Dan Brown. The Da Vinci Code 1 страница

Dan Brown. The Da Vinci Code	Дэн Браун Код да Винчи
FOR BLYTHE... AGAIN. MORE THAN EVER	И снова посвящается Блайз... Еще в большей степени, чем всегда
FACT:	Факты
The Priory of Sion—a European secret society founded in 1099—is a real organization. In 1975 Paris's Bibliothèque Nationale discovered parchments known as Les Dossiers Secrets, identifying numerous members of the Priory of Sion, including Sir Isaac Newton, Botticelli, Victor Hugo, and Leonardo da Vinci.	Приорат[1] Сиона — тайное европейское общество, основанное в 1099 году, реальная организация. В 1975 году в Парижской национальной библиотеке обнаружены рукописные свитки, известные под названием "Секретные досье", где раскрывались имена многих членов Приората Сиона, в их числе сэр Исаак Ньютон, Боттичелли, Виктор Гюго и Леонардо да Винчи.
The Vatican prelature known as Opus Dei is a deeply devout Catholic sect that has been the topic of recent controversy due to reports of brainwashing, coercion, and a dangerous practice known as "corporal mortification." Opus Dei has just completed construction of a $47 million World Headquarters at 243 Lexington Avenue in New York City.	Личная прелатура Ватикана, известная как "Опус Деи", является католической сектой, исповедующей глубокую набожность. Заслужила печальную известность промыванием мозгов, насилием и опасными ритуалами "умерщвления плоти". Секта "Опус Деи" только что завершила строительство своей штаб-квартиры в Нью-Йорке, на Лексингтон-авеню, 243, которое обошлось в 47 миллионов долларов.
All descriptions of artwork, architecture, documents, and secret rituals in this novel are accurate.	В книге представлены точные описания произведений искусства, архитектуры, документов и тайных ритуалов.
Prologue	Пролог
Louvre Museum, Paris 10:46 P.M.	Париж, Лувр 21. 46
Renowned curator Jacques Saunière staggered through the vaulted archway of the museum's Grand Gallery. He lunged for the nearest painting he could see, a Caravaggio. Grabbing the gilded frame, the seventy-six-year-old man heaved the masterpiece toward himself until it tore from the wall and Saunière collapsed backward in a heap beneath the canvas.	Знаменитый куратор Жак Соньер, пошатываясь, прошел под сводчатой аркой Большой галереи и устремился к первой попавшейся ему на глаза картине, полотну Караваджо. Ухватился обеими руками за позолоченную раму и стал тянуть ее на себя, пока шедевр не сорвался со стены и не рухнул на семидесятилетнего старика Соньера, погребя его под собой.
As he had anticipated, a thundering iron gate fell nearby, barricading the entrance to the suite. The parquet floor shook. Far off, an alarm began to ring.	Как и предполагал Соньер, неподалеку с грохотом опустилась металлическая решетка, преграждающая доступ в этот зал. Паркетный пол содрогнулся. Где-то вдалеке завыла сирена сигнализации.
The curator lay a moment, gasping for breath, taking stock. I am still alive. He crawled out from under the canvas and scanned the cavernous space for someplace to hide.	Несколько секунд куратор лежал неподвижно, хватая ртом воздух и пытаясь сообразить, на каком свете находится. Я все еще жив. Потом он выполз из-под полотна и начал судорожно озираться в поисках места, где можно спрятаться.
A voice spoke, chillingly close. "Do not move."	Голос прозвучал неожиданно близко: — Не двигаться.
On his hands and knees, the curator froze, turning his head slowly.	Стоявший на четвереньках куратор так и похолодел, потом медленно обернулся.
Only fifteen feet away, outside the sealed gate, the mountainous silhouette of his attacker stared through the iron bars. He was broad and tall, with ghost-pale skin and thinning white hair. His irises were pink with dark red pupils. The albino drew a pistol from his coat and aimed the barrel through the bars, directly at the curator. "You should not have run." His accent was not easy to place. "Now tell me where it is."	Всего в пятнадцати футах от него, за решеткой, высилась внушительная и грозная фигура его преследователя. Высокий, широкоплечий, с мертвенно-бледной кожей и редкими белыми волосами. Белки глаз розовые, а зрачки угрожающего темно-красного цвета. Альбинос достал из кармана пистолет, сунул длинный ствол в отверстие между железными прутьями и прицелился в куратора. — Ты не должен бежать, — произнес он с трудно определимым акцентом. — А теперь говори: где оно?
"I told you already," the curator stammered, kneeling defenseless on the floor of the gallery. "I have no idea what you are talking about!"	— Но я ведь уже сказал, — запинаясь, пробормотал куратор, по-прежнему беспомощно стоявший на четвереньках. — Понятия не имею, о чем вы говорите.
"You are lying." The man stared at him, perfectly immobile except for the glint in his ghostly eyes. "You and your brethren possess something that is not yours."	— Ложь! — Мужчина был неподвижен и смотрел на него немигающим взором страшных глаз, в которых поблескивали красные искорки. — У тебя и твоих братьев есть кое-что, принадлежащее отнюдь не вам.
The curator felt a surge of adrenaline. How could he possibly know this?	Куратор содрогнулся. Откуда он может знать?
"Tonight the rightful guardians will be restored. Tell me where it is hidden, and you will live." The man leveled his gun at the curator's head. "Is it a secret you will die for?"	— И сегодня этот предмет обретет своих настоящих владельцев. Так что скажи, где он, и останешься жив. — Мужчина опустил ствол чуть ниже, теперь он был направлен прямо в голову куратора. — Или это тайна, ради которой ты готов умереть?
Saunière could not breathe.	Соньер затаил дыхание.
The man tilted his head, peering down the barrel of his gun.	Мужчина, слегка запрокинув голову, прицелился.
Saunière held up his hands in defense. "Wait," he said slowly. "I will tell you what you need to know." The curator spoke his next words carefully. The lie he told was one he had rehearsed many times... each time praying he would never have to use it.	Соньер беспомощно поднял руки. — Подождите, — пробормотал он. — Я расскажу все, что знаю. — И куратор заговорил, тщательно подбирая слова. Эту ложь он репетировал множество раз и всякий раз молился о том, чтобы к ней не пришлось прибегнуть.
When the curator had finished speaking, his assailant smiled smugly. "Yes. This is exactly what the others told me."	Когда он закончил, его преследователь самодовольно улыбнулся: — Да. Именно это мне говорили и другие.
Saunière recoiled. The others?	Другие? — мысленно удивился Соньер.
"I found them, too," the huge man taunted. "All three of them. They confirmed what you have just said."	— Я их тоже разыскал, — сказал альбинос. — Всю троицу. И они подтвердили то, что ты только что сказал.
It cannot be! The curator's true identity, along with the identities of his three sénéchaux, was almost as sacred as the ancient secret they protected. Saunière now realized his sénéchaux, following strict procedure, had told the same lie before their own deaths. It was part of the protocol.	Быть того не может! Ведь истинная личность куратора и личности трех его senechaux[2] были столь священны и неприкосновенны, как и древняя тайна, которую они хранили. Но тут Соньер догадался: трое его senechaux, верные долгу, рассказали перед смертью ту же легенду, что и он. То была часть замысла.
The attacker aimed his gun again. "When you are gone, I will be the only one who knows the truth."	Мужчина снова прицелился. — Так что, когда помрешь, я буду единственным на свете человеком, который знает правду.
The truth. In an instant, the curator grasped the true horror of the situation. If I die, the truth will be lost forever. Instinctively, he tried to scramble for cover.	Правду!.. Куратор мгновенно уловил страшный смысл этого слова, весь ужас ситуации стал ему ясен. Если я умру, правды уже никто никогда не узнает. И он, подгоняемый инстинктом самосохранения, попытался найти укрытие.
The gun roared, and the curator felt a searing heat as the bullet lodged in his stomach. He fell forward... struggling against the pain. Slowly, Saunière rolled over and stared back through the bars at his attacker.	Грянул выстрел, куратор безвольно осел на пол. Пуля угодила ему в живот. Он пытался ползти... с трудом превозмогая страшную боль. Медленно приподнял голову и уставился сквозь решетку на своего убийцу.
The man was now taking dead aim at Saunière's head.	Теперь тот целился ему в голову.
Saunière closed his eyes, his thoughts a swirling tempest of fear and regret.	Соньер зажмурился, страх и сожаление терзали его.
The click of an empty chamber echoed through the corridor.	Щелчок холостого выстрела эхом разнесся по коридору.
The curator's eyes flew open.	Соньер открыл глаза.
The man glanced down at his weapon, looking almost amused. He reached for a second clip, but then seemed to reconsider, smirking calmly at Saunière's gut. "My work here is done."	Альбинос с насмешливым недоумением разглядывал свое оружие. Хотел было перезарядить его, затем, видно, передумал, с ухмылкой указал на живот Соньера: — Я свою работу сделал.
The curator looked down and saw the bullet hole in his white linen shirt. It was framed by a small circle of blood a few inches below his breastbone. My stomach. Almost cruelly, the bullet had missed his heart. As a veteran of la Guerre d'Algérie, the curator had witnessed this horribly drawn-out death before. For fifteen minutes, he would survive as his stomach acids seeped into his chest cavity, slowly poisoning him from within.	Куратор опустил глаза и увидел на белой льняной рубашке дырочку от пули. Она была обрамлена красным кольцом крови и находилась несколькими дюймами ниже грудины. Желудок! Жестокий промах: пуля угодила не в сердце, а в живот. Куратор был ветераном войны в Алжире и видел немало мучительных смертей. Еще минут пятнадцать он проживет, а кислоты из желудка, просачиваясь в грудную полость, будут медленно отравлять его.
"Pain is good, monsieur," the man said. Then he was gone.	— Боль, она, знаете ли, на пользу, месье, — сказал альбинос. И ушел.
Alone now, Jacques Saunière turned his gaze again to the iron gate. He was trapped, and the doors could not be reopened for at least twenty minutes. By the time anyone got to him, he would be dead. Even so, the fear that now gripped him was a fear far greater than that of his own death.	Оставшись один, Жак Соньер взглянул на железную решетку. Он был в ловушке, двери не откроют еще минут двадцать. А ко времени, когда кто-нибудь подоспеет на помощь, он будет уже мертв. Но не собственная смерть страшила его в данный момент.
I must pass on the secret.	Я должен передать тайну.
Staggering to his feet, he pictured his three murdered brethren. He thought of the generations who had come before them... of the mission with which they had all been entrusted.	Пытаясь подняться на ноги, он видел перед собой лица трех своих убитых братьев. Вспомнил о поколениях других братьев, о миссии, которую они выполняли, бережно передавая тайну потомкам.
An unbroken chain of knowledge.	Неразрывная цепь знаний.
Suddenly, now, despite all the precautions... despite all the fail-safes... Jacques Saunière was the only remaining link, the sole guardian of one of the most powerful secrets ever kept.	И вот теперь, несмотря на все меры предосторожности... несмотря на все ухищрения, он, Жак Соньер, остался единственным звеном этой цепи, единственным хранителем тайны.
Shivering, he pulled himself to his feet.	Весь дрожа, он наконец поднялся.
I must find some way.... He was trapped inside the Grand Gallery, and there existed only one person on earth to whom he could pass the torch. Saunière gazed up at the walls of his opulent prison. A collection of the world's most famous paintings seemed to smile down on him like old friends.	Я должен найти какой-то способ... Он был заперт в Большой галерее, и на свете существовал лишь один человек, которому можно было передать факел знаний. Соньер разглядывал стены своей роскошной темницы. Их украшала коллекция знаменитых на весь мир полотен, казалось, они смотрят на него сверху вниз, улыбаясь, как старые друзья.
Wincing in pain, he summoned all of his faculties and strength. The desperate task before him, he knew, would require every remaining second of his life.	Поморщившись от боли, он призвал на помощь все свои силы и сноровку. Задача, предстоявшая ему, потребует сосредоточенности и отнимет все отпущенные ему секунды жизни до последней.
CHAPTER 1	ГЛАВА 1
Robert Langdon awoke slowly.	Роберт Лэнгдон проснулся не сразу.
A telephone was ringing in the darkness—a tinny, unfamiliar ring. He fumbled for the bedside lamp and turned it on. Squinting at his surroundings he saw a plush Renaissance bedroom with Louis XVI furniture, hand-frescoed walls, and a colossal mahogany four-poster bed. Where the hell am I?	Где-то в темноте звонил телефон. Вот только звонок звучал непривычно резко, пронзительно. Пошарив на тумбочке, он включил лампу-ночник. И, щурясь, разглядывал обстановку: обитая бархатом спальня в стиле Ренессанса, мебель времен Людовика XVI, стены с фресками ручной работы, огромная кровать красного дерева под балдахином. Где я, черт побери?
The jacquard bathrobe hanging on his bedpost bore the monogram: HOTEL RITZ PARIS.	На спинке кресла висел жаккардовый халат с монограммой: "ОТЕЛЬ "РИТЦ", ПАРИЖ".
Slowly, the fog began to lift. Langdon picked up the receiver. "Hello?"	Туман в голове начал постепенно рассеиваться. Лэнгдон поднял трубку: — Алло?
"Monsieur Langdon?" a man's voice said. "I hope I have not awoken you?"	— Месье Лэнгдон? — раздался мужской голос. — Надеюсь, я вас не разбудил?
Dazed, Langdon looked at the bedside clock. It was 12:32 A.M. He had been asleep only an hour, but he felt like the dead.	Щурясь, Лэнгдон посмотрел на настольные часы. Они показывали 12. 32 ночи. Он проспал всего час и был еле живым от усталости.
"This is the concierge, monsieur. I apologize for this intrusion, but you have a visitor. He insists it is urgent."	— Это портье, месье. Извините за беспокойство, но к вам посетитель. Говорит, что у него срочное дело.
Langdon still felt fuzzy. A visitor? His eyes focused now on a crumpled flyer on his bedside table.	Лэнгдон все еще плохо соображал. Посетитель? Взгляд упал на измятый листок бумаги на тумбочке. То была небольшая афишка.
THE AMERICAN UNIVERSITY OF PARIS proudly presents AN EVENING WITH ROBERT LANGDON PROFESSOR OF RELIGIOUS SYMBOLOGY, HARVARD UNIVERSITY	АМЕРИКАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ПАРИЖА имеет честь пригласить на встречу с Робертом Лэнгдоном, профессором религиозной символики Гарвардского университета
Langdon groaned. Tonight's lecture—a slide show about pagan symbolism hidden in the stones of Chartres Cathedral—had probably ruffled some conservative feathers in the audience. Most likely, some religious scholar had trailed him home to pick a fight.	Лэнгдон тихонько застонал. Вечерняя лекция сопровождалась демонстрацией слайдов: языческий символизм, нашедший отражение в каменной кладке собора в Шартре, — и консервативной профессуре она наверняка пришлась не по вкусу. А может, самые религиозные ученые даже попросят его вон и посадят на первый же рейс до Америки.
"I'm sorry," Langdon said, "but I'm very tired and—"	— Извините, — ответил Лэнгдон, — но я очень устал и...
"Mais, monsieur," the concierge pressed, lowering his voice to an urgent whisper. "Your guest is an important man."	— Mais, monsieur[3], — продолжал настаивать портье, понизив голос до интимного шепота. — Ваш гость — весьма влиятельная персона.
Langdon had little doubt. His books on religious paintings and cult symbology had made him a reluctant celebrity in the art world, and last year Langdon's visibility had increased a hundredfold after his involvement in a widely publicized incident at the Vatican. Since then, the stream of self-important historians and art buffs arriving at his door had seemed never-ending.	Лэнгдон ничуть не сомневался в этом. Книги по религиозной живописи и культовой символике сделали его своего рода знаменитостью в мире искусств, только со знаком минус. А в прошлом году скандальная слава Лэнгдона лишь приумножилась благодаря его участию в довольно двусмысленном инциденте в Ватикане, который широко освещался прессой. И с тех пор его просто одолевали разного рода непризнанные историки и дилетанты от искусства, так и валили толпой.
"If you would be so kind," Langdon said, doing his best to remain polite, "could you take the man's name and number, and tell him I'll try to call him before I leave Paris on Tuesday? Thank you." He hung up before the concierge could protest.	— Будьте добры, — Лэнгдон изо всех сил старался говорить вежливо, — запишите имя и адрес этого человека. И скажите, что я постараюсь позвонить ему в четверг, перед отъездом из Парижа. О'кей? Спасибо! — И он повесил трубку прежде, чем портье успел что-либо возразить.
Sitting up now, Langdon frowned at his bedside Guest Relations Handbook, whose cover boasted: SLEEP LIKE A BABY IN THE CITY OF LIGHTS. SLUMBER AT THE PARIS RITZ. He turned and gazed tiredly into the full-length mirror across the room. The man staring back at him was a stranger—tousled and weary.	Он сел в кровати и, хмурясь, уставился на лежавший на столике ежедневник для гостей отеля, на обложке которого красовалась казавшаяся теперь издевательской надпись: "СПИТЕ КАК МЛАДЕНЕЦ В ГОРОДЕ ОГНЕЙ, СЛАДКАЯ ДРЕМА В ОТЕЛЕ "РИТЦ", ПАРИЖ". Он отвернулся и устало взглянул в высокое зеркало на стене. Мужчина, отразившийся там, был почти незнакомцем. Встрепанный, усталый.
You need a vacation, Robert. The past year had taken a heavy toll on him, but he didn't appreciate seeing proof in the mirror. His usually sharp blue eyes looked hazy and drawn tonight. A dark stubble was shrouding his strong jaw and dimpled chin. Around his temples, the gray highlights were advancing, making their way deeper into his thicket of coarse black hair. Although his female colleagues insisted the gray only accentuated his bookish appeal, Langdon knew better.	Тебе нужно как следует отдохнуть, Роберт. Особенно тяжелым выдался последний год, и это отразилось на внешности. Обычно такие живые синие глаза потускнели и смотрели уныло. Скулы и подбородок с ямочкой затеняла щетина. Волосы на висках серебрились сединой, мало того, седые волоски проблескивали и в густой черной шевелюре. И хотя все коллеги женского пола уверяли, что седина страшно ему идет, подчеркивает ученый вид, сам он был вовсе не в восторге.
If Boston Magazine could see me now.	Видели бы меня сейчас в "Бостон мэгазин"!
Last month, much to Langdon's embarrassment, Boston Magazine had listed him as one of that city's top ten most intriguing people—a dubious honor that made him the brunt of endless ribbing by his Harvard colleagues. Tonight, three thousand miles from home, the accolade had resurfaced to haunt him at the lecture he had given.	В прошлом месяце, к изумлению и некоторой растерянности Лэнгдона, журнал "Бостон мэгазин" включил его в список десяти самых "интригующих" людей города — сомнительная честь, поскольку это стало предметом постоянных насмешек со стороны коллег по Гарварду. И вот сейчас в трех тысячах миль от дома оказанная ему журналом честь обернулась кошмаром, преследовавшим его даже на лекции в Парижском университете.
"Ladies and gentlemen..." the hostess had announced to a full house at the American University of Paris's Pavilion Dauphine, "Our guest tonight needs no introduction. He is the author of numerous books: The Symbology of Secret Sects, The An of the Illuminati, The Lost Language of Ideograms, and when I say he wrote the book on Religious Iconology, I mean that quite literally. Many of you use his textbooks in class."	— Дамы и господа, — объявила ведущая на весь битком набитый зал под названием "Павильон дофина", — наш сегодняшний гость не нуждается в представлении. Он — автор множества книг, в их числе: "Символика тайных сект", "Искусство интеллектуалов: утраченный язык идеограмм". И если я скажу, что именно из-под его пера вышла "Религиозная иконология", то не открою вам большой тайны. Для многих из вас его книги стали учебниками.
The students in the crowd nodded enthusiastically.	Студенты энергично закивали в знак согласия.
"I had planned to introduce him tonight by sharing his impressive curriculum vitae. However..." She glanced playfully at Langdon, who was seated onstage. "An audience member has just handed me a far more, shall we say... intriguing introduction."	— И вот сегодня я хотела представить его вам, очертив столь впечатляющий curriculum vitae[4] этого человека. Но... — тут она игриво покосилась на сидевшего за столом президиума Лэнгдона, — один из наших студентов только что предоставил мне еще более, если так можно выразиться, интригующее вступление.
She held up a copy of Boston Magazine.	И она показала номер бостонского журнала.
Langdon cringed. Where the hell did she get that?	Лэнгдона передернуло. Где, черт побери, она это раздобыла?
The hostess began reading choice excerpts from the inane article, and Langdon felt himself sinking lower and lower in his chair. Thirty seconds later, the crowd was grinning, and the woman showed no signs of letting up. "And Mr. Langdon's refusal to speak publicly about his unusual role in last year's Vatican conclave certainly wins him points on our intrigue-o-meter." The hostess goaded the crowd. "Would you like to hear more?"	Ведущая начала зачитывать отрывки совершенно идиотской статьи, а Лэнгдон все глубже и глубже вжимался в кресло. Тридцать секунд спустя аудитория уже вовсю хихикала, а дамочка никак не унималась. — "Отказ мистера Лэнгдона рассказать средствам массовой информации о своей необычной роли в прошлогоднем совещании в Ватикане определенно помог ему набрать очки в борьбе за вхождение в первую десятку "интриганов"". — Тут она умолкла и обратилась к аудитории: — Хотите послушать еще?
The crowd applauded. Somebody stop her, Langdon pleaded as she dove into the article again.	Ответом были дружные аплодисменты. Нет, кто-то должен ее остановить, подумал Лэнгдон. А она зачитывала новый отрывок:
"Although Professor Langdon might not be considered hunk-handsome like some of our younger awardees, this forty-something academic has more than his share of scholarly allure. His captivating presence is punctuated by an unusually low, baritone speaking voice, which his female students describe as 'chocolate for the ears.' "	— "Хотя профессора Лэнгдона в отличие от некоторых наших молодых претендентов нельзя считать таким уж сногсшибательным красавчиком, в свои сорок с хвостиком он в полной мере наделен шармом ученого. И его очарование лишь подчеркивает низкий баритон, который, по мнению студенток, действует "прямо как шоколад на уши".
The hall erupted in laughter.	Зал так и грохнул от смеха.
Langdon forced an awkward smile. He knew what came next—some ridiculous line about "Harrison Ford in Harris tweed"—and because this evening he had figured it was finally safe again to wear his Harris tweed and Burberry turtleneck, he decided to take action.	Лэнгдон выдавил робкую улыбочку. Он знал, что последует дальше — пассаж на тему "Гаррисон Форд в твиде от Гарриса". И поскольку сегодня он опрометчиво вырядился в твидовый пиджак от Гарриса и водолазку от Бербери, то решил срочно предпринять какие-то меры.
"Thank you, Monique," Langdon said, standing prematurely and edging her away from the podium. "Boston Magazine clearly has a gift for fiction." He turned to the audience with an embarrassed sigh. "And if I find which one of you provided that article, I'll have the consulate deport you."	— Благодарю вас, Моник, — сказал Лэнгдон, поднялся и сошел с подиума. — В этом бостонском журнале определенно работают люди, наделенные даром художественного слова. Им бы романы писать. — Он вздохнул и оглядел аудиторию. — И если я только узнаю, кто приволок сюда этот журнал, потребую вышвырнуть мерзавца вон.
The crowd laughed. "Well, folks, as you all know, I'm here tonight to talk about the power of symbols..."	Все снова дружно расхохотались. — Что ж, друзья мои, как всем известно, я пришел сегодня к вам поговорить о власти символов...
* * *	* * *
The ringing of Langdon's hotel phone once again broke the silence.	Звонок телефона прервал размышления Лэнгдона.
Groaning in disbelief, he picked up. "Yes?"	Он обречено вздохнул и снял трубку: — Да?
As expected, it was the concierge. "Mr. Langdon, again my apologies. I am calling to inform you that your guest is now en route to your room. I thought I should alert you."	Как и ожидалось, это снова был портье. — Мистер Лэнгдон, еще раз прошу прощения за беспокойство. Но я звоню сообщить вам, что гость уже на пути к вашей комнате. Вот я и подумал, может, лучше предупредить вас.
Langdon was wide awake now. "You sent someone to my room?"	Лэнгдон проснулся окончательно. — Так вы направили его ко мне в номер?
"I apologize, monsieur, but a man like this... I cannot presume the authority to stop him."	— Прошу прощения, месье, но человек такого ранга... Просто подумал, что не вправе останавливать его.
"Who exactly is he?" But the concierge was gone.	— Да кто он такой наконец? Но портье уже повесил трубку.
Almost immediately, a heavy fist pounded on Langdon's door. Uncertain, Langdon slid off the bed, feeling his toes sink deep into the savonniere carpet. He donned the hotel bathrobe and moved toward the door. "Who is it?"	И почти тотчас же раздался громкий стук в дверь. Лэнгдон нехотя поднялся с кровати, босые ступни утонули в толстом пушистом ковре. Он накинул халат и направился к двери. — Кто там?
"Mr. Langdon? I need to speak with you." The man's English was accented—a sharp, authoritative bark. "My name is Lieutenant Jerome Collet. Direction Centrale Police Judiciaire." Langdon paused. The Judicial Police? The DCPJ was the rough equivalent of the U.S. FBI.	— Мистер Лэнгдон? Мне необходимо переговорить с вами. — По-английски мужчина говорил с акцентом, голос звучал резко и властно. — Я лейтенант Жером Колле. Из Центрального управления судебной полиции. Лэнгдон замер. Центральное управление судебной полиции, или сокращенно ЦУСП? Он знал, что эта организация во Франции примерно то же, что в США ФБР.
Leaving the security chain in place, Langdon opened the door a few inches. The face staring back at him was thin and washed out. The man was exceptionally lean, dressed in an official-looking blue uniform.	Не снимая цепочку, он приотворил дверь на несколько дюймов. На него смотрело худое лицо с невыразительными, как бы стертыми чертами. Да и сам мужчина в синей форме был невероятно худ.
"May I come in?" the agent asked.	— Я могу войти? — спросил Колле.
Langdon hesitated, feeling uncertain as the stranger's sallow eyes studied him. "What is this all about?"	Лэнгдон колебался, ощущая на себе пристальный изучающий взгляд лейтенанта. — А в чем, собственно, дело?
"My capitaine requires your expertise in a private matter."	— Моему капитану требуется ваша помощь. Экспертиза в одном частном деле.
"Now?" Langdon managed. "It's after midnight."	— Прямо сейчас? — удивился Лэнгдон. — Но ведь уже за полночь перевалило.
"Am I correct that you were scheduled to meet with the curator of the Louvre this evening?"	— Сегодня вечером вы должны были встретиться с куратором Лувра, я правильно информирован?
Langdon felt a sudden surge of uneasiness. He and the revered curator Jacques Saunière had been slated to meet for drinks after Langdon's lecture tonight, but Saunière had never shown up. "Yes. How did you know that?"	У Лэнгдона возникло тревожное предчувствие. Действительно, он и достопочтенный Жак Соньер договаривались встретиться после лекции и поболтать за выпивкой, однако куратор так и не объявился. — Да. Но откуда вы знаете?
"We found your name in his daily planner." "I trust nothing is wrong?"	— Нашли вашу фамилию у него в настольном календаре. — Надеюсь, с ним все в порядке?
The agent gave a dire sigh and slid a Polaroid snapshot through the narrow opening in the door.	Агент вздохнул и сунул в щель снимок, сделанный "Поляроидом".
When Langdon saw the photo, his entire body went rigid.	Увидев фотографию, Лэнгдон похолодел.
"This photo was taken less than an hour ago. Inside the Louvre."	— Снимок сделан меньше часа назад. В стенах Лувра.
As Langdon stared at the bizarre image, his initial revulsion and shock gave way to a sudden upwelling of anger. "Who would do this!"	Лэнгдон не сводил глаз с леденящей душу картины, и его отвращение и возмущение выразились в сердитом возгласе: — Но кто мог сделать такое?!
"We had hoped that you might help us answer that very question, considering your knowledge in symbology and your plans to meet with him."	— Это мы и хотим выяснить. И надеемся, вы поможете нам, учитывая ваши знания в области религиозной символики и намерение встретиться с Соньером.
Langdon stared at the picture, his horror now laced with fear. The image was gruesome and profoundly strange, bringing with it an unsettling sense of déjà vu. A little over a year ago, Langdon had received a photograph of a corpse and a similar request for help. Twenty-four hours later, he had almost lost his life inside Vatican City. This photo was entirely different, and yet something about the scenario felt disquietingly familiar.	Лэнгдон не отрывал глаз от снимка, и на смену возмущению пришел страх. Зрелище отвратительное, но дело тут не только в этом. У него возникло тревожное ощущение deja vu[5]. Чуть больше года назад Лэнгдон получил снимок трупа и аналогичную просьбу о помощи. А еще через двадцать четыре часа едва не расстался с жизнью, и случилось это в Ватикане. Нет, этот снимок совсем другой, но, однако же, явное сходство в сценарии имело место.
The agent checked his watch. "My capitaine is waiting, sir."	Агент взглянул на часы: — Мой капитан ждет, сэр.
Langdon barely heard him. His eyes were still riveted on the picture. "This symbol here, and the way his body is so oddly..."	По Лэнгдон его не слышал. Глаза по-прежнему были устремлены на снимок. — Вот этот символ здесь, и потом то, что тело так странно...
"Positioned?" the agent offered.	— Он отравлен? — предположил агент.
Langdon nodded, feeling a chill as he looked up. "I can't imagine who would do this to someone." The agent looked grim. "You don't understand, Mr. Langdon. What you see in this photograph..." He paused. "Monsieur Saunière did that to himself."	Лэнгдон кивнул, вздрогнул и поднял на него взгляд: — Просто представить не могу, кто мог сотворить такое... Агент помрачнел. — Вы не поняли, мистер Лэнгдон. То, что вы видите на снимке... — Тут он запнулся. — Короче, месье Соньер это сам с собой сделал.
CHAPTER 2	ГЛАВА 2
One mile away, the hulking albino named Silas limped through the front gate of the luxurious brownstone residence on Rue La Bruyère. The spiked cilice belt that he wore around his thigh cut into his flesh, and yet his soul sang with satisfaction of service to the Lord. Pain is good.	Примерно в миле от отеля "Ритц" альбинос по имени Сайлас, прихрамывая, прошел в ворота перед роскошным особняком красного кирпича на рю Лабрюйер. Подвязка с шипами, сплетенная из человеческих волос, которую он носил на бедре, больно впивалась в кожу, однако душа его пела от радости. Еще бы, он славно послужил Господу. Боль, она только на пользу.
His red eyes scanned the lobby as he entered the residence. Empty. He climbed the stairs quietly, not wanting to awaken any of his fellow numeraries. His bedroom door was open; locks were forbidden here. He entered, closing the door behind him.	Он вошел в особняк, обежал красными глазками вестибюль. А I затем начал тихо подниматься по лестнице, стараясь не разбудить I своих спящих товарищей. Дверь в его спальню была открыта, замки здесь запрещались. Он вошел и притворил за собой дверь.
The room was spartan—hardwood floors, a pine dresser, a canvas mat in the corner that served as his bed. He was a visitor here this week, and yet for many years he had been blessed with a similar sanctuary in New York City.	Обстановка в комнате была спартанская — голый дощатый пол, простенький сосновый комод, в углу полотняный матрас, служивший постелью. Здесь Сайлас был всего лишь гостем, однако и дома, в Нью-Йорке, у него была примерно такая же келья.
The Lord has provided me shelter and purpose in my life. Tonight, at last, Silas felt he had begun to repay his debt. Hurrying to the dresser, he found the cell phone hidden in his bottom drawer and placed a call.	Господь подарил мне кров и цель в жизни. По крайней мере сегодня Сайлас чувствовал, что начал оплачивать долги. Поспешно подошел к комоду, выдвинул нижний ящик, нашел там мобильник и набрал номер.
"Yes?" a male voice answered. "Teacher, I have returned." "Speak," the voice commanded, sounding pleased to hear from him.	— Да? — прозвучал мужской голос. — Учитель, я вернулся. — Говори! — повелительно произнес собеседник.
"All four are gone. The three sénéchaux... and the Grand Master himself." There was a momentary pause, as if for prayer. "Then I assume you have the information?"	— Со всеми четырьмя покончено. С тремя senechaux... и самим Великим мастером. В трубке повисла пауза, словно собеседник возносил Богу краткую молитву. — В таком случае, полагаю, ты раздобыл информацию?
"All four concurred. Independently." "And you believed them?" "Their agreement was too great for coincidence." An excited breath. "Excellent. I had feared the brotherhood's reputation for secrecy might prevail."	— Все четверо сознались. Независимо один от другого. — И ты им поверил? — Говорили одно и то же. Вряд ли это совпадение. Собеседник возбужденно выдохнул в трубку: — Отлично! Я боялся, что здесь возобладает присущая братству тяга к секретности.
"The prospect of death is strong motivation." "So, my pupil, tell me what I must know." Silas knew the information he had gleaned from his victims would come as a shock. "Teacher, all four confirmed the existence of the clef de voûte... the legendary keystone."	— Ну, перспектива смерти — сильная мотивация. — Итак, мой ученик, скажи наконец то, что я так хотел знать. Сайлас понимал: информация, полученная им от жертв, произведет впечатление разорвавшейся бомбы. — Учитель, все четверо подтвердили существование clef de voute... легендарного краеугольного камня.
He heard a quick intake of breath over the phone and could feel the Teacher's excitement. "The keystone. Exactly as we suspected." According to lore, the brotherhood had created a map of stone—a clef de voûte... or keystone —an engraved tablet that revealed the final resting place of the brotherhood's greatest secret... information so powerful that its protection was the reason for the brotherhood's very existence.	Он отчетливо слышал, как человек на том конце линии затаил дыхание, почувствовал возбуждение, овладевшее Учителем. — Краеугольный камень. Именно то, что мы предполагали. Согласно легенде, братство создало карту clef de voute, или краеугольного камня. Она представляла собой каменную пластину с выгравированными на ней знаками, описывавшими, где хранится величайший секрет братства... Эта информация обладала такой взрывной силой, что защита ее стала смыслом существования самого братства.
"When we possess the keystone," the Teacher said, "we will be only one step away." "We are closer than you think. The keystone is here in Paris." "Paris? Incredible. It is almost too easy."	— Ну а теперь, когда камень у нас, — сказал Учитель, — остался всего лишь один, последний шаг. — Мы еще ближе, чем вы думаете. Краеугольный камень здесь, в Париже. — В Париже? Невероятно! Даже как-то слишком просто.
Silas relayed the earlier events of the evening... how all four of his victims, moments before death, had desperately tried to buy back their godless lives by telling their secret. Each had told Silas the exact same thing—that the keystone was ingeniously hidden at a precise location inside one of Paris's ancient churches—the Eglise de Saint-Sulpice. "Inside a house of the Lord," the Teacher exclaimed. "How they mock us!"	Сайлас пересказал ему события минувшего вечера. Поведал о том, как каждая из четырех жертв за секунды до смерти пыталась выкупить свою нечестивую жизнь, выдав все секреты братства. И каждый говорил Сайласу одно и то же: что краеугольный камень весьма хитроумно запрятан в укромном месте, в одной из древнейших церквей Парижа — Эглиз де Сен-Сюльпис. — В стенах дома Господня! — воскликнул Учитель. — Да как они только посмели насмехаться над нами?!
"As they have for centuries." The Teacher fell silent, as if letting the triumph of this moment settle over him. Finally, he spoke. "You have done a great service to God. We have waited centuries for this. You must retrieve the stone for me. Immediately. Tonight. You understand the stakes."	— Они занимаются этим вот уже несколько веков. Учитель умолк, словно желая насладиться моментом торжества. А потом сказал: — Ты оказал нашему Создателю громадную услугу. Мы ждали этого часа много столетий. Ты должен добыть этот камень для меня. Немедленно. Сегодня же! Надеюсь, понимаешь, как высоки ставки?
Silas knew the stakes were incalculable, and yet what the Teacher was now commanding seemed impossible. "But the church, it is a fortress. Especially at night. How will I enter?"	Сайлас понимал, однако же требование Учителя показалось невыполнимым. — Но эта церковь как укрепленная крепость. Особенно по ночам. Как я туда попаду?
With the confident tone of a man of enormous influence, the Teacher explained what was to be done.	И тогда уверенным тоном человека, обладающего огромной властью и влиянием, Учитель объяснил ему, как это надо сделать.
****	****
When Silas hung up the phone, his skin tingled with anticipation.	Сайлас повесил трубку и почувствовал, как кожу начало покалывать от возбуждения.
One hour, he told himself, grateful that the Teacher had given him time to carry out the necessary penance before entering a house of God. I must purge my soul of today's sins. The sins committed today had been holy in purpose. Acts of war against the enemies of God had been committed for centuries. Forgiveness was assured.	Один час, напомнил он себе, благодарный Учителю за то, что тот дал ему возможность наложить на себя епитимью перед тем, как войти в обитель Господа. Я должен очистить душу от совершенных сегодня грехов. Впрочем, сегодняшние его грехи были совершены с благой целью. Войны против врагов Господа продолжались веками. Прощение было обеспечено.
Even so, Silas knew, absolution required sacrifice. Pulling his shades, he stripped naked and knelt in the center of his room. Looking down, he examined the spiked cilice belt clamped around his thigh. All true followers of The Way wore this device—a leather strap, studded with sharp metal barbs that cut into the flesh as a perpetual reminder of Christ's suffering. The pain caused by the device also helped counteract the desires of the flesh.	Но несмотря на это, Сайлас знал: отпущение грехов требует жертв. Он задернул шторы, разделся донага и преклонил колени в центре комнаты. Потом опустил глаза и взглянул на подвязку с шипами, охватывающую бедро. Все истинные последователи "Пути" носили такие подвязки — ремешок, утыканный заостренными металлическими шипами, которые врезались в плоть при каждом движении и напоминали о страданиях Иисуса. Боль помогала также сдерживать плотские порывы.
Although Silas already had worn his cilice today longer than the requisite two hours, he knew today was no ordinary day. Grasping the buckle, he cinched it one notch tighter, wincing as the barbs dug deeper into his flesh. Exhaling slowly, he savored the cleansing ritual of his pain.	Хотя сегодня Сайлас носил свой ремешок дольше положенных двух часов, он понимал: этот день необычный. И вот он ухватывался за пряжку и туже затянул ремешок, морщась от боли, когда шипы еще глубже впились в плоть. Закрыл глаза и стал упиваться этой болью, несущей очищение.
Pain is good, Silas whispered, repeating the sacred mantra of Father Josemaría Escrivá—the Teacher of all Teachers. Although Escrivá had died in 1975, his wisdom lived on, his words still whispered by thousands of faithful servants around the globe as they knelt on the floor and performed the sacred practice known as "corporal mortification."	Боль только на пользу, мысленно произносил Сайлас слова из священной мантры отца Хосе Мария Эскрива, Учителя всех учителей. Хотя сам Эскрива умер в 1975 году, дело его продолжало жить, мудрые его слова продолжали шептать тысячи преданных слуг по всему земному шару, особенно когда опускались на колени и исполняли священный ритуал, известный под названием "умерщвление плоти".
Silas turned his attention now to a heavy knotted rope coiled neatly on the floor beside him. The Discipline. The knots were caked with dried blood. Eager for the purifying effects of his own agony, Silas said a quick prayer. Then, gripping one end of the rope, he closed his eyes and swung it hard over his shoulder, feeling the knots slap against his back. He whipped it over his shoulder again, slashing at his flesh. Again and again, he lashed.	Затем Сайлас обернулся и взглянул на грубо сплетенный канат в мелких узелках, аккуратно свернутый на полу у его ног. Узелки были запачканы запекшейся кровью. Предвкушая еще более сильную очистительную боль, Сайлас произнес короткую молитву. Затем схватил канат за один конец, зажмурился и хлестнул себя по спине через плечо, чувствуя, как узелки царапают кожу. Снова хлестнул, уже сильнее. И долго продолжал самобичевание.
Castigo corpus meum. Finally, he felt the blood begin to flow.	— Castigo corpus meum[6]. И вот наконец он почувствовал, как по спине потекла кровь.
CHAPTER 3	ГЛАВА 3
The crisp April air whipped through the open window of the Citroën ZX as it skimmed south past the Opera House and crossed Place Vendôme. In the passenger seat, Robert Langdon felt the city tear past him as he tried to clear his thoughts. His quick shower and shave had left him looking reasonably presentable but had done little to ease his anxiety. The frightening image of the curator's body remained locked in his mind.	Бодрящий апрельский ветерок врывался в открытое окно "Ситроена ZX". Вот машина проехала мимо здания Оперы, свернула к югу и пересекла Вандомскую площадь. Сев на пассажирское сиденье, Роберт Лэнгдон рассеянно следил за тем, как мимо него проносится город, и пытался собраться с мыслями. Перед уходом он на скорую руку побрился, принял душ и внешне выглядел вполне презентабельно, но внутреннее беспокойство не улеглось. Перед глазами все стоял страшный снимок, тело па полу.
Jacques Saunière is dead. Langdon could not help but feel a deep sense of loss at the curator's death. Despite Saunière's reputation for being reclusive, his recognition for dedication to the arts made him an easy man to revere. His books on the secret codes hidden in the paintings of Poussin and Teniers were some of Langdon's favorite classroom texts. Tonight's meeting had been one Langdon was very much looking forward to, and he was disappointed when the curator had not shown.	Жак Соньер мертв. Лэнгдон воспринял его смерть как большую личную утрату. Несмотря на репутацию человека замкнутого, едва ли не затворника, Соньер пользовался огромным уважением как истинный ценитель и знаток искусства. И говорить с ним на эту тему можно было до бесконечности. На лекциях Лэнгдон мог без устали цитировать отрывки из его книг о тайных кодах, скрытых в полотнах Пуссена и Тенирса. Лэнгдон очень ждал этой встречи с Соньером и огорчился, когда куратор не объявился.
Again the image of the curator's body flashed in his mind. Jacques Saunière did that to himself? Langdon turned and looked out the window, forcing the picture from his mind.	И снова в воображении предстал изуродованный труп. Чтобы Жак Соньер сам с собой такое сделал?.. Как-то не слишком верилось. И Лэнгдон снова отвернулся к окну, стараясь выбросить страшную картину из головы.
Outside, the city was just now winding down—street vendors wheeling carts of candied amandes, waiters carrying bags of garbage to the curb, a pair of late night lovers cuddling to stay warm in a breeze scented with jasmine blossom. The Citroën navigated the chaos with authority, its dissonant two-tone siren parting the traffic like a knife.	Улочки сужались, становились все более извилистыми, торговцы катили тележки с засахаренным миндалем, официанты выносили из дверей мешки с мусором и ставили у обочины. Пара припозднившихся любовников остановилась и сплелась в тесном объятии, словно молодые люди старались согреться в прохладном, пропахшем жасмином весеннем воздухе. "Ситроен" уверенно пробивался все дальше и дальше вперед в этом хаосе, вой сирены разрезал движение, точно ножом.
"Le capitaine was pleased to discover you were still in Paris tonight," the agent said, speaking for the first time since they'd left the hotel. "A fortunate coincidence."	— Капитан очень обрадовался, когда узнал, что вы еще не уехали из Парижа, — сказал агент. Он заговорил с Лэнгдоном впервые после того, как они выехали из отеля. — Счастливое совпадение.
Langdon was feeling anything but fortunate, and coincidence was a concept he did not entirely trust. As someone who had spent his life exploring the hidden interconnectivity of disparate emblems and ideologies, Langdon viewed the world as a web of profoundly intertwined histories and events. The connections may be invisible, he often preached to his symbology classes at Harvard, but they are always there, buried just beneath the surface.	Но Лэнгдон ни на йоту не чувствовал себя счастливым, а что касается совпадений, то он вообще не слишком-то в них верил. Будучи человеком, проведшим всю жизнь за изучением скрытой взаимосвязи между несопоставимыми символами и мировоззрениями, Лэнгдон смотрел на мир как на паутину тесно переплетенных между собой историй и событий. Эти связи могут быть невидимыми, часто говорил он на занятиях в Гарварде, но они обязательно существуют, вот только запрятаны глубоко под поверхностью.
"I assume," Langdon said, "that the American University of Paris told you where I was staying?" The driver shook his head. "Interpol."	— Я так понимаю, — сказал Лэнгдон, — это в Американском университете Парижа вам сообщили, что я остаюсь? Водитель покачал головой: — Нет. В Интерполе.
Interpol, Langdon thought. Of course. He had forgotten that the seemingly innocuous request of all European hotels to see a passport at check-in was more than a quaint formality—it was the law. On any given night, all across Europe, Interpol officials could pinpoint exactly who was sleeping where. Finding Langdon at the Ritz had probably taken all of five seconds.	Ах, ну да, конечно. Интерпол, подумал Лэнгдон. Он совершенно забыл о том, что невинное требование предъявлять при регистрации в европейских отелях паспорт не было простой формальностью. То было веление закона. И этой ночью сотрудники Интерпола имели полное представление о том, кто где спит но всей Европе. Найти Лэнгдона в "Ритце" не составляло труда, у них на это ушло секунд пять, не больше.
As the Citroën accelerated southward across the city, the illuminated profile of the Eiffel Tower appeared, shooting skyward in the distance to the right. Seeing it, Langdon thought of Vittoria, recalling their playful promise a year ago that every six months they would meet again at a different romantic spot on the globe. The Eiffel Tower, Langdon suspected, would have made their list. Sadly, he last kissed Vittoria in a noisy airport in Rome more than a year ago.	"Ситроен", прибавив скорость, мчался по городу в южном направлении, вот вдалеке и чуть справа возник устремленный к небу силуэт Эйфелевой башни с подсветкой. Увидев ее, Лэнгдон вспомнил о Виттории. Год назад они дали друг другу шутливое обещание, что каждые шесть месяцев будут встречаться в каком-нибудь романтичном месте земного шара. Эйфелева башня, как подозревал Лэнгдон, входила в этот список. Печально, но они расстались с Витторией в шумном римском аэропорту, поцеловались и с тех пор больше не виделись.
"Did you mount her?" the agent asked, looking over. Langdon glanced up, certain he had misunderstood. "I beg your pardon?"	— Вы поднимались на нее? — спросил агент. Лэнгдон удивленно вскинул брови, не уверенный, что правильно его понял. — Простите?
"She is lovely, no?" The agent motioned through the windshield toward the Eiffel Tower. "Have you mounted her?" Langdon rolled his eyes. "No, I haven't climbed the tower."	— Она прекрасна, не так ли? — Агент кивком указал на Эйфелеву башню. — Поднимались на нее когда-нибудь? — Нет, на башню я не поднимался.
"She is the symbol of France. I think she is perfect." Langdon nodded absently. Symbologists often remarked that France—a country renowned for machismo, womanizing, and diminutive insecure leaders like Napoleon and Pepin the Short—could not have chosen a more apt national emblem than a thousand-foot phallus.	— Она — символ Франции. Лично я считаю ее самим совершенством. Лэнгдон рассеянно кивнул. Специалисты в области символики часто отмечали, что Франции, стране, прославившейся своим воинствующим феминизмом, миниатюрными диктаторами типа Наполеона и Пипина Короткого, как-то не слишком к лицу этот национальный символ — эдакий железный фаллос высотой в тысячу футов.
When they reached the intersection at Rue de Rivoli, the traffic light was red, but the Citroën didn't slow. The agent gunned the sedan across the junction and sped onto a wooded section of Rue Castiglione, which served as the northern entrance to the famed Tuileries Gardens—Paris's own version of Central Park. Most tourists mistranslated Jardins des Tuileries as relating to the thousands of tulips that bloomed here, but Tuileries was actually a literal reference to something far less romantic. This park had once been an enormous, polluted excavation pit from which Parisian contractors mined clay to manufacture the city's famous red roofing tiles—or tuiles.	Вот они достигли перекрестка с рю де Риволи, где горел красный, но "ситроен" и не думал останавливаться или замедлять ход. Агент надавил на газ, автомобиль пронесся через перекресток и резко свернул к северному входу в прославленный сад Тюильри, парижскую версию Центрального парка. Многие туристы неверно переводят название этого парка, Jardins des Tuileries, почему-то считая, что назван он так из-за тысяч цветущих там тюльпанов. Но в действительности слово "Tuilenes" имеет совсем не такое романтическое значение. Вместо парка здесь некогда находился огромный котлован, из которого парижане добывали глину для производства знаменитой красной кровельной черепицы, или tuiles.
As they entered the deserted park, the agent reached under the dash and turned off the blaring siren. Langdon exhaled, savoring the sudden quiet. Outside the car, the pale wash of halogen headlights skimmed over the crushed gravel parkway, the rugged whir of the tires intoning a hypnotic rhythm. Langdon had always considered the Tuileries to be sacred ground. These were the gardens in which Claude Monet had experimented with form and color, and literally inspired the birth of the Impressionist movement. Tonight, however, this place held a strange aura of foreboding.	Они въехали в безлюдный парк, и агент тотчас сбросил скорость и выключил сирену. Лэнгдон жадно вдыхал напоенный весенними ароматами воздух, наслаждался тишиной. В холодном свете галогенных ламп поблескивал гравий на дорожках, шины шуршали в усыпляющем гипнотическом ритме. Лэнгдон всегда считал сад Тюильри местом священным. Здесь Клод Моне экспериментировал с цветом и формой, став, таким образом, родоначальником движения импрессионистов. Впрочем, сегодня здесь была другая, странная аура — дурного предчувствия.
The Citroën swerved left now, angling west down the park's central boulevard. Curling around a circular pond, the driver cut across a desolate avenue out into a wide quadrangle beyond. Langdon could now see the end of the Tuileries Gardens, marked by a giant stone archway.	"Ситроен" свернул влево и двинулся на восток по центральной аллее парка. Обогнул круглый пруд, пересек еще одну безлюдную аллею, и впереди Лэнгдон уже видел выход из сада, отмеченный гигантской каменной аркой.
Arc du Carrousel. Despite the orgiastic rituals once held at the Arc du Carrousel, art aficionados revered this place for another reason entirely. From the esplanade at the end of the Tuileries, four of the finest art museums in the world could be seen... one at each point of the compass.	Arc du Carrousel[7]. В древности под этой аркой совершались самые варварские ритуалы, целые оргии, но почитатели искусства любили это место совсем по другой причине. Отсюда, с эспланады при выезде из Тюильри, открывался вид сразу на четыре музея изящных искусств... по одному в каждой части света.
Out the right-hand window, south across the Seine and Quai Voltaire, Langdon could see the dramatically lit facade of the old train station—now the esteemed Musée d'Orsay. Glancing left, he could make out the top of the ultramodern Pompidou Center, which housed the Museum of Modern Art. Behind him to the west, Langdon knew the ancient obelisk of Ramses rose above the trees, marking the Musée du Jeu de Paume.	Справа, по ту сторону Сены и набережной Вольтера, Лэнгдон видел в окошко театрально подсвеченный фасад старого железнодорожного вокзала, теперь в нем располагался весьма любопытный Музей д'Орсе. А если посмотреть влево, можно было увидеть верхнюю часть грандиозного ультрасовременного Центра Помпиду, где размещался Музей современного искусства. Лэнгдон знал, что за спиной у него находится древний обелиск Рамсеса, вздымающийся высоко над вершинами деревьев. Он отмечал место, где находился музей Жё-де-Пом.
But it was straight ahead, to the east, through the archway, that Langdon could now see the monolithic Renaissance palace that had become the most famous art museum in the world. Musée du Louvre.	И наконец впереди, к востоку, виднелись через арку монолитные очертания дворца времен Ренессанса, где располагался, наверное, самый знаменитый музей мира — Лувр.
Langdon felt a familiar tinge of wonder as his eyes made a futile attempt to absorb the entire mass of the edifice. Across a staggeringly expansive plaza, the imposing facade of the Louvre rose like a citadel against the Paris sky. Shaped like an enormous horseshoe, the Louvre was the longest building in Europe, stretching farther than three Eiffel Towers laid end to end. Not even the million square feet of open plaza between the museum wings could challenge the majesty of the facade's breadth. Langdon had once walked the Louvre's entire perimeter, an astonishing three-mile journey.	В который уже раз Лэнгдон испытал чувство изумления, смешанного с восторгом. Глаз не хватало, чтоб обозреть разом все это грандиозное сооружение. Огромная площадь, а за ней — фасад Лувра, он вздымался, точно цитадель, на фоне парижского неба. Построенное в форме колоссального лошадиного копыта здание Лувра считалось самым длинным в Европе, по его длине могли бы разместиться целых три Эйфелевы башни. Даже миллиона квадратных футов площади между крыльями этого уникального сооружения было недостаточно, чтобы как-то преуменьшить величие фасада. Как-то раз Лэнгдон решил обойти Лувр по периметру и, к своему изумлению, узнал, что проделал трехмильное путешествие.

Дата добавления: 2015-09-30