На центральной аллее у него произошли еще две встречи: сперва он наткнулся на хилых, уже уставших от игры Гастона и Люси, которых вывела погулять Селестина; теперь она увлеченно хихикала, кокетничая с продавцом из бакалейной лавочки; поодаль с Андре на руках прогуливалась великолепная, величественная, спесивая Катиш, торгующая своим молоком, разряженная, словно продажный идол, и ее длинные алые ленты переливались, сверкая на солнце.
V
В день, назначенный для начала работ, радостно взволнованная Марианна, неся Жерве, пришла вместе с мужем, чтобы не пропустить первого удара лопаты, знаменовавшего собой, что смелый замысел Матье, в который он вложил всю свою веру, все свои надежды, претворится в жизнь. Дело происходило в середине июня, день выдался ясный и жаркий, и, казалось, само безоблачное небо предвещает удачу. У детей начались каникулы, и они играли в высокой траве; оттуда доносился пронзительный визг Розы, гонявшейся за братьями.
— Хочешь первой вонзить заступ в землю? — весело спросил Матье.
Но Марианна показала на младенца.
-- Нет, нет! У меня свои заботы.., Другое дело ты. Ты — отец.
Под началом Матье находилось двое мужчин, приглашенных на подмогу, но сам он тоже решил не отказываться от тяжелого физического труда, лишь бы поскорее осуществить свою столь долго вынашиваемую мечту. С помощью сложной системы ссуд с рассрочкой, что позволяло, не делая долгов, спокойно дожидаться первого урожая, Матье весьма разумно и предусмотрительно сумел обеспечить своей семье скромное существование на ближайший год, предназначенный для созидательного труда. На этот первый урожай он делал ставку всей своей жизни, — что станется с ними, если земля не ответит на его веру и преклонение? Но он не сомневался, он верил в успех, ибо любил землю и жаждал победы. После рождения последнего ребенка в нем пробудилась воля к созиданию, которая завладела им настойчиво и мощно. Когда его упрекали в упрямстве по поводу безумных проектов возродить Шантебле, он, несмотря на свою обычную мягкость, смеясь, отвечал, что и впрямь кончит тем, что станет обучать людей вырабатывать в себе волю. Труд, созидание — вот это вдохновляло Матье. И как-то утром он рассмешил Марианну, заявив, что понял наконец, почему оба они столь жаждали производить детей и произвели их так много. Разве торжество и изобилие жизни не зависит от человеческой воли и энергии, претворенных в действие?
— Ну, готово!—бодро крикнул Матье, -- Да будет нам земля доброй матерью!
И он вонзил заступ в землю. Намеченный для первого опыта участок находился влево от старого охотничьего домика, на краю большой заболоченной равнины, куда стекались со всех сторон десятки ручейков и где не росло ничего, кроме тростника. Для начала предполагалось осушить несколько гектаров, покорить эти ручейки, отвести их на засушливые песчаные склоны, простиравшиеся вплоть до линии железной дороги. Внимательно обследовав и изучив окрестности, Матье пришел к выводу, что при данной конфигурации местности и структуре почвы работа не представит особых трудностей и для его целей вполне хватит ирригационных каналов. В этом-то и заключалось главное открытие Матье, не говоря уже о его предположении, что на равнине залегает мощный пласт перегноя, который даст неслыханные урожаи, как только по нему пройдется плуг. Таким образом, вонзив в землю заступ, Матье действовал как первооткрыватель и творец: он освободит путь пленным ручьям, что оздоровит заболоченные участки, расположенные наверху, и оросит истощенные жаждой голые и бесплодные нижние склоны.
Вероятно, из-за долгого пребывания на воздухе Жерве проголодался и заплакал. Ему исполнилось три с половиной месяца, и когда наступало время очередного кормления, тут уж было не до шуток!1 Жерве тянулся вверх, подобно молодой поросли соседнего леса, черпая здоровье в солнечном свете, его цепкие ручонки не упускали того, что в них попадало, а в светлых глазах чередовались то смех, то слезы; его ротик, подобно птичьему клювику, был всегда жадно приоткрыт, и если мать чуть запаздывала с кормлением, подымалась настоящая буря.
— Да-да, я о тебе не забыла... Сейчас, сейчас, только не кричи так, а то мы все оглохнем.
Марианна расстегнула корсаж и дала ребенку грудь, И сейчас же послышалось счастливое мурлыканье — младенец сосал, захлебываясь, теребил белую материнскую грудь, чтобы ему досталось как можно больше. Благодетельный источник был неиссякаем. Легкие струйки молока беспрестанно приливали и приливали, казалось, было слышно, как они журчат, подступают к груди, разливаются, а Матье продолжал рыть канаву с помощью двух сильных рослых парней, которые, уяснив, что от них требуется, ревностно принялись за работу.
Наконец Матье поднял голову, отер пот со лба и проговорил спокойно, убежденным тоном:
— Надо только умело взяться за дело. Через несколько месяцев я стану заправским крестьянином... Посмотри на эту лужу, она даже позеленела от тины. Питающий ее источник, превративший все вокруг в грязное месиво, находится вон там, за зарослями высокой травы; когда оросительный канал соединится о источником и пойдет вниз, ты увидишь, что болото высохнет, а источник заструится по проложенному каналу, далеко разнося благодатную влагу.
— Вот было бы хорошо, если б все эти пески и камни стали плодородными! — отозвалась Марианна. — Нет ничего печальнее зрелища бесплодной земли. Так осчастливь же ее, дай ей вволю напиться,..— Марианна не договорила и, рассмеявшись своим добрым смехом, стала шутить с Жерве. — Послушайте, сударь, не слишком ли вы усердствуете! К чему так торопиться, вы же знаете — все ваше!
Заступы землекопов звенели, рытье канавы продвигалось быстро, благо земля была тучная, мягкая, скоро вода побежит к соседним пересохшим песчаным и каменистым склонам, принесет с собой изобилие. А струйка молока все текла и текла, журча, как ручей, которому нет конца, переливаясь из материнской груди в ротик младенца, подобно неиссякаемому источнику жизни. Он струится извечно, он — творец плоти и духа, труда и силы. Скоро к его журчанию присоединится громкое журчание и того ручья, что волею Матье выпущен на свободу, — он устремится по оросительным каналам вниз, к опаленной солнцем равнине, струйка и ручеек сольются вместе в единую полноводную реку, несущую жизнь всей земле, великую реку, текущую по артериям мира и с каждой новой весной создающую вечно обновляемую юность и здоровье.
Через четыре месяца после того, как Матье и его помощники закончили работы, пришла пора озимого сева. В один из теплых осенних дней Марианна пришла на то же самое место, и, так как погода была еще на редкость мягкой, она спокойно села прямо на землю и с улыбкой дала грудь Жерве. Ему исполнилось восемь месяцев, это был уже настоящий человечек. Рос он не по дням, а по часам, набираясь сил у теплой материнской груди, откуда он черпал жизнь. Он еще не совсем оторвался от Марианны, подобно семени, которое цепляется за землю, пока не созреет колос. Вот и сейчас, при первом дуновении ноябрьских холодов, как бы предчувствуя приближение зимы, когда зерно спит в борозде, ребенок зарылся зябким личиком в теплую материнскую грудь и сосредоточенно сосал, будто понимал, что река жизни скоро спрячется глубоко под землею.
— Ну что, — смеясь, сказала Марианна, — мы замерзли, нам пора на зимние квартиры?
Матье приближался к ним с мешком, подвешенным у пояса, разбрасывая зерно широким размеренным жестом сеятеля. Он услышал слова жены и остановился, чтобы сказать:
— Пусть себе сосет да спит, дожидаясь весны. К жатве он уже станет настоящим человеком.
Потом, показав на обширное поле, которое он засеял вместе со своими помощниками, Матье добавил:
— Все это произрастет и созреет к тому времени, как наш Жерве начнет ходить и говорить... Посмотри, нет, ты только посмотри, ведь мы побеждаем!
Матье был преисполнен гордости. Площадь размером в двадцать гектаров была уже освобождена от стоячих вод, выровнена, распахана. Она расстилалась коричневым ковром, жирно поблескивая перегноем, а прорезавшие ее каналы отводили воду на соседние склоны. Прежде чем начать возделывать эти засушливые участки, приходилось выжидать, пока влага пропитает землю, вернет ей плодородие. Но это дело будущего сезона, жизнь постепенно забурлит во всем Шантебле. Для начала достаточно разбудить от спячки хотя бы несколько гектаров, это даст возможность уплатить первые взносы, просуществовать год и объявить во всеуслышание о происшедшем чуде.
— Скоро стемнеет, — сказал Матье. — Надо поторапливаться!
И он вновь зашагал по полю, разбрасывая зерно широким размеренным жестом. Пока Марианна с улыбкой следила за мужем, преисполненная сознания значимости происходившего, Розе вдруг вздумалось
тоже принять участие в работе. Она Догнала отца и, набрав полные пригоршни земли, стала разбрасывать ее во все стороны. Братья, увидев издали сестренку, решили присоединиться к ней. Блез и Дени прибежали первыми. Амбруаз гнался за ними по пятам, и все трое начали разбрасывать землю. Они хохотали как безумные, крутились вихрем вокруг отца. Издали чудилось, будто тем же размеренным движением, каким Матье бросал в борозду зерна для будущего урожая, он посеял и их, своих дорогих, обожаемых детей, умножая их без счета, до бесконечности, во имя того, чтобы целое племя будущих сеятелей, рожденных им, продолжило его дело.
Но вдруг Марианна вздрогнула от неожиданности. Перед ней появились супруги Анжелен, неслышно подошедшие по узкой тропинке. Прежде чем запереться на всю зиму в своем жанвильском домике, они, нежно обнявшись, прогуливались по пустынным тропам, где желтели последние опавшие листья. Когда они бродили по необозримым полям, тесно прижавшись друг к другу, их так переполняла любовь, что они не замечали ничего вокруг. И поэтому встреча с людьми грубо вторгалась в их мечты. Они огляделись и застыли в изумлении, увидев вспаханное поле, хотя не могли не знать о начатых Матье работах. Они считали Фромана чудаком, который вместо того, чтобы довольствоваться своей очаровательной женой, полюбил еще и землю и хочет, чтобы она тоже рожала для него. Впрочем, все это было чуждо Анжеленам.
Они поболтали с Марианной и из чувства простой вежливости выразили восхищение трудами Матье. Живя безоблачно счастливой жизнью, Анжелены хотели, чтобы по их примеру все окружающие тоже были счастливы. До сих пор жизнь их была сплошным праздником, жена целиком растворялась в обожании мужа, а муж, столь же нежно любимый ею, человек здоровый, состоятельный, лишь время от времени для собственного удовольствия расписывал веера причудливыми узорами из женских фигурок и цветов.
Госпожа Анжелен стояла под руку с мужем, нежно прижавшись к его плечу, но, казалось, она о чем-то задумалась, глядя на Матье, который издали поклонился Анжеленам, продолжая свое благое дело сеятеля, широким жестом разбрасывая зерно. И вдруг, очевидно заметив бежавших за ним детей, заметив эти веселые маленькие существа, как бы взлетавшие из-под рук сеятеля, она сказала, без всякой связи, медленно выговаривая каждое слово:
— Недавно у меня скончалась тетка, сестра моей матери, и, представьте, она умерла с горя, что у нее не было детей. Она вышла замуж по любви за высокого здоровяка, сама тоже была статной, сильной, очень красивой женщиной, и я, как сейчас, помню ее отчаяние при виде невзрачных, тщедушных женщин, окруженных многочисленным потомством... Муж скопил крупное состояние, казалось, у этой супружеской пары было все: и деньги, и здоровье, и всеобщее уважение. Но ни одно из этих благ для них не существовало, я ни разу не видела их веселыми; они жаждали лишь той радости, в какой им было отказано: им не хватало сыновей и дочерей, чтобы ожил их печальный дом... Это мучило их с самых первых дней брака. Сперва они удивлялись, что у них нет детей, но проходили годы, и когда это страшное обстоятельство, это бесплодие, стало неоспоримым фактом, они впали в отчаяние. Вы и вообразить себе не можете, к чему только они ни прибегали: ходили по докторам, ездили на воды, принимали различные лекарства и снадобья, словом, неутомимо боролись пятнадцать с лишним лет, потом постепенно начали стыдиться своих тщетных попыток, скрывая их как ошибку или даже порок... Супруги любили друг друга, и ни один из них не желал обвинить другого в этой беде. Так они и влачили жизнь, оба несчастные, пришибленные. Но мне рассказывали о другой семье, где оба — и муж и жена — обвиняли друг друга в бесплодии, и их жизнь стала сущим адом... До сих пор у меня перед глазами стоит бедняжка тетя. Если бы вы видели, как она рыдала, отчаивалась, оплакивая свои разбитые надежды на материнство, когда целовала своих маленьких племянников, приходивших поздравлять ее с новым годом! Так она и угасла, зачахла от постоянного самобичевания. Я уверена, что и ее несчастный старенький муж скоро последует за ней, до того он сейчас одинок...
Наступило молчание, легкое дуновение ветерка пронеслось по светло-серому ноябрьскому небосклону.
— Но я думала, — заметила Мариапна, — что вы не хотите иметь детей.
— Я? Бог с вами, с чего это вы взяли?.. Я не хочу иметь детей сейчас, для всего свое время, не так ли? В нашем возрасте еще можно себе позволить вдосталь насладиться любовью... Но как только мы немного остепенимся, вы сами увидите! Мы решили иметь четверых: двух мальчиков и двух девочек.
Ее мелодичный смех, нежный смех влюбленной женщины, замер в наступившей тишине, и вновь пробежал ветерок, подметая обнаженную землю, уже готовившуюся к зимнему сну.
— Ну, а если вы чересчур затянете ожидание, — сказала Марианна, — если потом окажется слишком поздно?
Госпожа Анжелен удивленно взглянула на Марианну. Потом расхохоталась, как сумасшедшая.
— Что вы говорите?! Чтоб у нас не было детей! Как вам только могла прийти в голову подобная мысль!
Она запнулась, смущенная тем, что в словах ее можно усмотреть намек, и проворковала нежно и томно, как горлинка, ласково обращаясь к мужу:
— Ну же! Ну! Защищайся, мой дорогой... Подумать только, вдруг у нас не будет детей!
— Право, сударыня, это все равно что предрекать, будто на этом поле, щедро засеянном вашим мужем, не взойдет ни один колос, — шутливо воскликнул Анжелен, как бы расшифровывая игривый намек жены.
Обе женщины слегка смутились и покраснели, хотя слова Анжелена их развеселили. В это время показался Матье в сопровождении двух своих помощников. Он все еще разбрасывал семена, отдавал иx земле широким жестом, который, казалось, мог обнять все поле — от края и до края. На долгие недели зерна заснут в борозде, а тем временем под землей неустанно будет идти работа, в них созреет зародыш, жизнь, которая пышно расцветет под летним солнцем. Такой отдых необходим, все сущее черпает из него, как из общей сокровищницы, как из бездонного водоема, свои силы, он питает почву из неиссякаемого вечного источника жизни.
А на груди Марианны Жерве тоже задремал, и во сне продолжал лениво сосать, приток молока теперь был еле слышен, — оно струилось не громче соков в отдыхающем зимой зерне, питаемом вечной рекой жизни, текущей по артериям вселенной.
Прошло два месяца, наступил январь, и в один из морозных дней Фроманов неожиданно посетили Сеген с Бошеном, приехавшие поохотиться на уток, благо не все еще озерца были осушены. Дело происходило в воскресенье, вся семья была в сборе и сидела на кухне, где весело потрескивал огонь, в чисто вымытые окна заглядывала белая от инея обширная равнина, дремотно коченевшая под ледяным покровом, словно под хрустальной ракой, как бы затаившаяся в священном сне, ожидая весны, дабы воскреснуть к новой жизни. Когда появились гости, убаюканный тишиной Жерве тоже спал в своей белоснежной колыбельке, жирненький, как жаворонок в зимнюю пору, и он, подобно всей природе, ждал лишь весеннего пробуждения, чтобы явиться во всей своей новой, накопленной за зиму силе, победительной и неоспоримой.
Семейство весело позавтракало, и все четверо ребятишек, пока еще не стемнело, устроились поближе к окну и целиком погрузились в увлекательную игру: они превратились в строителей. Близнецы Блез и Дени с помощью Амбруаза склеивали кусочки картона, возводя целую деревню. Там были и дома, и мэрия, и церковь, и школа. Роза, которой запретили пользоваться ножницами, предложила братьям помогать клеить и не замедлила вымазаться по уши. В мирной тишине звенел лишь детский смех; мать с отцом сидели бок о бок у очага, наслаждаясь воскресным отдыхом после недельного труда. Они жили простой жизнью, как заправские крестьяне, отказавшись от комфорта, и единственной их отрадой было общество друг друга. Вся эта веселая, согретая огнем кухня дышала той простотой и непритязательностью, какую дает лишь близость к земле, исцеляющая от ложных потребностей, честолюбия и пустых утех. Ни богатство, ни безграничная власть не принесли бы такого покоя, такого сладостного послеполуденного отдыха, такой счастливой близости, какие царили в этой кухоньке, где сладко спал последний отпрыск Фроманов.
Незадачливые охотники Бошен и Сеген ввалились усталые, еле волоча ноги, с покрасневшими на морозе руками и лицами. Их встретили возгласами удивления, а они в ответ проклинали свою вздорную затею покинуть Париж в такую погоду,
— Представьте себе, мой друг, — говорил Бошен, — мы даже издали не видели ни одной утки. Должно быть, и для них чересчур холодно. Там, на плато, гуляет ледяной ветер! Все болота и кустарники в инее... Ей-богу, брошу эту проклятую охоту! Дайте нам по стаканчику горячего вина, и мы тотчас же уедем обратно в Париж.
Сеген, еще более угрюмый, чем обычно, разминал перед огнем ноги; и пока Марианна разогревала вино, он завел разговор о вспаханных полях, вдоль которых они сейчас прошли. Зерно дремало под ледяным покровом, храня свою тайну, поэтому Сегену ничего не удалось заметить, он ничего не понял, встревожился, что вошел в ненадежную сделку, заранее опасаясь, что ему не уплатят, как было условлено. Именно поэтому он и сказал насмешливым тоном:
— Ну как, дорогой мой, боюсь, вы зря потратили время и труд?.. То, что я заметил, проходя мимо, не сулит, по-моему, хороших результатов. Ну как можете вы надеяться собрать что-нибудь на бросовых участках, где веками произрастал только тростник?
— Что ж, подождем, — спокойно ответил Матье. —Приезжайте в июне, тогда увидите.
Бошен перебил их:
— Мне помнится, в четыре часа есть поезд. Поторопимся. Будет обидно, если мы опоздаем, верно, Сеген?
И он сообщнически подмигнул Сегену. Вероятно, мужчины, отпущенные женами на охоту, решили как можно полнее воспользоваться своей свободой и договорились о какой-нибудь веселой вылазке, Когда они -выпили вина и согрелись, к обоим вернулся их обычный апломб и они разахались.
— Друг мой, как вы можете жить зимой в одиночестве, — заявил Бошей. — Я за то, чтобы люди работали, но только после работы, черт побери, необходимо развлечься.
— Мы и развлекаемся вволю, — ответил Матье, обводя широким жестом деревенскую кухню, где протекала их счастливая семейная жизнь.
Оба посетителя проследили глазами за его жестом, изумленно оглядели стены с развешанной на них кухонной утварью, грубую мебель, стол, детей, которые, подставив щечки небрежным поцелуям гостей, снова взялись за свою постройку. Радости, которые давало Фроманам их скромное существование, были недоступны этим двум парижанам; они покачали головой и вновь иронически рассмеялись: для них и впрямь подобная жизнь была чем-то непонятным, какой-то нелепой причудой.
— Взгляните на моего маленького Жерве, как он спит, — нежно сказала Марианна, — только не разбудите его.
Из вежливости оба гостя склонились над колыбелью и выразили восторг по поводу того, что десятимесячный мальчик выглядит таким рослым и сильным. К тому же, видать, умненький. Конечно, когда он проснется, крику не оберешься. Если для счастья достаточно иметь прекрасного ребенка, тогда, значит, люди сами виноваты, что ищут иных радостей. Мужчины подошли к очагу; теперь, когда они отдохнули и согрелись, им не терпелось отправиться восвояси.
— Значит, вы решительно не хотите остаться пообедать? — спросил их Матье.
— Нет, нет! — разом откликнулись оба гостя.
Желая загладить неучтивость своего поспешного отказа, Бошен принялся шутить и пообещал приехать весной, когда потеплеет.
— Честное слово, в Париже у нас деловое свидание... Но, обещаю, как только потеплеет, мы все нагрянем к вам и проведем здесь целый день. Да еще с женами и детьми. А вы покажете нам плоды ваших трудов, и мы сами убедимся, кто из нас прав... Желаю удачи, дорогой мой! До свидания, кузина! До свидания, малыши, будьте умниками!
Вновь раздались звуки поцелуев, мужчины обменялись рукопожатиями, и гости удалились. Когда опять воцарилась сладостная тишина, Матье и Марианна уселись, как прежде, перед ярким огнем, а дети тем временем заканчивали свою постройку. Жерве продолжал спать, тихонечко посапывая. Уж не приснился ли Фроманам этот визит? Неужели в их мирное уединение внезапно ворвался ветер парижских страстей и позора? За окнами все оцепенело от холода. Лишь огонь в очаге весело напевал свою песенку о надежде на скорое пробуждение природы. И вдруг Матье, сидевший в задумчивости, заговорил, как бы найдя наконец объяснение, окончательный ответ на множество важнейших вопросов, которые уже давно задавал себе.
— Они и подобные им люди ничего и никого не любят, больше того — они вообще не способны любить! Деньги, власть, игра честолюбия, наслаждения — еще куда ни шло. К этому они могут стремиться, но любить они не способны. Эти мужья, обманывающие своих жен, не любят даже своих любовниц. Никогда их не сжигает пламень истинной страсти, той священной страсти, которая и есть душа мироздания, пылающий костер вечной жизни. Этим все объясняется. Тот, кто не способен желать и любить, тот не знает, что такое мужество и сила. А ведь зачинают и творят лишь во имя любви. Как можно рассчитывать, что современные люди найдут в себе достаточно мужества создать большую семью, если они утратили любовь, которая, по зная мерзких ограничений, выполняет свой долг — давать жизнь? Они лгут, они прибегают к ухищрениям только потому, что не любят. Они страдают, доходят до полного морального и физического падения лишь потому, что не любят! Их конец плачевен, и именно они привели к гибели наше насквозь прогнившее общество, которое разваливается у нас на глазах! Вот этого-то объяснения мне и не хватало... Спасение только в страстной любви! Тот, кто любит, кто продолжает свой род, кто творит, — тот и есть истинный революционер, спаситель будущего, ибо он создает потомство для того мира, которому суждено родиться.
Никогда еще Матье не видел с такой ясностью, что его семья, его жена и он сам, совсем другие, совсем непохожи на остальных. Эта мысль поразила его своей необычайной очевидностью; сравнения напрашивались сами собой: взять хотя бы их скромное существование, свободное от жадной погони за деньгами, их презрение к роскоши, к светской суете, их дружный совместный труд, образ жизни, который они сами же избрали и отстаивали, весь их уклад, ставший для них радостью, силой, — все это шло из извечного источника энергии: от любви, священного желания, неугасимо горевшего в них обоих. Если в будущем им суждена победа, если они оставят после себя добрые деяния, здоровье и счастье, то лишь потому, что в них горело пламя любви, потому, что наперекор всему они производили себе подобных, обзавелись многочисленной семьей, которая взросла от них, как обильный урожай, и которая послужит верной опорой и залогом победы. Эта внезапно обретенная уверенность привела Матье в такой восторг, наполнила такой страстью, что он склонился к взволнованной его словами жене и поцеловал ее в губы. Священное желание прошло по его телу, как опаляющее веяние. Хотя Марианну и охватило то же пламя, хотя глаза ее ответно загорелись, она нашла в себе силы остановить мужа и, тихонько смеясь, пожурила его:
— Тише, тише, ты разбудишь Жерве. Потом, когда он уже не будет во мне нуждаться...
Они сидели, держась за руки, переплетя пальцы, и их молчание было сладостным для обоих... Наступил вечер, комната наполнилась тишиной, нарушаемой лишь восторженными криками ребятишек, которые кончили наконец строить свою деревню и теперь втыкали прутики, долженствовавшие изображать рощу. Растроганные супруги переводили взор с еще не потемневшего окна, за которым расстилалось дремлющее под покровом снега поле, на колыбельку младенца, где тоже дремала их надежда.
Прошло еще два долгих месяца. Жерве исполнился год, и ранняя весна уже торопила пробуждение земли,
Как-то утром Марианна с детьми пошла погулять и, дойдя до плато, где уже находился Матье, не могла сдержать крика удивления: весеннее солнце за одну неделю до неузнаваемости преобразило местность, отвоеванную у болота. Все поле от края до края было покрыто пеленою зеленого бархата. Густая и сильная озимь нежно отливала изумрудом. Никогда еще, казалось, не сулила земля столь богатой жатвы. В этот лучезарный теплый апрельский день на лоне природы, пробудившейся наконец от спячки и с трепетом ветречавшей возрождение молодости, чета Фроман весело восхищалась этим здоровьем, этим грядущим изобилием, которое, казалось, но может не увенчать их надежд. Всеобщий восторг достиг предела, когда малютка Жерве, как бы стремясь порвать свои путы, тоже пробудился к жизни. Он так возился и вертелся в колясочке, что матери пришлось вынуть его оттуда, и он, как птенчик, пробующий летать, сделал свои первые, еще неуверенные шаги и тут же, чтобы не упасть, уцепился ручонками за ноги отца. Раздался общий восторженный крик.
— Смотрите, смотрите, он пошел!
Вот он, первый лепет жизни, вот он, первый взлет этих дорогих крошечных существ, первый взгляд, первая улыбка, первые шаги — какой отрадой все это переполняет сердца родителей! Перед ними все чудесные этапы раннего детства, отец с матерью ожидают, подкарауливают их с нетерпением и приветствуют их торжествующими кликами, ибо каждый такой этап — новая победа, новая ступень на подъеме в жизнь. Ребенок подрос, ребенок становится человеком. А там и первый зуб, словно белая иголочка, прорезает розовую десну, а там и первые, произнесенные с запинкой, слова «папа» и «мама», которые родители угадывают не без труда среди несвязного лепета младенца, напоминающего мурлыканье котенка или птичий щебет. Жизнь творит свое дело, отец и мать полны восторга и нежности перед этим цветением их собственной плоти и духа.
— Постой! — крикнула Марианна, — Теперь он пойдет ко мне... Жерве, Жерве!
И ребенок обернулся, оторвался было от отцовских колен, но покачнулся в нерешительности, потом засеменил ножками, сделал несколько шагов, для равновесия вытянув вперед ручонки и отчаянно размахивая ими в воздухе.
— Жерве, Жерве! — позвал Матье.
И ребенок пошел к отцу. Раз десять кряду он совершил это путешествие среди криков радости; и был он такой миленький, такой смешной, что все хохотали чуть ли не до слез.
Четверо старших, не помня себя от восторга, чересчур энергично стали подталкивать Жерве, играя с ним, как с куклой, так что Марианне пришлось отнять его у шалунов. И снова, на этом же самом месте, сидя в траве с младенцем на руках, она дала ему грудь, шутливо заметив, что Жерве заслужил угощение, хотя час трапезы еще не настал. Впрочем, малыш не был обделен аппетитом и тут же с поспешностью обжоры уткнул в материнскую грудь свое круглое личико, и сейчас же заструилось прибывающее молоко, разливаясь по артериям мира, дабы вскормить будущие жатвы.
Тут произошла встреча. Вдоль поля пролегала проезжая дорога, вся в ухабах и рытвинах, которая вела в соседний поселок. На ней, подпрыгивая на колеях, показалась повозка, которой правил крестьянин, до того удивившийся при виде зазеленевшего поля, что лошадь чуть было не завезла его на груду камней, но жена крестьянина, сидевшая рядом, вовремя дер-пула вожжи. Лошадь остановилась, крестьянин насмешливо крикнул:
— Так вот она, ваша работка, господин Фроман!
Матье и Марианна узнали Лепайеров, хозяев мельницы. Фроманам было хорошо известно, как изощрялись на их счет жители Жанвиля, осуждавшие безумную затею — сеять зерновые на болоте. В особенности же неистовствовал Лепайер, зло вышучивая этого парижанина, этого барина, который бросил хорошее место и, видать, совсем сдурел, раз ему захотелось понюхать крестьянской жизни и швырнуть свои денежки к пасть этой негодяйке-земле, которая, не задумываясь, слопает и денежки, и его самого со всеми потрохами, потому что хлеба им не хватит даже на прокорм. Вот отчего Лепайер и остолбенел при виде зазеленевшего поля. Он давно уже не бывал здесь и ни за что бы не поверил, что посевы подымутся так дружно; не он ли сотни раз твердил, что ни зернышка не проклюнется на этой бросовой земле. Убедившись, что его пророчества не сбылись, Лепайер буквально задыхался от гнева, но, не желая сдаваться, состроил недоверчиво-насмешливую мину.
— Значит, вы думаете, что толк будет?.. Взойти-то они взошли. Вот только вызреют ли?
И так как Матье, преисполненный надежды, спокойно улыбался в ответ мельнику, тот продолжал, стараясь отравить радость горожанина:
— Попомните мои слова, вы ее еще узнаете, эту землю, узнаете, что она вроде грязных бабенок, с которыми никогда не знаешь, что тебя ждет, — удовольствие или горе. Навидался я таких всходов: вроде все хорошо, а потом эта шлюха-земля возьмет да и выкинет какую-нибудь предательскую штучку: достаточно грозы, урагана, а иной раз и просто-напросто ее каприза, и все идет прахом, всему конец! Вы еще новичок в этом деле, ничего, беда вас быстро обучит.
Жена Лепайера, заслушавшись своего красноречивого супруга, одобрительно качала головой, но под конец, не вытерпев, обратилась к Марианне:
— Вовсе не для того, чтобы вас обескураживать, сударыня, мой муж все это говорит. Земля, знаете ли, она вроде детей: одни живут, а другие умирают, одни приносят вам радость, а от других наплачешься. Но, но здравому рассуждению, человек всегда дает земле больше, чем от нее получает, уж она сумеет оставить вас в дураках. Вот увидите, сами убедитесь!
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |