Я пробежался до конторы, поднялся в area и потребовал у Ники перекур:
«T_Agalarov: курить! только ты и я! пожалуйста!»
«N_Romanova: боже, какая экспрессия) ну пойдем)»
Я выскочил в курилку, а Нику задержала какая-то менеджерица. Я закурил, плохо представляя себе, что я сейчас скажу Никеше, но мне необходимо было побыть с ней, скинуть липкую и противную паутину, в которую я вляпался после разговора с этой дурой Юлей!
Хрен мне, а не разговор с Никешей! Вместо Ники в курилку вошла Захарченко! Иероним Босх ухмыльнулся мне серыми глазами этой психопатки. Сегодня, определенно день идиотизма.
— О, Агаларов, — вместо приветствия процедила Захарченко. Нет, не Захарченко. Теперь я ясно видел, что это за баба. Это Ли. Та самая, что не пожалела на меня двадцать тонн. Та самая, что красивым жестом вернула мне их. Та самая, против кого я согласен дружить даже с музыкантом!
— Что? — выдавил я из себя.
— Ничего, — пожала плечами она.
А! Она не знает, что я знаю! Ну, так я ее просвещу!
— Передавай привет Ли, — и я выдал ей самую сладкую из своих улыбок.
— Непременно, — улыбнулась она не менее ослепительно, — сказать, что ты, наконец, решил соскочить?
— Скажи, что я не дерусь с бабами, ты, сумасшедшая сука!
— Зато я дерусь со всяким, кто вздумает мне мешать. Я смотрю, твоя голова зажила? Так может ты соскучился по больнице?
Вроде бы передо мной телка. И я могу ее соплей перешибить. Но у меня по спине пробежался бодрый рой мурашек. Наверное, не стоило говорить ей. Теперь она действительно может устроить мне неприятности. Но я все никак не сведу в кучу страх перед возможностями Ли и стоящую передо мной хрупкую блондиночку Лерочку. До меня только теперь в полной мере допер весь происходящий идиотизм: эта психопатка, этот музыкант, эти разговоры из бредового сна, это всё! Почему? Почему все так сложно? И так нелепо? Чем я прогневил богов? Почему девушка, которую я люблю, связана с таким балаганом?
— Пошла ты к едрене матери, Ли! Я не участвую в этом абсурде. И я тебя не боюсь, не хер сверкать на меня глазами!
— Зря, — отрубила Захарченко, и я не очень понял, к чему относилось ее замечание: толи к моему неучастию, толи к тому, что я не боюсь. Я не придумал, что ответить. На мое счастье в курилку вышла Ника. И сразу показала, кто на самом деле хозяин балагана и положения:
— Лера? Привет. Птичка, пойдем!
И я пошел. Не удержавшись, бросил насмешливый взгляд на Ли и пошел за Никой.
Аверс:
Их было трое — блондинка, брюнетка и рыжая. Если бы их по прежнему было трое, Марго собиралась бы сейчас на пьянку. И купила бы подарок. А так она купила четыре белых розы и собралась на кладбище.
День рождения Крисы.
Ненавидела ли Марго Кристину? Нет. У них были прекрасные, теплые отношения. Марго была в курсе перипетий с Каа, и даже некоторых поступков Ли, известных только Крисе.
Радовалась ли Марго, когда Крисы не стало? Нет. Не стало Крисы, близкого друга. Но Ли не обернулась, не посмотрела вокруг, не увидела. Так что смерть Крисы ничего не изменила.
Марго остановилась у могилы и растянула губы в улыбке. Она первая. Сегодня первая.
— Здравствуй, Криса, — прошептала Марго и смахнула листья с верхушки памятника.
— Здравствуй, Марго, — произнес голос за спиной. Марго обернулась.
— Здравствуй, Ли.
Ли подошла поближе, поставила на могилу огромный вычурный букет. Марго так же молча положила рядом свои розы.
— С днем рождения, Крис, — сказала Ли. Марго промолчала.
Ли вынула из внутреннего кармана фляжку, отхлебнула и протянула Марго.
— С днем рождения, Крис, — сказала Марго и тоже отхлебнула.
Первые капли дождя упали с неба. Ли подняла к низким облакам лицо, и какое-то время постояла так.
— Вытри, — сказала Марго, — а то кажется, что это слезы.
— Смешно, — ответила Ли, вытирая щеку, — плачущая Ли, смешно.
— Поехали на наше место? — предложила Марго.
— Да, конечно. Сейчас.
Ли погладила фотографию Крис на памятнике. И резко дернула головой, от чего волосы взметнулись волной.
— Все, поехали.
Мотоциклы, взревев, укатились прочь. Влад Каминский вышел из машины и пошел к могиле.
— Криса, — прошептал он и поставил на могилу корзину желтых роз, — с днем рождения.
Он присел на корточки, оказавшись лицом к лицу с фотографией на памятнике.
— Я скучаю. Я люблю тебя, Крис. Я люблю память о тебе.
Он достал из внутреннего кармана что-то, зажал в кулаке.
— Прости меня Крис. Я не сделал тебя счастливой. Я даже не смог спасти тебе жизнь. И я больше не храню тебе верность, Крис. Я хочу вернуть тебе кое-что. Это твое, и должно быть у тебя.
Он разжал кулак. На ладони лежало кольцо. Влад просунул кольцо в щель между плитками и сказал:
— Я люблю тебя Крис. Но тебя больше нет. Спи спокойно, любимая. Спи спокойно.
Он развернулся и пошел к воротам кладбища, не оглядываясь.
Глава 23
Аверс:
Она железная. Гладкая, железная, затянутая пленкой под темное дерево. И смотрит на меня тремя блестящими глазками замочных скважин. Мне нужно было прийти в себя, я вынула сигареты и закурила. Это не помогало. Я потушила окурок в чью-то кофейную банку и позвонила в звонок. Ха! Разумеется, никто не открыл. Тогда я собралась с силами и сунула руку под клапан сумки. Пачка салфеток, расческа, зарядное… Ключи. Это его связка — с брелоком в виде гитары и с брелоком-мультитулом. Ледяная латунь. Я вынула этот символ моей слабости и посмотрела на дверь, как на врага. Что ж, я тебя открою. И будь, что будет.
Я вошла, и железная дверь за моей спиной с мягким чмоком закрылась. Ты в ловушке, Вероника. Меня сейчас стошнит от ужаса. Я одна в его квартире. Почему мне так страшно? Так невыносимо? Потому ли, что вся ситуация так отвратительно похожа на ту, давнюю, когда я тоже носила с собой ключи от квартиры? Потому ли, что всякий раз, когда он заставляет меня быть «Верой моей» я чувствую отголосок той боли? Думаю ли я, что Влад Каминский может меня ударить? Унизить? Выбросить, как ненужную тряпку? Сделать со мной все то, что проделал шесть лет назад Дмитрий Кравцов?
Я положила ключи на тумбочку рядом с «моей» связкой. Кольцо и три кусочка латуни. Ошейник и цепь. Верю ли я, что он любит меня? Верю ли, что он — именно тот, кто?…
Я разделась и пошла в комнаты. Спальня. Спальня не так меня пугает. Спальня — это секс. Секс, от которого я лезу на стены. Секс, который легко прекратить и легко забыть. Кровать, на которой я кончала невесть сколько раз, его письменный стол, заваленный аппаратурой и дисками, гитара на подставке, еще одна на стене, микрофоны, наушники, какие-то звуковые примочки. Фотографии на стенах — Влад на сцене, Solid-ы на сцене и в гримерке, и парадно-выходные постановочные, сделанные для рекламы или афиши. Потрепанный фармацевтический справочник на тумбочке у кровати. Ящик приоткрыт — я знаю, что в нем: презервативы, салфетки, жвачка. Ящик секса.
Я села на кровать и закрыла лицо руками. Мне страшно.
«Ты чего приперлась? Вали!» Димочкин голос, звучит в ушах, пробирает до костей. «Что это за херня? Давно в синяках не ходила?» Бархатный голос, вокал. «Давай, сделай уже что-нибудь с фантазией, не тупи! Мне нужно кончить для вдохновения!» И квартира давит на меня, давит, давит…
Я встала и пошла в гостиную, как манекен. Здесь шкаф, огромный зеркальный свидетель моего падения. Моего идиотского «твоя…». Диван, ковер, стеллаж с книгами и безделушками, еще фотографии, музыкальный центр, ворох проводов и усилок. В углу составленные стопкой коробки. В них диски и всякая фанатская атрибутика, именно из этих ящиков он вытащил футболку, в которой я ходила в прошлый раз. Я включаю проигрыватель и ставлю диск. Выкручиваю громкость. Сильный и страстный, голос Каминского перешибает шепот Димочки. «Вера моя крепка…» поет Каминский. А моя? Верю я или не верю?
Я иду на кухню. Кофейная чашка в раковине. Недокуренный и в спешке потушенный окурок в пепельнице. Бумажка с надписью «Не забыть про ПТС! Вторник, 18» прикреплена к дверце холодильника магнитиком в виде Эйфелевой башни. Я сажусь на стул и закуриваю. Мне страшно. Я все вспоминаю. И меня трясет от ненависти и страха. Почти как тогда.
Я выкурила, наверное, половину пачки, пока мне удалось справиться с собой. Тогда я проинспектировала холодильник, нашла рыбу и поставила ее запекать. И начистила картошки. И нарезала помидоров на салат. Это отвлекло меня, но ненадолго. Готовка закончена, а Влад еще не приехал. Музыка громыхает, а я слышу только шепот Димочки.
Я заставила себя встать со стула, потушить очередную сигарету и пойти из кухни прочь. Я пошла в ванную, вымыть пахнущие рыбой и луком руки. В ванной на правом крючке меня встретило полотенце. Мое полотенце. И мне стало совсем тоскливо. Еще минута, и я сбежала бы. Но провидение, или, если угодно, Судьба, играла на стороне Каа. В дверь позвонили.
Я пошла в прихожую быстрее, чем надо. Быстрее, чем хотелось бы. И повернула замок. Влад улыбался, в руках он держал пакет, а на смазливой морде было написано просто непередаваемое удовольствие.
— Вера моя сильна!!! — заорал-запел он, подпевая самому себе, музыке, заполнявшей квартиру.
Я набросилась на него, как тигра. Обняла его, втиснула себя под его куртку, в кольцо его рук, стремясь забраться под кожу, погрузиться в запах полыни и сигарет, оглохнуть от стука его сердца, защититься, спрятаться от себя самой. Он выпустил пакет и прижал меня к себе, утыкаясь лицом мне в макушку. Он здесь. Он меня защитит. Он мой. Он другой. Потому, что если он — такой же, то я делаю самую большую ошибку в своей жизни. И второго раза я могу не пережить…
— Вера, Верочка… маленькая моя, любимая моя девочка… Ну тихо, всё… всё… — уговаривал он меня, хоть я не плакала и не билась, а только прижималась.
Минуты через две меня попустило. Судорожное объятие превратилось в просто объятие, я подняла лицо и прикоснулась губами к его губам.
— Это ты?
— Как видишь, — улыбнулся он, руки скользнули ко мне на бедра, я обхватила его за шею, а он поднял меня, — куда тебя отнести?
— В спальню, — заявила я и снова прижалась к нему. Грохоча подкованными каблуками по ламинату, он понес меня в спальню. Сел на кровать, поцеловал мою шею и плечо. Я сидела на нем верхом и все не могла отпустить. Все прижималась, все вдыхала запах полыни. И все яснее понимала, что сейчас будут слова.
— Вера… Что-то случилось?
— Нет, — соврала я.
— Ты помнишь, что я люблю тебя?
— Помню, — я нашла мочку его уха и прихватила ее губами. Серьга царапнула меня, немного отрезвив.
— Ты точно не хочешь мне объяснить? Я волнуюсь как-то. Ты видела призрак старушки, невинно убиенной черными риэлторами в этой квартире?
— Нет, — я улыбнулась невольно, и он почувствовал мою улыбку.
— Тогда ты сожгла ужин и расстроилась?
— Нет, — я снова улыбнулась ему в ухо.
— Ты думала, что пришли мои фанатки выбивать тебе зубы?
Он смешил меня, но, тем не менее, он хотел знать, что случилось.
— Я видела призраков, ты угадал. Моих собственных. Подержи меня еще, ладно?
— Ладно, — и он прижал меня к себе и даже стал покачиваться легонько, будто баюкая.
Мне понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться настолько, чтобы отпустить его и встать. Влад посмотрел мне в лицо без улыбки и констатировал:
— Всё. Тогда я раздеваюсь, и ты кормишь меня ужином, да?
— Да. Я нашла твою рыбу.
— О боже! Нет! Зачем ты рылась в моих вещах? Теперь, когда ты знаешь про рыбу, мне придется тебя убить! — страшным голосом прокаркал Каминский, стаскивая куртку и джемпер. Что за манера рассекать по квартире в одних джинсах? Я рассмеялась от облегчения. Ну и немножко от шутки про рыбу тоже.
Мы поужинали, Влад все время улыбался, жадно пожирая ту самую рыбу, но на дне его глаз мне чудилась скрытая тревога.
— Красота, — заключил он, откидываясь на стул и пододвигая к себе чашку чаю, — ты просто гений в вопросах рыбы, Вера.
— Еще слово о рыбе и мне придется тебя убить, — предупредила я его, собирая со стола тарелки.
— Чем займемся? Хочешь в «Роджер»? Или просто покатаемся? Или посмотрим фильм?
— Ага, посмотрим фильм, потом наденем полосатые пижамы, ляжем в кровать, ты будешь читать газету, а я — любовный роман!
Влад засмеялся, взял тарелки из моих рук и поставил в раковину:
— Классная идея, только пижамы можем не надевать, а в кровать я согласен пойти. И даже без фильма. Поедем в «Роджер»?
— И ты там будешь щебетать с фанатками, а музыканты твои смотреть на меня прищурясь и кивать понимающе, а я буду краснеть и давиться пивом? Нет, нет и нет! Лучше спой мне песню. Помнишь, ты хвастался, что написал песню?
— Хорошо, только на акустике.
Мы пошли в спальню, он снял со стены акустическую гитару, взял пару аккордов, подстроил и сказал:
— Песня про тебя, только я не придумал название. У меня вечно затык с названиями. Слушай.
И запел:
«Ты — ветер. Я ловлю тебя сачком,
А ты, смеясь, проходишь сквозь ячейки.
Ты ходишь по паркету босиком
И пальцем на стекле улыбку чертишь…
Ты пахнешь сладко — кофе с молоком,
Звучишь, как птичье пенье на рассвете,
Ты — ветер. Я ловлю тебя сачком.
Напрасный труд ловить тебя: ты — ветер.
Ты — ветер. Просто воздуха поток,
Струящийся сквозь сетки и ловушки.
Я пью из губ твоих — всего один глоток.
Ты — ветер. Я проветриваю душу…
Ты — ветер. Ветер, пахнущий весной.
Ты — ветер, приносящий вдохновенье.
И я прошу тебя — побудь со мной,
Пока не сменит ветер направленье…
Ты — ветер…»
Каминский выдал умопомрачительное переборчатое соло и опустил гитару. Я сидела, пришибленная услышанным, пребывая в прострации, наполненной ветром и льдинками его глаз.
— Что, не нравится? — спросил Влад и улыбнулся, потому что сам прекрасно знал, что спрашивает ерунду.
— Ты… Это… Это непередаваемо, Влад! Это так… я… просто не нахожу слов! Можно, я немного помолчу?
— Какая ты вредная, Вера! Если бы я хотел, чтобы ты помолчала, я бы спел что-нибудь из репертуара «Чайфов». Мне хочется, чтобы ты сказала, что тебе нравится.
— Мне нравится, да. Я в восторге. Я просто… Неужели это мне? Про меня? Для меня?
— Ну, а для кого же еще? Это ты. Я просто записал.
Я переместилась к нему поближе, дождалась, пока он отложит гитару, и взобралась на него верхом. Что-то я сегодня как-то слишком сильно облюбовала его колени, скоро гнездо совью на нем. Бедный, я, может, не туша конечно, но и не пушинка. Тем не менее, я снова прижалась к нему, запустила пальцы в его волосы и заглянула в глаза-льдинки. Он такой красивый, такой… одухотворенный, что ли? И я никак не могла уложить в своей голове тот факт, что этот гениальный мужик любит меня и пишет свои шедевры для меня. Таких, как он, не бывает в реальности. Как я могла сравнивать его с Димой? Только потому, что он певец? Поэтому в нем должен жить тот же уродливый монстр, что живет в Кравцове? Почему я так думала? Потому, что его не было рядом, а квартира душила меня? А теперь вот он, гладит мою спину, улыбается, запрокинув голову и подставляя под мои поцелуи лицо и шею. Я даже сама не заметила, как рот мой открылся:
— Ты самое лучшее, что со мной только случалось, Влад. Ты — мой менестрель. Мой Каа…
Реверс:
Их место. Там, где трасса делает крутой поворот и спускается с холма в город. Пригорок, поросший мелкими сосенками. Бревно, на котором сижывали втроем и выпивали, а потом, пьяные и шальные, носились по трассе. И Энск внизу — тонущий в туманной дымке или полыхающий заревом. Их место.
Марго стащила перчатку и погладила шершавый бок бревна. Ли стояла между сосен и смотрела на город. Дым от ее сигареты путался в ветках. Дождь все не начинался.
— Ты скучаешь по ней, Марго?
— Скучаю. Она была веселая и без башни, не то, что мы с тобой: старые клячи с ножом в сапоге.
— Ты думаешь, это я ее убила?
— Нет, не ты. Не Каа. Ее убила опора рекламного щита. Перестань, Ли. Никто не виноват.
Ли повернулась и пристально посмотрела в ее лицо.
— Почему ты так говоришь? Все, кто когда-нибудь рисковал со мной об этом говорить, либо бросали мне в лицо «Ты ее убила!», либо обвиняли Каа. Почему ты так говоришь?
Марго встала и подошла к Ли вплотную. Взяла ее за плечи и встряхнула:
— Потому, что это правда! Очнись, она погибла, ты ничего не изменишь! Ее не воскресить! Оглянись, черт возьми! Жизнь продолжается!
Ли дернула руками, сбрасывая захват Марго, и отвернулась.
— Я знаю. Я живу. Я даже влюбилась. Не ори на меня, — пробормотала она глухо.
— Буду! Я буду на тебя орать! Никто не будет, все побоятся! А я не боюсь! Мне не все равно! Не ври, что влюбилась, не ври, что живешь! Где картины с Лёхой? В гараже. Где картины с Крисой? В спальне! И на кого похожа эта твоя Вероника? На нее, на Крису! Ты не отпустила ее, и главное, не отпустила себя! Я буду орать!
Ли развернулась резко, глаза неприятно узкие, ухмылка-оскал кривит губы.
— А ты меня не боишься, да? Барыгу Ли? Со всеми моими грехами и бабками? Не боишься, нет?!
— Не боюсь! Мне насрать, чем ты барыжишь! Я знаю тебя! Я люблю тебя! Со всеми твоими грехами и бабками, со всеми твоими тараканами! Десять гребанных лет люблю тебя, и не знаю, как тебе об этом сказать! И меня бесит, что ты никак не устаканишь свою дурь в своей тупой блондинистой башке, никак не отпустишь прошлое, никак не будешь уже счастлива, черт бы тебя побрал! — выкрикнула Марго в ухмыляющееся лицо.
Ли не отреагировала. Вернее, ухмылка сползла с ее лица, сменившись каменным безразличием. Секунды капали с сосновых ветвей.
— Что?
Марго опустила плечи и потащила из пачки сигарету. Ничего. Ничего.
— Что ты сказала?
— Лишнее. Я сказала лишнее. Всё, я уезжаю. С днем рождения Крис тебя, Ли.
— Стой, где стоишь, мать твою! Стой и говори, когда я говорю с тобой! Не надо демонстрировать мне свою крутость, Марго! Что ты сказала?!
— Не надо пугать меня, Ли! Я — не твои торчки из очереди за кайфом. Ты слышала, что я сказала. Я уезжаю.
Ли сжала кулаки и двинулась на Марго. Лицо ее не предвещало ничего хорошего.
— Ты. Меня. Десять лет. Что?
— Не работает, не боюсь.
— Отвечай!
— Пошла ты к дьяволу, психопатка, помешанная на своих мифических яйцах!
— Не я это начала, а ты! Отвечай!
— Или что? Выбьешь мне зубы? Доставай тогда сразу нож.
— Ты скажешь, или мне придется тебя бить? — Ли схватила Марго за куртку, сжала кулак, так, что затрещали швы.
— Пошла к едрене матери!
— Ты скажешь, или мне придется доказать тебе, что яйца существуют?
— Отвали!
— Ты скажешь, или я… — Ли уткнулась лбом в лоб Марго, — или я… тебя…
— Ну? — Марго колотила дрожь, но глаз она не отвела.
— Поцелую… — выдохнула Ли и притянула ее к себе.
Кап. Кап. Дождь не идет, а только дразнит. Сосны качаются на ветру. Машины проносятся по трассе. Над городом разгорается зарево. Ли целует Маргариту.
Кап. Кап. Время вышло. Железо ржавеет. Батарейка в плеере садится. Ли целует ту, кто любит ее. И наплевать на всех, кто не любил и никогда не полюбит.
Кап. Кап. В глазах странная, жгучая боль. Ли закрывает глаза. В темноте под веками улыбается брюнетка. Кивает и уходит, растворяется…
Кап.
Кап.
Кап…
Глава 24
Аверс:
— Господи, что вы там делали вдвоем? Это заставляет меня нервничать, Таир. Ты же знаешь, какая она? Не провоцируй ее, прошу тебя! — Ника прикурила и поежилась от ветра. Мы стояли на крыльце.
— Да ни о чем мы не говорили, просто случайно пересеклись, — соврал я и положил руку на Никино плечо, чтобы согреть.
— Что-то я сомневаюсь! Больно у нее морда была перекошенная, Птичка!
— Успокойся, я разберусь уж как-нибудь с одной психованной бабой, — потряс я перед Никешей своей мужественностью.
— Обещай мне, что не станешь ее дразнить и нарываться? Пожалуйста! Я боюсь, она может сделать что-то плохое. Еще хуже, чем уже сделала. Обещаешь? — она прижалась к моей груди и заглянула в глаза.
Ника волнуется за меня! И к тому же прижимается, черт возьми! Я расцвел.
— Все будет нормально, Никешка.
— Ну, хорошо, поверю. А ты о чем хотел поговорить?
— Да собственно ни о чем таком… У меня сейчас была такая неприятная встреча, что я чувствую себя после нее, как будто в дерьме извалялся. Тебя все это конечно не касается, но мне нужно побыть в обществе нормального человека, переключиться, а ты — самый идеальный нормальный человек, которого я знаю, — я улыбнулся и чмокнул ее в кончик носа.
— Ну, тогда слушай новость. Пока ты шлялся по своим дерьмовым встречам, в столовой…
И она рассказала мне последние сплетни, и мы посмеялись, и я, пользуясь случаем, еще немного потискал ее. Напряжение окружившего меня абсурда почти прошло. Мне стало хорошо.
— Ника, а пойдем вечером по пивасу?
— Не могу, Птиц, сегодня репетиция. Давай завтра?
— Давай! После работы? Куда пойдем?
— Подумаем, пошли арбайтен? — и мы вернулись к нашим клавишам.
***
Раз по пиву с Никой у меня не срослось, я решил заняться чем-то полезным. Поэтому я позвонил Сибирцеву и забился с ним встретиться в спортзале. Давненько мы не резвились с нашими железками, я скоро совсем потеряю форму.
В общем, мы оседлали свои тренажеры, и я завел свою шарманку, пересказывая Ваське события последних дней. Васька пыхтел и молчал, потому что три подхода по двадцать раз к жиму лежа не располагают к беседе.
— Ну, и что ты думаешь об этом?— спросил я, вытирая шею и морду полотенчиком и пристраиваясь на Васькино место к жиму лежа.
— Думаю то же, что и раньше: ты дебил. Даже если эта рыжая выведет из расклада извращенку, то я решительно не понимаю, как ты собрался одолеть музыканта?
— Пххх, — ответил я. Это было не очень информативно, но ничего другого я сказать не мог, поскольку как раз выжимал ногами шестьдесят кило.
— Вот и я говорю: без шансов. Я все равно не догоняю, на кой тебе это надо?
— Пхххх! — возмутился я.
— Ну, если ты так решительно настроен побыть дураком, я даже не стану тебя уговаривать. Чем я могу помочь? Набить ему морду? Думаю, это его не остановит, Птиц.
— Пххх! Пхххх! — согласился я.
— Ты пригласи ее куда-нибудь, обаяй, я не знаю, купи ей подарок. А то ты так погрузился в войны, что забыл, как баб укатывать, вообще. Ну и в койке не подкачай. В общем, ничего нового или гениального я тебе не скажу, друг!
— Пхххх! — выдохнул я в последний раз и слез с тренажера, — Васедло, а ты все равно гений! Ты прав, простые ухаживания никто не отменял! Спасибо, брат, ты мне помог!
— Вот если человек дебил, то ему любая херня за счастье, честное слово, — улыбнулся Васька и мы пошли к бицепс-машинам.
Я выполз из душа и услышал мелодию своего телефона. Звонила Ника.
— Привет! Слу-у-ушай, у меня закончилась репа и отменились кое-какие планы. Так что если ты все еще хочешь выпить со мной пива, то я буду прыгать от радости, — сообщила мне она.
Я и сам чуть не подпрыгнул:
— Да, конечно, я только за. Куда приехать?
— А давай проинспектируем новый кабак, который вместо книжного на углу Шильмана? Там вроде нормально.
— Заметано. Минут через двадцать?
— Полчаса. Давай!
— Давай! — я нажал отбой и от души шлепнул Ваську полотенцем:
— Васедло, жизнь налаживается!
— Всё лажовее и лажовее, — ухмыльнулся Сибирцев.
***
Мы посидели часа полтора, дегустируя местное пиво. Я заливался соловьем, помня Васькино замечание про искусство укатывать баб. Пусть Ника — не просто баба, но, тем не менее, она женщина, а значит, все обычные мои фишки вполне применимы и к ней. Пусть так, раз других идей у меня нет!
Наконец, мы решили, что пора домой, ведь завтрашний рабочий день никто не отменял. Я расплатился, хоть Ника и пыталась что-то бухтеть про дружбу и равноправие полов, и мы вышли на улицу.
Ледяной сырой ветер ударил в лицо, забрался под куртку мерзкими холодными пальцами. Осень в этом году какая-то особенно противная и промозглая! Я снова воспользовался случаем обнять Никешу и повел ее к ее дому.
Мы вошли в подъезд, избавившись от омерзительной осенней погоды, и я перешел к решительным действиям — притянул ее к себе и поцеловал.
— Что это сейчас было, Птичка? — поинтересовалась Ника, когда наши губы разъединились.
— Ну как же, это та самая часть нашей дружбы, которую ты же сама и назвала постельной. Или я что-то не понял? Или я чего-то не помню?
И тут мне стало так тоскливо, так тоскливо, что просто не передать. Ника опустила глаза и проблеяла что-то вроде:
— Ну, да, но…
Но? Но?!! Музыкант или извращенка? Боже, пусть это будут критические дни! Умоляю!
И тут на мои молитвы судьба ответила мне так, как я вообще не ожидал. Подъездная дверь распахнулась, и вошел музыкант.
И надо было видеть, какая это была сцена! Я, держащий в объятиях Нику, и он с перекошенным от изумления лицом, губы в ниточку, лягушачьи глаза прищурены, кулаки сжаты… Красота!
Жалко было только Нику. Она побледнела и как-то дернулась, освобождаясь от моих рук. Спасибо, что не отскочила в ужасе. Черт, как жаль, что он не пришел раньше, когда мы еще целовались! Я ухмыльнулся. Что я еще мог сделать?
— Э… Влад? А ты как здесь?... Ты же занят был…
Бедная Ника! И бедный я, если уж на то пошло! Она оправдывается перед ним. Не передо мной, а перед ним!
— Я освободился, — очень ровным голосом сказал музыкант.
— А я… мы с Таиром пиво пили, — пролепетала Ника, — знакомьтесь: это Таир, мой коллега, а это Влад, мой… друг…
Вот это прикольно! Это, а не брызжущая ядом Ли в курилке! Вот это просто анекдот!
Музыкант сощурил зенки еще сильнее и поглядел на меня. И я на него. Ну, фраер, давай поиграем!
— Привет, — и я протянул ему руку.
— Привет, — и он пожал ее. Жаль, жаль. Мог бы и устроить сцену. Я так на это рассчитывал!
Ника, все еще бледная и растерянная, попыталась нас развести:
— Ну, может, я тогда…
— Угостишь меня чаем? — спросил музыкант, не дав ей возможности соскочить.
— Да, горяченького и я бы попил, там холодина такая, — ой, как же стыдно перед Никой! И как же мне нравится морда музыканта!
Ника кивнула:
— Да, пойдемте пить чай!
И мы пошли. Я, пользуясь случаем, нырнул в раскрывшиеся двери лифта сразу за Никой и почти прижал ее к стене, вроде как давая место музыканту, а на самом деле просто демонстрируя ему всё. Но он не повелся и на этот раз — вошел и встал с каменной будкой. Лифт поехал.
В квартиру мы вошли в обратном порядке: Ника, за ней музыкант, а потом уж я. И он тут же продемонстрировал мне свое «всё»: скинул куртку и пошел вглубь квартиры. Я увидел, как он стащил с себя джемпер, бросил его на кресло, потом майку на ручку двери, потом часы на полочку шкафа… Сука!
Ника ушла мыть руки, а я тоже разделся и пошел в кухню. Включил чайник, достал чашки, разложил пакетики и заорал на всю квартиру:
— Ника! Тебе сахару как всегда?
Ника что-то пискнула из ванной, зато музыкант явился самолично, в одних штанах.
— А тебе сахар класть? — поинтересовался я негромко и приготовился к сцене.
— Две ложки. И лимон, — ухмыльнулся музыкант и распахнул холодильник.
В это время вышла Ника. Посмотрела на нас злобно и вдруг сама затеяла сцену:
— Я смотрю, вы нормально так освоились, да? Этому жарко, этот чаю возжелал. Может, я тогда лучше поеду к Ли? Или мы ее позовем и сыграем в дебчик*? Два на два? Девочки против мальчиков? А потом победители трахнут проигравших? Прикольно получается, чё!
Ух, как она может, если ее как следует достать! Музыкант спал с лица, да и я не светился больше самодовольством.
— Ну, чего вылупились? Пойдем уж тогда сразу в койку, повыясняем, у кого длиннее! Ладно, Каа, но ты-то, Птица! Какого хрена? Впрочем, почему это «ладно Каа»?! Каа свою ревность тоже может смело засунуть в задницу, собрать шмотки и привести себя в божеский вид, стриптизерша хренова! А ты, Агаларов, отвали от чашек, это бабушкин кузнецовский фарфор, и нехрен лапать его руками! Павлины, мать вашу! Мачо-мучачо!
О боже, теперь все решает секунда, и пожалуйста, пожалуйста, пусть я успею раньше!
— Извини, Никеша, я че-то, правда, загоняюсь. Прости! Увидимся на работе.
ЙЕССС! Я успел! Успел раньше него! Пусть он остается, в чем лично я сомневаюсь, пусть! А я поеду и останусь при своих позициях, так-то!
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |