Громкое чувство стыда тупо пульсирует в ушах. Невыразимая боль бьет в голову и стучит в висках. Ноздри раздуваются, как у лошади. Руки трясутся и не сразу могут захватить вещь. Вещи летят направо и

Цепи

Проказа

Громкое чувство стыда тупо пульсирует в ушах. Невыразимая боль бьет в голову и стучит в висках. Ноздри раздуваются, как у лошади. Руки трясутся и не сразу могут захватить вещь. Вещи летят направо и налево со звоном и бренчанием.

Со всех сторон зыркают колкие, недовольные, острые, как лезвие ножа, взгляды. Весь мир вокруг сделался железным, холодным, невыносимым.

Одиночество и стыд. Как будто тебя раздели догола и выставили в витрине напоказ, где-нибудь на главной улице города. Или в один миг ты стал прокаженным.

Всеми способами избежать зрительного контакта. Он обжигает. Не слышать перешёпота за спиной. Он ослепляет.

А кто-то даже не видит меня. Не хочет видеть. Это страшнее – так?

Я не преступница. Я не вор и не убийца. Я, может, лучше многих. Но никто так не думает.

Отныне мой удел – одиночество. Я дочь врага народа. Я и есть враг народа.

Кто-то пошутил больно для меня. Я смеюсь, чтобы снять напряжение. Он снимает улыбку с лица одним движением. Лицо каменеет. Каменеет и моя душа. Больше шутить с этими людьми нельзя. Собраться, сжаться закрыться. Побежать по всем этажам и с деревянно-стеклянным дребезжанием захлопнуть все окна, запереть все ставни и двери, и, оставшись в полной тишине, ждать грозы.

Там за стенами будут сверкать разряды, будет косо хлестать землю дождь - я этого не увижу.

Отчаяние

Отчаяние, холодное, тёмное, подступает всегда незаметно, и как вода из плохо закрытого крана, просачивается по капле и потом заполняет всю комнату до самого потолка.

Саша вошла в комнату, хлюпая по отчаянию. Когда она прикрыла за собой дверь, уровень отчаяния в комнате мгновенно поднялся до карниза, и Саша поплыла к кровати.

Саша лежала на чёрной постели и смотрела на потолок: там играли рассеянные смутные лучи, пробившиеся сквозь толщу воды. Наверное, это был свет луны или подвесного фонаря.

Саша выдохнула – пузырьки воздуха взлетели к потолку. Потом набрала в рот воды – отчаяние было очень солёным. Она оттолкнулась от кровати и выплыла на поверхность.

Тут словно бы кто-то вынул затычку из ванной, и отчаяние закружилось воронкой – уровень опустился до щиколотки.

В дверь постучали.

Шрам на её лице

Она медленно провела тыльной стороной ладони по лицу и почувствовала тонкую борозду. Борозда протянулась от левого виска к рассечённой губе. Борозда мягко и нежно вспорола кожу, оставляя рытвинки. Где-то её пальцы уходили глубже, где-то выходили на поверхность.

С четырёх сторон на неё глядели пустыми глазницами гладкие стены. Зеркала были убраны. Рамки с фото тоже.

Её пальцы скользили по рыхлой коже, как по руслу реки. Когда она дошла до скулы, река наполнилась водой – морской солёной водой.

Когда-то этой борозды ещё не было. Когда-то она смотрела в зеркало и видела молодое, красивое, свежее лицо. Теперь каждый раз в зеркале она видела женский портрет работы Пикассо.

Когда она шла по улице, она могла видеть только толщи серого асфальта. Она не хотела поднимать глаза, потому что больше всего не хотела увидеть на лицах других людей жалость и ужас. Жалость и ужас – это всё что может подарить её новое лицо. Её глаз съехал, лицо перекосило. В лужах, на окнах машин, на стёклах витрин она видит это сломанное лицо. Она могла бы не смотреть, но не может перебороть себя. И каждый раз, когда она натыкается взглядом на это, жгучий холод сковывает её, и вся внутренность сжимается в судороге. Она пробовала носить капюшон – не помогло.

Из-под стекла выглядывает глянцевая девятиклассница. Из чёрной копны выхвачены светлой краской пряди волос. Губы пухловатые, покрыты тонкой плёнкой блеска. Блестящие, широко распахнутые глаза оттенены дугами распахнутых век. Тонкие брови скрыты косой чёлкой.

Она проводит рукой по стеклу рамки и чувствует, как под её пальцами стекло слегка продавливается внутрь, и появляется трещина от левого виска к губе.

Каскад снов

Она снилась мне. Сон во сне.

Я вышла из дома. Небо – розовое. Остановка. Я села в автобус и скоро оказалась на Дворцовой. Там я катала шарики из фольги, подбрасывала в воздух, и они улетали в сторону Невы.

Потом были тени. Карнавал – много лиц, ни одно из них мне не запомнилось. Я оказалась в трамвае и от усталости заснула.

Тот второй сон был выпуклым, ярким. В этом сне появилась она. Я обхватила её руками, она обняла меня в ответ, её волосы струились по моим плечам, и я задыхалась от их запаха. Я поднесла губы к её уху и зашептала всё, всё, всё, что так давно захотела сказать. Невыносимая радость заполнила меня, и грозила разорвать на части. В какой-то момент я чётко ощутила скользящую ткань её кофты в пальцах и проснулась.

Я проснулась. Мне было так гадко от того, что я проснулась. Я подумала, что мне нужно поговорить с кем-нибудь. Я поехала к другу. Он не слушал, отвлекался и, наконец, отвернулся совсем.

Я проснулась. На этот раз совсем.

Силуэт

На фоне светло-серого экрана в тёмном зале вырисовывались два тёмных силуэта. Их контуры были выхвачены тонкими эфемерными лучами света, отражёнными экраном.

Сначала они сидели в своих креслах спокойно, и между ними чувствовалось расстояние. Потом они тихонько заговорили, не глядя друг на друга. Когда начался фильм, силуэт поменял свой контур – на фоне мелькающих картинок тонкой полоской света выделился профиль с прямым носом, правильным подбородком и длинными серыми ресницами. Он склонился в её сторону, и она сдвинулась в его сторону, поставив локоть на ручку его кресла.

Он запустил правую руку во внутренний карман пиджака и выудил бумажку. Она выхватила бумажку и стала сосредоточенно её разглядывать. Он водил пальцем по строкам, пришёптывая ей на ухо.

Она отвернулась, но её волосы остались на его плече. С заднего ряда не было видно, но, может, они держались за руки. Или не то?

Фильм докатился до своей кульминации – картинки на экране замелькали в два раза чаще. Силуэт слегка изменился – линия его профиля плавно перетекала в линию её волос, растворялась в ней и, наконец, совсем потерялась.

Нервные люди

Дань Мише Зощенко

Они смеются со страхом в глазах, они зудят. А когда они обнимают тебя, они напрягаются всем телом и с первого мгновения отталкивают неощутимо, но с большой внутренней силой.

Их глаза бегают, косят, но никогда, никогда не встречаются с моим взглядом. Они легко возбуждаются, но это возбуждение быстро сходит, как налёт. Будь то смех или слёзы - они быстро сменяются внутренним спокойствием и безразличием ко всему. Их приучают к этому с малых лет. Приучают быть чужими.

Дом скорби

Высокое длинное здание – пятнадцать этажей в высоту и сорок – в длину. Бабушка, папа, сестра – крошечная группа с цветами смотрится совсем неуместно в этом сером полукруге. Они подходят к крыльцу, поднимаются по ступенькам. К ним из здания выбегает мать. Она не говорит ни слова, но её серое лицо делает всё понятным. Рука с цветами опускается к земле. Сзади пристройка к больнице – лестничные пролёты видны сквозь большие окна. Сквозь лестницу проходит мощный последний свет осеннего солнца. По этой лестнице кто-то везёт безвольную каталку. Везёт не вниз, а наверх.

Рвота

Она проснулась, чтобы сразу с головой окунуться в кислый, знакомый запах.

Она приподнялась на локте, и сразу почувствовала, что её одежда мокрая и липкая большими растёкшимися пятнами.

Вокруг, кажется, тоже валялись люди – маленькими горными грядами возвышались их рельефные бока над лужами блевотины. Гадкое чувство охватило её, и она кинулась в ванную. Там она с удовольствием смыла грязь с лица и рук.

Она вышла на площадку и закурила. В дымке проявились образы, старые, странные воспоминания о днях, когда она ещё курила с удовольствием. Мысли роем закружились вокруг неё. Она решила поехать к старому другу… знакомому.

Она ожидала увидеть высокого, в меру худого человека в просторной рубашке, заправленной в прямые брюки, с открытым, широким, вечно смеющимся лицом, русыми отросшими волосами, зачёсанными назад. Таким он был всегда. Умный, прямой, открытый, не без тараканов, конечно, но всегда такой надёжный. Казалось, что он может справиться со всем, хотя удача ему иногда изменяла. Но очень редко. Ему везло чаще, чем многим.

Звонок прерывисто прозвонил за толстой, крепкой дверью. Звук отразился от холодной стены и приглушённым эхом, не торопясь, вернулся обратно. Она неуверенно нажала на кнопку звонка ещё три раза.

Через какое-то время в глубине квартиры послышалось тихое, едва уловимое шарканье. Кто-то робко щёлкнул звонком и боязливо приоткрыл дверь. Из полутьмы на неё уставились два блестящих глаза.

- Здравствуйте. Мне Севу… Всеволода Мягкова.

Дверь отворилась шире, и на свет вышел ссутулившийся, худощавый, лысоватый человек. Каким-то мутным взглядом посмотрел на неё и кивнул.

- Всеволод дома? – в замешательстве переспросила она.

Он:

- Это я.

Она:

- Вы Сева? То есть, ты Сева?

Он:

- Сева, Сева. С кем имею честь?

Она:

- Да я же Ира! Ирка Болотная. Я тебя и не узнала.

- Всё течёт, всё изменяется, - философски заметил он.

Она вышла на улицу и закурила. С каждой затяжкой сигарета тяжелела.

Цепи

Город прикрыли старой пыльной тряпкой, как ненужную мебель. Асфальтовое покрытие бугристой резиновой кожей растянулось от дома к дому. Между крышами провисла паутина проводов, в которой билась невесть как сюда попавшая чайка. Деревья стояли как воткнутые в землю сухие ветки. Сам же город сделался каким-то монолитным: то ли сухой мороз припаял к его поверхности мелкие детали – машины и людей, то ли во всём был виноват уверенный слой пыли, покрасивший всё в один цвет.

Была зима, но та самая пыльная тряпка на небе не давала пробиться снегу.

По одному из больших проспектов (а таких в нашем городе много) шёл человек, очень высокий человек. Почему-то когда люди высокие, очень трудно определить их возраст, запомнить черты лица, описывая его, ограничиваются одной фразой: высокого роста.

Мужчина был очень высоким и мощным, и как-то совсем несуразно смотрелась на его широких плечах маленькая голова. Всем своим обликом он как бы вторил многоэтажкам, очертившим границы проспекта. Он шёл уверенно и быстро, как обычно ходят все высокие люди. И так же бодро и уверенно двигался за ним широкий проспект.

Он свернул с проспекта – проспект по инерции двинулся дальше – и скосил через заправку. Толстые подошвы с заметной силой придавливали запёкшуюся грязь.

Сразу за заправкой запах выхлопных газов отхлынул от ноздрей, уступая место другому едкому запаху. Над мясокомбинатом облаком поднимался приторный, тошнотворный дух горелого мяса.

Массивные ворота комбината украшали статуи быков. Высокий человек слегка толкнул створку ворот, и она со скрипом отъехала внутрь. Он нырнул в щель.

Долго по тёмному заброшенному пространству здания носилось эхо чьих-то уверенных, чётких шагов. Где-то скрипнула железная дверь. И с грохотом закрылась.

Он зажёг свет в небольшой сырой комнате с мутно-зелёными стенами и подошёл к панели. Два рычага одиноко возвышались среди холмиков кнопок. Он сдул с панели пыль. Тихо и задумчиво сказал:

- Что мешает людям увидеть небо? Только ли облака?

И рванул рычаг.

В тот же миг на город обрушились тонны ледяного дождя.

Он так же быстро надавил на второй рычаг.

И капли дождя, не долетая до земли, превратились в снежинки.

Над городом шёл снег.

Дата добавления: 2015-09-30