Повернув ключ в замке, герцог вздохнул, едва не отирая пот со лба. Услышав тихий смешок, Ришелье оглянулся и приложил палец к губам, показывая герцогине Шартрской, что не стоит никому рассказывать о такой забавной мелочи. Во дворе все привыкли к королевским шалостям и довольно странным предпочтениям, ведь мало кто даже при желании находил приятные черты у мадам Лорагэ, а Людовику она нравилась. Провести ночь в объятиях двух столь непохожих меж собой сестер показалось герцогине тоже капризом его величества. Что ж, на то он и король, чтобы его капризы выполнялись.
Вздохнув, но вовсе не из зависти, для себя он вовсе не хотел таких капризов, герцог Ришелье подмигнул герцогине Шартрской и предложил ей руку, чтобы проводить обратно в столовую, где веселая компания продолжала ужин. Не дойдя до выхода из комнаты, он вдруг выпустил руку мадам и… деловито ощупал зад своей невольной приятельницы. Неизвестно, чем бы все закончилось в другое время, но сейчас герцогиня только ахнула:
– Шалун!
Веселый вечер продолжился… и не только у короля…
Но именно для Людовика утро оказалось тяжелым, как и последующие дни.
Стук в дверь был очень требовательным. Заспанный слуга доктора Кассера, с трудом очнувшись ото сна, зашаркал стоптанными башмаками к входной двери. До чего же тяжело служить доктору! Ни ночью, ни днем никакого покоя, видно, снова кто-то рожает или попросту объелся до полусмерти, вот и требуют, чтобы его хозяин немедленно мчался перерезать пуповину или давать рвотное обжоре. Бывало, когда в горле у больного застревала кость или кому-то слишком крепко приложили по голове в драке… Всякое бывало, Марселя мало интересовал повод для стука, он дотащился до двери, зевая, распахнул ее, ожидая увидеть перепуганную служанку или какого-нибудь разбитного малого, вызвавшегося за звонкую монету сбегать за доктором.
Но увиденное, а главное, услышанное заставило его икнуть и встряхнуться. После первых же слов Марсель опрометью помчался за своим хозяином, забыв про башмаки. Помощь доктора требовалась… королю!
Уже немного погодя сам доктор Кассер, дрожа и ежеминутно моля Господа о помощи, пристраивал под руку его величества тазик, чтобы пустить венценосному пациенту кровь. Людовик чувствовал себя очень плохо, у него невыносимо болела голова и трясло, словно в лихорадке. Вокруг суетились две дамы, явно сестры, и множество разных людей. Почему рядом с королем не оказалось его собственного врача, непонятно, но доктор Кассер был единственным сведущим среди ахающих и охающих.
Но что он мог сказать? Совершенно непонятная лихорадка сотрясала его величество и 8, и 9 августа. Не помогло и слабительное, королю становилось все хуже. Герцог Ришелье отвел доктора в сторону:
– Что вы думаете о причине недомогания?
Тот пожал плечами:
– Не знаю, не могу объяснить. Разве только отравление…
– Какое отравление, вы с ума сошли?! Король ел все, что и мы, но никто из бывших на ужине не почувствовал ни малейшего недомогания. Возможно, это простое переутомление.
Взгляд герцога был столь внушительным, что сознание доктора мгновенно прониклось пониманием:
– Безусловно, это переутомление! Его величеству никак не следовало так утруждать себя.
– Да, тем более он провел ночь, бурную ночь, смею вас уверить, с двумя дамами сразу.
Кассер в ужасе уставился на Ришелье, он не знал, как следует реагировать на такое откровение герцога. Ришелье подсказал сам:
– Но этого не следует знать остальным, достаточно просто сказать, что король слишком переутомился.
– Но я не могу ручаться за жизнь его величества, пока он в таком состоянии…
Герцог кивнул:
– Безусловно, королю нужен покой и надлежащий уход. И никаких дам! Хотя бы на время…
С доктора явно снималась всякая ответственность за состояние венценосного больного, это было Кассеру на руку, и он согласно закивал.
Уже вечером доктору совсем полегчало, потому что прибыл еще один врач. Чего нельзя было сказать о пациенте – королю становилось все хуже. Посовещавшись, эскулапы решили, что на всякий случай его величеству следовало бы причаститься.
Мец в ужасе замер. Смерть короля легла бы черным пятном на репутацию города.
Самому Людовику было очень плохо, он мало что понимал, но когда его духовник патер Перюссо заговорил о необходимости сначала публичного покаяния и прощения со стороны королевы, прослезился.
– Я согласен просить прощения у ее величества.
Фаворитка с ужасом смотрела на своего благодетеля, появление королевы в этой спальне, которую они с Лорагэ не покидали с той минуты, как Людовику стало плохо, означало, что сестры должны немедленно покинуть и Мец, и, возможно, даже Версаль.
Шатору бросилась к патеру Перюссо:
– Отец мой, помогите мне избежать бесчестия! Неужели меня удалят от его величества с позором?
Но за спиной патера Перюссо стоял епископ Суассонский монсеньор Фитц Джеймс, отнюдь не настроенный оставлять вблизи с королем парочку развратных красоток. Не сомневаясь в готовности Людовика покаяться, все же для любого человека страх перед вечностью сильнее опасений потерять любовницу, он уже отправил гонца к королеве с просьбой немедленно приехать и принять покаяние блудного супруга. И епископа куда меньше волновала судьба фаворитки, чем то, успеет ли примчаться в Мец Мария Лещинская, пока не перестанет действовать средство, подсыпанное в питье его величества для пребывания в состоянии лихорадки.
Епископу и тем, кто стоял за ним, все удалось, королева примчалась вовремя, фаворитка была с позором изгнана, король покаялся и поклялся больше не вести скандальный образ жизни.
Герцог Ришелье навестил фаворитку. Мадам де Шатору не могла найти себе места, их с сестрой удалили из королевских покоев, запретив показываться на глаза, вести оттуда приходили одна хуже другой. Поэтому, когда в двери показался герцог Ришелье, обе дамы метнулись к нему, как к последней надежде:
– Что?!
– Мадам, уезжайте, и как можно скорее.
– Как уезжать? Совсем?
– Быстрее, пока до горожан не дошли известия, что его величество прилюдно покаялся перед супругой и обещал больше не грешить.
– Но… я не готова. Экипаж не заложен, вещи не собраны…
– Какой экипаж?! Какие вещи?! Уносите ноги в простой карете, если хотите остаться живой.
Крупная, полная Лорагэ, слабо пискнув, рухнула в кресло, также пискнувшее под ее весом. Шатору оказалась более разумной и собранной:
– Нас могут обвинить во всем?
– Уже обвинили.
– А как же король, неужели он тоже считает нас виновными в его болезни?
– Король слишком слаб, чтобы отстаивать еще и ваши интересы, он покаялся перед королевой и исповедался. Пока об этом не узнали в Меце, уезжайте. Простая карета готова, задерните занавеси и сидите тихо до самого Парижа.
– Нам в Версаль?
– Боюсь, что в свое имение, во всяком случае пока. Поспешите.
Герцог удалился, чтобы не заметили его общения с опальной фавориткой, а дамы уставились друг на дружку, пытаясь привести чувства в порядок. Лорагэ вдруг возмутилась:
– Нет, мы не виноваты, почему мы должны отвечать за негодные продукты на столе за ужином?!
Шатору прижала пальцы к вискам:
– Кто станет в этом сейчас разбираться? Герцог прав, главное успеть сбежать, пока не обвинили во всех королевских грехах и не закидали камнями.
– Кам… кам… камнями?! Нет, я никуда не поеду! Они не посмеют переступить порог этой спальни, здесь все же аббатство! Мы просто пересидим здесь, пока все успокоится, а потом вернемся в Версаль. Король придет в себя и нас защитит.
– А если нет? Поехали!
Несмотря на свои возражения, мадам Лорагэ послушно двинулась следом за своей сестрой, однако, канюча:
– А драгоценности? А гардероб? А мои любимые собачки?
– Все привезут следом, Ришелье распорядится. Поспешим.
Скромная карета пробиралась по узким улицам Меца. Через открытые из-за огромного наплыва народа двери большого кафедрального собора Сент-Этьен доносились звуки непрекращающейся службы за здравие Многолюбимого. Солнце, выбравшись из облаков, ярко осветило роскошные цветные витражи Сент-Этьена, которыми так гордились горожане Меца, называя свой собор «Светильником Бога».
Но ни благостные звуки, ни яркое солнце не могло обрадовать двух дам, тихонько сидевших в углах экипажа. Сестры Нейль – мадам де Шатору и мадам де Лорагэ – спешно покидали ставший вдруг негостеприимным Мец, стараясь, чтобы никто не догадался, чья скромная карета движется к выезду из города.
Не удалось – то ли кучер выкрикнул что-то выдавшее хозяек экипажа, и народный гнев немедленно обратился против дам, стали раздаваться крики с требованием вытащить потаскушек и разделаться с ними, словно те виноваты в болезни короля. Обвинения обеим сестрам в распутстве и обиде королевы уже доносились со всех сторон, горожане, кто смог дотянуться, пинали и толкали карету, грозившую попросту развалиться на части.
Большего ужаса и стыда сестры не испытывали в жизни. Все же экипажу удалось пробраться сквозь разъяренную толпу, но неподалеку от самого Меца они были вынуждены остановиться, потому что теперь плохо стало Лорагэ. Толстуха попросту лишилась чувств.
Долго пробыть на постоялом дворе, который был оскорбителен уже самим своим захудалым видом, дамы не смогли, за ними пристально следили люди епископа. Немедленно прибыло распоряжение удалиться от двора как можно дальше. Пришлось, едва приведя в себя мало что соображавшую от страха Лорагэ, двигаться дальше. Сообщение о том, что их лишили даже статуса статс-дам, настроения и уверенности в завтрашнем дне не прибавило.
В одном из городков по пути в Париж дамы едва не были растерзаны возмущенной толпой. Всю ответственность за беспутное поведение своего короля народ возложил на его любовниц, за самого Людовика беспрестанно молились, сообщений о состоянии его здоровья ждали с нетерпением, то ликуя, если становилось хоть чуть лучше, то стеная, если положение ухудшалось.
Дамы ехали в Париж, а сам Людовик действительно находился между жизнью и смертью целую неделю. Ему то пускали кровь, то давали слабительное, на некоторое время становилось легче, но почти сразу следовало новое ухудшение состояния. Людовик сделал все, что от него требовали: помирился с королевой, публично покаялся и принес ей извинения за свое беспутное поведение, изгнал фавориток бывшую и настоящую, исповедался… даже побеседовал с дофином, которого вовсе не желал видеть, потому что понимал, что сын приехал скорее из любопытства, чем из желания помочь.
Но улучшения не наступало. Людовик отправлял одного за другим гонцов за своим доктором Демуленом, которому доверял больше других, но тот все не ехал.
И вот когда конец казался уже совсем близким, в королевской спальне появился лекарь, которого никто не звал и никто не знал. Как ему удалось проникнуть в тщательно охраняемую по приказанию герцога Ришелье спальню, осталось загадкой, которую, однако, разгадывать никто не собирался.
Этот лекарь был весьма непрезентабельного вида, но очень решителен. Он попросту разжал зубы его величеству и влил в утробу слабеющего короля огромную дозу рвотного. Следующие часы Людовика рвало почти беспрестанно, когда в желудке уже ничего не оставалось, короля снова поили большим количеством воды, и рвота начиналась снова.
Зато через час больному заметно полегчало. Измученные беготней и суетой слуги и присутствующие в недоумении оглянулись: решительного лекаря и след простыл. Зато Людовик спокойно спал; хотя бледность заливала его щеки, дыхание было ровным и спокойным.
С этой минуты началось выздоровление короля. Через день приехавший в Мец Демулен сказал, что жизни его величества уже ничего не угрожает. По всей Франции снова зазвонили колокола, только теперь уже не тревожно, а радостно: король выжил, он поправляется!
– Конечно, нужно было прогнать проклятых баб и покаяться!
– Вот что делает покаяние!
– А все эти бабы виноваты, блудницы проклятые!
Под горячую руку не одна виновница мужниных рогов получила по заслугам. А те, кто промышлял развратом, оказались вынуждены попросту притихнуть на время.
Людовик лежал на постели, обессиленный и задумчивый. После обильной рвоты состояние его улучшилось, вернулась способность воспринимать происходящее вокруг, и король задумался, что же действительно случилось. Пусть для всех его спасло покаяние и примирение с королевой, он-то сам понимал, что это было жестокое, но необходимое действие незнакомого лекаря. Значит, все-таки отравление? Но чтобы понять, кто это мог сделать, для начала нужно делать вид, что он ничего не понимает.
И король старательно прикидывался очень слабым и больным еще пару дней. Потом неожиданно встал и… отправился в армию, но теперь безо всяких сопровождающих дам. Королеве, растерянно поинтересовавшейся, ехать ли с ним, ответил довольно резко:
– Обойдусь без вас.
Вместе с тем король призвал к себе герцога Ришелье, на отставку которого вместе с фавориткой надеялись очень многие.
Сам Ришелье, до смерти кардинала Флери надеявшийся на пост премьер-министра, но его не получивший, зато оставшийся первым дворянином королевских покоев, тоже беспокоился о возможных последствиях болезни его величества лично для себя. Должность первого дворянина давала ему очень многие привилегии, главной из которых была возможность допускать или не допускать к королю неугодных самому Ришелье людей, доводить или не доводить до его сведения ненужные новости. Потерять столь сильное по влиянию место было очень нежелательно.
Король уже не лежал, он сидел в большом кресле, настолько большом, что даже крупная фигура Людовика тонула в нем едва ли не с головой.
– Садитесь, герцог, я хочу задать вам несколько вопросов.
Ришелье опустился на небольшую скамеечку у ног короля, словно демонстрируя свою готовность ответить на любые вопросы и подчиниться любому решению государя.
– Где мадам де Шатору?
– В Париже, в своем особняке на улице Бак.
– Я был слишком слаб и плохо помню, что произошло. Я прогнал ее?
– Не совсем так, сир. – Ришелье уже почувствовал, что правильно сделал, не отказав в помощи всесильной фаворитке, похоже, король недолго каялся и готов вернуть свою любовь, несмотря на любые происки врагов. – Хотя от вас потребовали выгнать мадам с позором, она успела уехать несколько раньше. Мадам пришлось пережить немало неприятных минут, пока она покидала Мец и добиралась до Парижа, но тут я был бессилен ей помочь, долг удерживал меня подле вас.
– Тогда еще два вопроса. Первый: это вы подсказали мадам уехать?
– Да, сир, – Ришелье склонил голову, словно винясь, хотя прекрасно понимал, что его ни в чем не обвинят. – Я предложил мадам де Шатору и мадам Лорагэ простую карету. Чтобы их не узнали жители Меца. И это почти удалось.
– Благодарю вас. И второе: откуда взялся лекарь, давший мне рвотное средство?
Герцог замялся, словно не решаясь говорить. Он не знал, откуда взялся этот лекарь, но хорошо знал, что того уже нет в Меце и вообще на свете, видел, как бедолагу прикончили сразу за воротами особняка, видно, чтобы не проболтался.
Людовик расценил легкое смущение Ришелье как то, что лекаря привел он сам.
– Хорошо, можете не говорить, я понял.
Герцог с трудом сдержал вздох облегчения.
– Я благодарен вам за помощь и мне, и дамам. А теперь расскажите-ка мне как можно подробней, кто и как себя вел, пока я находился между жизнью и смертью.
Ох, какой опасный вопрос задал король! Несколько мгновений Ришелье размышлял, словно о том, с кого начать, а в действительности прикидывая, чью сторону ему занимать. И вдруг решил: ничью! Он просто честно расскажет Людовику о поведении каждого, а дальше будь что будет.
Герцог принял очень правильное решение, во-первых, он заработал большую приязнь со стороны его величества. Во-вторых, не понадобилось хитрить и изворачиваться, что-то утаивая или перевирая, а это куда легче, чем лгать. А, в-третьих, сама Шатору уже писала герцогу, давая понять, что вынашивает планы мести тем, кто подверг ее столь жестокому унижению. Понимая силу фаворитки, герцог ловил себя на мысли, что ему вовсе не хочется оказаться в числе тех, кому мадам решит мстить.
Час за часом, день за днем герцог Ришелье рассказывал королю о поведении его родных и окружения, честно отвечая на вопросы, часто весьма нелегкие. Людовик менялся на глазах, кажется, он просто переродился после своей болезни, стал понимать, что оказался игрушкой в чьих-то руках. Повторения этого не хотелось.
Людовик все же приехал в армию, его появление весьма подняло боевой дух, потому что все помнили о королевском покаянии и уважали мужество, с которым он перенес нелегкую болезнь. Показавшись армии и народу, король с триумфом вернулся в Париж, где в своем особняке несчастная мадам де Шатору вместе с сестрой Лорагэ все еще мечтали о мести обидчикам.
Неожиданно для всех король решил вернуть фаворитку и написал ей письмо с предложением снова исполнять свои прежние обязанности.
Два серьезных человека вели несколько странную беседу, не называя имен, но было заметно, что они прекрасно понимают, о ком и о чем идет речь.
– Ну что ж, если не удалось просто удалить, нужно уничтожить.
– Каким образом?
Ответом было простое пожимание плечами:
– Как сделали с королем. Только не отправлять к ней спасителя.
– А если догадается сделать это сама?
– Нам не нужно тянуть время, пусть все произойдет быстро…
Склоненная голова означала согласие и повиновение…
Послание привез капитан королевских телохранителей герцог де Люксамбур. В глазах Шарля Луи де Монморанси мадам де Шатору прочла почти сочувствие. Она просто обомлела, увидев письмо от короля, даже руки задрожали. Что это, окончательная опала с приказом исчезнуть в каком-то монастыре или… Сердце советовало надеяться на второе, потому что Ришелье нашел способ сообщить ей об интересе, проявленном Людовиком к судьбе любовницы после его выздоровления.
С трудом сдерживаясь, чтобы попросту не растерзать печать на послании, мадам отпустила всех, включая секретаря и горничную, незачем кому-то видеть ее радость или отчаяние. Наконец печать сломана, но прочесть удалось не сразу, руки тряслись и строчки плясали перед глазами. Пришлось несколько раз глубоко вздохнуть и даже присесть, прежде чем удалось успокоиться настолько, чтобы можно было разобрать написанное. Слишком многое зависело от этого письма. Красивая ленточка, перехватывавшая письмо, не желала развязываться, затянувшись вместо бантика в тугой узелок. Это, видно, из-за ее торопливости. Не желая тратить время на поиски ножниц или звать секретаря, мадам принялась распутывать узелок зубами.
Неожиданно Мари-Анна звучно чихнула, в носу засвербело, на глазах даже выступили слезы, но это было мгновенное ощущение, которое тут же прошло. Да и как можно думать о чихе, если в послании Людовик предлагал вернуться!
Это была победа, победа над всеми врагами и недоброжелателями сразу. Она уничтожит тех, кто посмел пинать ее, пока король болел, отомстит тем, кто злорадствовал, обязательно расскажет Людовику об унижениях, испытанных и в Меце, и по дороге, и здесь, в Париже. Король все должен знать, все! Единственный человек, который отнесся к ней хорошо, – герцог Ришелье. И об этом тоже будет знать король.
Мадам де Шатору трясло от нервного возбуждения, она с трудом смогла справиться с собой, чтобы оповестить немногих друзей о своем возвращении, набросав несколько записочек. Чтобы отправить их, фаворитка позвала секретаря. Тот внимательно пригляделся к хозяйке:
– Мадам, вы хорошо себя чувствуете?
Она махнула рукой:
– Голова страшно болит, но это от возбуждения и радости. Его величество возвращает меня к себе. Эти записочки должны быть доставлены по назначению немедленно, я хочу, чтобы к моему появлению в Версале там были мои друзья, а не только враги.
– Конечно, я немедленно отправлю. И все же вам следует позвать доктора или хотя бы лечь в постель, мне кажется, вы просто горите.
Мари-Анна и сама чувствовала, что полыхает, но решила, что это действительно из-за перевозбуждения, потому распорядилась принести успокоительное и попросила шире открыть окна, хотя на улице отнюдь не было тепло.
– Здесь слишком жарко натоплено, погасите камин и откройте окна.
– Мадам, снаружи снег и холодно, вы можете простыть.
– Нет, вдруг его величеству придет в голову посетить мой скромный приют или немедленно потребовать моего прибытия в Версаль? Я должна быть готова.
Но всем, в том числе и ей самой, было ясно, что никуда она не поедет, потому что жар не только не проходил, но и усиливался. Немного погодя она оказалась даже не в состоянии написать ответ, невыносимо болела голова. Пришлось все же лечь в постель.
Не дождавшись срочного ответа от любовницы и сгорая от нетерпения, Людовик отправился на улицу Бак сам. Конечно, инкогнито не получилось, передвижения короля слишком заметны, но ему было все равно. Решив, что фаворитка слишком обижена из-за унижений, которые пришлось вынести, Людовик поехал просить прощения за все, что мадам вытерпела.
Каково же было его разочарование, когда вместо пусть и обиженной, но красивой, цветущей фаворитки он увидел совершенно разбитую женщину, половину лица которой изуродовал растущий просто на глазах флюс! Как ни старался король не замечать проблем у мадам Шатору, это не удавалось сделать. Самой фаворитке оказалось не до короля, она горела и начала бредить.
Горничные объяснили, что это от возбуждения после полученного письма. Секретарь подтвердил эти сведения:
– Мадам чувствовала себя хорошо, но слишком сильно разволновалась и вдруг слегла.
И снова Людовик казнил себя за столь сильные страдания любовницы. Если его письмо виной болезни фаворитки, то, может, стоило написать как-то иначе или вообще отправить к ней герцога Ришелье, тот смог бы сделать все ловко?
Заниматься любовью с женщиной, страдавшей от невыносимой головной боли и огромного флюса на щеке, невозможно. Король побеседовал с мадам, пожелал ей скорейшего выздоровления, обещал наказать всех виновных в ее унижениях и отбыл, потребовав от доктора маркизы докладывать о ее состоянии как можно чаще.
Между Версалем и особняком на улице Бак зачастили гонцы, привозя его величеству новости о состоянии его фаворитки, не успевшей вернуться во дворец.
Мадам Шатору умирала, она буквально сгорала от невыносимого жара. Никакие средства, применяемые докторами, не помогали, жар шел изнутри, и, не умея справиться, его объясняли излишним волнением маркизы.
Все сведения королевские посланцы получали от доверенного лица самой мадам де Шатору банкира Париса де Монмартеля, принявшего живейшее участие в судьбе несчастной фаворитки. Он заказал несколько месс за ее выздоровление, без конца гонял по Парижу разных посланцев, привозивших все новые и новые средства, вызывал лекарей, лично следил за тем, чтобы мадам давали лекарства, но ничего не помогало.
Несколько месс заказал и сам Людовик, но все старания помогли мало.
7 декабря 1744 года, понимая, что ей не выжить, мадам де Шатору приняла последнее причастие. Король не мог быть рядом с ней в тот миг, не в силах вынести такого удара судьбы, он тайно уехал в свое имение в замок Ла Мюэтт. У его величества всколыхнулись все застарелые страхи смерти, мучившие его с детства и, казалось, счастливо преодоленные за последние годы сначала счастливой семейной жизни, а потом и разгульной с фаворитками.
Людовик в своей жизни видел слишком много неожиданных и страшных смертей, чтобы не опасаться и за свою жизнь тоже. Стало казаться, что и в смерти мадам де Вентимиль виноват тоже он, ведь, если бы не было той беременности и родов, мадам была бы жива. Теперь вот Шатору… Ну почему прекрасные женщины отдают свои жизни из-за него? Как он будет жить без Мари-Анны?
Двор притих в тягостном ожидании.
– Ваше величество…
И без дальнейших слов ясно, какое именно известие с улицы Бак привез маркиз Гонто. Опущенный взор, склоненная словно в скорби голова Шарля-Антуана де Гонто ясно демонстрировали, что он очень удручен, почти в трауре.
Людовик поднял на маркиза глаза, полные боли, он действительно любил свою капризную Принцессу, как называл мадам де Шатору, и действительно тяжело переживал ее смерть. У Шарля-Антуана даже мелькнула странная мысль: стал бы так же переживать король в случае смерти королевы?
– Да, сир, все кончено… Она помнила о Вас до последнего мига.
Последнее было ложью, мадам умерла в бреду и никого не помнила, но маркиз понимал, как такое заявление будет приятно королю, а потому сказал. Людовик только коротко кивнул.
Двор в трауре, то есть официально никакого траура не было и быть не могло, фаворитка – не член королевской семьи, однако придворные уважали непритворную скорбь его величества, а потому никаких увеселений, разговоры вполголоса. Ничего напоминающего о прежних развлечениях или о самой почившей мадам. Потянулись тоскливые дни, когда вернувшийся в Версаль король сиднем сидел в своем Трианоне, общался с узким кругом людей, числившихся в друзьях мадам Шатору, и тосковал…
Придворные в Версале вежливо тосковали рядом с королем, при любой возможности перемещаясь в Париж, чтобы развлекаться там. Во-первых, даже бесконечно уважая его величество, страдать рядом с ним столь долго не желал никто. Во-вторых, и в-главных, мадам Шатору слишком многие терпеть не могли за ее надменность и непомерные требования, а потому радости из-за ее безвременной кончины было едва ли не больше, чем грусти. Тем более умершая фаворитка освободила место, на которое мечтали попасть слишком многие, хотя не все могли надеяться.
Двор снова загудел, как растревоженный улей. Соблюдая ради приличия скорбную тишину в Версале, вне него в салонах Парижа дамы и кавалеры вовсю обсуждали возможные варианты замены.
Пора
Август выдался душным, к жаре добавились мелкие нудные дожди, и трудно дышать стало даже вполне здоровым людям. Но мадам Ле Норман хорошо переносила беременность. Это весной она испытывала сильные боли, видимо, из-за своих поездок в коляске ради встреч с королем, а после того как стала беречься, просто медленно ходить пешком, а еще выкинула из головы всякие глупости по поводу хозяев замка Шуази, ей весьма полегчало.
10 августа тоже не принесло облегчения всем страдавшим от духоты…
– Луиза, вы не могли бы обмахивать меня веером, сегодня слишком душно, к тому же у меня что-то крутит внутри. Неужели снова появятся прежние боли?
– Мадам, – горничная внимательно пригляделась к тому, как держится за поясницу ее хозяйка, – а вам не пора ли рожать?
– Может, и пора. Я с таким ужасом думаю о родах…
– Почему?
– Вдруг ребенок снова не проживет долго?
Но дольше разговоры вести не удалось, Жанну Антуанетту действительно скрутил очередной приступ боли внизу живота, и Луизе пришлось уложить ее в постель, отправив Бишо за доктором и позвав на помощь двух служанок.
Когда доктор появился в замке Этиоль, рядом со счастливой матерью уже лежала очаровательная малышка, щуря голубые, как у всех новорожденных, глазенки и смешно причмокивая губками.
– Нет, нет, мадам, не стоит кормить ребенка самой, ваша очаровательная грудь может потерять форму!
Жанну так и подмывало спросить, откуда старый доктор знает о форме ее груди, но она лишь рассмеялась:
– Александрин уже покормили, доктор. Я просто попросила положить ее рядом, пока малышка не спит, чтобы ощутить, что это мое дитя и оно живо.
– Господь с вами, мадам. Живая, прекрасная малышка, никаких осложнений! – ахнула Луиза, которой вместе с двумя совершенно неопытными девушками пришлось принимать роды самой. – Посмотрите, доктор, все ли мы верно сделали?
Старик оглядел все, что требовалось, и удовлетворенно кивнул головой:
– Все хорошо. Теперь мадам нужно отдохнуть, потому заберите ребенка и дайте мадам успокоительное.
– Я совершенно спокойна и не хочу спать.
– Это ради вашего же здоровья, мадам.
– Хорошо, хорошо. Луиза, нужно отправить весточки Шарлю Гийому и господину де Турнеэму.
– В этом нет необходимости! – загремел от двери голос де Турнеэма. – Поздравляю тебя, дорогая, ты родила чудесную малышку.
– Откуда вы здесь, сир? – Жанна счастливо смеялась.
– Умница Луиза, как только началось, тотчас отправила ко мне посыльного, и я примчался. А Шарль в отъезде, но завтра будет в Париже и сразу приедет сюда.
У Жанны Антуанетты началась новая жизнь – матери. Она обожала свою малышку, нареченную Александрин. Мать не стала говорить, что ей хотелось бы для своей девочки такой красоты и разумности, как у мадам де Тансен, потому и имя такое, и все считали повод для выбора имени совсем другим. У самой мадам Ле Норман в блестящем будущем дочери ни малейших сомнений не было, как когда-то не было и у мадам Пуассон.
На следующий день из Парижа действительно примчались счастливые отец ребенка и бабушка – мадам Пуассон.
– Ах, Жанна, она будет очень красивой! Очаровательная малышка!
Муж в восторгах оказался куда скромней, но много эмоциональней, он так стиснул в объятиях супругу, что та со смехом взмолилась:
– О, Шарль! Ты меня просто поломаешь!
– Прости, прости, я не совсем понимаю, что делаю. Я счастлив, Жанна, очень счастлив.
Счастливыми были (или хотя бы казались) все, и не находилось ни малейших поводов для размышлений о пророчестве госпожи Лебон.
– Ты подаришь мне сына?
– Шарль, я едва успела родить дочь… Это не так просто, как ты полагаешь. Девять месяцев бесконечных ограничений, дурноты, а потом сами роды…
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |