Мистер Слоуп вошел в кабинет епископа около пяти часов и вновь застал его в одиночестве. Доктор Прауди, казалось, так и сидел там с тех пор, как вернулся после прогулки к дверям настоятеля. Его лицо по-прежнему выражало тупое страдание. Когда мистер Слоуп во второй раз вошел к нему, он ничем не занимался, не читал, не думал, а просто сидел, глядя в пространство пустым взглядом.
— Что вам, Слоуп? — спросил он с раздражением, так как, надо признаться, в эту минуту ему меньше всего хотелось разговаривать с капелланом.
— Вашему преосвященству будет прискорбно услышать, что состояние бедного настоятеля не улучшается.
— А? О... Э.. Бедняга! Это очень печально. Вероятно, сэр Омикрон еще не приехал?
— Нет, он приедет с поездом девять пятнадцать.
— Почему они не заказали специальный поезд? Говорят, доктор Трефойл очень богат.
— Да, кажется, очень,— ответил мистер Слоуп.— Но ведь все лондонские доктора, взятые вместе, не могут ему помочь. Ну, конечно, следует показать, что приняты все возможные меры. Бедный доктор Трефойл недолго пробудет с нами, милорд.
— Пожалуй... пожалуй...
— И лучшие его друзья не пожелали бы ему продления жизни, ибо такой удар должен безвозвратно лишить его памяти.
— Бедняга, бедняга! — сказал епископ.
— Естественно, вашему преосвященству далеко не безразлично, кто займет его место. Было бы прекрасно, если бы вы могли обеспечить назначение человека, который разделял бы ваши взгляды. Враждебная нам партия в Барчестере очень сильна.
Да-да... Если бедный доктор Трефойл скончается, было бы прекрасно найти ему хорошего преемника.
— Вашему преосвященству чрезвычайно важно иметь на этом месте человека, которому вы могли бы доверять. Только подумайте, что будет, если его займет доктор Грантли, или доктор Хайендри, или кто-нибудь из их единомышленников!
— Вряд ли лорд NN назначит их. Зачем это ему?
— Да, конечно, это маловероятно — и все же возможно. В ход будет пущено все их влияние. Если бы я посмел дать вашему преосвященству совет, я рекомендовал бы вам обсудить этот вопрос с его высокопреосвященством. Лорд NN, конечно, исполнит ваше пожелание, поддержанное архиепископом.
— Право, не знаю. Лорд NN всегда был весьма внимателен ко мне, весьма внимателен. Но я не хочу вмешиваться в подобные дела, если меня прямо не спросят о моем мнении. Да если меня и спросят, я не знаю, кого бы я мог сейчас назвать.
Мистер Слоуп — даже мистер Слоуп! — почувствовал некоторое смущение. Он никак не мог облечь свою маленькую просьбу в достаточно скромную форму. Он знал, что епископ неизбежно будет ошеломлен его дерзостью, и трудность заключалась в том, чтобы смягчить и рассеять это впечатление.
— Я также не думал,— начал он,— что у вашего преосвященства есть кто-нибудь на примете, и поэтому я осмелюсь сообщить вам одну мою мысль: если бедный доктор Трефойл скончается, я, право, не вижу, почему бы с помощью вашего преосвященства этот бенефиций не получить мне.
— Вам?! — воскликнул епископ тоном, который едва ли мог польстить самолюбию мистера Слоупа.
Но лед был сломан, и мистер Слоуп обрел обычное красноречие.
— Да, я об этом думаю. Если ваше преосвященство предложит мою кандидатуру архиепископу, то я не сомневаюсь в успехе. Видите ли, я буду первым, а это великое дело. Кроме того, я могу рассчитывать на поддержку прессы: без ложной скромности скажу, что я пользуюсь уважением у той части прессы, с которой правительство особенно считается, да и в правительстве у меня тоже есть друзья. Тем не менее, милорд, я взываю о помощи к вам. Я хотел бы получить этот бенефиций именно из ваших рук. И, что важнее всего в подобном вопросе, вы лучше кого бы то ни было можете судить о моей пригодности.
Епископ несколько минут не мог прийти в себя. Мистер Слоуп — настоятель Барчестерского собора! Идея подобного преображения никогда не осенила бы его без посторонней помощи. Сначала он думал: почему, с какой стати, на каком основании должен мистер Слоуп стать настоятелем Барчестерского собора? Но постепенно ход его мыслей изменился, и он начал думать: почему, с какой стати, на каком основании мистер Слоуп не должен стать настоятелем Барчестерского собора? Сам он с радостью готов был отказаться от услуг своего капеллана. Мелькнувшая было надежда использовать мистера Слоупа против миссис Прауди рассеялась, как дым. Он уже понял нелепость подобного плана. Если бы он мог спать в спальне капеллана, а не в спальне жены, тогда это еще имело бы смысл. Но... Мистер Слоуп продолжал говорить, а епископ все больше приходил к выводу, что он вполне может стать настоятелем Барчестерского собора. Впрочем, убедили его не доводы мистера Слоупа, которого он почти не слушал, а собственные размышления.
— Мне незачем упоминать,— продолжал мистер Слоуп,— что во всех делах, касающихся собора, моей главной целью будет поступать согласно вашим желаниям. Столь хорошо зная ваше преосвященство (и, надеюсь, это взаимно), я не сомневаюсь, что, занимая это положение, смогу существенно способствовать вашему душевному спокойствию и расширению сферы вашего полезного влияния. Как я уже упоминал, весьма важно, чтобы высшие духовные лица одной епархии были согласны в своих взглядах. Я ни в коем случае не принял бы подобный бенефиций в епархии, где вынужден был бы не соглашаться с моим епископом. Но тут нас ждет восхитительное единодушие.
Мистер Слоуп прекрасно видел, что епископ его не слушает, и все же продолжал говорить. Он понимал, что доктору Прауди нужно оправиться от изумления, и давал ему возможность сделать вид, будто его убедили веские аргументы. И продолжал приводить одну за другой правдоподобные причины, доказывая, что лучшего настоятеля для Барчестерского собора не найти, что правительство и широкая публика, несомненно, сойдутся в желании увидеть его, мистера Слоупа, настоятелем Барчестерского собора, но что из высших соображений церковной политики весьма желательно, чтобы настоятелем он стал с помощью епископа этой епархии.
— Но, право, я не знаю, что я мог бы тут сделать,— сказал епископ.
— Если вы только упомянете об этом архиепископу, если вы скажете его высокопреосвященству, что считаете такое назначение весьма желательным, что вы надеетесь таким образом положить конец расколу в епархии — если вы скажете все то с вашей обычной энергией, вы, несомненно, без труда убедите его высокопреосвященство поговорить с лордом NN. Разумеется, вы дадите архиепископу понять, что я не рассчитываю только на его ходатайство, что вы не просите его о милости, что, по вашим сведениям, я получу этот бенефиций иным путем — как и есть на самом деле,— но что вам очень хотелось бы, чтобы его высокопреосвященство выразил лорду NN свое одобрение по поводу такого назначения.
В конце концов, епископ дал искомое обещание. Однако он поставил одно условие, сказав в самый разгар беседы:
— Да... об этой богадельне. Ничто никогда не доставляло мне столько неприятностей (и это было совершеннейшей правдой). Вы еще не говорили с мистером Хардингом?
Мистер Слоуп заверил своего патрона, что с мистером Хардингом он не говорил.
— Ну, раз так... пожалуй, следует все же назначить Куиверфула. Место ему было почти обещано, а он обременен семьей и очень беден. Да, я полагаю, что лучше будет назначить Куиверфула.
— Но, милорд,— сказал мистер Слоуп, все еще считая необходимым отстаивать свою позицию в этом вопросе, чтобы закрепить победу, одержанную над миссис Прауди, на случай, если настоятелем его все-таки не сделают.— Но, милорд, боюсь, что...
— Помните, мистер Слоуп,— сказал епископ,— я не даю вам никаких обещаний касательно вашего желания стать преемником бедного доктора Трефойла. Конечно, я поговорю с архиепископом, как вы желаете, но тем не менее, я не думаю, чтобы...
— Да-да, милорд,— в свою очередь, перебил епископа мистер Слоуп, прекрасно его понявший.— Пожалуй, ваше преосвященство правы насчет мистера Куиверфула. Я думаю, что легко улажу все с мистером Хардингом и представлю назначение вам на подпись, как вы желаете.
— Да, Слоуп, я думаю, так лучше, и вы можете быть уверены, что то немногое, что я могу для вас сделать, будет сделано.
На этом они расстались.
Теперь мистеру Слоупу предстояло множество дел. Он должен был, по обыкновению, побывать у синьоры. Благоразумие требовало отказаться от этого визита, но он был слишком влюблен и не внял голосу благоразумия. Поэтому он решил пить чай у Стэнхоупов, и еще он решил (так ему, по крайней мере, казалось), что больше бывать там не будет. Он должен был, кроме того, привести в порядок свои дела с миссис Болд. Он считал, что Элинор украсит резиденцию настоятеля так же, как она украсила бы домик капеллана, и что ее состояние с избытком возместит тот ущерб, который нанесет жалованью настоятеля беспощадная церковная комиссия.
А в отношении миссис Болд он был чрезвычайно обнадежен. Мистер Слоуп принадлежал к той многочисленной рати влюбленных, которые думают, что в любви дозволено все, а потому он не постеснялся заручиться услугами собственной горничной Элинор. От нее он узнал, что произошло в Пламстеде — не точную правду, так как “собственная горничная” не сумела в ней разобраться, но довольно близкое ее подобие. Ему было сказано, что архидьякон, миссис Грантли, мистер Хардинг и мистер Эйрбин — все поссорились с “хозяйкой” из-за того, что она получила письмо от мистера Слоупа; что “хозяйка” наотрез отказалась показать кому-нибудь это письмо; что архидьякон предложил ей выбирать между мистером Слоупом с его письмом и пламстедским обществом, и что “хозяйка” объявила с большим негодованием, что “пламстедское общество не больно-то ей нужно”, и что ради них она не откажется от мистера Слоупа.
Сведения эти были менее искажены, чем можно было бы ожидать, принимая во внимание их источник. Они ясно показывали, какие разговоры велись в людской, к тому же их как будто подтверждал внезапный и несомненный приезд Элинор, и мистер Слоуп сделал отсюда вывод, что прекрасная вдова не отвергнет его руки.
Всем этим предстояло заняться, и как можно скорее. Он полагал, что предложение следует сделать прежде, чем станет известно, что в богадельню назначен все-таки мистер Куиверфул. В письме к Элинор он прямо заявил, что смотрителем будет мистер Хардинг. Выдать это за недоразумение было трудно, а написать ей второе письмо, сообщая правду и возлагая всю вину на епископа, значило бы, конечно, повредить себе в ее глазах. Поэтому он решил ждать, чтобы дело объяснилось само собой, а тем временем броситься к ее ногам.
Наконец, ему предстояло заручиться помощью сэра Никласа Фицуиггина и мистера Тауэрса, и, расставшись с епископом, он отправился писать им письма. Так как мистер Слоуп слыл мастером эпистолярного жанра, мы приведем эти письма полностью.
“(Личное)
Дворец, Барчестер, Септ. 185 * года.
Любезнейший сэр Никлас, существовавшие между нами отношения позволяют мне лелеять надежду, что вы не усмотрите назойливости в моем обращении к вам с этой просьбой. Вы, я полагаю, еще не слышали, что милейшего доктора Трефойла сразила апоплексия. Это большое горе для всех нас в Барчестере, ибо это был превосходный человек и столь же превосходный священник. Однако он достиг уже весьма преклонных лет и жизнь его при любых обстоятельствах не продлилась бы долго. Возможно, вы знали его.
Надежды на выздоровление, боюсь, нет никакой. Сейчас, если не ошибаюсь, у его ложа уже находится сэр Омикрон Пи. Но как бы то ни было, врачи объявили, что в свитке его жизни осталось не более двух-трех дней. Уповаю, что душа его безмятежно воспарит в приют вечного покоя и блаженства.
Епископ говорил со мной об этом бенефиции — он весьма желал бы, чтобы его получил я. Разумеется, в моем возрасте еще рано думать о подобном возвышении, но его преосвященство так настаивает, что, боюсь, я буду вынужден согласиться. Его преосвященство завтра едет в *** и намерен говорить об этом с архиепископом.
Я знаю, как заслуженно высоко ценит вас нынешнее правительство. И в вопросе, касающемся церковных назначений, к вашему голосу, несомненно, прислушаются. Теперь, когда оно мне предложено, я, конечно, хотел бы получить это назначение. Если бы вы могли сказать слово в мою пользу, вы вновь меня чрезвычайно обязали бы.
И еще одно: лорд NN пока вряд ли знает об этой вакансии — вернее, о том, что она скоро освободится, ибо бедный доктор Трефойл безнадежен. Если бы вы первым сообщили о ней лорду NN, это, без сомнения, дало бы вам право высказать свое мнение.
Наша великая цель — обретение единодушия в делах церкви. В Барчестере оно было бы особенно желательно, и потому-то наш добрый епископ так этим озабочен. Быть может, вы захотите указать на это лорду NN, если в вашей власти будет сделать мне столь великое одолжение, упомянув про это дело в беседе с его сиятельством.
Остаюсь, любезнейший сэр Никлас,
ваш покорнейший слуга
Обадия Слоуп”.
Письмо к мистеру Тауэрсу было написано совсем в ином тоне. Мистер Слоуп считал, что до тонкости понимает разницу в характере и положении своих адресатов. Он знал, что человеку вроде сэра Никласа Фицуиггина нужна малая толика лести, причем самой обыкновенной. А потому его письмо к сэру Никласу писалось currente calamo[29] и без всяких затруднений. Но человеку вроде мистера Тауэрса писать надо было так, чтобы подсказать все необходимое, не задев, и внушить нужный план действий незаметно. Льстить доктору Прауди или сэру Никласу Фицуиггину было нетрудно, но очень трудно было польстить мистеру Тауэрсу, не сделав лесть очевидной. А требовалось именно это. Сверх того, письмо должно было производить впечатление написанного легко, свободно, непринужденно, с уверенностью и без опасений. Посему эпистола к мистеру Тауэрсу перечитывалась, переписывалась и отделывалась столько времени, что мистер Слоуп едва-едва успел переодеться и побывать в этот вечер у доктора Стэнхоупа. В своем окончательном виде письмо гласило:
“(Личное)
Барчестер. Сент. 185 * года.
(Мистер Слоуп нарочно опустил слово “дворец”, полагая, что мистеру Тауэрсу такое упоминание не понравится. Он вспомнил, какое осуждение навлекло на себя некое именитое лицо, пометившее свое письмо “Виндзорский замок”.)
Любезный сэр, сегодня утром мы все здесь были потрясены, узнав, что с бедным старым настоятелем Трефойлом случился удар. Это произошло часов в девять утра. Я пишу теперь, чтобы воспользоваться вечерней почтой, и он еще жив, но надежды, кажется, нет никакой. Здесь сэр Омикрон Пи — или должен вот-вот приехать,— но даже сэр Омикрон Пи сможет лишь подтвердить приговор своих менее прославленных коллег. Часы бедного доктора Трефойла сочтены. Не знаю, знали ли вы его. Это был добрый, кроткий, милосердный человек, принадлежавший, разумеется, к старой школе, как и любой священник семидесяти с лишним лет.
Но я пинту не для того, чтобы сообщить вам это известие — несомненно, один из ваших Меркуриев уже успел про это узнать; я пишу, думая, подобно вам, не о прошлом, но о будущем.
Тут уже ходит множество слухов о преемнике доктора Трефойла, и в числе предполагаемых настоятелей частенько называют и вашего покорного слугу; короче говоря, я претендую на этот бенефиций. Возможно, вам известно, что после назначения епископа Прауди в эту епархию я немало тут потрудился, и должен сказать, не напрасно. Мы с ним почти всегда единодушны в вопросах как доктрин, так и церковной дисциплины, и мае, как его капеллану, была предоставлена большая самостоятельность, но признаюсь, я лелею более высокие замыслы и не намерен всю жизнь оставаться капелланом.
Ни от кого теперь не требуется столько деятельной энергии, как от наших настоятелей. Наши соборы, эти поистине огромные учреждения, спят глубоким сном — нет, они почти уже мертвы и готовы для погребения! А какое колоссальное значение приобрели бы они, если бы, выполняя свое предназначение, возглавили движение вперед и подавали пример приходскому духовенству!
Наш епископ очень хочет, чтобы назначили именно меня, и даже едет завтра поговорить об этом с архиепископом. Я думаю также, что могу рассчитывать на поддержку, по крайней мере, одного из влиятельнейших членов правительства. Но признаюсь, поддержка “Юпитера”, если я ее достоин, была бы для меня более лестной, чем любая другая; более лестной, если с ее помощью я преуспею, и более лестной, если, несмотря на нее, я потерплю неудачу.
Настало время, когда правительство не рискует заполнять важнейшие церковные вакансии вопреки мнению прессы. Век высокородных епископов и настоятелей-аристократов канул в вечность, и ныне любой священник самого скромного происхождения может надеяться на успех, если его трудолюбие, талант и репутация привлекут на его сторону общественное мнение.
Мы все чувствуем, что тут суждение, высказанное “Юпитером”, имеет величайший вес и ему, как правило, следуют. И мы считаем — я говорю от имени священников моего возраста и положения,— что так и должно быть. Не существует покровителя более беспристрастного, чем “Юпитер”, и лучше его понимающего нужды народа.
Я уверен, что вы не заподозрите меня в желании просить о поддержке, если ваша газета не сможет оказать мне се с чистой совестью. Я пишу, чтобы сообщить вам, что я — один из кандидатов. А достоин ли я вашей помощи — решать вам. Я не стал бы, конечно, писать вам об этом, если бы не думал (а у меня есть достаточные основания думать так), что “Юпитер” одобряет мои взгляды на политику церкви.
Епископ, правда, опасается, как бы меня не сочли слишком молодым для подобной должности — мне тридцать шесть лет. Я же думаю, что в наше время такие соображения роли не играют. Общество утратило былую любовь к дряхлым слугам. Если человек на что-то способен, он способен на это и в тридцать шесть лет.
Остаюсь искренне ваш
Обадия Слоуп.
Т. Тауэрсу, эсквайру ***— Корт, Мидл-Темпл”.
Завершив эти труды, мистер Слоуп отнес письма на почту и провел остаток вечера у ног своей красавицы.
Мистера Слоупа могут обвинить в том, что он обеспечивал себе поддержку с помощью обмана. Могут сказать, что он лгал каждому из трех своих покровителей. Пожалуй, отрицать этого нельзя. Не мог же он колебаться из-за своей молодости и все же считать, что молодость — отнюдь не помеха. Не мог же он рассчитывать главным образом на поддержку епископа и главным образом на поддержку газеты. И он знал, что епископ едет в *** не для того, чтобы говорить об этом с архиепископом. Приходится признать, что мистер Слоуп, заручаясь поддержкой, лгал так, как он умел лгать.
Но спросим тех, кто опытен в подобных делах — лгал ли он больше, чем обычно лгут в подобных случаях. Мы, английские джентльмены, терпеть не можем слова “ложь”, но часто ли государственные мужи верят словам друг друга?
ГЛАВА XXXIII
Миссис Прауди — победительница
Следующая неделя прошла в Барчестере как будто спокойно. Однако кое-чьи сердца были менее спокойны, чем улицы города. Бедный настоятель, как и предсказал сэр Омикрон Пи, все еще был жив к большому изумлению и, по мнению многих, к большой досаде доктора Филгрейва. Епископ еще не возвращался. Он провел два дня в Лондоне и остался гостить у архиепископа дольше, чем предполагал. Мистер Слоуп не получил ни строчки в ответ на свои письма — но, как он узнал, по веским причинам: сэр Никлас в горной Шотландии не то скакал по следу оленя, не то гостил у королевы, и даже неутомимый мистер Тауэрс отдыхал, присоединившись к племени туристов, ежегодно взбирающихся на Монблан. Назад его ждали не ранее последнего дня сентября.
Миссис Болд часто виделась со Стэнхоупами, которые нравились ей все больше и больше. Если бы ее спросили, она сказала бы, что нашла в Шарлотте дорогую подругу, и была бы искренна. Но, по правде говоря, Берти нравился ей ничуть не меньше. Однако ей так же не пришло бы в голову считать его своим поклонником, как, скажем, большую ласковую собаку. Берти держался с ней очень дружески и разговаривал так фамильярно, как не разговаривали другие мужчины. Но ведь при этом почти всегда присутствовали его сестры, а длинная шелковистая борода, голубые глаза и странный костюм делали его совершенно отличным от других мужчин. И она допускала между ними короткость, совсем для нее новую, не подозревая об опасности такой короткости. Однажды она покраснела, заметив, что машинально назвала его Берти, а в другой раз чуть было не поддалась уговорам Шарлотты, подбивавшей ее сыграть с ним какую-то дружескую шутку, и спохватилась лишь в последнюю минуту.
Во всем этом Элинор была неповинна, да и Берти, пожалуй, тоже. Возникшая между ними фамильярность была плодом тонких расчетов его сестры. Она умела вести игру и вела ее беспощадно. Она, как никто, знала характер своего брата, но без малейших угрызений совести отдала бы ему молодую вдову, ее деньги и деньги ее ребенка. С помощью притворной дружбы и сердечности она старалась свести Элинор со своим братом настолько близко, чтобы та не могла отступить, даже если бы захотела. Однако Шарлотта не понимала характера Элинор, она даже не знала, что бывают такие характеры. Ей не приходило в голову, что молодая красивая женщина может держаться дружески и кокетливо с таким человеком, как Берти, и не видеть в этом ничего дурного, ничего постыдного в глазах света. Шарлотта не подозревала, что ее новая подруга была женщиной, которую ничто не могло бы принудить к нежеланному браку и которую глубоко возмутило бы любое отступление от правил приличия, если бы она его заметила.
Впрочем, мисс Стэнхоуп с большим тактом сумела сделать их дом приятным для миссис Болд. Царившая в нем атмосфера свободной непринужденности доставляла Элинор особое удовольствие после большой дозы клерикального чванства, которую столь недавно она вынуждена была принять. Она играла с ними в шахматы, гуляла, пила у них чай, изучала астрономию — правда, больше для виду, сочиняла с ними шуточные стихи, перелагала прозаические трагедии в комические куплеты, а забавные историйки — в патетические поэмы. Прежде она не знала за собой таких талантов. И никогда не думала, что способна на что-либо подобное. Стэнхоупы предлагали ей новые развлечения, занятия и забавы, сами по себе вполне безобидные и очень интересные.
Не правда ли, жаль, что умные и веселые люди так часто бывают безнравственными? А высоконравственные люди так часто скучны и чопорны? Шарлотта Стэнхоуп всегда казалась веселой и никогда — чопорной, но нравственность ее была сомнительна.
Однако за этими развлечениями Элинор отнюдь не забыла мистера Эйрбина и мистера Слоупа. Она рассталась с мистером Эйрбином в гневе. И все еще сердилась на то, что считала его дерзостью. Тем не менее, ей очень хотелось вновь увидеть его и очень хотелось его простить. Те слова, которые он сказал ей в последний раз, все еще звучали в ее ушах. Она знала, что он любит ее, хотя он и не собирался признаваться ей в любви. И чувствовала, что это признание, если он все-таки его сделает, она, быть может, примет благосклонно. Она была сердита на него, очень сердита, так сердита, что закусывала губу и топала ногой, вспоминая, что он сказал и сделал. И все же ей очень хотелось простить его, с условием лишь, что он покается в своей вине.
Ей предстояло встретиться с ним в Уллаторне в последний день месяца. Мисс Торн давала для всей округи завтрак на свежем воздухе. Для дам и джентльменов предполагалось воздвигнуть шатры и устроить состязания в стрельбе из лука и танцы на лужайке, а для деревенских красавиц и их кавалеров — танцы на выгоне. Обещаны были скрипачи и волынщики, состязания в беге для мальчишек, шесты для лазанья, канавы, полные воды, чтобы через них прыгать, хомуты, чтобы всовывать в них голову и ухмыляться (это последнее развлечение не фигурировало в программе, составленной мисс Торн, а было позже добавлено управляющим), и всяческие игры, в которые, как узнала мисс Торн из своих исторических чтений, играли в славные дни королевы Елизаветы. На все более современное был по возможности наложен запрет. Одно чрезвычайно огорчало мисс Торн: она очень хотела воздвигнуть загон для травли быка, но пришла к выводу, что это невозможно. Она ни за что на свете не допустила бы никакой жестокости, и само собой разумеется, не была способна обречь быка на мучения, чтобы позабавить своих молодых соседей,— об этом и речи быть не могло. И все же в названии этой старинной потехи было что-то чарующее. Однако загон для травли быка без быка стал бы лишь напоминанием о глубоком падении нашего времени, и мисс Торн вынуждена была отказаться от этой мысли. Впрочем, состязания с копьем она решила устроить во что бы то ни стало, и столбы, вертлюги и мешки с мукой были уже приготовлены. Мисс Торн, без сомнения, была бы рада устроить небольшой турнир, но, как сказала она брату, это уже пробовали, и век лишний раз показал, насколько он уступает своим могучим предшественникам, не приняв этой блистательной забавы. Мистер Торн как будто не разделял ее сожалений, быть может, полагая, что доспехи вряд ли оказались бы удобной одеждой.
Званый завтрак в Уллаторне вначале предполагалось дать в честь мистера Эйрбина, нового священника прихода, но затем его соединили с праздником урожая, который устраивался для работников имения, их жен и детей, и вот так родился план грандиозных торжеств. Разумеется, было приглашено все пламстедское общество, и тогда Элинор думала поехать с сестрой. Но теперь ее планы изменились — она обещала поехать со Стэнхоупами. Обещали приехать и Прауди; мистер Слоуп не был включен в приглашение, посланное во дворец, и синьора с обычной наглостью попросила у мисс Торн разрешения привезти его с собой.
Разрешение мисс Торн дала, так как у нее не было иного выхода, но дала его с тяжким сердцем, боясь, что мистер Эйрбин может обидеться. Как только он вернулся, она извинилась перед ним почти со слезами — столь ожесточенной, по общему мнению, была вражда этих двух джентльменов. Но мистер Эйрбин успокоил ее, заверив, что он с величайшим удовольствием познакомится с мистером Слоупом, и по его настоянию она обещала представить их друг другу.
Этот триумф мистера Слоупа не обрадовал Элинор, которая со времени своего возвращения в Барчестер всячески его избегала. Она восстала на пламстедцев, когда они столь бессердечно обвинили ее в том, что она влюблена в этого омерзительного человека. Но тем не менее, узнав, в чем ее обвиняют, она прекрасно поняла, что ей следует держаться от него подальше и постепенно положить конец их знакомству. После своего возвращения она его почти не видела. Горничной было приказано говорить всем визитерам, что ее нет дома. У Элинор не хватило духу прямо назвать мистера Слоупа, и потому она закрыла свой дом для всех своих друзей. Она сделала исключение для Шарлотты Стэнхоуп, а потом и еще кое для кого. Однажды она встретилась с мистером Слоупом у Стэнхоупов, но обычно он бывал там днем, а она вечером. В тот единственный раз Шарлотта сумела оградить ее от его назойливости. Это, решила Элинор, свидетельствовало о добросердечии Шарлотты, а также о ее проницательности — ведь она не говорила подруге, что общество названного джентльмена ей тягостно. На самом же деле Шарлотта знала от сестры, что мистер Слоуп имеет виды на руку вдовы, и готова была всячески оберегать будущую жену Берти от возможных посягательств с этой стороны.
Тем не менее, теперь Стэнхоупам приходилось везти мистера Слоупа с собой в Уллаторн. И Элинор, к большому своему неудовольствию, узнала, что ей предстоит ехать туда в карете с доктором Стэнхоупом, Шарлоттой и мистером Слоупом. Потом карету отошлют за Маделиной и Берти. По лицу Элинор было нетрудно догадаться, как она недовольна, и Шарлотта, усмотрев в этом благоприятное предзнаменование для собственных планов, рассыпалась в извинениях.
— Я вижу, душечка, вам это не нравится,— сказала она.— Но что же делать! Берти отдал бы все на свете, чтобы ехать с вами, но Маделина не может обойтись без него. И, конечно, нельзя отправить мистера Слоупа вдвоем с Маделиной. Это безвозвратно погубит их репутацию, и столь вопиющее нарушение приличий, пожалуй, закроет для них ворота Уллаторна.
— Конечно, об этом не может быть и речи,— сказала Элинор.— Но не могла бы я поехать с синьорой и вашим братом?
— Это невозможно,— ответила Шарлотта.— С ней там помещается только один человек. (На самом же деле синьора не любила ездить с чужими людьми.)
— Шарлотта,— сказала Элинор,— вы все так добры ко мне, что, я думаю, вы не обидитесь, если в таком случае я предпочту не поехать туда вовсе.
— Не поехать вовсе! Какой вздор! Нет, вы поедете! (На семейном совете было решено, что Берти воспользуется этим случаем, чтобы сделать предложение.)
— Тогда я поеду на извозчике,— сказала Элинор.— Мне дозволено больше, чем вам, девицам. Я могу поехать одна.
— Вздор, душечка! И думать не смейте! Ведь речь идет о каком-нибудь часе. Да и что вам, собственно, так неприятно? Я думала, вы с мистером Слоупом друзья, В чем дело?
— Ни в чем. Просто я думала, что будут только свои.
— Ну конечно, было бы гораздо приятнее, гораздо уютнее, если бы Берти мог поехать с нами. Впрочем, жалеть нужно его. Поверьте, он боится мистера Слоупа гораздо больше, чем вы. Но ведь Маделина не может обойтись без его помощи — а ока, бедняжка, выезжает так редко! Вы же не рассердитесь на нее за это, хотя, конечно, её причуда и испортила нам поездку.
Конечно, Элинор не сердилась, конечно, она выразила самую горячую надежду, что Маделина получит удовольствие от праздника, и, конечно, она сдалась и согласилась ехать в одной карсте с мистером Слоупом. Собственно, ей оставалось только согласиться или объяснить причину своего нежелания, а она не хотела посвящать Шарлотту в то, что произошло в Пламстеде.
Но ей это было очень тяжело. Она придумывала сотни планов спасения: сослаться на болезнь и не поехать совсем; убедить поехать Мери, хотя ее и не пригласили,— тогда, разумеется, она поедет с золовкой. Короче говоря, она была готова на все, лишь бы мистер Эйрбин не увидел, как она выходит из одной кареты с мистером Слоупом. Но роковое утро настало, а она так ничего и не придумала, и мистер Слоуп подсадил ее в карету доктора Стэнхоупа, влез сам и сел напротив нее.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |