прощения. Непрощение било его и кромсало, а он не мог сдержать его напор. И не знал, сколько должно пройти
времени, прежде чем он начнет видеть в себе не мучителя, а защитника. И он боялся, что не успеет
пройти этот путь. Боялся, что не выдержит и опять разрушит то, что они с Леной строили с таким
трудом. А в ночь с девятнадцатого июня на двадцатое произошло непредвиденное.
И это
действительноподелило его жизнь на «до» и «после».
Все началось ночью. Он проснулся оттого, что кто-то будто толкал его в спину, а в затылке
нестерпимо кололо. Собственное сбившееся грубое дыхание поверх приоткрытых губ и холодный
пот, сковавший тело кольцом. И это ужасающее, мерзкое чувство пустоты.
Он снова был один.
Резко сел в постели, оглянулся. Лены не было рядом с ним. Сердце забилось сильнее.
Лена!.. – крик замер на губах, резкий, острый, надрывающийся крик. Вскочил с постели. – Лена!?
Метался по комнате, как безумный. Ушла? Оставила его?.. Снова?! Нет, не могла... У них все
началось налаживаться. Все было иначе, не так, как раньше... Что-то не так! Неспокойно на душе, в
сердце, внутри.
Застыл на месте, как вкопанный. Кровь стучала в висках, пульс бился в ушах. В глазах безумие и
страх. И лишь поток лихорадочных мыслей в голове и бессмысленных движений по комнате.
Лена!? – вновь крикнул он, разрывая криком тишину и темноту мрачной ночи.
И тихий, хриплый, едва слышимый ответ из кухни...
Я здесь...
Метнулся туда, что есть сил. В груди - скованная болью рана, рвет его на части. В мыслях лишь
одно: что-то случилось! Успеть, не опоздать, лишь бы вовремя... И страшно! Так страшно, что от страха
трясутся руки. Ворвался в комнату и застыл в дверях, с ужасом глядя на свою девочку,
скорчившуюся от боли. И ее глаза, смотрящие ему в душу, разрывают его.
Пожалуйста, Максим, - выговорила Лена умоляюще, судорожно дыша. - Пожалуйста, спаси его... –
зарыдала, держась за живот и морщась от боли. – О Боже!.. Схватки, я чувствую... Ох...
Он кинулся к ней. Трясущимися руками коснулся ее щек, стараясь не смотреть вниз. То, чего он так
боялся, чего он ждал, как кары за свои грехи, то, что могло воскресить его или же погубить
окончательно!.. - Что... что случилось? Как?.. Еще ведь рано!.. – как безумный шептал он, боясь касаться ее
пальцами, и лишь водя руками по воздуху. – Лена...
Больно, - пожаловалась она, корчась от спазмов. – Я встала воды попить, - прошептала она, держась
за живот. – А потом... это... я думала, что схватки ложные, бывало уже... ох... такое. А сейчас...
сейчас... – и едва не задохнулась от новой, пронзившей ее боли. – В больницу нужно... срочно!..
Еще рано!.. Боже, еще рано. Тридцать пять недель всего!.. Как же так?..
Его начинает охватывать ужас.
Досрочные роды. Раньше он только читал об этом и смотрел по телевизору, и то впопыхах.
Так, все будет хорошо, - прошептал он, надеясь, что голос звучит уверенно, твердо. - Все будет
хорошо, - вскочил на ноги, метнулся к двери и, застыв около нее, вновь подскочил к Лене. –
Держись, родная, держись, моя милая, - целуя ее щеки, шептал он. – Я сейчас... Я сейчас...
Наскоро оделся, первые попавшиеся джинсы, помятая рубашка. Дрожащими руками - полотенце из
ящика, вещи для Лены. Метнулся назад к ней, на подкосившихся ногах встал на колени, одел ее,
бережно укутывая, подхватывая за руки и приподнимая со стула.
Вот так, милая, - наклонился он к ней, - держись за меня, держись!..
Спаси его, Максим!.. – говорила она хриплым шепотом, будто его не слыша. – Пожалуйста, спаси
его... Боже, неужели все повторяется сначала?.. Нет, нет, нет! Не может быть! Они справятся, черт
возьми!.. Зажмурившись, отбросив прочь сомнения, неуверенность, страх, собственное осуждение, сулившее
ему скорой расплатой, Максим попытался взять себя в руки.
Спасем, конечно, спасем, родная!.. – удерживая ее под локоть, сказал он. – Все будет хорошо.
Мы не можем снова его потерять, - рыдала Лена, корчась от боли, - не можем!.. Максим!..
Хватайся за меня, держись, - велел он ей, подхватывая ее на руки. – Вот так, вот так, родная...
И со своей ношей направился вниз, осторожно перешагивая через ступеньки. Посадил жену в
машину, стремительно обошел автомобиль и сел за руль.
Как ты, родная? – в голове дрожь, он чувствует ее языком.
Больно... – пожаловалась Лена. – Ведь еще рано, - в ее голосе слышатся истеричные нотки. –
Почему сегодня? Еще рано... – и заплакала, не сдерживаясь, прикрывая живот рукой, будто защищая
свое чадо.
Максим, стиснув зубы, резко нажал на газ и рванул вперед по ночной автостраде навстречу сияющим
огням и кромешной тьме городских переулков и дорог. Больница встретила его глухой и зыбкой
тишиной, и это немое молчание пугало так же, как и оглушало. Подхватывая Лену на руки,
ужаснулся. - Лена?.. – позвал ее, оглядываясь назад.
Да...
Держись, моя милая, - твердил он, скорее, себе, чем ей. – Держись, уже скоро!..
Да что же это?! Он зажмурился, стиснул зубы так сильно, что на скулах заходили желваки. Это его
кара. За то, что он сделал. И она хочет забрать у него самое дорогое.
Не получит!..
Что есть сил, он помчался в здание больницы, привлекая к себе внимание Щеки горели, по телу
стекал пот, а внутри – холодно, зябко, мерзко и скользко. Вокруг какая-то вереница людей, белых
халатов и запаха лекарств, дышащих ему в лицо.
Лену положили на каталку, а Максим, нависнув над ней, судорожно шептал, что все будет хорошо.
Скорее, себя уговаривая, чем ее.
Сколько недель?.. – спросил врач, бегом направляясь к нему.
Тридцать пять, - прошептал Максим сухими губами. – Нам еще не нужно... Нам рано... Почему?..
Досрочные роды, - сказал он медсестре, не отвечая Максиму. - В родильную ее!..
Постойте, а как же?.. – он не понимает, что происходит.
Будто в другой жизни, не в его жизни. Трезвонящий гул голосов, шум, глухой крик, смешались в
один запахи крови и нашатыря, едкий, проникающий на язык вкус собственного бессилия.
Он видит ее глаза, потемневшие, широко раскрытые, и гортанный крик, выкрикивающий его имя.
И она скрывается за тяжелой дверью, будто умоляя его глазами и вздохом не уходить, остаться с ней.
И Максим остался стоять посреди коридора, зачарованно глядя ей вслед.
В голове сотни мыслей, сомнений, осуждений, упреков, проклятий. И ощущение собственной вины,
ошибки, непрощения давит еще сильнее, теперь уже не просто бьет, но убивает его.
Если с ней что-нибудь случится, он никогда себе этого не простит! Никогда. Он и сейчас себе ничего
еще не простил. А после... если вдруг... Нет, нет, не думать об этом!.. Она сможет, она у него
сильная, она справится!.. Но час расплаты был близок – вот он, смотрит ему в глаза холодными
глазами равнодушия и, цинично усмехаясь, хохочет в лицо, остро режет ножом по самому дорогому,
по самому родному.
И Максим, прижавшись к стене, начинает медленно оседать по ней вниз.
Как он пережил эту ночь, он сказать затруднялся. Он думал, что умер, распался, и больше нет его. Но
кара продолжала над ним смеяться, он все еще был, жил, терпел, мучился, страдал и падал, умирая.
Это были несколько часов ада, превратившиеся в кошмар, который сковал его даже изнутри.
А когда к нему вышла медсестра, коротко заявив:
Колесников! У вас девочка, поздравляю!.. Две шестьсот, сорок три.
Он думал, что сердце его разорвется от чувств.
Девочка?.. Девочка. Его крошка. И, наверное, похожа на Лену!..
Я... я рад... – попробовал улыбнуться он и застыл. – А Лена?.. Как она? Она видела дочку?..
Не могу сказать, этой информацией обладает лишь врач, - коротко и почти равнодушно бросила та.
Но как же?.. – произносит он перед тем, как дверь перед ним вновь закрывается.
И он опять остается без единого ответа на свои вопросы, а оттого мучается еще сильнее.
Ему, действительно, казалось, что это была самая длинная ночь в его жизни, или она, действительно,
такой была? Он позвонил родителям, и те приехали с утра, когда он, уже измучивший себя
сомнениями и переживаниями, едва стоял на ногах от стресса. Домой заехал на полчаса, не более,
охладил горячий мозг под ледяными струями воды, переоделся и метнулся назад в больницу.
Но о Лене ему так никто ничего и не сказал. Вокруг все молчали. А часы сменяли один час другим.
Когда в коридоре появились родители, он поднялся со стула, измученный и вымотанный.
Сыночек, - кинулась к нему мать и, повиснув на его шее, разрыдалась. – Я так рада за вас. Так рада!
Поздравляю, сын, - пожал ему руку отец. – Как себя чувствует Лена?
Я не знаю, - пробормотал он заплетающимся языком. – Мне не говорят...
Как не говорят? – нахмурился отец.
А девочка? – осведомилась Лидия Максимовна.
Я ее видел, крепкая, здоровенькая, - прошептал Максим с нежностью. - И, кажется, похожа на Лену.
Отец, - обратился он к тому без паузы, - это нормально, что мне еще не сказали, как она?
Вообще-то, - поджал губы он, - ненормально. Ты узнал, в чем дело?..
Я ни до кого не могу достучаться, - выговорил он, сводя брови. – Всем будто плевать!..
Нужно выяснить, что случилось... – сказал Александр Игоревич и двинулся в сторону двери. – Я
попробую узнать, может, меня тут еще не забыли... – и скрылся за дверью.
Появился он минут через двадцать, хмурясь, сведя брови, сосредоточенно глядя в пространство. Вид
мрачный и неутешительный, в поднятых на Максима глазах – печаль и... сожаление.
Что с ней? – подскочил к нему Максим почти вплотную. – Как Лена?!
Ей пришлось делать кесарево сечение, - ответил тот, бросая взгляды на сына и жену.
Не понял... – нахмурился Максим, перебив его. – Это как?
Досрочные роды, - посмотрел Александр Колесников на него. – У нее обнаружили тазовое
предлежание плода. Необходимо было срочно кесарить...
Максим застыл, будто пораженный. Кажется, что отец разговаривал с ним на другом языке. Эти
слова – лишь слова, пустые и бессмысленные, а главное так и не было высказано.
Когда я смогу увидеть Лену!? - спросил он хрипло и, закрыв глаза, сильно зажмурившись, выдавил:
– Это все, что я хочу сейчас знать.
Действие наркоза должно прекратиться уже через пару часов, - сказал отец. – Нам нужно
подождать. Тяжело вздохнув, Максим опустился на стул и прислонился к стене. Закрыл глаза. Когда все это
закончится?.. Когда же?! Он желал лишь одного – увидеть ее, свою родную, нежную, любимую
девочку. Знать, что она здорова, что с ней все в порядке. Видеть, как она ему улыбается, и
задыхаться от счастья, когда она коснется его щеки губами и скользнет вдоль губ. Чувствовать
биение ее сердца, слушать его по ночам и просыпаться от того, что она проснулась раньше него...
Когда все это вернется к нему?! Он привык, он устоялся, он ждал... ее возвращения. Он ждал, когда
лучик света вновь озарит своим сиянием его темную, не прощенную душу.
Но один час сменил другой, он сходил с ума от тревоги. Будто что-то изнутри жжет его, выжигает на
сердце какие-то знаки, а он, слепец, их не замечает. И бьет, и калечит, и вынуждает его падать вниз.
Опять. А еще через час в дверях показывается врач, медленно приближаясь к ним. Останавливается
напротив Максима и, глядя ему в лицо, сообщает:
К сожалению, произошло непредвиденное...
И все внутри него обрывается. В ушах глухая тишина стремительно сменяется режущим слух
криком. - Что случилось?.. – хрипит его голос вопрос.
Мы не можем вывести вашу жену из-под действия общего наркоза, - сдержанно ответил врач. –
Такое бывает, правда, и не часто. Обычно хватает нескольких часов для того, чтобы человек очнулся,
но сейчас...
Что с ней?.. – перебил его Максим, подскочив к нему почти впритык.
Она без сознания, в реанимации, - сказал мужчина. – Врачи наблюдают за ней и пытаются привести
в чувство. Сколько это займет времени, я не знаю. Ее организм...
Когда я смогу ее увидеть? – резко перебил его Максим вновь и кинулся к двери. – Где она?!
Врач с силой удержал его за руку, но Максим вырвался из захвата.
Послушайте, - стараясь сохранять спокойствие, заявил врач, - вам нужно успокоиться. Такое
случается, мы держим ситуацию под контролем...
Вы издеваетесь? – не выдержал Максим, кидаясь вперед. – Где она? Я хочу ее видеть. Покажите
мне ее. Где она?! Я хочу к своей жене! Пустите меня к ней сейчас же!.. Я требую, черт побери!..
Она в реанимации, мы не можем...
Мне плевать! – взорвался мужчина, бросаясь к двери. – Я хочу ее видеть, я хочу знать, что с ней все
в порядке. Вы сказали, что угрозы нет, что она выдержит, справится! – говорил он, как помешанный.
Мы наблюдались, мы кучу обследований прошли, ничего выявлено не было, и дочка родилась...
Ваша дочь в полном порядке, - перебил его доктор. - Это здоровенькая...
Что с Леной?! – выдавил он из себя сквозь зубы. – Что с ней?!
Вы не...
Сын, - услышал он позади себя голос отца и почувствовал на своем плече его ладонь, - она без
сознания. Отходит от действия наркоза, - пояснил он и, заглядывая в обезумевшие синие глаза
Максима, добавил: - Обычно на это уходит несколько часов. К утру она должна была уже очнуться,
но... ее организм, видимо, не перенес действия обезболивающего. Она все еще без сознания.
На языке вертится лишь один вопрос. Но он боится произносить его вслух. Сглотнув, решается.
Она жива? – и чувствует, что распадается на части.
Конечно, жива! – восклицает отец. – Но не может сейчас порадоваться вашему счастью. К
сожалению. И тут до него доходит.
Действительно доходит. Вся истина, вся душераздирающая правда перед ним.
Это я виноват?.. – прошептал он, запинаясь. – Я? Потому что не доставил ее раньше?..
Вы ни в чем не виноваты, не вините себя, - уговаривал врач.
Когда я смогу ее увидеть?
Она в реанимации, к ней никого не допускают, мы ограничили прием...
Я ее муж! – заорал Максим. – Вы не можете!..
Мне очень жаль, - сдержанно перебил его мужчина, - но вы сможете увидеть ее только тогда, когда
ее состояние нормализуется. Сейчас же прошу вас только ждать.
Но Максим его уже не слышал. Он не слушал. Все слилось в один большой и глухой гул из тишины.
Лена, его Леночка... Там, в реанимации, одна... и он ничем не может ей помочь!
Те часы, что были потом, он помнил смутно. Длинный коридор, люди в белых халатах, запах
лекарств и смерти. Он старался об этом не думать, но думал постоянно, - это он во всем виноват, это
отмщение ему за все грехи, за вину, которую он повесил на любимую женщину, как клеймо. За
девять лет зла, боли и горя.
Это его кара. Она нашла его здесь, около двери в больничный покой, которая разделяла его и ее.
Он просил о помощи, он молился о том, чтобы ему был дарован еще один шанс на то, чтобы увидеть
ее, держать за руку, ощущать биение ее сердца. Ведь не может это продолжаться вечно.
Он чуть не сошел с ума, выжидая того момента, когда ему сообщат, что она очнулась, что зовет его,
что просит дать ей на руки их малышку. Но он ждал напрасно. Она так и не очнулась.
А он стоял перед стеклом детского отделения, где лежала его дочка, закрыв глаза и причмокивая
губками, и смотрел на нее с умилением, с раздирающей грудь нежностью, любовью, привязанностью
к этому крошечному существу. Благоговейный трепет сковывает внутренности при виде нее, такое
чувство, что ты смотришь на нее, а видишь – всю свою жизнь. И теперь все в этой жизни – для нее,
ради нее, вместе с ней. Его малышка. Его крошка. Появилась на свет, ворвалась в его жизнь,
вонзившись в него миллионами тонких иголочек. Такая маленькая, почти крошечная, сморщенная,
красненькая, забавная. Бесценный комочек, подарок, чудо, его дочь. Частичка его плоти, частичка ее
плоти... Такая красивая, чистая, непорочная. Его ангел!..
И так похожа на маму!..
Осколок кинжала, грозно скалясь и злорадствуя, вонзился прямо в сердце. Ведь Лена так и не
увидела их крошку. Не коснулась ее рукой, не ощутила эту удивительную чувственную связь, эту
нежность, заботу, желание защищать и оберегать от всего мира. Потому что весь мир теперь
сосредоточен в ней.
В этой маленькой, хрупкой, ранимой, самой дорогой для него девочке!..
А Леночка, его родная, любимая... Она где-то там. Его не пускают к ней!.. Неужели не понимают, что
он сходит с ума, что грудь сжимает так, будто парализует, ударяет разрядом в сотни вольт. И все в
нем кипит, дрожит, болит, бежит куда-то... К ней! Только к ней. Увидеть, обнять, прижать к себе,
защищать, оберегать, успокаивать, гладить по волосам, вдыхая их аромат, и чувствовать в своих
руках маленькое тело.
Это все, о чем он просит. Просто быть с ней рядом в этот сложный, этот невыносимо жестокий
момент! Когда ей больно, страшно, одиноко. Так же, как и ему...
И тогда он просто не выдержал. Не смог больше выносить монотонности, серости, белой
неизбежности, завуалированной за масками врачебных халатов. Он медленно сходил с ума. Его
просили не ждать, ехать домой, успокоиться, отдохнуть – он провел без сна все это время! Но он
посылал всех к черту и проклинал все на свете. Как они не могут понять?! Как они не понимают?!
Это он – он! – виноват в том, что случилось. Если бы он успел, если бы он не губил то, что у него
было, если бы он мог повернуть время вспять и начать жизнь сначала... Все было бы по-другому!
Каким глубоким было его отчаяние, знал только он. Точнее, ему казалось, что это так. Его горе
заметили все, оно было написано у него на лице. В глазах с таящейся там пустотой, в линии губ,
напряженной и тонкой, как ниточка, в складочках, залегших на лбу, даже в том, как он качал
головой, бессильно, вяло.
Ему стало тесно. В груди, в душе, в мыслях и чувствах. В доме, где они были счастливы блаженные
два месяца! Дом особенно давил на него. Потому что ровно так, как он очистил их жизнь, он и
напоминал ему о том, что не оказалось забытым и погребенным в дальнем углу подсознания.
Он не выдержал этой давящей тяжести, скованности, тесноты и окольцованности в тиски. Он бежал.
Он не знал – куда, лишь бы куда-нибудь. Туда, где он сможет вдохнуть полной грудью, задышать
нормально, насладиться воздухом, где он сможет хоть немного освободиться, стать собой хоть на
час. Туда, где не будет давления и осуждения, острого отчаяния и ощущения полнейшего бессилия.
Где он сможет быть.
Утро было прохладным, пасмурным, накрапывал мелкий, противный дождь. Небо заволокли
свинцовые тучи, готовые вот-вот рвануть на землю косыми струями промозглого колкого ливня.
Он не знал, куда идет. Просто шел и все. Наугад, наобум, вперед, лишь бы вперед и не
останавливаться. Все быстрее и быстрее, ускоряясь, превращая шаги в торопливый и стремительный
бег. Бег от себя.
Оглянулся... и замер. Парк.
Тот самыйпарк.
Еепарк. Частичка ее души была здесь. Витала между лавочек и кустарников, проходила этими
тропками, терялась в малиннике и шелестела осенней листвой.
Может быть, она сидела здесь?.. На этой самой лавочке?..
Тяжело дыша и завороженно глядя на кованую лавку, он подошел к ней и присел на край.
Поднял глаза вверх и удивленно нахмурился. Вдали, уныло и мрачно возвышаясь из-за верхушек
тонких деревьев серыми, будто выцветшими куполами и черными острыми крестами, одиноко стоял
храм. Старый, безликий, не живой, свинцово-дымчатые купола которого на фоне пасмурного неба
казались особенного мрачными и тоскливыми. Какой понурый вид, какая тоска и беспросветная
мгла!.. Какое унылое зрелище!..
«Странно как-то, промелькнуло в мыслях, не видел его никогда». Или просто не обращал
внимания?.. Да и какая в общем-то разница?! Стоит и стоит, ему-то какое дело? Грязный,
нелюдимый, сырой, пустой храм.
Наклонив голову вниз, он сдерживался оттого, чтобы не закричать. Громко, надрывно, во весь голос.
От безысходности. Здесь она отчего-то ощущалась еще острее, еще жестче прижимала его к ногтю
роковой ошибки и болезненной вины. Как можно дать так много... и тут же отнять все это?! Разом.
Сразу и всё!?
Плата, кара, отмщение, искупление греха... Но какой ценой!.. Какой ценой?!
Почему, получая что-то, мы обязаны отдать что-то взамен?! Почему?! У него теперь есть дочка, его
кровиночка, его родная, его плоть и кровь, его маленькая девочка. Он видел ее, она такая красивая у
него! Она похожа на маму. А вот Лену он не видел. И боялся, он очень боялся, что не дождется
момента, когда...
Сынок, случилось что-то? – услышал он рядом с собой мужской голос. - Может, помочь чем
нужно? И Максим вздрогнул от этого голоса. Вполне себе дружелюбный, спокойный, участливый, от него
веяло теплом, добротой, сочувствием. Невидимой, но ощутимой помощью.
Но ему хотелось побыть одному. Наедине со своей болью, со своей виной, со своей ошибкой. Это
ему наказание за грех, что Лена не приходит в себя. Если кто-то там наверху и есть, то Он, видимо,
решил над ним посмеяться!..
Мужчина поднял голову на подошедшего к нему человека и невольно в изумлении распахнул глаза.
Невысокий, худенький, пожилой, на вид, уже больше шестидесяти, а может, и семидесяти. Облачен в
длинную черную одежду, названия которой Максиму на ум не пришло.
Священник, что ли?.. Или, как там его правильно называют?
Батюшка!..
Ничего не случилось, – тихо ответил Максим, уныло опустив голову. А потом вдруг неожиданно,
сам от себя не ожидая: - Жена родила несколько часов назад... девочку, - тяжело вздохнув, добавил
он. – Вот...
С девочкой что-то? – участливо спросил незнакомец.
Нет, - с дрожь в голосе сказал Максим. И опять это чувство – безысходность и отчаяние. – С
женой... - И что же, ты себя теперь винишь?
Мужчина тяжело вздохнул. Больше никто и не был виноват...
Я во многом перед ней виноват, - выговорил он с болью в голосе.
И за это себя не прощаешь?
Максим промолчал. Уныло смотрел в сторону и будто его не слышал.
Неужели, правда, есть там Кто-то, - он приподнял глаза вверх. - Тогда почему Он не слышит? –
разговаривая, будто с самим собой, выдавил он из себя. - Ладно я, со мной все ясно, - махнул он
рукой, - я так перед ней виноват, но она... она ведь – ангел!..
Всем будет дано прощение, - сказал он. – Главное, чтобы покаяние шло от сердца. А ты в Бога
веришь? - Нет, не верю, - ответил мужчина.
А Он в тебя верит... – мягко, но настойчиво проговорил он и отошел. – Помни об этом.
Максим стремительно поднял глаза вверх, следя за тем, как он удаляется. И вдруг, мужчина застыл,
обернулся к нему, глаза его потеплели, Максиму показалось, в них блеснули огоньки. Или
почудилось?.. - Я помолюсь за вас, - обещает батюшка с участием. – Как зовут твою жену?
Он с сомнением посмотрел на него. Неужели, и правда?.. А если так, то тогда... Да нет, глупости все
это. А если не глупости?! Что, если действительно..? И Леночка там одна, совсем одна, и он не может
ей помочь!.. Если уж не для него, он не заслужил подобного, так пусть хотя бы для нее!..
И с его губ срывается тихое:
Лена... Елена.
Хорошее имя, - удовлетворенно кивнул мужчина. –
Светлое. Я помолюсь. А твое имя?
А за меня не надо, за нее... лучше. Чтобы она поправилась, - странно дрожит голос, будто оседает.
Вы семья, вы одно целое, нельзя отдельно, - сказал батюшка. – Молясь за тебя, я буду молиться и за
нее тоже. Ты ведь хочешь, чтобы она поправилась?.. – напрямик спросил он.
И Максим сдался окончательно. Это для нее, только для нее. Он ни на что не претендует, просто не
имеет права претендовать! А вот она... его светлая Леночка, она достойна лучшего. Ей нужна
помощь... - Максим, - тихо выдавил он из себя, глядя на батюшку уныло и печально.
Величайший, - проговорил тот. - Я помолюсь за вас, - обещает он и, тепло улыбнувшись, уходит.
Максим провожал его глазами, почти не дыша. Какой странный человек! Откуда только такие
берутся? Дано ли ему прощение, имеет ли кто-то власть, настолько сильную, чтобы его простить, сможет ли
он сам себя простить?.. Поднимется ли рука, шевельнется ли сердце, сможет ли душа, истерзанная,
убитая сделать это и... покаявшись, сыскать
милость Божью?..
Покачав головой, Максим повернулся в другую сторону, сцепив руки в замок.
И вдруг... что это?.. Будто слепит, светит в глаза. Не может быть!.. Прямо перед его глазами... тот
самый храм. Старый, облупившийся, серый... под лучами внезапно выступившего из туч солнца,
преображается. И солнечные лучи, озаряя купола своим сиянием, будто бросают на них золотистую
вуаль, и те, гордо ее приняв, один за другим, по очереди, начинают окрашиваться в золотой цвет,
волнообразно, играючи, перепрыгивая с одного на другой, сверкая и переливаясь. Светятся,
искрятся, сияют, золотятся на солнце, вспыхивают огненным жаром, озаряются свечением. И
пылают, горят, оставляя в облаке расступившихся туч вокруг себя ажурную светло-желтую обводку,
точно небесный нимб.
А Максим смотрит и не верит. Еще недавно, казавшиеся такими мрачными, бледными, мрачными и
безжизненными, сейчас сверкают, слепят, сияют.
Прощают. Его. За все его прощают.
Что-то дрожит внутри него, и тоже, словно пылает. Сердце стучит, заглушает иные звуки. Рвется из
вне. Проходит несколько трясущихся секунд, прежде чем он понимает, что это раздается звонок
телефона. А он все смотрит на золотистое полотно, раскинувшееся перед глазами, и не может поверить.
Дрожащими руками достает из кармана телефон, не глядя на дисплей, отвечает.
Да?..
Максим? – голос отца, взволнованный, нетерпеливый.
И что-то трещит, рвется, расползается, уходит... Он уже почти его не чувствует. Исчезает,
проходит... - Что-то случилось? – подскакивает со скамейки. – С Леной?..
Лена очнулась, - говорит отец с чувством. – Она очнулась!..
И мир начинает сужаться. Так не бывает... Не бывает!.. Он не верит, нет, не может быть...
Грудь сдавливает рвущееся изнутри чувство светлого счастья. Освобождения, очищения, свободы.
Непрощение разрывается, рушится, убегает с позором.
И он начинает верить!..
В больнице он заходит в палату неслышно, боясь спугнуть. Лена лежит, прикрыв веки, но, будто
почувствовав его приближение, распахнула глаза. Удивленно замерла, посмотрела на него.
Максим?.. – пробормотала она едва слышно, несмело улыбнулась.
И что-то в этот миг прорвалось в нем, треснуло, брызнуло. Он наклонился к ней.
Ты вернулась... – прошептал он, касаясь ее щеки пальцами. – О, Боже, ты вернулась...
Что ты здесь делаешь?.. – произнесла она изумленно.
Люблю тебя, - пробормотал он, чувствуя, что глаз касается что-то липкое. Сморгнул. – Люблю
тебя! Она кивнула, счастливо улыбнулась и прикрыла глаза.
И я люблю тебя, родной мой, - шепчут ее сухие губы. – И я тебя люблю...
С трепещущим сердцем он закрывает глаза и сжимает ее в объятьях легко, воздушно, лилейно.
И слова становятся им не нужными. Очищение тела, очищение души... они чувствовали сердцем.
Эпилог Три года спустя
Лена часто приходила сюда. Уединенный уголок старого городского парка, словно спрятанный от
посторонних глаз заросшими кустами орешника и малины, утешал и успокаивал в отличие от
неугомонной суеты и толкотни большого города. Нелюдимый, пустой, заброшенный.
Теперь он не казался ей таким. Не брошенный - просто забытый. Не пустой - просто уединенный.
Старый, неухоженный, выцветший под сенью долголетних кустарников, которые видели его
историю. Сколько лет он здесь?.. Сколько еще простоит? Сколько нового узнает, интересного увидит,
свидетелем каких событий станет?..
Лена улыбнулась, поправляя светлые пряди длинных волос, упавших на лицо.
Этот парк помнил и ее историю тоже. Не поэтому ли она так любила это место?.. Здесь было
спокойно. Несмотря ни на что, всегда было спокойно, умиротворение закутывало в пуховое одеяло,
защищая. Всегда.
Много лет назад этот парк видел ее радость, потом боль, отчаяние, печаль, потерянность и
разбитость. Он видел, как она медленно себя убивала на протяжении многих лет, он молча и
смиренно наблюдал за тем, как она саморазрушалась, но, наверное, именно благодаря ему, немому
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |