения 1845 года) Уложения, признающей
несправедливым то решение, которое поставлено в явное нарушение закона и
положительного его смысла. Что же касается до обязанности судьи, при исполнении
которой закон предоставляет ему руководствоваться убеждением совести, то определить
нарушение оной фактическими признаками не представляется никакой возможности, так как
убеждение судьи никакому контролю подлежать не может и допустить проверку этого
убеждения в уголовном порядке значило бы сделать невозможным исполнение судебных
обязанностей. Поэтому закон не может преследовать судью, если решение его явно не
противоречит положительному смыслу закона, и если судья, постановивший такое решение,
действовал не по убеждению совести, а из корыстной цели, то он может подлежать
преследованию как лихоимец, а не за неправосудие»250 [УКДС, 1874, № 72].
Неоднозначно в теории и практике решался вопрос о субъекте неправосудия. Так, Н.
А. Неклюдов не сомневался, что в данной статье он должен пониматься в широком смысле:
«Слово «кто», несомненно, удостоверяет, что виновником может быть не только судья, но и
всякое должностное лицо, коему вверено решение данного дела (казенные
административные управления, полиция и т. п.)»251 [Неклюдов Н. А. Указ. соч., с. 95]. Для
Сената же, напротив, «не подлежит сомнению, что... по смыслу всех статей главы V
неправосудие составляет преступление, свойственное лишь должностным лицам, имеющим
собственно судебную власть в строгом смысле этого выражения»252 [УКДС, 1874, №72].
В связи с вопросом о субъекте неправосудия встал вопрос об ответственности за него
присяжных заседателей. В теории уголовного права была высказана мысль, что содержание
данной статьи предполагает возможность применения ее и к присяжным заседателям253
[См.: Лохвицкий А. Указ. соч., с. 422; Неклюдов Н. А. Указ. соч., с. 95]. Но сомнение
Большая библиотека редких книг на: goldbiblioteca.ru
вызывало то, что присяжные выносили вердикт по внутреннему убеждению, а в статье, в
соответствии с вышеприведенным разъяснением Сената, говорилось о фактических
признаках лишь юридического неправосудия. Кроме того, вердикт еще не приговор, в
отличие от приговора вердикт не подписывался присяжными, и официально не было и не
должно было быть известно, кто из присяжных голосовал «за», а кто «против».
В XIX веке в судебной практике не встречалось дел о привлечении присяжных
заседателей к ответственности за неправосудие. Редакционная комиссия по составлению
Уголовного уложения, решая этот вопрос, пришла к выводу, что возбуждение уголовных
дел о неправосудии присяжных заседателей было бы крайне затруднительно, так как
исследование подобного преступления связано с обнаружением тайны совещаний
присяжных заседателей, нарушение коей подорвало бы незыблемость приговоров и доверие
к суду присяжных. Поэтому комиссия сочла возможным ограничить ответственность
присяжных заседателей случаями взяточничества. Мнение комиссии не разделяли ее
председатель Э. В. Фриш и министр юстиции Н. В. Муравьев. В представлении Особому
совещанию при Государственном совете они настаивали на том, что по буквальному смыслу
проектируемой статьи (ст. 548) под нее должны быть подводимы и случаи неправосудия
присяжных заседателей и что трудность доказать какое-либо деяние не дает права оставить
его безнаказанным. Доводы в пользу этой точки зрения нашли поддержку Особого
совещания, и в Уголовном уложении присяжные заседатели оказались в числе субъектов
неправосудия254 [Проект Уголовного уложения Редакционной комиссии и объяснения к
нему, т. VIII. СПб., 1897, с. 259].
По тому же пути пошла в XX веке и судебная практика в применении
комментируемой статьи (ст. 366 в редакции Уложения 1885 года). В 1911 году Общее
собрание Сената пришло к выводу, что все постановления действующего Уложения о
наказаниях относительно неправосудия судей в обширном смысле слова должны быть
распространяемы и на присяжных заседателей, когда они, «забыв веление совести, свою
обязанность судить по точному разуму законов и в пределах, сими законами им
предоставленных, введут произвол в свое решение и неправильно воспользуются
предоставленною им для сего властью, и не только по какому-либо корыстному, или по
какому-либо личному побуждению, но и по неправильному толкованию законом
определенных им прав»255 [ОС, 1911, № 10]. Это решение Сената противоречило его же
предыдущим разъяснениям не только по вопросу о субъекте, но и о субъективной стороне
данного преступления. В решениях 1874 и 1903 годов отмечалось, что неправосудие должно
характеризоваться не только умыслом, но и корыстными или иными личными видами256
[УКДС, 1874, №72; ОС, 1911, № 10].
Статьи 395–396
Эти нормы – новые для уголовного закона. Они предусматривали некоторые особые
случаи неправосудия, прямо нарушавшие порядок назначения наказания, определенный в
главе II раздела I Уложения.
В объяснениях Редакционной комиссии к проекту Уголовного уложения отмечалось,
что «с неправосудием в роде наказания не следует смешивать злоупотребление при выборе
того или другого наказания из числа определенных в законе за данные преступления»257
[Проект Уголовного уложения, с. 294]. Другими словами, комиссия предполагала, что суд
обладает бесконтрольным правом на признание смягчающих вину обстоятельств и в связи с
этим – на выбор между несколькими наказаниями, установленными за преступление.
«Конечно, – говорилось в объяснениях, – судья может злоупотребить этим правом,
руководствуясь при выборе наказания не интересами правосудия, а побуждениями, не
совместимыми с долгом службы, но подобное злоупотребление не поддается регламентации
Большая библиотека редких книг на: goldbiblioteca.ru
закона»258 [Там же]. Но поскольку, по Уложению, суду запрещалось назначать
максимальную меру наказания при наличии смягчающих обстоятельств или при объявлении
преступника заслуживающим снисхождения, то злоумышленное нарушение этой нормы
должно было рассматриваться как неправосудие и влечь ответственность по ст. 395.
В силу того, что в данных статьях речь шла только об окончательных приговорах,
они не могли применяться в отношении судей, приговоры которых подлежали
обжалованию. По Своду законов, обжалованию подлежали приговоры лишь по тем
уголовным делам, которые могли возбуждаться только по жалобам потерпевших. По Уставу
уголовного судопроизводства, окончательные приговоры выносили: мировые судьи – по
делам, когда наказание не могло превысить трех дней ареста, съезд мировых судей – на
остальные приговоры мировой юстиции, окружной суд с присяжными заседателями,
судебные палаты. Приговоры мировых судей и окружных судов без присяжных заседателей
становились окончательными, если не обжаловались в установленный срок.
Статьи 397–398
Обе статьи предусматривают наказание за неумышленное неправосудие, которое
явилось результатом судебной ошибки или неправильного толкования закона. Таким
образом, от предыдущих статей этой главы они отличаются по субъективной стороне, а
между собой – по объективной стороне преступления. Статья 398 является общей, а ст. 397
определяет наказание только за наиболее тяжкий вид неумышленного неправосудия –
вынесение окончательного приговора при условии, что мера наказания, назначенная судом,
не соответствует точному смыслу закона. В соответствии с разъяснением Сената, для
применения ст. 397 необходимо, чтобы приговор вступил в законную силу259 [ОС, 1887,
№6.], в противном случае должна была применяться ст. 398.
Статья 399
Статья специально перечисляет тех лиц, помимо судей, которые могли привлекаться
к ответственности за неправосудие, причем не только в качестве соучастников, но и в
качестве единственного субъекта преступления. Норма это новая. До Уложения о
наказаниях норм об уголовной ответственности за неправосудие лиц прокурорского надзора
не существовало, чего нельзя сказать о секретарях суда и предшествовавших им подьячих и
других приказных людях. Секретарь суда не случайно оказался в перечне чиновников,
вершащих правосудие. В дореформенном процессе, как гражданском, так и, в особенности,
в уголовном, ему отводилась важная роль: он составлял доклад, он должен был заботиться о
наличии в приговоре ссылок на ту или иную статью закона, он имел право и даже должен
был указать суду на противоправность принимаемых решений и мог свое заявление занести
в протокол заседания. Но и после введения судебных уставов секретарь суда мог
способствовать, а в некоторых случаях и предопределить несправедливый приговор или
решение суда (например, путем уничтожения вещественных доказательств по делу).
Прокурор мог привлекаться к ответственности за неправосудие в случае, когда он
умышленно отказывался от протеста на неправосудный приговор или решение либо от
поддержания обвинения в судебном заседании без достаточных к тому оснований, если это
привело к незаконному оправдательному приговору. Правда, случаев привлечения
прокуроров к ответственности по статьям главы V практически не известно.
Перечень данной статьи не был ограничительным, но иные должностные лица
судебного ведомства, а также адвокаты ни в теории, ни в судебной практике в качестве
субъектов преступления неправосудия не фигурировали. Преступлениям и проступкам
чиновников при производстве предварительного и судебного следствия посвящено
отделение первое главы XI Уложения. (О привлечении к ответственности за неправосудие
присяжных заседателей см. комментарий к ст. 394.)
Статья 400
Большая библиотека редких книг на: goldbiblioteca.ru
Дореформенный суд был лишь отчасти отделен от администрации. Он находился в
зависимом от генерал-губернатора и губернатора положении. Начальникам губернии
принадлежало право надзора за судебными местами и приостановления исполнения
судебных решений, если они признавали такие решения несправедливыми. На утверждение
к генерал-губернаторам поступали все приговоры о придании подсудимых смертной казни
или о лишении чести.
Хотя данная статья практического значения не имела и носила символический
характер, все же знаменательно, что в отличие, скажем, от прокуроров губернаторы несли
ответственность только за неосторожное неправосудие, вернее – за бескорыстное
неправосудие.
В связи с принятием судебных уставов и отделением суда от администрации
губернаторы были лишены судебных функций, и статья была исключена из Уложения о
наказаниях 1866 года.
Глава шестая
Статьи 401–402
Оценка взяточничества как вредного, а впоследствии и общественно опасного деяния
стала складываться в русском законодательстве еще в период феодальной раздробленности.
Так, уже в Новгородской и Псковской судных грамотах запрещалось князю и посаднику
принимать «тайные посулы». В период образования русского централизованного
государства появляется запрет сулить, просить и принимать посулы (ст. ст. 1, 33, 67
Судебника 1497 года). И хотя уголовное наказание за эти действия установлено не было, но,
учитывая, видимо, новизну и значимость этой нормы, Судебник предписывал ее
«прокликать по торгам» во всех городах и волостях. Впервые наказание за взятки
упоминается в Судебнике 1550 года (ст. ст. 3–5, 8–11, 32, 33, 39, 42, 53, 74). В условиях
господства системы кормлений преступлением признавалось главным образом получение
«посулов» при отправлении правосудия и взимание «лишка», т. е. превышение норм,
установленных для кормленщика центральной властью.
Соборное уложение 1649 года карает взяточничество в основном в области
правосудия (гл. X, ст. ст. 5–7; гл. XII, ст. 2). Ему уже известно и посредничество во взятке,
пока еще не наказуемое. Связанные со взяточничеством должностной подлог и волокита
влекли за собой ответственность, так же как и незаконное взыскание судебных и иных
пошлин. Наказание за взяточничество зависело от социального положения виновного. И
если боярин отделывался штрафом, то подьячему грозила торговая казнь, а в случае подлога
– отсечение руки.
Термин и понятие «лихоимство» появились в русском законодательстве при Петре I.
В. Н. Ширяев полагал, что они были заимствованы из церковно-нравоучительной
литературы: «Максим Грек был обличителем «судейского сребролюбия и лихоимства» слуг
благоверного царя. Иван IV становится на защиту народа от «неправедного лихоимства и
сребролюбия»260 [Ширяев В. Н. Указ соч., с. 104]. Указом от 24 декабря 1714 г. лихоимство
объявлялось преступным, независимо от того, повлекло оно за собой иные правонарушения
или нет261 [ПСЗ, т. V, №2871]. Лихоимством признавалось получение любого рода посулов
(взяток), а также незаконные поборы населения. В указе провозглашалось, что чиновники не
должны иметь иного вознаграждения за свой труд, кроме жалования. Указ ужесточил
наказание за взятки, вплоть до политической и даже смертной казни. Меры наказания не
зависели от должностного положения виновного. Это еще раз было подтверждено в указе
от 5 февраля 1724 г.262 [ПСЗ, т. VII, № 4460] и в Генеральном регламенте коллегий.
Однако взяточников не останавливали суровые наказания. Ряды их даже росли при
Петре I, а после его смерти они практически оказались у власти. В 1726 году последовал
Большая библиотека редких книг на: goldbiblioteca.ru
указ, в соответствии с которым велено было «приказным людям» жалования не давать, «а
довольствоваться им от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто что дает по
своей воле»263 [263 ПСЗ. т. VII, № 4889]. С этим приказом понятие лихоимства изменилось.
Оно стало означать лишь вымогательство «излишних» взяток. Таким образом,
самодержавие вновь возвращалось к системе кормления от должности.
Указом от 18 июля 1762 г. Екатерина II установила жалование всем чиновникам, а
взяточникам угрожала смертной казнью. «Тем не менее, – заметил В. Н. Ширяев, – суровые
угрозы тяжкими последствиями, по-видимому, оставались только на бумаге, в
действительности же участь виновных всегда существенно смягчалась и смертной казни
взяточники не подвергались»264 [Ширяев В. Н. Указ. соч., с. 109]. Юридическим
основанием для смягчения наказания взяточникам служил указ от 22 сентября 1762 г. Он
предписывал у лихоимцев «отнять чины и, оставя их без наказания, ни к каким впредь делам
не определять, а не из дворян и безчиновных сослать без наказания в дальние места на
поселение»265 [ПСЗ, т. XVI, №12 781]. Но ни репрессии Петра I, ни снисходительность
Екатерины II не уменьшили лихоимства в России. Александр I в указе от 18 ноября 1802 г.
вынужден был констатировать, что «пагубное лихоимство и взятки в империи нашей не
токмо существуют, но даже распространяются между теми самыми, которые бы гнушаться
ими и всемерно пресекать их долженствовали266 [ПСЗ, т. XXVII, №20 516]. Царь поручил
Сенату усовершенствовать законы, направленные на борьбу с этим злом, но дальше
обсуждения вопроса дело не пошло.
Законодательство о взяточничестве получило некоторое развитие в Своде законов.
Ему посвящена гл. VI раздела V. Здесь под общим понятием лихоимства объединены: 1)
незаконные поборы (под видом государственных податей), 2) вымогательство и 3) взятки,
под которыми подразумевались «всякого рода подарки, делаемые чиновниками для
ослабления силы закона». Наказание за это преступление – либо лишение всех прав
состояния и отдача в солдаты, либо ссылка, либо каторга.
Несмотря на то, что данная глава названа «О мздоимстве и лихоимстве», определение
этих понятий в законе отсутствует. Поэтому приходилось устанавливать их путем
толкования. В науке уголовного права и в судебной практике под лихоимством понималось
принятие должностным лицом подарка за совершение таких действий или за бездействие,
которые являлись нарушением его служебных обязанностей. Если же должностное лицо за
взятку совершало действия или бездействовало в пределах круга своих полномочий, то
такое преступление считалось мздоимством 267 [УКДС, 1889, №36]. Кроме того, термин
лихоимство использовался и в широком смысле – для обозначения взяточничества в
различных его проявлениях, и, напротив, в более узком, чем в ст. 402, смысле – как
взимание недолжных налогов или иных сборов с населения, то есть излишка, лиха.
В ст. 401 мздоимство предстает в двух видах: в ч. I – как подкуп и в ч. II – как
вознаграждение. Последнее ранее в русском уголовном праве не преследовалось.
Относительно того, должно ли преследоваться лихоимство в форме вознаграждения, в
литературе были высказаны разные мнения. В. Н. Ширяев полагал, что для лихоимства не
имело значения не только время получения подарка (что предусмотрено ч. II ст. 405), но и
время обещания подарка, так как «лицо, учиняя или допуская что-либо противное
обязанностям службы, ожидает, что оно будет вознаграждено так или иначе, лично или
посредственно. Такое ожидание награды в будущем, особенно основанное на прошлом
опыте, представляет явление заурядное при взяточничестве-вознаграждении»268 [Ширяев
В. Н. Указ. соч., с. 432]. Другие авторы предлагали, ввиду отсутствия в комментируемой
статье прямого указания на взятку-вознаграждение при нарушении служебных
обязанностей, подводить такое деяние под ч. II ст. 401269 [См., например: Эстрин Я.
Большая библиотека редких книг на: goldbiblioteca.ru
Взяточничество в доктрине и законодательстве. – Труды кружка уголовного права при
С.-Петербургском университете. СПб., 1913, с. 181; Рабинович Н. В. О наказуемости
взяточничества и лиходательства. – Право, 1916, № 11, с. 671]. На этом примере хорошо
видно, что казуистичность, присущая Уложению о наказаниях, приводила не только к
излишним повторам, дублированию и мелочной детализации, но и к существенным
пробелам в законе (в данном случае закон, карая лихоимство-подкуп и
мздоимство-вознаграждение, оставлял безнаказанным лихоимство-вознаграждение).
Существенным признаком объективной стороны взяточничества в любой его форме
являлось совершение только такого действия или бездействие, которое имело прямое
отношение к обязанностям должностного лица по службе и которое оно обязано было
выполнять безвозмездно в соответствии со своими служебными функциями. На этот факт
Сенат обращал внимание судов неоднократно270 [УКДС, 1869, №274; 1879, №314; 1882,
№38; 1889, №36; 1890, №30], разъясняя, что он не делает никакого различия между тем,
имел ли обвиняемый непосредственное влияние на решение того дела, по которому он
получил взятку, или мог оказать воздействие на лицо, решающее это дело. Но практика
Сената по вопросу, как толковать выражение действия, касающиеся до его обязанностей по
службе, претерпевала изменения. В 70-е годы дважды Сенат возлагал ответственность на
взяточников за совершение действий, не входящих в круг их прямых обязанностей. В 1882
году он встал на более узкую точку зрения, разъяснив, что для состава преступления,
предусмотренного ст. ст. 401–402, «существенным признаком является отношение, в
котором должностное лицо, получившее в дар деньги или другое имущество, находится к
самому служебному действию, за совершение которого оно получило такой дар, или к
присутственному месту, где такое должно быть совершено. Следовательно, только то
обстоятельство, что принявший дар состоит на государственной службе, само по себе, при
отсутствии указанного условия, не имеет еще никакого значения»271 [УКДС, 1882, №38]. В
решении Сената 1912 года уточнялось, что взяточничество будет иметь место не только в
случае, когда речь идет о действии, определенном служебными обязанностями, но и вообще
по делу, производящемуся в том учреждении, где служит виновный, и «относящемуся в
большей или меньшей степени непосредственно к его прямым обязанностям»272 [ОС, 1912,
№2]. Принятие должностным лицом денег или подарка за совершение действий, не
имеющих отношения к его служебным обязанностям, если в нем отсутствует состав
какого-либо другого преступления, например мошенничества, признавалось
ненаказуемым273 [УКДС, 1868, №711; 1867, №448; 1895, №36]. Так, «принятие волостным
писарем подарка за содействие отсрочке исполнения приговора волостного суда не
составляет должностного преступления, так как на волостного писаря никаких обязанностей
по исполнению решении волостного суда законом не возлагается»274 [Тимофеевский В. И.,
Кузнецов С. П. Систематический сборник решений Правительствующего сената по
вопросам ответственности должностных лиц административного ведомства за преступления
должности. СПб., 1896, с. 875].
С субъективной стороны как мздоимство, так и лихоимство всегда преступления
умышленные: виновный сознает, что между подарком и его деяниями по службе существует
причинная связь. Если же деньги были получены должностным лицом по ошибке, без
какого бы то ни было корыстного умысла, то состав преступления взяточничества
отсутствует275 [ОС, 1875, № 46].
Оригинально дополнительное наказание, установленное в статье. Оно не
тождественно конфискации имущества или вознаграждению за причиненный ущерб –
передаче в приказ общественного призрения подлежало только имущество, полученное в
виде взятки, дары виновному, а не их стоимость в денежном выражении или равноценные
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |